К концам стрел были привязаны две лодки; в каждой сидело по матросу. У одного был запас белых буйков, у другого багор в руках.
К концам фалов крепились сорокафунтовые свинцовые грузила обтекаемой формы, за которые цеплялись ныряльщики с аквалангами. И вот мы принялись медленно крейсировать взад и вперед вдоль побережья. Ветер развевал флажки, офицеры выкрикивали с мостика команду потравить или выбрать фалы. Матрос в лодке с левого борта оставлял за собой шеренгу белых буйков, затем судно круто поворачивало и шло параллельным курсом, а матрос в лодке с правого борта собирал буйки багром. Два месяца тянулась наша операция.
Мы обезвредили четырнадцать мин и были уверены, что не прозевали ни одной. Ныряльщики-разведчики были распределены по фронту так, что могли внимательно обследовать каждый фут. Обнаружив мину, они выпускали наверх желтый буй. Флажки на фалах позволяли точно следить за глубиной, и офицеры на мостике давали команду приподнять или опустить ныряльщика в соответствии с гидрографической картой, так что ныряльщик находился постоянно на расстоянии трех футов над дном. Мы меняли курс каждые полчаса, так что ныряльщики могли чередоваться после каждого захода.
Мы страшно гордились своим карнавальным судном. Из двадцати разведчиков только двоим приходилось нырять раньше. Мы внимательно следили за новичками, боясь как бы они не запутались в зловещей сети минного заграждения. Но они все быстро стали настоящими человеко-рыбами.
Когда настала пора подрывать наши находки, новым ныряльщикам дали самостоятельное задание – подготовить к взрыву отмеченные желтыми буями мины. Они восприняли это задание как праздник…
К числу подчиненных задач Группы подводных изысканий относилась в то время подводная фотография. Нас попросили заснять в действии «антиасдиковые пилюли»; в результате появился на свет первый фильм о действиях подводной лодки в ее стихии.
Асдик – это подводный эквивалент радара, ультразвуковой аппарат, при помощи которого союзники выслеживали подводные лодки. Нацисты выдумали в ответ «антиасдиковую пилюлю» – маленькую коробочку, выбрасываемую с преследуемой лодки. Коробочка сбалансирована так, что повисает в воде. Она непрерывно выделяет пузырьки воздуха, имитируя шум работающего мотора и заставляя преследователей обрушивать на то место град глубинных бомб. Стоило одной подводной лодке набросать побольше таких коробочек, и у противника складывалось впечатление, что в глубине притаилась грозная эскадра.
Филипп Тайе прыгнул в воду с кинокамерой и занял позицию как раз по курсу подлодки. Она шла на небольшой глубине, разбрасывая «пилюли». Тайе увидел, как из мглы появился и проследовал мимо установленный на носу лодки сетерез. Затем проскользнул и исчез в толще воды весь корпус, оканчивающийся двумя мерно вращающимися винтами, которые напомнили Филиппу игрушечные пропеллеры. «Пилюли» действовали в полном соответствии с теорией; но гораздо большее впечатление произвела на Филиппа сама подводная лодка – никакого сравнения с инсценированными кадрами из военных кинофильмов. Мы решили заснять подводную лодку совершающей всевозможные маневры в погруженном состоянии. Объектом наших съемок стала подлодка «Рубин», предназначенная для расстановки мин под водой.
В тот день, когда мы спустились в воду для съемки «Рубина», вода была исключительно прозрачной, видимость достигала девяноста футов. Лейтенант Жан Рикуль, командир подлодки, продемонстрировал нам погружение. Мы плавали вокруг неподвижного «Рубина», легшего на дно на глубине ста двадцати футов, и осматривали ослепший перископ, безжизненный судовой компас, нелепо торчащий пулемет, антенну радара, который никак не реагировал на водную среду, и сновавших тут же любопытных рыбок. Развернутый непромокаемый флаг стоял совершенно неподвижно; красное и синее поля приобрели одинаковый зеленоватый оттенок. И тем не менее внутри этого бронированного воздушного пузыря, вмещающего в числе прочего сорок человек экипажа, кипела жизнь: мы слышали нестройный гул разговора, шаги, звуки работающего насоса, падение гаечного ключа и даже чуть ли не ругань матроса, уронившего этот ключ. Но вот тяжелый корпус поднялся, и завертелись винты, приминая водоросли и взбивая ил. «Рубин» двинулся вверх. Нос лодки прорезал поверхность воды первым. Флаг исчез; за ним скрылась боевая рубка. Контуры корпуса окружил вихрь сверкающей пены. Загадочное инородное тело превратилось на наших глазах в прозаический киль.
