Куда-то в Усть-Орду подалась... Только тут еще не конец. Квартиру государственную она сумела продать, долгов наделала, дочку старшую бросила, пенсию, что за Витю платили —
тыщу двести рублей,—увезла. Но мы-то об этом попервости не знали: думали, они всей семьей подались. Но через некоторое время приходит к Батенчуку старушка с девочкой. Глянул Евгений Никанорович на девочку — лицо уж больно знакомое. Ба, да это ж вылитый портрет Виктора Шишкина! А старушка — сквозь слезы ему:
«Может, помните Витю Шишкина. Так вот я мать его, а это — старшенькая дочка». Батенчук ничего не понимает, усаживает старушку на стул, воды в стакан цедит. А та расчувствовалась, руку его ловит.
«Прости, говорит, болезный, что беспокою занятого человека. Кабы покрепче была, и не пришла бы, а то ведь совсем стара стала, одна бы, глядишь, как-нито прогоревала, дитятко только вот жалко. За что она-то мучается?»
И плачет, ну что малый ребеночек. А девочка насупилась, молчит, бабку за рукав дергает, а желваки у нее на скулах так и играют. Успокоил их Батенчук, все по порядку выведал. Оказывается, Панна девочку-то бабке вроде бы на время оставила, а сама — как в воду канула. У бабки пенсия небольшая, и жили они трудно, в развалюхе какой-то снимали комнату, стало быть...
После этого разговора Батенчук пришел к нам на экскаватор. Так-то да так, ребята, рассказывает. А слова его нам косой по сердцу. Кажись, очутись тут Панна, разорвали бы мы ее на лоскутки. Однако собрались все — и к старушке, вместе с Батенчуком. Он в один день ей достал квартиру в новом доме, без очереди, незаконно. А мы ме-
блировку справили, закуток срубили рядом с домом, порося купили. Батенчук машину выделил. Так мы угля, совестно говорить, пару тонн своровали. Помогли, конечно, и материально. С той поры глаз с них не сводили, из виду не теряли.
Через год девочку, ее Люсей звали, Батенчук на строительство устроил—ученицей штукатура. А еще через год она в техникум экзамены сдала. Евгений Никанорович там преподавал, помог ей подготовиться. Наладилась жизнь у Шишкиных. И мы вроде бы поуспокоились. Только вот как-то заходит Евгений Никанорович на педсовет в техникум и слышит: решается вопрос об исключении Шишкиной из техникума за неуспеваемость. Он — к директору. «Как, почему?» — «Не успевает»,— отвечает тот. «Почему не успевает?»— «Не знаю».— «А вы про ее жизнь знаете что-нибудь?» — «Нет».— «Так вот слушайте». И рассказывает педсовету всю историю. Учителя за голову схватились: «Да как же так?! Чуть человека не погубили...»
А Евгений Никанорович с Люсей встретился. Не знаю, как он там с ней разговаривал, только она ему все, как отцу, выложила и призналась: «Влюбилась я, Евгений Никанорович, вот и занятия подзапустила...»
Пообещала наверстать. Так наверстала же!.. И снова замолчал наш сосед, улыбаясь чему-то про себя.
— Теперь уже техникум кончила. Работает в Иркутске. Кажись, замуж вышла. Счастлива. Хорошо бы ей, конечно, у нас тут, на Вилюе, поработать. Много тут наших, иркутских. И Батенчук, и Михайловский, да разве всех перечесть... А впрочем, и там она дома,
и там люди хорошие. Ну, вот вам и «иркутская история». Правда, немного не такая, как у Арбузова. Жалко, что он больно много места женщине той отвел, побольше бы о людях, о жизни их.
Мы долго еще говорили о разном. Наконец Меринов сказал:
— Пора мне. Извините.
Встал и, неловко пожав наши руки, пошел вдоль берега Вилюя, щурко вглядываясь в хмурые диабазовые покоти, что веками недвижно лежали на пути суровой реки, на эти скалы, которые только ему, этому невысокому, обыкновенному человеку, подвластно сдвинуть, уложить в тело будущей плотины.
