Он передал полковнику деньги, и уже через полчаса пришла пора прощаться,
– Благословение дому твоему! – произнес Миркузий Мирвалиевич, усаживаясь в свою служебную «Волгу».
– И вам – всего самого наилучшего! – напутствовал его Ким.
– Чучка! Свинья (узб.).
– брезгливо выговорил в адрес корейца Султанов, когда его машина уже отъехала далеко.
– Онэйнисиз джаляп! Без перевода.
– зло выматерился Ким по-узбекски, глядя, как черная «Волга» скрылась за поворотом.
Он уже собирался закрывать ворота, когда увидал, как из тени растущей перед домом ветвистой чинары вышел человек и направился в его сторону. Фигура, да и сама походка показались ему знакомыми…
* * *
– На ночлег пустишь, хозяин? – спросил у Кима мужчина, вышедший из-под чинары, но так и не подошедший к самым воротам, где горела лампочка. Лицо его рассмотреть было невозможно.
– У меня не гостиница, – грубовато ответил Виталий, пристально глядя на нежданного пришельца.
– Потому к тебе и прощусь, Циркач, – с едва заметной усмешкой сказал тот. – В гостиницах битком народу…
Виталия передернуло. Циркач – его лагерное прозвище. И дано оно было ему тысячу лет назад, когда он мотал срок в Пермской зоне. Кого же принесло из столь давнего прошлого?
Не желая более пребывать в неизвестности, Ким шагнул к человеку, одновременно сунув руку в карман брюк и нащупав там рукоять складного ножа. На всякий случай.
– Ты «перо»-то не рисуй! – хохотнул гость.
И только тут Виталий узнал его.
– Соленый!
– Узнал…
– Проходи. – Ким кивнул на полуприкрытые ворота.
Уже спустя пять минут они сидели в одной из комнат просторного кирпичного дома. Пол здесь был устлан соломенными циновками, а стены убраны соломенной же плетенкой, разукрашенной пестрыми изображениями павлинов, драконов, диковинных рыб и морских растений. Помещение имело также по одному окну в каждой стене, закрытому от стороннего взгляда матовым стеклом. Воздух здесь был свеж и насыщен каким-то необычайно приятным ароматом. В центре был установлен невысокий столик, наподобие узбекского дастархана. С той лишь разницей, что вырезан из неизвестной Соленому ценной породы дерева.
Ким хлопнул два раза в ладони, и две женщины, те самые, что прислуживали только что отъехавшему Султанову, плавно и неслышно вошли сюда с подносами в руках. Пока Виталий с Соленым усаживались поудобнее, на столике появились исключительно корейские яства. И Ким, не прикасавшийся до того к узбекской еде, принялся накладывать себе в тарелку. Его гостя также уговаривать не пришлось.
– Кушай хе, – посоветовал кореец. – Свежий сырой сазан – очень помогает!
– От чего? – спросил Соленый.
– Ото всего. – И Виталий расхохотался.
Соленому была непонятна причина его смеха, но переспрашивать он не стал.
– А это что? – взглянул Соленый на небольшое, но достаточно глубокое блюдце с едой, похожей на недоваренную вермишель с какими-то добавками.
– Фунчоза, – пояснил кореец. – Салат из белка.
– Из белка?! – искренне удивился Соленый.
– Ты кушай, кушай. И – пей. – Он разлил по фарфоровым пиалам водку.
Вся еда обильно поливалась густо-коричневым соевым соусом с примешанными в него сухими и перемолотыми пряностями.
После того как мужчины выпили по первой и слегка закусили, вновь появились две женщины и поставили перед ними кассы Большие глубокие миски из фарфора.
с супом, опять же напомнившим Соленому нашу русскую лапшу. Разве что была она значительно тоньше. Бульон оказался холодным и на вкус сладко-кисло-горько-пряным. Сочетание перечисленного было изумительно вкусным. Кроме того, в бульоне плавали мелко нарезанные кусочки нежнейшего отварного мяса и шинкованная зелень.
– Кук-су, – произнес Ким название супа.
– Тоже помогает? – спросил Соленый.
– А как же? Собака.
– Кто собака? – не врубился гость.
– В тарелке у тебя собака! Хо-хо-хо!!! – вновь от души расхохотался Ким.
Оказалось, что кусочки мяса, плавающие в потрясающе вкусном бульоне, не что иное, как собачатина. Соленого эта новость ни капельки не смутила.
– Я помню, – лишь сказал он.
– Что ты помнишь?
– Ты меня уже кормил Шариком.