Рикуль погрузился снова: теперь предстояло заснять выстрел из торпедного аппарата на глубине шестидесяти футов. Дюма пристроился на корпусе лодки с молотком в руках, а я отмерил расстояние для начала съемки. Отплыв на тридцать футов, я направил видоискатель на торпедный аппарат, после чего отодвинулся на шесть футов в сторону от вероятной траектории торпеды. Я помахал рукой Диди, и он ударил по корпусу молотком. Люк торпедного аппарата раскрылся, прямо на меня ринулась стальная сигара. Мне нужно было не выпустить торпеду из видоискателя, пока она проходит мимо перед самым моим носом и уносится вдаль. Пришлось напрячь все свои силы, поворачивая камеру в воде, чтобы заснять панораму. Торпеда промчалась со скоростью гоночного автомобиля. Я не выпускал ее из вида, покуда она не растворилась в толще воды, оставив белый след на голубом фоне.
Далее мы засняли спасательную операцию. Рикуль взял на борт Диди и Ги Морандьера – они должны были играть роль спасающихся – и опустился на дно на глубине ста двадцати футов. Диди и Ги перешли в спасательную камеру, где их и заперли. Они оказались в стальной трубе диаметром в два фута и высотой в семь – этакая неудобная металлическая бутылка. Для начала они проверили клапаны, выпускающие наружу воздух. Затем в «бутылку» стала поступать холодная морская вода, постепенно заполнившая всю камеру. Давление все возрастало, пока не сравнялось с наружным, которое превосходило давление внутри лодки примерно в пять раз. Это было серьезным испытанием для барабанных перепонок и нервов двух голых ныряльщиков, ожидавших, когда откроется автоматический люк.
Наконец люк вздрогнул и раскрылся, словно створки раковины. Вверх устремился большой воздушный пузырь, и взволнованные «спасающиеся» скользнули следом за ним, освободившись от своего заключения.
Теперь предстояло снять, как подводная лодка ставит мины. При помощи буев мы обозначили коридор в сто пятьдесят футов шириной, в центре которого должен был идти на глубине перископа «Рубин», выбрасывая на дно, на глубину пятидесяти футов, серию из четырех контактных мин. Мины были старого типа – шарообразные, с рожками, заключенные в тяжелые металлические футляры. Внутри футляра помещалась соляная таблетка, растворяющаяся в течение двадцати-тридцати минут. По истечении этого срока футляр откроется и выпустит мину – она поднимется на тросике и остановится под самой поверхностью, где замрет в ожидании своей жертвы.
Но как добиться того, чтобы «Рубин» выбросил мины точно в поле зрения моего аппарата? Ведь только так я смогу заснять поведение мины под водой. Мы решили обсудить этот вопрос с лейтенантом Рикулем. Дюма внес свое предложение:
«У меня есть план. Полная гарантия того, что мины будут падать перед самым объективом камеры. Я опущусь на подлодке вниз и дам сигнал, когда надо бросать мину».
Мы с Рикулем переглянулись. Диди продолжал: «Понимаете, я спущусь именно на подлодке». Рикуль хранил дипломатическое молчание, скептически улыбаясь.
«Пусть попробует?» – спросил я. И вот Дюма оседлал нос «Рубина», держа молоток в одной руке и ухватившись за сетерез другой. Рикуль вошел внутрь рубки и припал к перископу. Ему хотелось проследить, что произойдет с этим безумцем в образующемся при погружении бурном водовороте. Он увидел, как водяной вихрь обрушился на Диди, стремясь сорвать с его ног резиновые ласты. Затем «всадник» весь исчез под водой, однако крепко держался на месте, пуская цепочку пузырьков в сторону боевой рубки. Рикуль поражался, как может Дюма противостоять мощному напору воды, но факт был налицо. «Рубин» погрузился на глубину перископа и двинулся вдоль коридора.