Вечером листаем подшивку «Мирненского рабочего». Подписи под статьями: секретарь парторганизации Федор Плющ, начальник планового отдела Соловей, Рукосуев, снабженец, прораб Деревяз-гин...
Мы, литераторы, часто недооцениваем того, что фамилии — это фольклор и несут они в себе громаднейший заряд образности. Боже мой, ну и встреча! Идешь по улице, и вдруг словно груздок из-под земли,— Валечка, Валюша, Валя Колаева! И пальтецо на ней то же, зеленое, расклешенное, с большущим воротником («как у Марии Стюарт»), из которого выглядывает розовый от мороза, милый Валюшкин курносый нос.
— Валечка! Ты здесь?!..
Шесть лет назад мы жили с ней в одном доме, в Братске, в общежитии ИТР. Сколько вечеров бродили по тайге, пешком и на лыжах, сколько разговоров всяческих — о стройке и о лесах, о Бетховене, Надсо-не, Куприне, о студенческих временах и о трудной, порой непонятной нынешней жизни... И эти таинственные лунные дорожки в тайге, и Ангара, зеленогрудая под солнцем, и пыль на дорогах, попутные машины, и звонкие, пахучие груды досок, и будоражившие воображение пятна света под фонарями, которые раскачивает ветер. Ну как же забыть!.. Примерно через год после нашего знакомства она вышла замуж за инженера-проектировщика, у нее родилась дочь, и вскоре они переехали в соседний поселок: мы стали встречаться реже.
С продуктами в Братске было плохо, и дочурка Ва-лина постоянно болела: сперва диспепсией (врач сказал — оттого, что нет цельного молока, а только сухое), потом авитаминозом и еще чем-то. В конце концов Валя перебралась с дочкой к своей тетке, куда-то на Кавказ. Мы совсем потеряли друг друга из виду.
И вот теперь — эта встреча!..
— Да как же ты на Север забралась?
— Муж перевелся. Ему интересно: работа... Ну а я — я за ним, как нитка за иголкой. Не жить же врозь.
— А дочка? Валя вздохнула.
— Дочка у тетки, на Кавказе. Пробовали мы ее перевезти, да она у нас в полгода трижды, раз за разом, воспалением легких переболела... Вот так и живем.
— Ты работаешь?
— Работаю, все так же нормировщицей.
— А пишешь? — Одно время Валя пробовала писать очерки, зарисовки, и, честное слово, получалось у нее неплохо.
— Плохих писак и без меня много,— она отвела взгляд. У глаз ее уже пробегали морщинки, и лицо осунулось, повзрослело; и эти усталые интонации, и авоська в руке с консервными банками, какими-то свертками,— наверно, домашних забот полно...
Мы побродили по городу часа полтора и расстались.Валя, Валюша — эта усталая взрослая женщина? Валя сама идет в магазин, готовит для мужа — мужа!—обед, а не бежит в «столовку»?.. Нет, совсем нельзя было представить ее такой. А Валюшка, прежняя, в Братске — худенькая, маленькая, совсем девчонка, только из техникума, стоит в этом своем паль-теце-парашютике среди рабочих, смотрит на них синими обескураженными глазами и спрашивает: «Ну зачем же вы так-то уж?..» Рядом с ней рабочие кажутся слишком громадными и грубыми.
А потом, вечером, она жалуется:
— Никак я не могу на счетах научиться считать, а на бумажке, столбиком,— стыдно да и долго. Придет ко мне этакий дядя, повиснет над столом, тянет наряд и спрашивает: «Посчитай, милая, сколько я в эти полмесяца заработал». Я ему: «Хорошо, оставьте, я потом». А он баском, вежливо: «Ничего! Мне спешить некуда, подожду...» Вот и приходится при нем этими проклятыми костяшками двигать. А сейчас, зимой, так и вообще не знаешь, как им отвечать. Говорят, летом у нас заработки хорошие,— Валя была норми-
ровщицей на участке отделочных работ,— а сейчас они же целыми днями простаивают: нечего делать. Если по правде считать, то и пяти рублей в день не получится! А начальник участка жмет на меня: «Рисуй чего бы нито! Рабочих удержать надо,— уедут!» Сегодня опять поругалась с ним. Ругаюсь, а сама не знаю: кто прав — он или я? Ведь рабочих-то тоже жалко, они часто и не виноваты, что мало зарабатывают.