…Было дело. В Пермской зоне началась цинга. Косила нещадно. Не спасали никакие медикаменты и народные средства. И однажды на лесоразработку непонятным образом попал из близлежащей деревни пес. Здоровенный и лохматый рыжий кобель. Он носился по делянке с бешеным лаем, норовя разодрать каждого, кто попадался ему на пути. Зеки лишь испуганно шарахались в стороны. Пока кобеля не увидал Циркач. Кореец приближался к собаке обычным раскованным шагом, словно и не боялся ее совсем. А пес, как только попал в поле зрение Кима, присмирел и утих, чем вызвал всеобщее удивление.
Приблизившись, Ким погладил собаку. Та ответила ему довольным урчанием. Затем он положил свою левую ладонь под нижнюю челюсть кобеля так, что морда оказалась обхваченной вокруг. Чуть приподнял ее, натянув таким образом кожу на горле. Пес смотрел на корейца снизу вверх и млел от прикосновения его рук. А Циркач в это время вытащил из правого кармана брюк складной нож на пружинке. Никто из находящихся рядом и заметить не успел, как отточенное лезвие полоснуло по незащищенному горлу животного.
Ким быстро и умело освежевал тушку, подвесив ее на толстую ветвь лиственницы за задние лапы. Шкуру и внутренности закопали. А из сырого мяса кореец тут же приготовил нечто невообразимо вкусное. Воры – верхушка лагерной иерархической лестницы – жрали потом от пуза и не успевали нахваливать мясцо.
Нутряное сало Ким забрал целиком себе и приготовил из него снадобье. Все, кто потом два-три раза отведали приготовленное на собачьем жире лекарство, забыли о цинге надолго.
И теперь, сидя в гостях у Циркача, Соленый вспомнил этот случай.
– Да, – покачал начинающей седеть головой кореец, – тяжкие времена пережили. Не дай Бог никому. Ну а ты сам – откуда, куда? Где тебя до сих пор носило? Рассказывай.
И Соленый поведал ему обо всем без утайки. Рассказ получился обстоятельным и долгим. Возможность дальнейших взаимоотношений зависела от четкого изложения всех мельчайших подробностей, чтобы Циркач мо гхотя бы часть из них проверить и перепроверить .
– Вижу, помотало тебя, корешок, – задумчиво сказал Ким, когда Соленый завершил повествование. – Что ж, живи пока у меня. Ни о чем не думай. Ни за что не беспокойся. Ксиву тебе выправим.
– Циркач, – осторожно проговорил Соленый. – Пожить я поживу. А в дело-то возьмешь?
– Куда торопишься… к-хм… уважаемый? Отдыхай пока! Считай, что у тебя отпуск! А про дела после поговорим… – Он на секунду задумался. – Да и какие у меня дела? Так, мелочевка.
Соленый по достоинству оценил показушную скромность давнего своего кореша. А также понял, что кореец его и близко к делам не допустит, пока не проверит всю подноготную. Что ж, пусть проверяет. Перед воровским законом Соленый чист. А на все другие законы ему наплевать.
– И еще. Ты забудь Циркача, – слегка поморщился Ким. – Виталий Андреевич меня теперь зовут.
Ленинград
С тех пор как Кешка поселился в квартире на улице Вавиловых, прошел уже месяц, и никто его не тревожил. Словно сквозь землю провалились все эти багаевы и бизоны.
В сигаретной пачке, всученной ему неизвестным, Монахов обнаружил двести пятьдесят рублей денег и записку.
«Рады видеть тебя на воле. Заходи в гости. Фабричная, 45, квартира 17».
И больше ни слова. К деньгам – десяти купюрам по двадцать пять рублей – Кешка не притронулся. Во-первых, хватало тех, что оставил ему Багаев. А во-вторых, неизвестно, чем за этот аванс придется в дальнейшем расплачиваться.
На Фабричную, 45, тоже не торопился. Он, конечно, понимал, что встреча неизбежна. Бизон захочет его видеть. И Багаев настоит на том, чтобы Монахов приступил наконец к активным действиям. Но Кешка все как-то оттягивал и переносил «на завтра» этот визит.
Каждое утро он уходил из дому и целый день бесцельно шатался по городу. Вот и сегодня, позавтракав яичницей и бутербродами с сыром, Иннокентий покинул свое жилище, не зная, куда себя деть и чем заняться.
Вышагивая вразвалочку по Северному проспекту, он бестолково глазел на окружающие его дома, снующих по своим делам пешеходов и мчащиеся по проезжей части дороги машины: Утро выдалось ясным, хотя и ветреным. Но ветер этот был теплым и ласковым. Так не хотелось ни о чем думать!..
– Закурить не найдется?
– Пожалуйста! – Кешка достал из кармана пачку сигарет и протянул ее встречному. Лишь спустя мгновение он вспомнил этот голос.