Я чувствовал себя заброшенным и одиноким, стоя начеку на своем посту в холодной воде на дне моря, в центре размеченного нами коридора. Компаса у меня не было, а чувство направления совершенно теряется под водой, поэтому я вертелся, как флюгер, высматривая «Рубин». Задолго до того, как подлодка появилась в поле моего зрения, я услышал шум ее моторов. Со всех сторон доносился как бы глухой гул подводного завода. Мое волнение все возрастало по мере усиления звука.
Дюма первый заметил меня; он увидел мои пузырьки на расстоянии девяноста футов. Тут и я обнаружил нос подлодки, а на нем Диди: маленькая забавная фигурка на громадном носу подводного судна, словно талисман! Дюма стукнул молотком по корпусу, подавая сигнал минерам, и моя тревога исчезла. Ну и кит пронесся мимо меня! Вот мелькнули его бока. Диди умчался вдаль, и первый футляр упал со стуком в десяти футах от моего поста, подняв облачко ила.
Через каждые двадцать секунд от «Рубина» отделялись новые мины. Плывя изо всех сил, я успел заснять появление трех футляров и остановился перевести дух, когда четвертый футляр шлепнулся на дно уже за пределами видимости. Облачка ила медленно увеличивались в объеме, потом развеялись, открыв, моему взору большие металлические ящики, внутри которых затаились рогатые мины, посасывая свои соляные таблетки. Я заснял их под различными углами и вернулся на поверхность. На смену мне спустился Тайе; он должен был выбрать себе какую-нибудь из мин и заснять ее движение с момента раскрытия футляра.
После пяти минут ожидания Тайе услышал приглушенный скрежет. Он приготовился нажать спуск, однако футляр был недвижим. Зато одна за другой всплывали наверх остальные мины. Тайе упрямо таращил глаза на свою избранницу. Прождав тридцать пять минут и совершенно окоченев, он вынырнул, чтобы передать камеру другому. Фарг схватил ее и поспешил вниз, но тут же вернулся.
«Этот чертов шар всплыл раньше, чем я подоспел, – сообщил он. – Верно, специально выжидал, когда никого не будет».
Мы попросили Рикуля сделать новый заход и сбросить еще четыре мины. Я заверил его, что мы удачно сняли самый момент выбрасывания мин и на этот раз Фредерику Дюма нет необходимости выступать в роли всадника. Командир «Рубина» улыбнулся; маневр начался сначала. На этот раз с камерой дежурил Дюма, освобожденный от роли рыбы-лоцмана при железной акуле. «Смотри выбери правильную!» – напутствовали мы его. Дюма помахал нам успокоительно рукой, затем над водой мелькнули его ласты, и он ушел вниз. Время шло, а Диди все не возвращался. Мы понимающе переглянулись: мины опять решили надуть нас. Ну что ж, наладим постоянную смену на месте под водой, чтобы ни на минуту не выпускать футляр из поля зрения. Вниз пошел первый сменщик; Дюма вынырнул и доложил, что остальные три мины всплыли, а его коварная избранница затаилась в своей коробке. Второй раз нам из четырех мин попалась самая ехидная!
Ныряльщики сменялись каждые десять минут. Мы решили взять упрямицу измором, дать ей понять, что сопротивление бесполезно. В конце концов футляр издал ворчливый звук, и рогатый мяч поплыл кверху. Мы прождали его целый час. Показ на экране всего маневра длился девяносто секунд.
По истечении пяти лет Группа подводных изысканий имела уже свой небольшой штаб в трехэтажном здании на территории военно-морской верфи, откуда была видна стоянка обеих наших плавучих баз. В первом этаже размещались компрессорная, экспериментальные компрессионные камеры, фотолаборатория, механическая мастерская, трансформаторная установка, гараж и помещение для подопытных животных. На втором этаже находились чертежная, склад и жилые комнаты личного состава. На третьем – канцелярия, физическая, химическая и физиологическая лаборатории и конференц-зал, украшенный некоторыми из наших трофеев: судовые колокола и штурвалы, ионическая капитель и греческая амфора – все поднято со дна моря. Наконец сквозь все три этажа проходила специальная камера для ныряльщиков, в которой можно было создать давление, соответствующее глубине в восемьсот футов.
