А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мне бы так хотелось позвать на помощь Тони, но он не может примчаться из Гренландского моря. Да и вообще, я вне опасности, если этот тип делает мне подарки.
«Не лги себе, Элиз, — шепчет мне на ухо Психоаналитик. — Ты в опасности. Разве ты не чувствуешь этого по той дрожи, которая пробегает по твоему телу? По его слащавому, тошнотворному голосу? Доверяй своей интуиции, моя маленькая Элиз. Уезжай из Кастена».
И куда же мне ехать? Если меня преследует какой-то душевнобольной, то я вовсе не хочу привозить его домой. А теперь, когда за дело взялись жандармы, я чувствую себя защищенной.
Лорье входит в будуар с криком:
— Он звонил из автомата напротив магазина! Меньше, чем в ста метрах отсюда! Едет подкрепление.
Я заранее знаю, что они приедут напрасно. Неизвестный лыжник звонит из автомата и растворяется в ночи, маленькая фигурка, исчезающая под снегопадом.
Еще полчаса все строят разные предположения. Милая Франсина предлагает нам остаться поужинать. Иветт соглашается. Лорье, естественно, отклоняет приглашение и уходит, посоветовав нам быть осторожными.
Я пишу записку — спрашиваю, который час. «Пять», — отвечает Ян и выходит из комнаты. Больным пора делать гимнастику.
До ужина еще два часа, в течение которых мне предстоит слушать треп Франсины и Иветт.
Если бы только я тоже могла в раздражении мерить шагами комнату, высказывать свое возмущение, обхватить голову руками или вглядываться в сгущающиеся сумерки, но я могу только сидеть в постоянно окутывающем меня мраке.
Перед ужином, на который все собираются в большой столовой — «нашей милой трапезной», как выражается Франсина, — все больные имеют право посмотреть по телевизору местную новостную программу.
А там снова рассказывают об убийстве в Антрево и о следствии, «которое ведется хорошими темпами».
Ко мне обращается Летиция:
— Я не люблю слушать, когда рассказывают о неприятных вещах, — сообщает она, присаживаясь возле меня. — Я хотела бы, чтобы жизнь всегда была полна радостных красок…
Я тоже, дитя мое! С меня бы и одной хватило.
— А больше всего на свете я хотела бы кататься на лыжах. Я знаю, что это невозможно. Но мне часто снится, что я катаюсь на лыжах. Я скольжу по снегу. Я видела по телевизору Олимпиаду для инвалидов. Я говорила отцу, что хочу тренироваться, заниматься спортом. Но он не хочет. Он считает, что это опасно.
Она понижает голос до шепота:
— Вот Ян меня понимает. Он мастерит для меня специальный аппарат. Об этом никто не должен знать, это секрет!
Честное слово, у меня впечатление, что Яна просто тянет к несчастным женщинам. А ведь я даже не представляю себе, как он выглядит!
— Зачем сюда приезжали жандармы? — снова шепчет Летиция.
Я не знаю, что ответить, поэтому пишу неопределенно: «Административные причины».
— Я вам не верю. Они выглядели очень взволнованными. А их начальник, красивый блондин, похожий на девушку, у него даже верхняя губа вспотела. Это признак нервозности.
Значит, у Лорье утонченная внешность. Не повезло старшине!
— Знаете, Элиз… Я могу называть вас Элиз?
Может, тем более что она все равно не услышит моего ответа.
— Все разговаривают со мной, как с умственно отсталой. Но мне только передвигаться трудно, мозги у меня в порядке, как у вас или как у мадам Ачуель..
Не очень-то мне приятно, когда мои мозги сравнивают с мозгами мадам Ачуель!
— Мне кажется, что жандармы приезжали в связи с убийством в городе. Они думают, что здесь кто-то что-то знает.
Она, наверное, прочитала удивление на моем лице. Потому что продолжает со смехом:
— Я не медиум! Честно говоря, я слышала, о чем этот Шнабель, большой такой, говорил по телефону со штабом.
Она наклоняется ко мне, я чувствую ее дыхание на своей щеке:
— Это правда, что вы съели кусок жертвы?
Ну, так, началось! Я пишу: «Увы, да».
Она присвистнула от удивления и недоверия.
— И какой он был на вкус? Я имею в виду: какой-то особенный?
Я пытаюсь ответить искренне. Могу ли я сказать этой юной любознательной особе, что вообщето было очень вкусно? Как же наши желудки не взбунтовались при соприкосновении с человеческой плотью? Я чувствую, как при воспоминании о нежном и вкусном мясе к горлу снова подступает тошнота. Летиция сжимает мою руку.