Помнится, очень удивляло: как можно написать в наряде больше того, чем сделано,— ведь видно же, сколько сделано, всегда проверить можно. Валюшка объясняла:
— А чего особенного? Взять ту же штукатурку. Она же бывает разная: мокрая, сухая. Сухая — опять-таки из разных материалов, вручную ее сделали или механизмами какими,— и на все разные нормы, расценки. Листы штукатурки цельные или поломанные ставили,— опять наценки могут быть. Материалы подносили за метр от дома или за десять,— снова разница. Когда штукатурка сохнет, дом надо отапливать. Так вот: кто дрова привозил, пилил, колол, кто топил печку;— пиши, что тебе ни вздумается, и всегда можно написать так, чтоб никто не подкопался. Что ж тут не понимать? — удивлялась в свою очередь на мои вопросы Валя.
Признаться, тогда — по младости лет, что ли? — не очень-то интересовали все эти хозяйственные дела и расчеты.Выискивали прежде всего разные случаи необыкновенных героических поступков, которые, казалось, лучше всего рисуют психологию нашего рабочего человека.
Тогда еще не понимали, что подлинная героич-ность характера всегда проявляется и в будничных делах, именно будни — мерила человеческой стойкости, а поэтому, не зная обычных, в том числе и экономических, условий жизни рабочего человека, никогда не поймешь и его психологии. Впрочем, в те годы этой бедой грешили не только мы...
А сейчас, вспоминая то, что рассказывала когда-то о своей работе в Братске Валя, мы решили еще и еще раз встретиться с ней, а также и с другими мирненскими нормировщиками и поговорить об их работе.
За недостатком места мы не можем рассказать обо всех этих "людях и хоть сколько-нибудь подробно передать разговоры с ними. Но выводы из наших бесед обязаны передать.Стоимость каждого строящегося объекта финансируется государством через заказчика (в данном случае—трест «Якуталмаз») по нормам СНиПа (сметные нормы и правила). В эту стоимость (как ее называют строители — сметную) входят не только затраты труда на строительстве (в данном случае — «Ви-люйгэсстроя»), или, говоря языком политэкономии, не только живой труд, но и стоимость установленного оборудования, материалов и т. п.— труд овеществленный. Грубо говоря, строители продают заказчику готовый объект по товарной, «рыночной» цене. И заказчик сверх этой, «сниповской», сметы не имеет права заплатить им ни копейки. Все экономические
показатели стройки опять-таки рассчитываются из этих сметных норм, в частности — выработка каждого рабочего (в деньгах) и фонд зарплаты строительства.Делается это так. Предположим, что стоимость фабрики, которую предстоит строить,— 1000 условных единиц. Берется прошлогодняя выработка на одного рабочего (если же стройка только начинается — усредненная выработка по стране); предположим, она составляет 4 условных единицы. К ней прибавляется известный, запланированный на этот год процент на рост производительности труда. В сумме, к примеру, получается 5 единиц. 1000 единиц (стоимость фабрики) делится на 5. В результате — 200; двести рабочих нужны строительству для освоения плана капитальных вложений—тысячи наших условных единиц.
Далее высчитывается средняя зарплата одного рабочего. Берется тариф и к нему прибавляется северная или иная, положенная для данного района надбавка. Предположим, в сумме получается 3 единицы. Необходимое количество рабочих — 200 — умножается на среднюю зарплату — на 3, выходит: фонд зарплаты для этой стройки на год равняется 600 единицам.