– Что, не узнал?
Перед ним стоял тот самый человек, что встретил его месяц назад в подъезде дома на Вавиловых. Да, это именно он сунул тогда в карман Кешке нераспечатанную пачку «Интера».
– Садись в машину, прокатимся, – сказал он.
Только тут Монахов заметил тормознувшие рядом красные «Жигули». Делать нечего. Пришлось усесться на заднее сиденье. В салоне кроме водителя и того, кто попросил у Кешки закурить, находился еще один человек. Он сидел на переднем сиденье справа. Как только хлопнула задняя дверца, машина рванула с места. Куда его везут, Кешка понятия не имел. Но и вопросов лишних не задавал. Пусть теперь уж все решится, как решится.
В конечном счете свое будущее Иннокентий Монахов определил давным-давно. В тот самый, день, когда дал письменное согласие на добровольное сотрудничество с органами внутренних дел.
…Его привезли на улицу Фабричную в дом номер сорок пять. Туда, куда и приглашали в записке. Дверь семнадцатой квартиры отворилась, как только Кешка в сопровождении одного из тех, что были в машине, ступил на лестничную площадку.
На пороге их встретил угрюмый двухметровый детина. Он не произнес ни слова. Лишь посторонился, чтобы пропустить внутрь, и, как только они вошли, выглянув на секунду в подъезд, захлопнул дверь.
Квартира оказалась грязной и запущенной. В узком и длинном коридоре, по левую сторону которого располагались комнаты, тускло горела напрочь засиженная мухами лампочка. С потолка осыпалась штукатурка. А проходить нужно было так, чтобы не зацепить валяющиеся всюду пустые бутылки, жестяные банки и прочий хлам, не имеющий определенного названия.
Кешку провели в самый конец коридора. Тот, кто встретил на пороге, толкнул дверь и впихнул его в комнату. Сам не вошел. Сопровождавший Кешку по городу тоже остался в коридоре.
То, что увидал Монахов в комнате, потрясло его. Помещение сияло чистотой. На окнах висели тяжелые гобеленовые шторы. У потолка светилась яркими огнями восьмирожковая хрустальная люстра. Стены были оклеены узорчатыми обоями холодных тонов. Диван и кресла на резных деревянных ножках, как, впрочем, и массивный стол, и несколько стульев, явно имели непосредственное отношениек антиквариату. В полированном, черного дерева серванте выставлена изящная и, по-видимому, немыслимо дорогая посуда. На одной из стен висела огромных размеров картина в бронзовой раме.
За столом сидел полный лысоватый человек неопределенного возраста. Он маленькими глотками попивал коньяк из хрустальной рюмки и закусывал его дольками лимона.
– Кхе! – сказал человек.
– Здравствуйте… – робко произнес Кешка.
– Присаживайся, – сказал человек.
– Спасибо, – произнес Кешка и остался стоять.
– Я сказал: садись, – монотонно выговорил человек.
Кешку прошиб холодный пот, и он, подойдя на ватных ногах к стулу, сел на краешек, не в силах оторвать от человека затравленного взгляда.
– Нехорошо поступаешь, Монах, – произнес человек чуть потеплевшим голосом. – Не по-людски.
Кешка с трудом сглотнул густую, вязкую слюну и почувствовал, как пересыхает у него горло. А человек хлебнул коньяка и продолжил:
– Я тебя в гости приглашаю, а ты брезгуешь, значит?
– В-вы-ы… к-кто? – только и смог сказать Кешка.
– Я – Бизон, кхе-кхе-кхе-кхе!
Кешка понял, что услышанное им «кхе» означает смех, и тоже глуповато улыбнулся в ответ.
– Корешами пренебрегаешь? – подозрительно прищурившись, спросил Бизон.
– Нет… я… эт-самое…
– Ладно уж, молчи, корешок. Нет, не молчи, – противоречил сам себе Бизон и, поднявшись, вышел из-за стола. Он оказался до смешного маленького роста. Но вот живот у него выдавался далеко вперед. Чем-то он напомнил Кешке сказочного Колобка. – Скажи-ка мне, друг ситный, ты чем жить на воле думаешь?
– Не знаю… пока… – Кешка и впрямь не имел понятия, как нужно отвечать надакие вопросы.
– Ну на завод, наверное, пойдешь устраиваться или в колхоз подашься – говно мешать, да?
– Н-нет…
– А почему тогда, пес ты бродячий, – Колобок-Бизон приблизился к Кешке вплотную, – почему, я тебя спрашиваю, не явился ко мне сразу же, как я тебя позвал?! – Вопрос прозвучал гневно, с надрывом. А в следующую секунду Бизон залепил Монахову крепкую пощечину. Да так залепил, что Кешка едва удержался на ногах. – Скотина!!! – визгливо заорал Бизон. – Урою, гнида!!! – И пощечины посыпались одна за другой. Кешка не успевал закрывать руками лицо.