Ныряльщики военно-морских сил других стран имели в своем распоряжении большие помещения. Наше здание обладало тем преимуществом, что в нем мы ощущали интимный контакт с морем под самыми нашими окнами. Все, кто работал в этом доме, от чертежника до санитара, были в то же время ныряльщиками; мастерские и лаборатории могли в предельно короткий срок переделать сухопутную технику для нужд изучения моря.
Если с ныряльщиками – как военными, так и гражданскими – случалось серьезное несчастье, их доставляли к нашим врачам. Пациентов, пораженных кессонной болезнью или параличом, мы направляли в физиологическую лабораторию, где они подвергались декомпрессии в кессоне под наблюдением экспертов. Весь наш штат собирался посмотреть, как такой пациент обретал способность двигаться и принимался обрадованно прыгать. Санитары неизменно любезно предлагали исцелившемуся его костыли, и он неизменно отвечал веселой руганью и обещанием забросить «эти палки» подальше в море.
Среди заданий, порученных Группе подводных изысканий, вспоминается одно, особенно неприятное – подъем со дна моря утонувших летчиков.
В мглистый летний день на Средиземноморье экипаж двухмоторного военного самолета был введен в заблуждение миражем, и машина со всего хода врезалась в волны. Пилота – он был моим другом – выбросило; позднее рыбаки подобрали его тело. Самолет вспенил море и пошел ко дну. Нам предложили разыскать тела второго пилота и штурмана.
Их могила была отмечена радужными разводами на поверхности воды от сочившегося из бака бензина. Дюма совершил разведку и обнаружил светлый корпус самолета на фоне ржаво-коричневого дна на глубине ста двадцати футов. Самолет стоял торчком; пропеллеры сорваны, капоты моторов разодраны, в рубке зияющее отверстие, пробитое телом выброшенного летчика. Вокруг машины сновали маленькие серебристые рыбки.
Я заснял со всех сторон место происшествия и увидел второго пилота сидящим с широко раскрытыми глазами внутри того, что когда-то было рубкой. Счет моих погружений достиг к тому времени тысячи, но я впервые увидел утопленника. Спокойное, мудрое выражение его лица производило жуткое впечатление. За спиной мертвеца раздулся купол парашюта.
Футах в ста в стороне на скудной донной поросли лежал на спине штурман – одна нога подогнута, указательный палец поднят в сторону поверхности. Его, очевидно, выбросило в момент удара самолета о поверхность, причем одновременно раскрылся парашют. Дюма и Морандьер спустили со шлюпки канаты, и летчики были подняты наверх с развевающимися позади парашютами.
Глава пятая. С АКВАЛАНГОМ ПОД ЗЕМЛЕЙ
Мы ныряли в море в общей сложности пять тысяч раз, однако больше всего переживаний нам доставили не морские исследования, а изучение наполненной водой пещеры – широко известного источника Воклюз близ Авиньона. Знаменитый Воклюз представляет собой в видимой части небольшой водоем во впадине известковой скалы, возвышающейся на пятьсот футов над рекой Сорг. Круглый год из впадины бежит маленький ручеек, и так до марта, когда источник извергает бурный поток, вызывая паводок на реке. Пять недель продолжается интенсивный приток воды, затем зеркало водоема опускается. Это явление отмечалось каждый год с незапамятных времен.
Начиная со средневековья, воклюзский источник дает пищу фантазии поэтов. В четырнадцатом веке Петрарка писал здесь сонеты Лауре. Фредерик Мистраль, наш провансальский поэт, тоже принадлежал к числу почитателей Воклюза.
Не одно поколение гидрологов ломало себе голову над интересным явлением природы; были выдвинуты десятки теорий для его объяснения. Гидрологи замерили количество осадков на вышележащем плато, нанесли на карту все впадины и установили, что температура воды круглый год сохраняется неизменной – пятьдесят пять градусов по Фаренгейту. Однако никто не знал, чем вызывается внезапный весенний разлив.
Один из принципов действия природных фонтанов основан на «подземном сифоне», когда вода поступает из бассейна, лежащего выше в горах по сравнению с местом фонтанирования. Но Воклюз нельзя объяснить непосредственно переполнением верхнего резервуара вследствие атмосферных осадков, так как прибыль воды в гроте не совпадает с дождями. Приходилось предполагать наличие либо огромного внутреннего резервуара, либо ряда меньших пустот, соединенных системой «сифонов».