Заметьте: во все эти расчеты — выработки каждого рабочего, фонда зарплаты строительства—изначально вносится стоимость не одного живого труда, но и овеществленного. И вот тут-то начинается чехарда!
Строительство — управление «Вилюйгэсстрон» — рассчитывается со своими рабочими только за затраценный ими труд —живой труд — по специально разработанным для этого расценкам и нормам (единым нормам и расценкам), утвержденным в какой-либо инстанции,— по ЕНиРу (по единым нормам и расценкам). А государство, как мы уже сказали, дает ему деньги для расчетов с рабочими — по СНиПу. Сметные нормы и расценки утверждаются во всяком случае на десятилетия. И поэтому стоит только в нынешнем году по сравнению с прошлым измениться структуре, условиям работ, как все эти стройные, казалось ,бы, расчеты фонда заработной платы летят в тартарары.
В этом году, например, по сравнению с прошлым «Ви-люйгэсстрой» должен сделать гораздо больший объем работ на створе гидростанции, в Чернышевском. В основном—за счет сокращения работ в Мухтуе.
Но ведь сметные нормы и расценки не учитывают, возишь ты материалы за сто или за двести километров, а разница-то ведь громадная! В Мухтуе кубометр леса стоит двести пятьдесят рублей (в старых деньгах), на створе — уже пятьсот — шестьсот рублей, причем разница эта в основном складывается за счет зарплаты рабочим — грузчикам, шоферам, ремонтникам. Вот и получается — по сравнению с расчетами, сделанными по прошлогодним показателям и уже утвержденным в министерстве,— огромный перерасход фонда заработной платы. Батенчука за это, естественно, бьют: нарушаешь финансовую дисциплину. А что же может сделать Батенчук, работающий вот в таких конкретных условиях?
Или другой пример. В прошлом году в Мирном в основном ставили сборные, изготовленные где-то в другом месте дома. В этом году большую часть материалов для жилищного строительства «Вилюйгэс-строй» изготавливает на месте. Причем, если учесть, что базы строительной индустрии в Мирном нет и материалы приходится изготавливать самыми примитивными способами (а ведь опять-таки: в сметах, в СНиПе, не предусмотрены такие примитивные способы; там все расчеты исходят из того, что материалы изготавливаются на некоем абстрактном «усредненном» предприятии), если учесть все это, то получается: «Вилюйгэсстрой» в этом году заранее, по не зависящим от него обстоятельствам был обречен на убытки, главным образом — за счет перерасхода фонда заработной платы. Убытки составят к концу года несколько миллионов рублей... Правда, Батенчук мог предвидеть все это в прошлом году, и тогда у него выход был: он должен был организовать работу стройки так, чтобы выработка на каждого рабочего была как можно... меньшей. Парадокс! Но тогда бы фонд зарплаты строительству дали больший, и в этом году у него не было бы убытков.
Но Батенчук,— и в этом сказалась его «неопытность» как начальника строительства,— хотел в первом же году своей работы в Мирном отличиться и дал большую выработку.
Теперь Батенчук стал «умнее». Стремится к тому, чтобы как-то занизить эту выработку, решив: пусть стройка будет убыточна, но надо хотя бы спасти положение на будущий год. Поэтому сейчас большие силы стройки брошены на работы, которые хоть и необязательны в этом году, но дают малую выработку...
И еще одно обстоятельство. Из-за этих ножниц (стройка расплачивается с государством по одним нормам и расценкам, а с рабочими по другим, никак не сопоставимым с первыми) даже сами рабочие порой материально не заинтересованы в механизации труда. Взять к примеру те же штукатурные работы. Во всех нормах на ручной, немеханизированный труд припуски на различные случайные обстоятельства всегда больше, чем при работе с механизмами. Если штукатурить с помощью растворонасоса, то производительность рабочего рассчитать просто — исходя из мощности растворонасоса. Если же рабочий трудится с мастерком и окоренком, то попробуй здесь высчитай точно, сколько оштукатурит он за день! И поэтому во втором случае штукатур всегда надеется дать относительно большую производительность труда (в процентах), перевыполнить план, а стало быть, и получить большую зарплату. Тогда как в первом случае он, как правило, зарабатывает тариф — и только.