Выбившись из сил, Бизон вернулся на свое место за столом. Монахов обессиленно откинулся на спинку стула.
– У меня работать будешь? – спросил Бизон, снова наливая себе коньяк.
– Но… вы… – начал неуверенно Монахов. – Вы же меня не знаете!
– Я? Тебя? – уставился на него тот удивленно. – Кхе-кхе-кхе-кхе! – И это «кхе» продолжалось бы бесконечно долго, если б не очередная рюмка коньяку. – Да я тебя как облупленного!.. Я ж тебя с зоны еще пасу, мальчик мой! И здесь круглые сутки мои люди с тебя глаз не спускали! – самоуверенно произнес Бизон.
– Так, – ответил Монахов и постарался вложить в свой ответ максимум преклонения перед осведомленностью авторитета. Хотя подозревал, что Бизон здорово преувеличивает свои возможности. Ведь не засек же он контактов Кешки с Багаевым! Если бы было по-другому, Монахова либо прирезали бы люди Бизона, либо просто не стали с ним связываться на воле. Толстяк, конечно, мог за ним следить и знать про него многое. Многое. Но не все.
– Вот видишь, я все про тебя знаю! Так будешь работать?
– Что мне предстоит делать?
– Кхе-кхе-кхе! Он еще спрашивает! Будешь делать все, что скажу! Кхе-кхе! Ну? Говори быстро! – прикрикнул «работодатель».
– А куда мне деваться? – развел руки Монахов.
– Вот это – правильно. Пей! – Он протянул Кешке наполненную рюмку, – Много не обещаю, но на хлеб хватит.
Кешка заглотил коньяк залпом и не закусывая.
Потом они долго еще сидели с Бизоном один на один. Выпить толстяк больше не предлагал. Он все расспрашивал. Что да как было на зоне. Особенно интересовался подробностями гибели Лелика и Барсука. Спрашивал, не слыхал ли Кешка чего о Соленом. Даже посочувствовал тому, что мать Монахова определена в психбольницу (этот факт также оказался ему известен). Отдельно заговорил о спасенных Кешкой общаковских деньгах и морфине.
– Слыхал я и про твое геройство, мальчик мой. За бабки и «марафет», спасенные от ментов, спасибо. Ты не думай, Бизон такого не забывает. Ну а долг платежом красен. Так на Руси говорят?
Он прошелся по комнате к серванту, открыл один из яшичков и достал оттуда перетянутую шпагатом толстую пачку денег.
– Здесь тысяча рублей. Специально для тебя держал, – сказал он, протягивая Кешке пачку. – Купи своей девочке трусики. Кхе-кхе-кхе-кхе!..
Монахов принял деньги, подумав о том, что такую сумму придется долго отрабатывать. Какую же миссию возложит на него Бизон? А тот все тянул время, то болтая ни о чем, то задавая опасные вопросы, на которых Кешка запросто мог засыпаться.
– …Ну а теперь, голубь мой… (услышав слово «голубь», Кешка готов был умереть от охватившего его ужаса), расскажи, как ты с ментами за «хозяином» В колонии (жарг.).
любезничал? И не забудь ничего, подробно расскажи. Шутки кончились, сизокрылый ты мой!
Отреагировал Кешка, что называется, на авось. Вспомнилась ему та давняя сцена с Леликом, которого «колол» в бараке Барсук. Резко вскочил с места и – ну совсем, как десять лет назад дядя Леня Прибаев – рванул на груди рубаху, скорчив при этом страшную гримасу.
– Да век мне воли не видать!!! Ментов поганых зубами грызть буду!!! Па-а-адлы деше-о-овые-я-а!!! – Он закатил такую дикую истерику, что Бизону пришлось вызвать из коридора своих людей и приказать им успокоить разбушевавшегося Монаха.
Успокоили весьма просто и быстро. В два приема. Во-первых, удар кулаком в солнечное сплетение. Во-вторых, выволокли из шикарной комнаты в грязный коридор и окатили там ведром ледяной воды.
– Ну что ты, что ты? – улыбался Бизон, когда Кешку привели к нему обратно, уже успокоившегося. – Пошутил я. Не хотел тебя оби… – Он сдержался, чтобы не сказать «обидеть», потому как «обиженные» в лагерном лексиконе – «петухи», педерасты. – В общем, все нормально.
– Ничего себе – «нормально»! – деланно возмутился Кешка.