Научные теории часто казались не более достоверными, чем поэтичное объяснение Мистраля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
К концам фалов крепились сорокафунтовые свинцовые грузила обтекаемой формы, за которые цеплялись ныряльщики с аквалангами. И вот мы принялись медленно крейсировать взад и вперед вдоль побережья. Ветер развевал флажки, офицеры выкрикивали с мостика команду потравить или выбрать фалы. Матрос в лодке с левого борта оставлял за собой шеренгу белых буйков, затем судно круто поворачивало и шло параллельным курсом, а матрос в лодке с правого борта собирал буйки багром. Два месяца тянулась наша операция.
Мы обезвредили четырнадцать мин и были уверены, что не прозевали ни одной. Ныряльщики-разведчики были распределены по фронту так, что могли внимательно обследовать каждый фут. Обнаружив мину, они выпускали наверх желтый буй. Флажки на фалах позволяли точно следить за глубиной, и офицеры на мостике давали команду приподнять или опустить ныряльщика в соответствии с гидрографической картой, так что ныряльщик находился постоянно на расстоянии трех футов над дном. Мы меняли курс каждые полчаса, так что ныряльщики могли чередоваться после каждого захода.
Мы страшно гордились своим карнавальным судном. Из двадцати разведчиков только двоим приходилось нырять раньше. Мы внимательно следили за новичками, боясь как бы они не запутались в зловещей сети минного заграждения. Но они все быстро стали настоящими человеко-рыбами.
Когда настала пора подрывать наши находки, новым ныряльщикам дали самостоятельное задание – подготовить к взрыву отмеченные желтыми буями мины. Они восприняли это задание как праздник…
К числу подчиненных задач Группы подводных изысканий относилась в то время подводная фотография. Нас попросили заснять в действии «антиасдиковые пилюли»; в результате появился на свет первый фильм о действиях подводной лодки в ее стихии.
Асдик – это подводный эквивалент радара, ультразвуковой аппарат, при помощи которого союзники выслеживали подводные лодки. Нацисты выдумали в ответ «антиасдиковую пилюлю» – маленькую коробочку, выбрасываемую с преследуемой лодки. Коробочка сбалансирована так, что повисает в воде. Она непрерывно выделяет пузырьки воздуха, имитируя шум работающего мотора и заставляя преследователей обрушивать на то место град глубинных бомб. Стоило одной подводной лодке набросать побольше таких коробочек, и у противника складывалось впечатление, что в глубине притаилась грозная эскадра.
Филипп Тайе прыгнул в воду с кинокамерой и занял позицию как раз по курсу подлодки. Она шла на небольшой глубине, разбрасывая «пилюли». Тайе увидел, как из мглы появился и проследовал мимо установленный на носу лодки сетерез. Затем проскользнул и исчез в толще воды весь корпус, оканчивающийся двумя мерно вращающимися винтами, которые напомнили Филиппу игрушечные пропеллеры. «Пилюли» действовали в полном соответствии с теорией; но гораздо большее впечатление произвела на Филиппа сама подводная лодка – никакого сравнения с инсценированными кадрами из военных кинофильмов. Мы решили заснять подводную лодку совершающей всевозможные маневры в погруженном состоянии. Объектом наших съемок стала подлодка «Рубин», предназначенная для расстановки мин под водой.
В тот день, когда мы спустились в воду для съемки «Рубина», вода была исключительно прозрачной, видимость достигала девяноста футов. Лейтенант Жан Рикуль, командир подлодки, продемонстрировал нам погружение. Мы плавали вокруг неподвижного «Рубина», легшего на дно на глубине ста двадцати футов, и осматривали ослепший перископ, безжизненный судовой компас, нелепо торчащий пулемет, антенну радара, который никак не реагировал на водную среду, и сновавших тут же любопытных рыбок. Развернутый непромокаемый флаг стоял совершенно неподвижно; красное и синее поля приобрели одинаковый зеленоватый оттенок. И тем не менее внутри этого бронированного воздушного пузыря, вмещающего в числе прочего сорок человек экипажа, кипела жизнь: мы слышали нестройный гул разговора, шаги, звуки работающего насоса, падение гаечного ключа и даже чуть ли не ругань матроса, уронившего этот ключ. Но вот тяжелый корпус поднялся, и завертелись винты, приминая водоросли и взбивая ил. «Рубин» двинулся вверх. Нос лодки прорезал поверхность воды первым. Флаг исчез; за ним скрылась боевая рубка. Контуры корпуса окружил вихрь сверкающей пены. Загадочное инородное тело превратилось на наших глазах в прозаический киль.