Где же выход? Ведь строить надо быстрее, надо все больше механизировать работы!.. Практически строители находят этот выход.
На строительстве линии электропередачи Иркутск— Братск мы столкнулись с таким случаем. На железнодорожной станции такелажники грузили на «МАЗы» металлические опоры, потом сопровождали машины на линию электропередач и там разгружали. И вот один из такелажников при нас попросил мастера:
— Ты уж мне за время в пути не плати, не надо.
— Почему?
— Так я и так тысяч восемь заработаю, больше-то вы мне все равно не заплатите...
Выяснилось, что по справочнику единых норм и расценок на такелажные работы, утвержденному Госстроем СССР, за погрузку каждой тонны металла платят рабочему что-то около 5 рублей, и этого — в нормальных условиях — вполне достаточно. Но по справочнику, утвержденному Министерством строительства электростанций, которым и пользовались здесь, на Братской ГЭС, за ту же тонну полагается платить 45 рублей!
Ох уж эти ЕНиРы! Справочников по ним насчитывается не меньше четырех десятков, и у каждого ведомства они разные. По справочнику Госстроя, например, пробурить колодец для сваи — в определенных условиях стоит 5 рублей, по справочнику Министерства строительства электростанций — в тех же условиях—15 рублей, а Министерство сельского хозяйства дает третью цену — 21 рубль. Мы понимаем, каждое министерство ведет работы в разных условиях, но не должны же быть такие отклонения!
И практически все эти ЕНиРы служат нормировщикам лишь подспорьем — для того, чтобы формально правильно составить отчетность, чтобы оправдаться перед вышестоящими властями в произведенных расходах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
тыщу двести рублей,—увезла. Но мы-то об этом попервости не знали: думали, они всей семьей подались. Но через некоторое время приходит к Батенчуку старушка с девочкой. Глянул Евгений Никанорович на девочку — лицо уж больно знакомое. Ба, да это ж вылитый портрет Виктора Шишкина! А старушка — сквозь слезы ему:
«Может, помните Витю Шишкина. Так вот я мать его, а это — старшенькая дочка». Батенчук ничего не понимает, усаживает старушку на стул, воды в стакан цедит. А та расчувствовалась, руку его ловит.
«Прости, говорит, болезный, что беспокою занятого человека. Кабы покрепче была, и не пришла бы, а то ведь совсем стара стала, одна бы, глядишь, как-нито прогоревала, дитятко только вот жалко. За что она-то мучается?»
И плачет, ну что малый ребеночек. А девочка насупилась, молчит, бабку за рукав дергает, а желваки у нее на скулах так и играют. Успокоил их Батенчук, все по порядку выведал. Оказывается, Панна девочку-то бабке вроде бы на время оставила, а сама — как в воду канула. У бабки пенсия небольшая, и жили они трудно, в развалюхе какой-то снимали комнату, стало быть...
После этого разговора Батенчук пришел к нам на экскаватор. Так-то да так, ребята, рассказывает. А слова его нам косой по сердцу. Кажись, очутись тут Панна, разорвали бы мы ее на лоскутки. Однако собрались все — и к старушке, вместе с Батенчуком. Он в один день ей достал квартиру в новом доме, без очереди, незаконно. А мы ме-
блировку справили, закуток срубили рядом с домом, порося купили. Батенчук машину выделил. Так мы угля, совестно говорить, пару тонн своровали. Помогли, конечно, и материально. С той поры глаз с них не сводили, из виду не теряли.