– Все. Забыли. Слушай меня внимательно, – полушепотом произнес Бизон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Благословение дому твоему! – произнес Миркузий Мирвалиевич, усаживаясь в свою служебную «Волгу».
– И вам – всего самого наилучшего! – напутствовал его Ким.
– Чучка! Свинья (узб.).
– брезгливо выговорил в адрес корейца Султанов, когда его машина уже отъехала далеко.
– Онэйнисиз джаляп! Без перевода.
– зло выматерился Ким по-узбекски, глядя, как черная «Волга» скрылась за поворотом.
Он уже собирался закрывать ворота, когда увидал, как из тени растущей перед домом ветвистой чинары вышел человек и направился в его сторону. Фигура, да и сама походка показались ему знакомыми…
* * *
– На ночлег пустишь, хозяин? – спросил у Кима мужчина, вышедший из-под чинары, но так и не подошедший к самым воротам, где горела лампочка. Лицо его рассмотреть было невозможно.
– У меня не гостиница, – грубовато ответил Виталий, пристально глядя на нежданного пришельца.
– Потому к тебе и прощусь, Циркач, – с едва заметной усмешкой сказал тот. – В гостиницах битком народу…
Виталия передернуло. Циркач – его лагерное прозвище. И дано оно было ему тысячу лет назад, когда он мотал срок в Пермской зоне. Кого же принесло из столь давнего прошлого?
Не желая более пребывать в неизвестности, Ким шагнул к человеку, одновременно сунув руку в карман брюк и нащупав там рукоять складного ножа. На всякий случай.
– Ты «перо»-то не рисуй! – хохотнул гость.
И только тут Виталий узнал его.
– Соленый!
– Узнал…
– Проходи. – Ким кивнул на полуприкрытые ворота.
Уже спустя пять минут они сидели в одной из комнат просторного кирпичного дома. Пол здесь был устлан соломенными циновками, а стены убраны соломенной же плетенкой, разукрашенной пестрыми изображениями павлинов, драконов, диковинных рыб и морских растений. Помещение имело также по одному окну в каждой стене, закрытому от стороннего взгляда матовым стеклом. Воздух здесь был свеж и насыщен каким-то необычайно приятным ароматом. В центре был установлен невысокий столик, наподобие узбекского дастархана. С той лишь разницей, что вырезан из неизвестной Соленому ценной породы дерева.
Ким хлопнул два раза в ладони, и две женщины, те самые, что прислуживали только что отъехавшему Султанову, плавно и неслышно вошли сюда с подносами в руках. Пока Виталий с Соленым усаживались поудобнее, на столике появились исключительно корейские яства. И Ким, не прикасавшийся до того к узбекской еде, принялся накладывать себе в тарелку. Его гостя также уговаривать не пришлось.
– Кушай хе, – посоветовал кореец. – Свежий сырой сазан – очень помогает!
– От чего? – спросил Соленый.
– Ото всего. – И Виталий расхохотался.
Соленому была непонятна причина его смеха, но переспрашивать он не стал.
– А это что? – взглянул Соленый на небольшое, но достаточно глубокое блюдце с едой, похожей на недоваренную вермишель с какими-то добавками.
– Фунчоза, – пояснил кореец. – Салат из белка.
– Из белка?! – искренне удивился Соленый.
– Ты кушай, кушай. И – пей. – Он разлил по фарфоровым пиалам водку.
Вся еда обильно поливалась густо-коричневым соевым соусом с примешанными в него сухими и перемолотыми пряностями.
После того как мужчины выпили по первой и слегка закусили, вновь появились две женщины и поставили перед ними кассы Большие глубокие миски из фарфора.
с супом, опять же напомнившим Соленому нашу русскую лапшу. Разве что была она значительно тоньше. Бульон оказался холодным и на вкус сладко-кисло-горько-пряным. Сочетание перечисленного было изумительно вкусным. Кроме того, в бульоне плавали мелко нарезанные кусочки нежнейшего отварного мяса и шинкованная зелень.
– Кук-су, – произнес Ким название супа.
– Тоже помогает? – спросил Соленый.
– А как же? Собака.
– Кто собака? – не врубился гость.
– В тарелке у тебя собака! Хо-хо-хо!!! – вновь от души расхохотался Ким.
Оказалось, что кусочки мяса, плавающие в потрясающе вкусном бульоне, не что иное, как собачатина. Соленого эта новость ни капельки не смутила.
– Я помню, – лишь сказал он.
– Что ты помнишь?
– Ты меня уже кормил Шариком.