Рикуль погрузился снова: теперь предстояло заснять выстрел из торпедного аппарата на глубине шестидесяти футов. Дюма пристроился на корпусе лодки с молотком в руках, а я отмерил расстояние для начала съемки. Отплыв на тридцать футов, я направил видоискатель на торпедный аппарат, после чего отодвинулся на шесть футов в сторону от вероятной траектории торпеды. Я помахал рукой Диди, и он ударил по корпусу молотком. Люк торпедного аппарата раскрылся, прямо на меня ринулась стальная сигара. Мне нужно было не выпустить торпеду из видоискателя, пока она проходит мимо перед самым моим носом и уносится вдаль. Пришлось напрячь все свои силы, поворачивая камеру в воде, чтобы заснять панораму. Торпеда промчалась со скоростью гоночного автомобиля. Я не выпускал ее из вида, покуда она не растворилась в толще воды, оставив белый след на голубом фоне.
Далее мы засняли спасательную операцию. Рикуль взял на борт Диди и Ги Морандьера – они должны были играть роль спасающихся – и опустился на дно на глубине ста двадцати футов. Диди и Ги перешли в спасательную камеру, где их и заперли. Они оказались в стальной трубе диаметром в два фута и высотой в семь – этакая неудобная металлическая бутылка. Для начала они проверили клапаны, выпускающие наружу воздух. Затем в «бутылку» стала поступать холодная морская вода, постепенно заполнившая всю камеру. Давление все возрастало, пока не сравнялось с наружным, которое превосходило давление внутри лодки примерно в пять раз. Это было серьезным испытанием для барабанных перепонок и нервов двух голых ныряльщиков, ожидавших, когда откроется автоматический люк.
Наконец люк вздрогнул и раскрылся, словно створки раковины. Вверх устремился большой воздушный пузырь, и взволнованные «спасающиеся» скользнули следом за ним, освободившись от своего заключения.
Теперь предстояло снять, как подводная лодка ставит мины. При помощи буев мы обозначили коридор в сто пятьдесят футов шириной, в центре которого должен был идти на глубине перископа «Рубин», выбрасывая на дно, на глубину пятидесяти футов, серию из четырех контактных мин. Мины были старого типа – шарообразные, с рожками, заключенные в тяжелые металлические футляры. Внутри футляра помещалась соляная таблетка, растворяющаяся в течение двадцати-тридцати минут. По истечении этого срока футляр откроется и выпустит мину – она поднимется на тросике и остановится под самой поверхностью, где замрет в ожидании своей жертвы.
Но как добиться того, чтобы «Рубин» выбросил мины точно в поле зрения моего аппарата? Ведь только так я смогу заснять поведение мины под водой. Мы решили обсудить этот вопрос с лейтенантом Рикулем. Дюма внес свое предложение:
«У меня есть план. Полная гарантия того, что мины будут падать перед самым объективом камеры. Я опущусь на подлодке вниз и дам сигнал, когда надо бросать мину».
Мы с Рикулем переглянулись. Диди продолжал: «Понимаете, я спущусь именно на подлодке». Рикуль хранил дипломатическое молчание, скептически улыбаясь.
«Пусть попробует?» – спросил я. И вот Дюма оседлал нос «Рубина», держа молоток в одной руке и ухватившись за сетерез другой. Рикуль вошел внутрь рубки и припал к перископу. Ему хотелось проследить, что произойдет с этим безумцем в образующемся при погружении бурном водовороте. Он увидел, как водяной вихрь обрушился на Диди, стремясь сорвать с его ног резиновые ласты. Затем «всадник» весь исчез под водой, однако крепко держался на месте, пуская цепочку пузырьков в сторону боевой рубки. Рикуль поражался, как может Дюма противостоять мощному напору воды, но факт был налицо. «Рубин» погрузился на глубину перископа и двинулся вдоль коридора.