— Ой, простите меня, вы прямо побелели! Но это так… так… вы понимаете… Нечасто встретишь…
Людоедов. Черт, черт, еще раз черт! Меня передергивает от злости. Если бы этот мерзавец Вор — а я уверена, что это он, — оказался тут, я…
А что я? Он мог бы съесть меня живьем, и я бы не оказала сопротивления. Меня и связывать не нужно. Я привязана к этому креслу узами куда более прочными, чем колючая проволока.
Вор. То письмо, что я получила. Я пытаюсь точно вспомнить текст. Он называл меня ангелом. Тон такой, словно нам предстоит битва. Он представлял силы Зла. Но, в таком случае, зачем делать мне эти чудовищные подарки? Зачем называть меня «любовь моя»? Или же это не имеет к нему ни малейшего касательства. Вор — несчастный псих, у него мания писать письма известным людям, а убийца — это другой несчастный псих, у которого мания влюбляться в известных людей. Я всегда нравилась маньякам. Ни разу не могла проехать в метро, чтобы кто-то не похлопал меня по заднице.
— Все к столу! — вдруг объявляет Франсина Ачуель, прерывая бессвязный ход моих мыслей.
Ужин проходит кое-как, все взбудоражены. Постояльцы Центра бормочут, перебрасываются шариками из хлеба, хихикают, бесконечно кашляют, рыгают. Сидящая рядом со мной Магали все время кудахчет и хватает меня за руку. Иветт и Франсина играют в «шесть степеней удаленности» и уже нашли общую внучатую двоюродную племянницу в Австралии, в Сиднее. Клара и Эмили ссорятся из-за резинки для волос. Жан-Клод слушает на своем плеере беседы Трюффо с Хичкоком. Летиция сравнивает преимущества двух линий косметики. Я нервно ковыряюсь в тарелке. Ян уговаривает меня поесть. Слава Богу, на ужин нет ничего мясного, только раклет, блюдо, которое я всегда очень любила. Бернар уверяет нас, что «кто пил — будет пить, кто ел — будет есть, а колбасы не осталось?». Ян добродушно замечает ему: «Ты слишком много ешь, пузанчик!». Юго и Мартина вполголоса обсуждают конференцию по уходу за умирающими. Весело! Кристиан, сидящий напротив, нервно пинает меня ногами под столом и с равномерными интервалами выкрикивает: «Кар-тошка! кар-тошка!». К счастью, за десертом все успокаиваются и дружно погружают ложки в шоколадный мусс домашнего приготовления.
После этого нас знакомят с мадам Реймон, кухаркой, дородной семидесятипятилетней деревенской женщиной с южным акцентом. Она также убирает в доме. Представляю себе Реймю в женском обличье, без усов: всякий раз, когда мне надо представить лицо незнакомого человека, я призываю на помощь один из тех образов, которые накопились у меня в мозгу до несчастного случая. Конечно, запас их ограничен, но выбора у меня нет. Я составляю фотороботы окружающих людей и корректирую их в зависимости от интонаций, запахов, шагов, прикосновений.
Крепкий черный кофе. Сахара маловато, но мне неохота браться за блокнот, чтобы написать «сахар». Я чувствую себя усталой, грустной и усталой, я хочу поскорее оказаться в постели.
4
Который может быть час? Я проснулась, и мне никак не удается снова заснуть. Вокруг тишина. Можно подумать, что лежишь в могиле. Попрошу, чтобы на день рождения мне подарили говорящий будильник. С улицы не доносится ни малейшего шума. Ни самого тихого шуршания шин, ни обрывка разговора. Сколько бы я ни напрягала слух, я ничего не слышу. Только шелест занавески на приоткрытом окне.
Надо заснуть. Совершенно не собираюсь раздумывать над зловещими событиями двух последних дней. Совершенно не собираюсь вот так лежать неподвижно во мраке, представляя, как господин Вор бродит вокруг меня со скальпелем наготове. Что он, посмеиваясь, смотрит на меня. Что он склоняется над моим лицом, что его окровавленные губы приближаются к моим… Нет, и речи быть не может! Я считаю овец, множество овец, они толстые, грязные, вонючие, с большими глупыми глазами, бе-е-е, бе-е-е, давайте, овечки, прыгайте! Раз-два, раз-два, растрясите свой жир, волка тут нет, никто не будет кусать вас за ляжки, никого тут нет, говорю вам!
Кошка прыгает на пол, слышу ее тихие шажки… Кошка? Какая кошка? Наверное, я задремала. Мне приснилась моя кошка, умершая четыре года назад. От опухоли печени. Ну, ладно, не буду же я оплакивать мою кошку. Да, разболтались нервишки. Попрошу Иветт купить витамины. Но шум? Я точно слышала шум. Легкое «шлепх» на пол.
Разве Иветт не закрыла окно перед сном?