…Было дело. В Пермской зоне началась цинга. Косила нещадно. Не спасали никакие медикаменты и народные средства. И однажды на лесоразработку непонятным образом попал из близлежащей деревни пес. Здоровенный и лохматый рыжий кобель. Он носился по делянке с бешеным лаем, норовя разодрать каждого, кто попадался ему на пути. Зеки лишь испуганно шарахались в стороны. Пока кобеля не увидал Циркач. Кореец приближался к собаке обычным раскованным шагом, словно и не боялся ее совсем. А пес, как только попал в поле зрение Кима, присмирел и утих, чем вызвал всеобщее удивление.
Приблизившись, Ким погладил собаку. Та ответила ему довольным урчанием. Затем он положил свою левую ладонь под нижнюю челюсть кобеля так, что морда оказалась обхваченной вокруг. Чуть приподнял ее, натянув таким образом кожу на горле. Пес смотрел на корейца снизу вверх и млел от прикосновения его рук. А Циркач в это время вытащил из правого кармана брюк складной нож на пружинке. Никто из находящихся рядом и заметить не успел, как отточенное лезвие полоснуло по незащищенному горлу животного.
Ким быстро и умело освежевал тушку, подвесив ее на толстую ветвь лиственницы за задние лапы. Шкуру и внутренности закопали. А из сырого мяса кореец тут же приготовил нечто невообразимо вкусное. Воры – верхушка лагерной иерархической лестницы – жрали потом от пуза и не успевали нахваливать мясцо.
Нутряное сало Ким забрал целиком себе и приготовил из него снадобье. Все, кто потом два-три раза отведали приготовленное на собачьем жире лекарство, забыли о цинге надолго.
И теперь, сидя в гостях у Циркача, Соленый вспомнил этот случай.
– Да, – покачал начинающей седеть головой кореец, – тяжкие времена пережили. Не дай Бог никому. Ну а ты сам – откуда, куда? Где тебя до сих пор носило? Рассказывай.
И Соленый поведал ему обо всем без утайки. Рассказ получился обстоятельным и долгим. Возможность дальнейших взаимоотношений зависела от четкого изложения всех мельчайших подробностей, чтобы Циркач мо гхотя бы часть из них проверить и перепроверить .
– Вижу, помотало тебя, корешок, – задумчиво сказал Ким, когда Соленый завершил повествование. – Что ж, живи пока у меня. Ни о чем не думай. Ни за что не беспокойся. Ксиву тебе выправим.
– Циркач, – осторожно проговорил Соленый. – Пожить я поживу. А в дело-то возьмешь?
– Куда торопишься… к-хм… уважаемый? Отдыхай пока! Считай, что у тебя отпуск! А про дела после поговорим… – Он на секунду задумался. – Да и какие у меня дела? Так, мелочевка.
Соленый по достоинству оценил показушную скромность давнего своего кореша. А также понял, что кореец его и близко к делам не допустит, пока не проверит всю подноготную. Что ж, пусть проверяет. Перед воровским законом Соленый чист. А на все другие законы ему наплевать.
– И еще. Ты забудь Циркача, – слегка поморщился Ким. – Виталий Андреевич меня теперь зовут.
Ленинград
С тех пор как Кешка поселился в квартире на улице Вавиловых, прошел уже месяц, и никто его не тревожил. Словно сквозь землю провалились все эти багаевы и бизоны.
В сигаретной пачке, всученной ему неизвестным, Монахов обнаружил двести пятьдесят рублей денег и записку.
«Рады видеть тебя на воле. Заходи в гости. Фабричная, 45, квартира 17».
И больше ни слова. К деньгам – десяти купюрам по двадцать пять рублей – Кешка не притронулся. Во-первых, хватало тех, что оставил ему Багаев. А во-вторых, неизвестно, чем за этот аванс придется в дальнейшем расплачиваться.
На Фабричную, 45, тоже не торопился. Он, конечно, понимал, что встреча неизбежна. Бизон захочет его видеть. И Багаев настоит на том, чтобы Монахов приступил наконец к активным действиям. Но Кешка все как-то оттягивал и переносил «на завтра» этот визит.
Каждое утро он уходил из дому и целый день бесцельно шатался по городу. Вот и сегодня, позавтракав яичницей и бутербродами с сыром, Иннокентий покинул свое жилище, не зная, куда себя деть и чем заняться.
Вышагивая вразвалочку по Северному проспекту, он бестолково глазел на окружающие его дома, снующих по своим делам пешеходов и мчащиеся по проезжей части дороги машины: Утро выдалось ясным, хотя и ветреным. Но ветер этот был теплым и ласковым. Так не хотелось ни о чем думать!..
– Закурить не найдется?
– Пожалуйста! – Кешка достал из кармана пачку сигарет и протянул ее встречному. Лишь спустя мгновение он вспомнил этот голос.
– Что, не узнал?