Через год девочку, ее Люсей звали, Батенчук на строительство устроил—ученицей штукатура. А еще через год она в техникум экзамены сдала. Евгений Никанорович там преподавал, помог ей подготовиться. Наладилась жизнь у Шишкиных. И мы вроде бы поуспокоились. Только вот как-то заходит Евгений Никанорович на педсовет в техникум и слышит: решается вопрос об исключении Шишкиной из техникума за неуспеваемость. Он — к директору. «Как, почему?» — «Не успевает»,— отвечает тот. «Почему не успевает?»— «Не знаю».— «А вы про ее жизнь знаете что-нибудь?» — «Нет».— «Так вот слушайте». И рассказывает педсовету всю историю. Учителя за голову схватились: «Да как же так?! Чуть человека не погубили...»
А Евгений Никанорович с Люсей встретился. Не знаю, как он там с ней разговаривал, только она ему все, как отцу, выложила и призналась: «Влюбилась я, Евгений Никанорович, вот и занятия подзапустила...»
Пообещала наверстать. Так наверстала же!.. И снова замолчал наш сосед, улыбаясь чему-то про себя.
— Теперь уже техникум кончила. Работает в Иркутске. Кажись, замуж вышла. Счастлива. Хорошо бы ей, конечно, у нас тут, на Вилюе, поработать. Много тут наших, иркутских. И Батенчук, и Михайловский, да разве всех перечесть... А впрочем, и там она дома,
и там люди хорошие. Ну, вот вам и «иркутская история». Правда, немного не такая, как у Арбузова. Жалко, что он больно много места женщине той отвел, побольше бы о людях, о жизни их.
Мы долго еще говорили о разном. Наконец Меринов сказал:
— Пора мне. Извините.
Встал и, неловко пожав наши руки, пошел вдоль берега Вилюя, щурко вглядываясь в хмурые диабазовые покоти, что веками недвижно лежали на пути суровой реки, на эти скалы, которые только ему, этому невысокому, обыкновенному человеку, подвластно сдвинуть, уложить в тело будущей плотины.
Вечером листаем подшивку «Мирненского рабочего». Подписи под статьями: секретарь парторганизации Федор Плющ, начальник планового отдела Соловей, Рукосуев, снабженец, прораб Деревяз-гин...
Мы, литераторы, часто недооцениваем того, что фамилии — это фольклор и несут они в себе громаднейший заряд образности. Боже мой, ну и встреча! Идешь по улице, и вдруг словно груздок из-под земли,— Валечка, Валюша, Валя Колаева! И пальтецо на ней то же, зеленое, расклешенное, с большущим воротником («как у Марии Стюарт»), из которого выглядывает розовый от мороза, милый Валюшкин курносый нос.
— Валечка! Ты здесь?!..
Шесть лет назад мы жили с ней в одном доме, в Братске, в общежитии ИТР. Сколько вечеров бродили по тайге, пешком и на лыжах, сколько разговоров всяческих — о стройке и о лесах, о Бетховене, Надсо-не, Куприне, о студенческих временах и о трудной, порой непонятной нынешней жизни... И эти таинственные лунные дорожки в тайге, и Ангара, зеленогрудая под солнцем, и пыль на дорогах, попутные машины, и звонкие, пахучие груды досок, и будоражившие воображение пятна света под фонарями, которые раскачивает ветер. Ну как же забыть!.. Примерно через год после нашего знакомства она вышла замуж за инженера-проектировщика, у нее родилась дочь, и вскоре они переехали в соседний поселок: мы стали встречаться реже.
С продуктами в Братске было плохо, и дочурка Ва-лина постоянно болела: сперва диспепсией (врач сказал — оттого, что нет цельного молока, а только сухое), потом авитаминозом и еще чем-то. В конце концов Валя перебралась с дочкой к своей тетке, куда-то на Кавказ. Мы совсем потеряли друг друга из виду.
И вот теперь — эта встреча!..
— Да как же ты на Север забралась?
— Муж перевелся. Ему интересно: работа... Ну а я — я за ним, как нитка за иголкой. Не жить же врозь.
— А дочка? Валя вздохнула.