Я чувствовал себя заброшенным и одиноким, стоя начеку на своем посту в холодной воде на дне моря, в центре размеченного нами коридора. Компаса у меня не было, а чувство направления совершенно теряется под водой, поэтому я вертелся, как флюгер, высматривая «Рубин». Задолго до того, как подлодка появилась в поле моего зрения, я услышал шум ее моторов. Со всех сторон доносился как бы глухой гул подводного завода. Мое волнение все возрастало по мере усиления звука.
Дюма первый заметил меня; он увидел мои пузырьки на расстоянии девяноста футов. Тут и я обнаружил нос подлодки, а на нем Диди: маленькая забавная фигурка на громадном носу подводного судна, словно талисман! Дюма стукнул молотком по корпусу, подавая сигнал минерам, и моя тревога исчезла. Ну и кит пронесся мимо меня! Вот мелькнули его бока. Диди умчался вдаль, и первый футляр упал со стуком в десяти футах от моего поста, подняв облачко ила.
Через каждые двадцать секунд от «Рубина» отделялись новые мины. Плывя изо всех сил, я успел заснять появление трех футляров и остановился перевести дух, когда четвертый футляр шлепнулся на дно уже за пределами видимости. Облачка ила медленно увеличивались в объеме, потом развеялись, открыв, моему взору большие металлические ящики, внутри которых затаились рогатые мины, посасывая свои соляные таблетки. Я заснял их под различными углами и вернулся на поверхность. На смену мне спустился Тайе; он должен был выбрать себе какую-нибудь из мин и заснять ее движение с момента раскрытия футляра.
После пяти минут ожидания Тайе услышал приглушенный скрежет. Он приготовился нажать спуск, однако футляр был недвижим. Зато одна за другой всплывали наверх остальные мины. Тайе упрямо таращил глаза на свою избранницу. Прождав тридцать пять минут и совершенно окоченев, он вынырнул, чтобы передать камеру другому. Фарг схватил ее и поспешил вниз, но тут же вернулся.
«Этот чертов шар всплыл раньше, чем я подоспел, – сообщил он. – Верно, специально выжидал, когда никого не будет».
Мы попросили Рикуля сделать новый заход и сбросить еще четыре мины. Я заверил его, что мы удачно сняли самый момент выбрасывания мин и на этот раз Фредерику Дюма нет необходимости выступать в роли всадника. Командир «Рубина» улыбнулся; маневр начался сначала. На этот раз с камерой дежурил Дюма, освобожденный от роли рыбы-лоцмана при железной акуле. «Смотри выбери правильную!» – напутствовали мы его. Дюма помахал нам успокоительно рукой, затем над водой мелькнули его ласты, и он ушел вниз. Время шло, а Диди все не возвращался. Мы понимающе переглянулись: мины опять решили надуть нас. Ну что ж, наладим постоянную смену на месте под водой, чтобы ни на минуту не выпускать футляр из поля зрения. Вниз пошел первый сменщик; Дюма вынырнул и доложил, что остальные три мины всплыли, а его коварная избранница затаилась в своей коробке. Второй раз нам из четырех мин попалась самая ехидная!
Ныряльщики сменялись каждые десять минут. Мы решили взять упрямицу измором, дать ей понять, что сопротивление бесполезно. В конце концов футляр издал ворчливый звук, и рогатый мяч поплыл кверху. Мы прождали его целый час. Показ на экране всего маневра длился девяносто секунд.
По истечении пяти лет Группа подводных изысканий имела уже свой небольшой штаб в трехэтажном здании на территории военно-морской верфи, откуда была видна стоянка обеих наших плавучих баз. В первом этаже размещались компрессорная, экспериментальные компрессионные камеры, фотолаборатория, механическая мастерская, трансформаторная установка, гараж и помещение для подопытных животных. На втором этаже находились чертежная, склад и жилые комнаты личного состава. На третьем – канцелярия, физическая, химическая и физиологическая лаборатории и конференц-зал, украшенный некоторыми из наших трофеев: судовые колокола и штурвалы, ионическая капитель и греческая амфора – все поднято со дна моря. Наконец сквозь все три этажа проходила специальная камера для ныряльщиков, в которой можно было создать давление, соответствующее глубине в восемьсот футов.
Ныряльщики военно-морских сил других стран имели в своем распоряжении большие помещения. Наше здание обладало тем преимуществом, что в нем мы ощущали интимный контакт с морем под самыми нашими окнами. Все, кто работал в этом доме, от чертежника до санитара, были в то же время ныряльщиками; мастерские и лаборатории могли в предельно короткий срок переделать сухопутную технику для нужд изучения моря.