Перед ним стоял тот самый человек, что встретил его месяц назад в подъезде дома на Вавиловых. Да, это именно он сунул тогда в карман Кешке нераспечатанную пачку «Интера».
– Садись в машину, прокатимся, – сказал он.
Только тут Монахов заметил тормознувшие рядом красные «Жигули». Делать нечего. Пришлось усесться на заднее сиденье. В салоне кроме водителя и того, кто попросил у Кешки закурить, находился еще один человек. Он сидел на переднем сиденье справа. Как только хлопнула задняя дверца, машина рванула с места. Куда его везут, Кешка понятия не имел. Но и вопросов лишних не задавал. Пусть теперь уж все решится, как решится.
В конечном счете свое будущее Иннокентий Монахов определил давным-давно. В тот самый, день, когда дал письменное согласие на добровольное сотрудничество с органами внутренних дел.
…Его привезли на улицу Фабричную в дом номер сорок пять. Туда, куда и приглашали в записке. Дверь семнадцатой квартиры отворилась, как только Кешка в сопровождении одного из тех, что были в машине, ступил на лестничную площадку.
На пороге их встретил угрюмый двухметровый детина. Он не произнес ни слова. Лишь посторонился, чтобы пропустить внутрь, и, как только они вошли, выглянув на секунду в подъезд, захлопнул дверь.
Квартира оказалась грязной и запущенной. В узком и длинном коридоре, по левую сторону которого располагались комнаты, тускло горела напрочь засиженная мухами лампочка. С потолка осыпалась штукатурка. А проходить нужно было так, чтобы не зацепить валяющиеся всюду пустые бутылки, жестяные банки и прочий хлам, не имеющий определенного названия.
Кешку провели в самый конец коридора. Тот, кто встретил на пороге, толкнул дверь и впихнул его в комнату. Сам не вошел. Сопровождавший Кешку по городу тоже остался в коридоре.
То, что увидал Монахов в комнате, потрясло его. Помещение сияло чистотой. На окнах висели тяжелые гобеленовые шторы. У потолка светилась яркими огнями восьмирожковая хрустальная люстра. Стены были оклеены узорчатыми обоями холодных тонов. Диван и кресла на резных деревянных ножках, как, впрочем, и массивный стол, и несколько стульев, явно имели непосредственное отношениек антиквариату. В полированном, черного дерева серванте выставлена изящная и, по-видимому, немыслимо дорогая посуда. На одной из стен висела огромных размеров картина в бронзовой раме.
За столом сидел полный лысоватый человек неопределенного возраста. Он маленькими глотками попивал коньяк из хрустальной рюмки и закусывал его дольками лимона.
– Кхе! – сказал человек.
– Здравствуйте… – робко произнес Кешка.
– Присаживайся, – сказал человек.
– Спасибо, – произнес Кешка и остался стоять.
– Я сказал: садись, – монотонно выговорил человек.
Кешку прошиб холодный пот, и он, подойдя на ватных ногах к стулу, сел на краешек, не в силах оторвать от человека затравленного взгляда.
– Нехорошо поступаешь, Монах, – произнес человек чуть потеплевшим голосом. – Не по-людски.
Кешка с трудом сглотнул густую, вязкую слюну и почувствовал, как пересыхает у него горло. А человек хлебнул коньяка и продолжил:
– Я тебя в гости приглашаю, а ты брезгуешь, значит?
– В-вы-ы… к-кто? – только и смог сказать Кешка.
– Я – Бизон, кхе-кхе-кхе-кхе!
Кешка понял, что услышанное им «кхе» означает смех, и тоже глуповато улыбнулся в ответ.
– Корешами пренебрегаешь? – подозрительно прищурившись, спросил Бизон.
– Нет… я… эт-самое…
– Ладно уж, молчи, корешок. Нет, не молчи, – противоречил сам себе Бизон и, поднявшись, вышел из-за стола. Он оказался до смешного маленького роста. Но вот живот у него выдавался далеко вперед. Чем-то он напомнил Кешке сказочного Колобка. – Скажи-ка мне, друг ситный, ты чем жить на воле думаешь?
– Не знаю… пока… – Кешка и впрямь не имел понятия, как нужно отвечать надакие вопросы.
– Ну на завод, наверное, пойдешь устраиваться или в колхоз подашься – говно мешать, да?
– Н-нет…
– А почему тогда, пес ты бродячий, – Колобок-Бизон приблизился к Кешке вплотную, – почему, я тебя спрашиваю, не явился ко мне сразу же, как я тебя позвал?! – Вопрос прозвучал гневно, с надрывом. А в следующую секунду Бизон залепил Монахову крепкую пощечину. Да так залепил, что Кешка едва удержался на ногах. – Скотина!!! – визгливо заорал Бизон. – Урою, гнида!!! – И пощечины посыпались одна за другой. Кешка не успевал закрывать руками лицо.
