А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Дворовые молодцы, что несли носилки, сбросили полушубки нагольные, и увидел Ахматка, что и они в кольчугах и с мечами.
Двужил наставляет носильщиков:
– Гляди мне, не оступись с гати. Вроде бы и снег, только это еще опасней. Зима сиротская стояла, не промерзло болото. Шаг в шаг чтобы. Ясно?
– Иль мы сосунки какие?!
– Не дуйте губы. Не в городки играем. Не в лапту! Иль убудет, если лишний раз разумный совет услышите? – Поклонился поясно княгине и заговорил извинительно: – С тобой бы, матушка, сам пошел, да город оборонять надобно. Не оставишь его без своего глаза.
– Бог тебе в помощь, – ответила княгиня. – Спаси нас, Господь, и помилуй.
– Сидору Шике тебя и казну поручаю. Дока в ратном деле.
– Хорошо, Никифор. Возвращайся. А мы, благословясь, тронемся дальше.
Но прежде чем покинуть княгиню и ратников, Никифор дал Сидору Шике последние наставления:
– Ты гать саженей на двадцать – двадцать пять разбери. Только запрячь это. Снегом присыпь и наследи. А чтоб не провалился кто из наших, работая, по бревну снимайте. Не более. Тогда все ладом пойдет.
– Так и сделаем. Не сомневайся, воевода, все как надо сработаем.
– Тыльную тропу не упускай из вида. Засадь и там.
– Там поменьше можно…
– Можно, конечно, но не совсем чтобы безлюдно. Вскочил на коня Никифор и зарысил к городу, а минут несколько спустя двинулся по гати и отряд, сопровождавший княгиню и казну.
Ахматка-татарин выждал какое-то время, вдруг кто-то ненароком воротится, затем, ликуя и восхваляя своего бога, понесся на шустрых своих лыжах осматривать силки, петли и капканы. Доволен был он тем, что времени на подгляд ушло немного, успеет он пробежать по всем ловушкам, дичи, если ниспошлет Аллах, добудет достаточно, чтобы не вызвать очередного недоумения, а то и подозрения у кузнеца. Он – обладатель очень важной тайны. Теперь ему остается одно: ждать. Ждать, когда подойдут к стольному городу вотчины ненавистного князя Воротынского, который пленил его, оторвав от родного улуса. «Моя месть! Отплачу за неволю мою! Отплачу! И обогащусь!» Одного боялся теперь Ахматка-татарин, как бы его не оковали цепями да не бросили бы в тайничную башню за толстые дубовые стены, когда начнется осада.
Разумно было бы так поступить Никифору, ему даже подсказывали, чтобы всех татар, плененных в разное время и живших теперь во многих семьях на правах работников, упрятать, но он засомневался:
– Иные по семейному уже живут. Чего ж их обижать? Да и руки лишние не помешают стены крепить, ров углублять.
Про Ахматку он и вовсе не подумал. Дело в том, что кузнец предложил прелюбопытную вещь: не целые ядра для затинных пищалей ковать, а лить крупный свинцовый дроб. Как для рушниц. В льняной мешочек их и – забанивай в ствол.
– Сыпанет веером, поболее пользы станет. Скольких лошадей одним выстрелом покалечит! И всадников поушибает насмерть.
– Верно! Светлая твоя голова! Мешочки сегодня же велю шить. Подручных, сколько велишь, пришлю.
– Управимся с Ахматкой, – отмахнулся было кузнец от помощи, но тут же поправился: – Давай пяток людишек. Половчей да посмекалистей какие. Мы колупы сработаем с Ахматкой, они лить станут дроб. Мы же ядра по кружалам продолжим ковать. Пусть и ядер побольше напасется. Сгодятся.
Легко сказать: колупы сработаем. Вроде бы дело не совсем новое, слыхивал мастер, что в Серпухове давно они выкованы, чтоб снаряд для рушниц лить, но здесь еще и самих рушниц не видывали, не то чтобы снаряды к ним. Только пищали затинные, для которых он ковал ядра по кружалам, присланным из того же Серпухова. Не посылать же гонца за колупами! Дня три уйдет.
– Ладно. Скумекаем.
И впрямь – додумался. В двух болванках промяли одинакового размера ямки, к каждой из них проделали желобки, сложили затем болванки, прошарошили желобки, чтобы без окалин и заусенец, связали бечевкой и – испытывай. Ладно вроде бы вышло, дробины что надо, круглые, гладкие, катать на сковородах не нужно. Только лить, целясь в каждый желобок, не очень ловко. Испил кваску кузнец, посидел молча над своим детищем, морща лоб, и вдруг просиял:
– Корытце общее. По всей колупе. Лей себе, а свинец сам желобки отыщет, – подумал еще малость и добавил: – Ручки бы сюда, да шарниры. Ладно, время будет, и с ручками сладим, и зацепы смозгуем, чтоб ловко раскрывать, а пока и так сгодится. Клинья выкуем, чтобы, развязав бечеву, колупы разламывать и дроб выковыривать. Можно теперь и подручных кликать.