Если с ныряльщиками – как военными, так и гражданскими – случалось серьезное несчастье, их доставляли к нашим врачам. Пациентов, пораженных кессонной болезнью или параличом, мы направляли в физиологическую лабораторию, где они подвергались декомпрессии в кессоне под наблюдением экспертов. Весь наш штат собирался посмотреть, как такой пациент обретал способность двигаться и принимался обрадованно прыгать. Санитары неизменно любезно предлагали исцелившемуся его костыли, и он неизменно отвечал веселой руганью и обещанием забросить «эти палки» подальше в море.
Среди заданий, порученных Группе подводных изысканий, вспоминается одно, особенно неприятное – подъем со дна моря утонувших летчиков.
В мглистый летний день на Средиземноморье экипаж двухмоторного военного самолета был введен в заблуждение миражем, и машина со всего хода врезалась в волны. Пилота – он был моим другом – выбросило; позднее рыбаки подобрали его тело. Самолет вспенил море и пошел ко дну. Нам предложили разыскать тела второго пилота и штурмана.
Их могила была отмечена радужными разводами на поверхности воды от сочившегося из бака бензина. Дюма совершил разведку и обнаружил светлый корпус самолета на фоне ржаво-коричневого дна на глубине ста двадцати футов. Самолет стоял торчком; пропеллеры сорваны, капоты моторов разодраны, в рубке зияющее отверстие, пробитое телом выброшенного летчика. Вокруг машины сновали маленькие серебристые рыбки.
Я заснял со всех сторон место происшествия и увидел второго пилота сидящим с широко раскрытыми глазами внутри того, что когда-то было рубкой. Счет моих погружений достиг к тому времени тысячи, но я впервые увидел утопленника. Спокойное, мудрое выражение его лица производило жуткое впечатление. За спиной мертвеца раздулся купол парашюта.
Футах в ста в стороне на скудной донной поросли лежал на спине штурман – одна нога подогнута, указательный палец поднят в сторону поверхности. Его, очевидно, выбросило в момент удара самолета о поверхность, причем одновременно раскрылся парашют. Дюма и Морандьер спустили со шлюпки канаты, и летчики были подняты наверх с развевающимися позади парашютами.
Глава пятая. С АКВАЛАНГОМ ПОД ЗЕМЛЕЙ
Мы ныряли в море в общей сложности пять тысяч раз, однако больше всего переживаний нам доставили не морские исследования, а изучение наполненной водой пещеры – широко известного источника Воклюз близ Авиньона. Знаменитый Воклюз представляет собой в видимой части небольшой водоем во впадине известковой скалы, возвышающейся на пятьсот футов над рекой Сорг. Круглый год из впадины бежит маленький ручеек, и так до марта, когда источник извергает бурный поток, вызывая паводок на реке. Пять недель продолжается интенсивный приток воды, затем зеркало водоема опускается. Это явление отмечалось каждый год с незапамятных времен.
Начиная со средневековья, воклюзский источник дает пищу фантазии поэтов. В четырнадцатом веке Петрарка писал здесь сонеты Лауре. Фредерик Мистраль, наш провансальский поэт, тоже принадлежал к числу почитателей Воклюза.
Не одно поколение гидрологов ломало себе голову над интересным явлением природы; были выдвинуты десятки теорий для его объяснения. Гидрологи замерили количество осадков на вышележащем плато, нанесли на карту все впадины и установили, что температура воды круглый год сохраняется неизменной – пятьдесят пять градусов по Фаренгейту. Однако никто не знал, чем вызывается внезапный весенний разлив.
Один из принципов действия природных фонтанов основан на «подземном сифоне», когда вода поступает из бассейна, лежащего выше в горах по сравнению с местом фонтанирования. Но Воклюз нельзя объяснить непосредственно переполнением верхнего резервуара вследствие атмосферных осадков, так как прибыль воды в гроте не совпадает с дождями. Приходилось предполагать наличие либо огромного внутреннего резервуара, либо ряда меньших пустот, соединенных системой «сифонов».
Научные теории часто казались не более достоверными, чем поэтичное объяснение Мистраля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23