А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но для Юко не существовало ничего, кроме любовной игры. Однажды, когда мы гуляли с ней в Дзиндайдзи в один из апрельских дней, я задумался об этом свойстве ее натуры. Я любил это место больше всех других районов в Токио, потому что часто бывал там в детстве с отцом. Я думаю, оно ему нравилось из-за расположенного там ботанического сада.Бомбори еще были развешаны на деревьях. Был самый конец ханами, третий из традиционных дней, когда лепестки сакуры опадают. Мы собирались пойти накануне, чтобы застать цветение в полной красе, но Юко плохо себя чувствовала, мы остались дома и весь день смотрели по телевизору старые фильмы.Мы шли по петляющим дорожкам сада в тот самый, третий день, и мне показалось, будто мы находимся на вершине горы Ёсино в окружении ста тысяч деревьев сакуры, шепчущихся о чем-то своем.Я никогда раньше не плакал во время ханами. Разумеется, мне много раз доводилось видеть, как плакала моя мать, и однажды я видел слезы на глазах отца. Тогда тоже был третий день, и я, помнится, удивился тому, что он так растроган именно сегодня: ведь днем раньше цветение было красивее.Теперь плакал я, поняв наконец, что тогда увидел мой отец и чего не видел я — ребенок. Хотя сакура еще не сбросила своих цветов, но она знала, что завтра лепестки опадут, и все это знали, и от этого их прощальная красота еще более увеличивалась, приобретая трогательную хрупкость умудренности этим знанием. Невыразимая печаль, присущая быстротечному мгновению, выявлялась здесь со всей полнотой. Именно тогда мне открылось священное для японцев мистическое знание о благородстве неудачи. Ибо я уверен, что печаль быстротечности пробуждает истинное геройство.Николас помолчал. Так же как недавно Сато, он был сосредоточен на возвращающихся далеких воспоминаниях. Его захватила возможность облегчить душу.— Затем случилось нечто странное. Я повернул голову и посмотрел на Юко. Ее прекрасное лицо было обращено вверх к бело-розовому облаку падающих лепестков. Я видел изящную линию шеи, впадинку между ключиц. Две ветки сакуры прицепились к ее шелковой блузке — казалось, что они проросли сквозь нее.И я увидел, что между этими последними, самыми драгоценными лепестками и Юко есть некое сходство, что она обладает тем же качеством, которое делает столь своеобразной их красоту. Вне любви она не то чтобы не существовала, но в ней поселялась какая-то болезненная неизбывная печаль.Может быть, отчасти поэтому я и любил ее все эти годы. Может быть, поэтому я вспоминаю о ней чаще, чем о других. Между прочим, однажды, по прошествии времени, я узнал, что мне, единственному, дано было вытеснить печаль из ее сердца.— Вы говорите о ней в прошедшем времени, мой друг?— Она умерла зимой тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Утонула в проливе Симоносэки.— Ах, — воскликнул Сато. — Такая молодая! Как это печально. Но она сейчас находится с Хэйкэ. “Ками” этого клана мертвых позаботится о ней.Он опустил глаза и стер краем рукава кимоно капли разлитого на столе сакэ.Громадное тело Сато казалось неуклюжим и тяжелым, как тело коричневого медведя Хоккайдо.Между ними лежала пропасть, и в то же время сейчас они были ближе, чем кто-либо на свете. Ибо их объединяла общая печаль, связывающая их словно кровных братьев тем, что было сказано, и еще больше тем, что осталось недосказанным.Когда Сато вновь заговорил, в его голосе звучала почти отеческая нежность.— Не кажется ли вам, Линнер-сан, что, если бы эта печаль ушла из ее сердца, вы, возможно, перестали бы ее любить. И что она сама, быть может, не смогла бы жить без нее? Может быть, это утешит вас, когда в следующий раз вы будете думать о ней.Но Николас уже не думал об этом. Он понимал, что следующим шагом в его исповеди должно быть замечание о необычайном сходстве Акико с Юко. Он попытался найти нужные слова, но у него ничего не получилось. Его горло было как будто парализовано.В открытой двери комнаты мелькнула тень, и Николас на мгновение увидел мощный силуэт Котэна. Проверяет, все ли в порядке с его боссом, подумал Николас. Не придушил ли я его и не вырезал ли древний китайский иероглиф на его щеке. Николас внутренне содрогнулся, возвращаясь в настоящее. Сейчас он и Сато были в мире, свободном от мести и загадочных убийств.