К вечеру кузнец с молотобойцем выковали целых четыре колупы и клинья к ним. Пошло дело у присланных людишек дворовых. Только успевай свинец плавить. Благо, добра этого изрядно припасено у них. Для ядер.
Сам же кузнец с Ахматкой принялись ковать железные ядра. Для запасу, как сказал мастер. Чтоб на многонедельную осаду хватило. Без отдыха ковали. До самой темноты. Умотался Ахматка, но не забыл перед сном спросить:
– За добычей завтра как? Вместе сбегаем?
– Пропустим завтра. Да и княгини нет, а остальные без рябчиков и куропаток обойдутся. Дел невпроворот.
И на следующее утро ни сам кузнец не пошел за добычей, ни Ахматку не послал. Едва рассвело, впряглась в работу кувалда. И вновь на весь Божий день. До самой темноты.
Только одно событие выбило их из колеи на какое-то время: из Одоева прискакал вестовой от воеводы тамошнего с отпиской, что, дескать, не меньше тумена крымцев подходит к городу. Пушки с ними турецкие, стенобитные. С татарами еще и казаки атамана Евстафия Дашковича. Самого атамана, правда, не видно. Выходит, не вся его шайка здесь. С Мухаммедом-Гиреем, выходит, главные его силы запорожские. Сам тоже у крымского хана под боком. Выслуживается, должно быть.
И ликовал Ахматка, что идут сюда сородичи его, вызволят из плена горючего, и не с пустыми руками он вернется в свой улус, но и забота мучила: все ворота теперь запрут, без разрешения воеводы не выйдешь и не войдешь в город. «Уговорю кузнеца в лес сбегать. Оттуда убегу».
Весь остаток дня Ахматка соображал, как половчее завести разговор с кузнецом, чтобы добиться своего. И так прикидывал, и эдак, и получалось, что лучше всего сделать это после ужина, когда наступит благодушный миг отдохновения. Но получилось так, что сам мастер вспомнил о ловушках.
– Силки с петлями – Бог с ними. Зайцев и птицу, какая попадет, лисы или волки пожрут, а вот капканы… Придется лыжи в лес навострить. Попрошусь у Никифора, чтобы выпустил. Затемно уйду.
– Возьми меня, – попросил Ахматка и для убедительности добавил: – Можем разбежаться. Я – к болотине, ты – к ближним. Быстрей управимся.
– Верно мыслишь, хотя и татарин. Так-то, слов нет, проворней.
И не возникло даже в голове мысли, что Ахматка – крымский татарин, может лукавить, замышляя зло. Да откуда тому подозрению появиться: Ахматка не дерзит, услужлив, кувалдочкой наловчился махать довольно разумно, соизмеряя силу удара, вот и привычен, вот и обрел доверие.
Никифор на просьбу кузнеца тоже не особенно упорствовал. Спросил только для порядка:
– А татарина не зря ли берешь?
– Попроворней управимся.
– Дроб лить без тебя смогут?
– Еще как. Ловкие подсобники. Приспособились быстро.
– Что ж, с Богом тогда. Поспеши только. Гайки для самопалов еще бы наковать.
– Да я их наковал тьму-тьмущую. Но если велишь, что ж еще не наработать в запас. Стрела – не ядро. Сколь велишь, столько и сработаю.
Ни воевода, ни кузнец не ведали, что в то самое время, когда они вели вот эти самые разговоры, Ахматка ладил в рукав нагольного полушубка кистень. Выбрал не очень большой, но с длинным ремешком.
Безоблачное небо еще подмигивало звездами, а восток только-только собирался светлеть, вышли за городские ворота кузнец с молотобойцем и по прихваченному ночным морозцем насту поскользили к лесу, который начинался в версте от города. Наст похрустывал, морозец утренний бодрил, кузнец бежал весело, вовсе не оглядываясь на молотобойца-татарина. Вошли в лес, когда на поле начало развидневаться, а меж деревьев господствовала темнота, смягченная лишь снежной белизной.
– Повременим чуток и – как условились.