Выбившись из сил, Бизон вернулся на свое место за столом. Монахов обессиленно откинулся на спинку стула.
– У меня работать будешь? – спросил Бизон, снова наливая себе коньяк.
– Но… вы… – начал неуверенно Монахов. – Вы же меня не знаете!
– Я? Тебя? – уставился на него тот удивленно. – Кхе-кхе-кхе-кхе! – И это «кхе» продолжалось бы бесконечно долго, если б не очередная рюмка коньяку. – Да я тебя как облупленного!.. Я ж тебя с зоны еще пасу, мальчик мой! И здесь круглые сутки мои люди с тебя глаз не спускали! – самоуверенно произнес Бизон.
– Так, – ответил Монахов и постарался вложить в свой ответ максимум преклонения перед осведомленностью авторитета. Хотя подозревал, что Бизон здорово преувеличивает свои возможности. Ведь не засек же он контактов Кешки с Багаевым! Если бы было по-другому, Монахова либо прирезали бы люди Бизона, либо просто не стали с ним связываться на воле. Толстяк, конечно, мог за ним следить и знать про него многое. Многое. Но не все.
– Вот видишь, я все про тебя знаю! Так будешь работать?
– Что мне предстоит делать?
– Кхе-кхе-кхе! Он еще спрашивает! Будешь делать все, что скажу! Кхе-кхе! Ну? Говори быстро! – прикрикнул «работодатель».
– А куда мне деваться? – развел руки Монахов.
– Вот это – правильно. Пей! – Он протянул Кешке наполненную рюмку, – Много не обещаю, но на хлеб хватит.
Кешка заглотил коньяк залпом и не закусывая.
Потом они долго еще сидели с Бизоном один на один. Выпить толстяк больше не предлагал. Он все расспрашивал. Что да как было на зоне. Особенно интересовался подробностями гибели Лелика и Барсука. Спрашивал, не слыхал ли Кешка чего о Соленом. Даже посочувствовал тому, что мать Монахова определена в психбольницу (этот факт также оказался ему известен). Отдельно заговорил о спасенных Кешкой общаковских деньгах и морфине.
– Слыхал я и про твое геройство, мальчик мой. За бабки и «марафет», спасенные от ментов, спасибо. Ты не думай, Бизон такого не забывает. Ну а долг платежом красен. Так на Руси говорят?
Он прошелся по комнате к серванту, открыл один из яшичков и достал оттуда перетянутую шпагатом толстую пачку денег.
– Здесь тысяча рублей. Специально для тебя держал, – сказал он, протягивая Кешке пачку. – Купи своей девочке трусики. Кхе-кхе-кхе-кхе!..
Монахов принял деньги, подумав о том, что такую сумму придется долго отрабатывать. Какую же миссию возложит на него Бизон? А тот все тянул время, то болтая ни о чем, то задавая опасные вопросы, на которых Кешка запросто мог засыпаться.
– …Ну а теперь, голубь мой… (услышав слово «голубь», Кешка готов был умереть от охватившего его ужаса), расскажи, как ты с ментами за «хозяином» В колонии (жарг.).
любезничал? И не забудь ничего, подробно расскажи. Шутки кончились, сизокрылый ты мой!
Отреагировал Кешка, что называется, на авось. Вспомнилась ему та давняя сцена с Леликом, которого «колол» в бараке Барсук. Резко вскочил с места и – ну совсем, как десять лет назад дядя Леня Прибаев – рванул на груди рубаху, скорчив при этом страшную гримасу.
– Да век мне воли не видать!!! Ментов поганых зубами грызть буду!!! Па-а-адлы деше-о-овые-я-а!!! – Он закатил такую дикую истерику, что Бизону пришлось вызвать из коридора своих людей и приказать им успокоить разбушевавшегося Монаха.
Успокоили весьма просто и быстро. В два приема. Во-первых, удар кулаком в солнечное сплетение. Во-вторых, выволокли из шикарной комнаты в грязный коридор и окатили там ведром ледяной воды.
– Ну что ты, что ты? – улыбался Бизон, когда Кешку привели к нему обратно, уже успокоившегося. – Пошутил я. Не хотел тебя оби… – Он сдержался, чтобы не сказать «обидеть», потому как «обиженные» в лагерном лексиконе – «петухи», педерасты. – В общем, все нормально.
– Ничего себе – «нормально»! – деланно возмутился Кешка.
– Все. Забыли. Слушай меня внимательно, – полушепотом произнес Бизон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41