Напротив него Сато поднялся на ноги.— Идемте, мой друг. — Он сделал ему знак рукой и, споткнувшись о татами, нашарил и открыл фусума в дальнем конце комнаты.В комнату влетел ночной ветерок. Следуя за Сато, Николас очутился на белой галечной дорожке, казалось, светящейся в лунном свете. Вокруг него трепетали темные пионы, испуская сладкий томный запах, колыхались ирисы и шток-розы. Дальше виднелись хризантемы, окружавшие самшитовое дерево. Сато остановился посреди сада, его грудь поднималась и опускалась, жадно вдыхая свежий воздух. Сильный ветер унес остатки токийского смога. А дальше, за самшитовой рощей, небо было расцвечено неоном в желтые и розовые цвета.— Жизнь хороша, Линнер-сан. — Глаза Сато влажно мерцали, отражая сложную комбинацию из холодных лунных лучей и теплого света, льющегося в открытую дверь дома, через которую они вышли в сад. — Она подобна роскошному гобелену. И мне не хотелось бы покинуть ее до срока. — Его глаза блестели пьяным блеском. — Вы волшебник, Линнер-сан. Вы вошли в наши жизни волею случая. Но никто не может уйти от кармы, правда? — Он скрестил руки на груди. — Скажите, Линнер-сан, вы знаете нашу историю?— Мой отец, полковник, неплохо знал ее, — ответил Николас. — Он многое мне рассказывал.— Тогда, конечно, вы помните императора Годайго, который в начале XIV века задумал сломить режим Ходзё. Скоро ему стало ясно, что для этого существует один-единственный способ — надо полностью разгромить “восточных дикарей”, как он их называл.Однако у него не было ясного плана, да и сам он не был хорошим полководцем. Император не знал, как быть, пока однажды ночью ему не приснилось, будто он находится возле огромной раскидистой сосны, очень древней: под ней сидят три его министра, а с южной стороны разостланы циновки для главы государства.Внезапно перед Годайго появились двое детей, которые сказали ему, что нигде на земле он не будет в безопасности. Еще они велели ему сесть на некоторое время на место, приготовленное для Правителя.Когда император проснулся, он понял, что бодисатвы Никко и Гакко явились ему во сне и что сон был вещим. Он долго раздумывал и наконец начертал рядом два иероглифа “юг” и “дерево”, в результате чего получилось “камфарное дерево”.Тогда он позвал священника и спросил, не знает ли он воина по имени Кусуноки — “камфарное дерево”. Священник ответил, что есть один воин Кусуноки и что живет он в провинции Кавати, на западе.— Его звали Масасиги Кусуноки, и его родовая линия шла от Татибана-но Мороэ, — сказал Николас. — Император позвал его, он сразу пришел и стал самым верным помощником Годайго. Он командовал войсками в битве на реке Минато в 1333 году, там, где сегодня расположен Кобэ. В конце страшного семичасового сражения он покинул поле битвы и совершил сеппуку в расположенном поблизости доме крестьянина.— Вы назовете это благородством неудачи, мой друг! — Сато сел на округлую скамью, выдолбленную из камня. — Но такие события, как это, такие мужчины, как Кусуноки, ткут гобелен нашей истории.Сато наклонился вперед, и ветер распахнул полы его кимоно.— Линнер-сан, мне снилось прошлой ночью камфарное дерево. Я не видел бодхисатв, но две фигуры, скрытые в тени, были. Не можете ли вы растолковать мне значение этого сна, мой друг?— Сейчас наступили не лучшие времена, это верно, Сато-сан, — осторожно начал Николас. Сато давал ему долгожданную возможность для откровенности, но не было ли тут ловушки? Он постарался еще раз взвесить ситуацию, прежде чем продолжил: — Мы — я сознательно включаю себя, потому что благодаря объединению я и сам стал частью “кэйрэцу” и, следовательно, частично отвечаю за ее жизнь и преуспевание, — окружены снаружи и изнутри.Сато кивнул.— Да. Совершающий у-син и те, кто будет пытаться выведать тайну чипа.Николас помолчал. Не совсем, конечно. Но сейчас есть серьезные бреши, которые действительно угрожают нашему объединению и стабильности “кэйрэцу”.Заметив, что Николас не сказал вашего “кэйрэцу”, Сато спросил:— Вы, должно быть, имеете какие-то сведения, полученные в вашем недолгом путешествии в Америку?