Ахматка встал совсем близко. Слева и немного позади. Напружинился весь, ожидая подходящего момента. Он еще вчера решился на злое дело сразу же, как укроют их ели и сосны. Теперь с нетерпением ждал, когда кузнец отвернется. И момент этот настал. Просвистел кистень и хрястнул по затылку – кузнец, даже не ойкнув, ткнулся лицом в наст, отчего тот жалостно хрустнул. А Ахматка уже несется, не оглядываясь, между деревьями, в обход стольного града княжеского, ликуя душой и подгоняемый каким-то безотчетным страхом, невольно возникшим от лесной глухоманной тишины. Его не волновало, смертельным оказался удар кистенем или очухается кузнец, но если такое случится, то не вдруг и, значит, время у него есть, чтобы убежать подальше, выйти на дорогу, чтобы сбить следы, а уж потом вновь углубиться в лесную чащу, чтобы не оказаться в руках погони, какую наверняка, как он предполагал, за ним пошлют.
Послать-то – послали, только без толку. Да и какой мог оказаться толк, если кузнеца доставили в град лишь к полудню. Как он оклемался, одному Богу известно. Удар кистенем угодил чуть повыше темени, опушка боярки немного смягчила его резкую силу, вот это и спасло мастера, но, даже придя в себя, он добрые полчаса не мог шевельнуть головой от пронизывающей боли, от которой мутилось сознание. Сняв рукавицу, дотянулся кузнец пальцами к месту удара и почувствовал липкую теплость. «Ишь ты, супостат! Пробил!» Выходило, снегом нельзя охолонить голову, придется переждать немного, а как станет в моготу, подниматься тогда уж.
Время от времени кузнец пытался привставать. Не выходило ничего, но он упрямо повторял и повторял попытки, и вот, наконец, он на локтях. Ломит голова, но – терпимо. Что слезу боль вышибает, так это ничего, сознание не помутилось бы – вот главное. Когда уже невтерпеж стало, вновь опустился на снег, только теперь не лицом вниз, а на бок. И ничего. Боль даже утихла чуток.
Полежав немного, попытался сесть. Удалось. Он покачивался, как маятник, но сидел. Перемогал боль. Больше не ложился. И вот он уже на ногах. Стоит, опершись плечом о белоствольную березку, и аж дыхание перехватывает от нестерпимой боли. «Крепись! – сам себе велит упрямо. – Крепись!»
Много времени простоял он у спасительной березки, теряя даже сознание. Но выдюжил, перемог себя и сделал первый шажок. До ближайшего дерева. Ничего, терпимо. Есть сила! Есть! Шаркай теперь лыжами от ствола к стволу до самой опушки. С передышками, конечно. Возник даже в мыслях наглый вопрос: «А как с капканами? Мучиться будет зверь, если попадет». Но разве до капканов ему? До поля бы добраться. «Бог простит. В город поспешить надобно».
Легко сказать – поспешить. До опушки добрел с горем пополам, а как оторваться от последнего дерева и шагнуть в чистое доле? Духу не хватает.
Солнце поднялось изрядно, лучится ласковым теплом, наст мягчит. И ветерок легкий ласковой теплотой обвевает. Весна-красна. Дух поднимается, но не настолько, чтобы смелости хватило двинуться по полю. Только не станешь же торчать здесь вековечно. О коварстве татарина непременно нужно поведать Двужилу. Чем скорее, тем лучше. Глядишь, удастся перехватить, если послать конников к Одоевской и Белевской засекам. Не минует он их, супостат проклятый. Набрался, наконец, смелости, оторвался от березы и – зашаркал лыжами по повлажневшему уже снегу. «Слава Богу!» Только рано поблагодарил Всевышнего. Десятка два саженей прошагал и – словно косой кузнеца подкосило.
Очнулся не вдруг. Солнце совсем высоко. Пригревает. Попытался приподняться, ломота в голове нестерпимая. Все пришлось повторять точно так же, как в лесу. А когда все же зашаркал лыжами по мягкому снегу, увидел, что от крепости скачут конники. Увидели его, силившегося встать, стрельцы со сторожевой башни. Вот теперь действительно, слава Богу!
Когда сообщили Никифору (он в то время находился в зелейном амбаре у емчужных мастеров, которые круглые сутки варили в зелеиных варницах порох), он тут же поспешил к кузнецу.
– Что стряслось? Татарин убег?
– Да. Оплошал я. И то сказать, отколь столько коварства? За родного сына держал, а не за раба. Вот за это – отблагодарил.
– Ты скажи, гать на Волчий остров ведома ему?
– Должно быть. Я ему, кажется, сказывал, когда за добычей хаживали.
– А про тыльную тропу?
– И про нее знает. Только, думаю, еще недельку-другую везде болото можно осилить, если в плетенках.
– И про это знает?
– Должно быть.