Я затаиваю дыхание, чтобы лучше слышать. Слева от меня шорох. Такой тихий… Сердце бьется слишком сильно, только его и слышу. Ощущаю дуновение на лице, это сквозняк или чье-то дыхание? Я резко поднимаю руку, пытаясь ударить наугад, натыкаюсь на что-то, звон разбитого стекла замирает в ночи.
— Что такое? — вскрикивает Иветт в соседней комнате.
Она тяжело поднимается.
— Элиз? Все в порядке?
Жалостное посвистывание. Оно мне не снится, я слышу его. Тихое посвистывание рептилии. Скрип паркета. Порыв холодного ветра. Он ушел, мерзавец ушел, я спугнула его!
— О! Вы опрокинули ваш стакан с водой! Стекла повсюду!
Кто это был? Кто проник ко мне среди ночи? Зачем?
— Вам, наверное, приснился кошмар. Я тоже плохо сплю. Все время просыпаюсь. Скоро уже утро! Наверное, я забыла закрыть окно. Такой ветер, оно все время стучит. Ох, бедняжка!
Кто бедняжка?
— Наверное, умер от холода… Упал на пол, под отоплением…
Кто? Что? Ради Бога, Иветт…
— Воробушек, совсем окоченел…
Моя бабушка утверждала, что птицы, умершие на пороге дома, предвещают несчастья. Глупое крестьянское поверье?
— Ладно, отнесу его в помойку. Ну, постарайтесь немного поспать.
Иветт выходит.
Умерший от холода воробей. Упал прямехонько в мою комнату через открытое окно. Конечно, такое возможно. Он мог и на голову мне упасть. Или сделать этакую петлю и приземлиться ко мне на постель. Но если воробья принес таинственный посетитель, что это может означать? Должна ли я что-то понять из этого послания? Стукнуть себя по лбу и сказать: «Ах да, воробей — это, безусловно, значит…»
Я дрожу. Мне холодно. Мне страшно. Мне нехорошо. В этом домике мы одни, Иветт и я, пожилая женщина и калека. А садист-убийца бродит в ночи совсем рядом. Вдруг я начинаю надеяться, что он действительно влюблен в меня, что он не желает мне зла. И меня просто мутит от двусмысленности этого желания.
— Опять снег!
Иветт подносит мне таз и комментирует неблагоприятный прогноз погоды. После туалета она усаживает меня в кресло с электроприводом и везет на кухню. Омлет, кофе, грейпфрутовый сок. После года отваров и корнфлекса, «которые легко жевать», этой зимой я решила перейти на твердую пищу, и, впервые в жизни, Иветт меня послушалась. И даже последовала моему примеру, без малейших угрызений совести отказавшись от шестидесятипятилетней привычки к тостам с вареньем. По воскресеньям мы даже позволяем себе сосиски и блинчики с кленовым сиропом.
Я тщательно жую. Пахнет чем-то неприятным, я принюхиваюсь.
— Это воробей. Я положила его в пластиковый пакет, но запах все равно идет. Когда буду выходить, выброшу его в контейнер. Не знаю, брать ли вас за покупками. Кресло вряд ли поедет по такому снегу.
Я быстро пишу: «Мне хочется подышать свежим воздухом».
— Подышать, подышать, — ворчит она. — Вот перевернется кресло, окажетесь в двухметровом снегу, тогда порадуетесь…
А вдруг меня спасет Брюс Уиллис, почему бы нет?
«Просто подышать воздухом на крыльце».
— Вы всегда все по-своему хотите сделать! Ума не приложу, чего ради я так стараюсь.
Звонок в дверь. Это Ян, запах свежего снега, глоток холодного воздуха. Слышу, как он топает по половику.
— Сегодня не жарко. Обещают приличную метель.
— А Элиз упирается и хочет выйти, — сообщает обиженная Иветт.
— Она права. Если ожидается ухудшение погоды, лучше ловить момент. Если хотите, я могу вас сопровождать, я сегодня утром свободен.
Меня укутывают, нервные поиски кошелька, ключей, очков Иветт, все в порядке, все на месте, можно идти.
По некоему молчаливому соглашению никто не упоминает о вчерашних событиях. Мое кресло, подскакивая, едет по дорожке, направляемое твердыми руками Яна, который комментирует происходящее вокруг. Проехала снегоуборочная машина. Перед нами тащится грузовик с солью для дороги. Девочка поскользнулась на льду. Подвесную дорогу остановили, потому что подросток прицепился к кабинке. Перед заправкой длиннющий хвост: выдача бензина ограничена, дорожные рабочие попрежнему блокируют шоссе, по которому идет снабжение юго-восточных областей. Иветт зашла в булочную. Ему самому надо купить марки… и вдруг тишина.