— Да! — Николас кивнул. — Короче говоря, Сато-сан, внутри “кэйрэцу” есть мухон-нин — шпион.Сато затих. Его глаза сделались стальными, потеряв рассеянный алкогольный блеск.— На кого же из конкурентов он работает?— Ни на одного из них, — ответил Николас. — Он работает на... КГБ.Впервые за весь вечер игра эмоций явственно отразилась на широком японском лице. Сато смертельно побледнел. Его руки задрожали так сильно, что ему пришлось сцепить пальцы, чтобы унять дрожь.— Русские... — сдавленно прошептал он. Но сколько оттенков чувств было в этом шепоте. — Понятно... Русские хотят заполучить прототип микросхемы.— К тому же... — Николас приблизил свое лицо к Сато. — Возможно, им нужно что-то еще.Сато-сан пожал плечами.— Что же?Николас весь напрягся.— Кусуноки был верноподданный. Я — тоже. Император поручил ему великое дело, и он выполнил его беспрекословно. — Николас открывал торг. Он не собирался выкладывать всю информацию, не получив нужных ему гарантий. — У-син — вопрос жизни и смерти. И, как вы сказали, Сато-сан, жизнь хороша. Я тоже не хочу, чтобы вы покинули ее преждевременно.Он повернулся к деревянному футляру, который принес с собой. Отстегнув три застежки, он открыл его и достал дай-катана, свое величайшее сокровище, выкованное почти два века назад. Он был тридцати дюймов в длину.Когда Сато увидел, что было внутри ящика, его глаза широко открылись, бесконтрольно перебегая с черного лака ножен на лицо Николаса. Некоторое время он молчал. Потом встал на колени перед Николасом и низко ему поклонился, коснувшись лбом земли.Николас ответил подобающим случаю жестом.— Мой отец назвал этот клинок “иссёгай” — “вся жизнь”. В нем, как вы знаете, душа самурая.Николас бережно вынул клинок из ножен и положил его между собой и Сато.— Мое “ками” находится здесь, Сато-сан. — Излишне было говорить этому человеку, зачем он привез дай-катана обратно в Японию. Конечно, не для того, чтобы показать его, а для того, чтобы пустить в ход. — И пока у-син остается вопросом жизни и смерти, объединение между нашими кобунами очень важно. Я прошу вас...— Только и слышишь — объединение! Объединение! — взорвался Сато. — Я больше не хочу разговоров об этом объединении. Я дал вам слово, что, как только Нанги-сан вернется из Гонконга, объединение немедленно будет проведено, согласно ранее выработанному соглашению.Николас на миг остолбенел, забыв, что надо сказать еще. Он приготовился к спорам, а не к капитуляции.— Значит, это уже решено? — Во рту у Николаса вдруг пересохло. — Не только на словах, но и на деле?Сато без колебаний протянул правую руку, Николас — левую, поскольку именно она оказалась свободной, и они скрепили этим рукопожатием договоренность. Потом положили свои сплетенные ладони на клинок, и Николас разъединил их.Чуть помедлив, Сато спросил:— Вы собирались сказать мне, что, кроме чипа, может интересовать агента КГБ. Или это только ничем не обоснованное предположение?— Присутствие КГБ — абсолютная реальность, — ответил Николас. — У меня есть неоспоримая информация из первых рук.— Чего же они хотят? — спросил Сато чуть сердито.— “Тэндзи”.В этот момент они оба услышали донесшиеся из дома шаги и, повернув головы, увидели Акико, которая уже включила свет в гостиной и направлялась к ним через сад. * * * Возвратившись из Ёсино после выполнения последнего обета, данного ею Масасиги Кусуноки, Акико была застигнута врасплох появлением в их доме Николаса. Она чувствовала, как в ней поднимается дрожь страха, будто ее бросили в ледяную воду.Никто не предупредил ее о присутствии в доме гостя, и сейчас, легко скользя по серебрящейся в лунном свете дорожке, она проклинала Котэна за его нерадивость.— Акико! — Сато подпрыгнул, как щенок, обрадовавшийся хозяину. — Я не ждал тебя раньше завтрашнего утра.— Тетушке очень плохо, — автоматически сказала она. — Не было смысла оставаться дольше.— Ты помнишь Линнера-сан? Я представлял его тебе на свадьбе.Акико шла по гравию сада, опустив глаза. Ее темный силуэт четко выделялся на светлом фоне дорожки.— Ну конечно, помню... Я очень сожалею о том, что Томкин-сан покинул нас, — соболезнующе произнесла она, обращаясь к гостю.