– Да-а-а! Впрочем, нынче весна ранняя, зима стояла сиротская, болото уже задышало. Через неделю, думаю, пусть суются на плетенках. Там им и крышка. С плетенками вместе.
– Его перехватить бы. Он в те дни, когда ты казну и княгиню отправлял, бегал на добычу. Не углядел ли чего подлец неверный?
– Пошлю на Оку пару станиц. Глядишь, приволокут.
– Может, с кем сговор имел?
– Думка есть такая. Велю всех пленников, даже кто крещеный, в тайничную. Оковать в цепи и под замок. Попытаю их.
– Новокрещеных не следовало бы.
– А они, как Ахматка тебя, кистенями по затылку?! Нет, не станем рисковать. Если не виновны, не обидятся. Да и Бог нас простит: не крамольничаем, а за веру Христовую стоим. Да и перед князем за вотчину его, за люд православный я в ответе. Как же мне промашку допускать? Может, новокрещеных не станем железом пытать? Верно. Поспрошаем только. – Помолчал немного, потом спросил: – Ковать сможешь? Молотобойца возьми из тех, кто дроб льет. Выбери, какой приглянется.
– Отлежусь сегодня. Только, воевода, знахарку покличь. Настоя бы какого да мази.
– Я уже послал. Будет тебе знахарка.
– С утречка я тогда – в кузнице.
– Вот и ладно. Пойду насчет Волчьего острова распоряжусь.
Он окончательно решил сегодня же послать на остров еще часть дружины, дать ей в помощь стрельцов и еще – плотников. Чтобы спешно рубили стену вокруг терема. И ни шагу из терема. Ни в какие заставы. Чтоб готовы были насмерть стоять, но штурм, если он случится, отбить.
Никифор был уверен, что в самом худшем случае на остров большие силы пробиться не смогут.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Если левое, не многотысячное крыло армии крымских татар обступало Белев и Одоев неспешно, волоча с собой стенобитные орудия, и лишь казачьи сотни да отряды легких татарских конников шныряли по округе, грабя, хватая полон и сжигая деревни, погосты и хутора; если основная сила двигалась по Дикому полю тоже не очень-то прытко, обремененная тяжелым осадным снаряжением и столь же тяжелыми турецкими пушками и большим караваном вьючных верблюдов и лошадей не только с провиантом для людей, но и с кормом для коней, без которого не обойтись еще несколько недель потому, что слишком много еще снега в степи, но особенно в перелесках и низинах, где особенно высока прошлогодняя трава, но еще и потому, что Мухаммед-Гирей под страхом смерти запретил до его повеления кому-либо отдаляться от Ногайского тракта, кроме малого числа разведчиков, но не имевших права тревожить пахарей, объезжая стороной и их, и поселения, и крепостицы; если основная часть крымского войска даже не знала, где будет нанесен удар по урусам, то Мухаммед-Гирей и его брат Сагиб-Гирей знали все, все предусмотрели – они птицей неслись по Ногайскому тракту к Волге, намереваясь переправиться через нее чуть выше устья Камы, меняли заводных коней, не позволяли ни себе, ни сопровождавшим их отборным туменам подолгу отдыхать.
Они скакали налегке, без обузного снаряжения, только с небольшим караваном вьючных лошадей. Чтобы кони не уставали, их подкармливали бараньим курдючным салом, которого было в достатке набито во вьюки и даже в переметные сумы. Сами крымцы тоже не отказывались от сала, но предпочитали конское мясо, которое пластинами укладывали под потники, где оно через несколько часов, до следующего привала, становилось мягким и душистым.
Обычно, когда от села к селу, от города к городу неслась весть о приближении крымцев, все в ужасе бросали свои дома, подворья, весь скарб, великими трудами нажитый, и спешили укрыться либо в лесной глухомани, либо за стенами городов, готовясь к смертному бою. И в этом была необходимость, ибо татары налетали саранчовыми тучами, выметали под метелку закрома, угоняли весь скот, и крупный, и мелкий, растаскивали имущество, а что не могли увезти с собой, предавали огню – лихо несли с собой крымцы, кровь, горе и слезы. На этот раз, как обычно, тоже разбегались пахари и ремесленники, охотники и бортники, запирались ворота всех крепостей, но всем на удивление братья Гирей и сопровождавшие их два тумена отборных конников черной тучей проносились мимо, не уронив ни одной горючей капли ни на одну голову.
На левый берег Волги крымцы переправились быстро, всего за два дня, но после этого Мухаммед-Гирей не стал безоглядно спешить. Хотя ципцан и доносил ему, что почти все князья луговой черемисы согласны стать слугами Сагиб-Гирея, Мухаммед-Гирей решил поосторожничать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56