Ау, Ян! Ты превратился в снежную бабу? Не успеваю я задать себе этот вопрос, как что-то горячее и мокрое прижимается к моей щеке. Язык. Не могу поверить, чтобы Ян… Язык лижет мой нос, я чувствую прикосновение шерсти и запах дыхания собаки — увы, не самый приятный. Все объясняется. Это мой приятель Тентен. И, полагаю, Ян раскланивается с его хозяйкой. Угадала, теперь до меня долетает аромат «L'Air du temps».
— Элиз, это Соня, — произносит Ян таким тоном, словно извещает: «это китайская императрица». — Соня Овар, из «Мунволка».
— Мне кажется, что Тентен вас очень любит, — говорит Соня своим мягким печальным голосом.
— Элиз все любят! — добродушно заверяет Ян.
— Если ты ее любишь, ты должен сделать так, чтобы она уехала подальше отсюда, — отвечает Соня.
Обращение на «ты» показывает, что они знакомы куда ближе, чем пытались показать вчера.
— Увези ее, Ян, — продолжает она настойчивым тоном. — Ты знаешь, что здесь будут твориться жуткие вещи.
— Ты о чем?
— О безумии, о разрушении, о зле, вот о чем.
Я дрожу. Она говорит так убедительно, Ян, кажется, встревожился:
— Ты что-то знаешь?
— Тентен, пошли!
— Соня! Подожди! Ты не можешь наговорить такого, а потом взять и уйти. Соня!
Скрип удаляющихся шагов. Я остаюсь одна.
— Ну, а где же Ян? — спрашивает Иветт. — Забегу за газетами, — добавляет она. — Все в порядке? Вам не холодно?
Слева от меня тихое тявканье. Я нажимаю кнопку моего кресла и проезжаю метр или два в направлении звука. Голос Сони, тихий, сдержанный. Настойчивый голос Яна. Я продвигаюсь еще немного, моля небо, чтобы ни во что не врезаться.
— Отстань от меня, мне от тебя ничего не надо!
— Послушай…
— Ты знаешь, что если силы зла вырвались наружу, их ничто не остановит. Они уже в пути, Ян. Они уже нанесли удар, ведь так?
— Но…
— Нет, молчи. Ты еще не усвоил, что слова ничего не значат?
— Это глупо. Соня, доверься мне!
— Доверие — это непозволительная для меня роскошь. Пусти меня, я ухожу!
Голос Яна становится еще более настойчивым:
— Я хочу снова увидеть тебя.
— Может быть.
— Нет. Сегодня вечером.
— Сегодня вечером я работаю.
— После закрытия. Надо поговорить.
— Отпусти, ты мне делаешь больно!
— Договорились?
— Да. Тентен, пошли!
Я перевожу дыхание. Ян бормочет что-то непонятное. Потом:
— А, вот вы где! А Иветт?
Не дожидаясь ответа, он берется за кресло, и мы снова выезжаем на главную улицу.
Не претендуя на лавры Шерлока Холмса, я все же могу заключить из услышанного, что Соне что-то известно об убийстве в Антрево. Не следовало Яну отпускать ее. Даже если речь идет лишь о глупых подозрениях, надо, чтобы она поделилась ими с жандармами… У меня создается впечатление, что мы ведем себя, словно все случившееся — это сказки, словно на самом деле не погибла молодая женщина, словно мы с Иветт не съели по куску ее тела, словно убийца не разгуливает на свободе по Кастену. Может быть, мы пребываем в шоковом состоянии и поэтому отрицаем реальность происходящего? Или же просто мое ощущение действительности изменилось из-за того, что я вынуждена существовать, замкнутая в самой себе?
— Я купила «Нукс вомика», это улучшает пищеварение, — сообщает Иветт. — Ян, с вами все в порядке? У вас какой-то странный вид. Хотите немного «Нукса»?
— Нет, спасибо. Мы только что встретили Соню, и она показалась мне… очень … взволнованной.
— Молоденькая барменша?
Видимо, Ян кивнул, потому что Иветт продолжает:
— Молочница мне сказала, что она всегда была милой девочкой, но немножко… немножко легкомысленной, скажем так. По сути дела, иногда она зарабатывает своими прелестями. Это племянница старого Моро, неграмотного пастуха, который никогда не спускается с горных пастбищ. Он ее и воспитал. В жизни не поверишь, хорошенькая, модная девушка, и все такое… и выросшая на козьем молоке!
— Вы тут живете всего неделю, а я — всю жизнь, и вы уже столько знаете про всех жителей! — восклицает Ян.
— Уж не хотите ли вы сказать, что я — сплетница?
— Нет, конечно! Тонкий психолог, только и всего.
Пораженная Иветт дает сигнал к отправлению.
Чувствую, как снежинки падают мне на щеки, на лоб, наверное, я уже покрыта тонким слоем снега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30