Акико пристально смотрела в его затененное лицо, почти не замечая пьяного возбуждения мужа. Она поняла, что пришла не вовремя, но ей очень хотелось знать, о чем говорили эти двое в момент ее появления.К неудовольствию Сато, она уселась на каменную скамью, где только что сидел он. На ней было парчовое дорожное кимоно с летящими белыми цаплями на темно-голубом фоне. Японцы всегда надевают в дорогу лучшие одежды. Она держала в руке костяную ручку дзяномэгаса из рисовой бумаги.Сато болтал без умолку, однако Николас и она были словно окружены некой аурой, превратившей их в единственных людей на земле. Внутри все перекрывшего поля их мощной гармонии что-то происходило, что-то такое, чего Акико никогда не ожидала.Она чувствовала легкое головокружение. “Хара”, казалось, покинула ее, земля уходила у нее из-под ног, и, не имея точки опоры, она становилась совершенно беспомощной.Внутри нее поднималась паника, ей хотелось что-то сделать немедленно, чтобы прекратить убывание Пустоты. Что с ней происходит?Чем больше она смотрела в это лицо, которое знала достаточно хорошо, чтобы ненавидеть с нечеловеческой страстью, тем больше росло в ней чувство беспомощности. Она теряла контроль над собой. Почему? Что он с ней сделал?Запрокинув голову, она выпила холодное сакэ, которое принес ей Сато, и услышала, будто со стороны, свой незнакомый высокий голос, попросивший еще. Этот сакэ она тоже выпила одним махом, почти задохнувшись.Одновременно она продолжала наблюдать за ним, изучая контуры его головы и лица, будто дотрагивалась до него. Она ощущала себя в его объятиях, ее бедра дрожали, горло перехватил спазм. Ее прекрасные волосы шевелились, по шее пробегали мурашки, словно от ласк.Опустив веки, она попыталась успокоиться, но не смогла: перед мысленным взором предстал он. Она открыла глаза: он все еще оставался здесь. Сато продолжал болтать — одному Богу известно о чем.Словно уносимая ветром вуаль, вся жизнь Акико проплыла перед ее глазами. Годы усердных тренировок, мучительного самопожертвования. В сердце, полном некогда пламенной любви, тлела жажда мести, и раздуваемый ненавистью огонь вспыхнул с новой силой. “Я отомщу!” Как часто за невыносимые годы взросления эта фраза давала ей силы закрывать глаза и засыпать, чтобы утром снова пробудиться к жизни. Без этой фразы, которая согревала ее, как теплое одеяло в морозную ночь, она бы не дожила до этого дня.И вот теперь, в самый решающий момент, ее сердце пронзила стрела. О Амида! — взывала она про себя, вся дрожа, все яснее понимая, что пробудил в ней Николас Линнер. Напрасно ее разум искал спасения: она знала, что нельзя избегнуть того, что было ужасной правдой.“О Будда! — думала она. — Я хочу его. Я хочу его так сильно, что не могу передать”. Осень 1947 — осень 1963Токио Икан жила за бледно-зелеными и янтарно-желтыми стенами фуядзё. Этот замок, не ведающий ночи, стал девочке домом, когда ей исполнилось восемь лет.Тот далекий уже год был отмечен дурными знамениями и неурожаем по всей стране. Крестьяне, гнувшие спину на полях, остались совсем без гроша и почти не надеялись дотянуть до конца года.В Японии говорят:— Тяготы — лучшие друзья обычаев, ибо в трудную пору люди с особым усердием подражают примеру своих пращуров.По старинке жила в тот год и семья Икан. Урожай у ее отца был не лучше, чем у соседей, а у тех, можно сказать, и вовсе ничего не уродилось. Похоже, в тот год земля напрочь отказалась питать людей.Впервые Икан почуяла неладное, когда вернулась домой с поля с маленьким пучком тростника и увидела свою мать плачущей.Наутро Икан увезли с фермы на пыльном пыхтящем грузовике, провонявшем капустой и помидорами; спасительница всего семейства отправлялась в Ёсивару, захватив с собой лишь маленький мешочек со скудными пожитками.Подобно многим маленьким девочкам веков минувших, Икан оказалась одним из последних предметов сделки с торговцами плотью, призванным оградить продавших ее родителей от позора разорения.Надо сказать, что, в отличие от Запада, в Японии на проституцию смотрели весьма снисходительно, как на нечто забавно-пикантное. Наряду с другими начинаниями, сёгуну Иэясу Токугаве удалось породить вполне законный спрос на “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72