— Дочка у тетки, на Кавказе. Пробовали мы ее перевезти, да она у нас в полгода трижды, раз за разом, воспалением легких переболела... Вот так и живем.
— Ты работаешь?
— Работаю, все так же нормировщицей.
— А пишешь? — Одно время Валя пробовала писать очерки, зарисовки, и, честное слово, получалось у нее неплохо.
— Плохих писак и без меня много,— она отвела взгляд. У глаз ее уже пробегали морщинки, и лицо осунулось, повзрослело; и эти усталые интонации, и авоська в руке с консервными банками, какими-то свертками,— наверно, домашних забот полно...
Мы побродили по городу часа полтора и расстались.Валя, Валюша — эта усталая взрослая женщина? Валя сама идет в магазин, готовит для мужа — мужа!—обед, а не бежит в «столовку»?.. Нет, совсем нельзя было представить ее такой. А Валюшка, прежняя, в Братске — худенькая, маленькая, совсем девчонка, только из техникума, стоит в этом своем паль-теце-парашютике среди рабочих, смотрит на них синими обескураженными глазами и спрашивает: «Ну зачем же вы так-то уж?..» Рядом с ней рабочие кажутся слишком громадными и грубыми.
А потом, вечером, она жалуется:
— Никак я не могу на счетах научиться считать, а на бумажке, столбиком,— стыдно да и долго. Придет ко мне этакий дядя, повиснет над столом, тянет наряд и спрашивает: «Посчитай, милая, сколько я в эти полмесяца заработал». Я ему: «Хорошо, оставьте, я потом». А он баском, вежливо: «Ничего! Мне спешить некуда, подожду...» Вот и приходится при нем этими проклятыми костяшками двигать. А сейчас, зимой, так и вообще не знаешь, как им отвечать. Говорят, летом у нас заработки хорошие,— Валя была норми-
ровщицей на участке отделочных работ,— а сейчас они же целыми днями простаивают: нечего делать. Если по правде считать, то и пяти рублей в день не получится! А начальник участка жмет на меня: «Рисуй чего бы нито! Рабочих удержать надо,— уедут!» Сегодня опять поругалась с ним. Ругаюсь, а сама не знаю: кто прав — он или я? Ведь рабочих-то тоже жалко, они часто и не виноваты, что мало зарабатывают.
Помнится, очень удивляло: как можно написать в наряде больше того, чем сделано,— ведь видно же, сколько сделано, всегда проверить можно. Валюшка объясняла:
— А чего особенного? Взять ту же штукатурку. Она же бывает разная: мокрая, сухая. Сухая — опять-таки из разных материалов, вручную ее сделали или механизмами какими,— и на все разные нормы, расценки. Листы штукатурки цельные или поломанные ставили,— опять наценки могут быть. Материалы подносили за метр от дома или за десять,— снова разница. Когда штукатурка сохнет, дом надо отапливать. Так вот: кто дрова привозил, пилил, колол, кто топил печку;— пиши, что тебе ни вздумается, и всегда можно написать так, чтоб никто не подкопался. Что ж тут не понимать? — удивлялась в свою очередь на мои вопросы Валя.
Признаться, тогда — по младости лет, что ли? — не очень-то интересовали все эти хозяйственные дела и расчеты.Выискивали прежде всего разные случаи необыкновенных героических поступков, которые, казалось, лучше всего рисуют психологию нашего рабочего человека.
Тогда еще не понимали, что подлинная героич-ность характера всегда проявляется и в будничных делах, именно будни — мерила человеческой стойкости, а поэтому, не зная обычных, в том числе и экономических, условий жизни рабочего человека, никогда не поймешь и его психологии. Впрочем, в те годы этой бедой грешили не только мы...
А сейчас, вспоминая то, что рассказывала когда-то о своей работе в Братске Валя, мы решили еще и еще раз встретиться с ней, а также и с другими мирненскими нормировщиками и поговорить об их работе.
За недостатком места мы не можем рассказать обо всех этих "людях и хоть сколько-нибудь подробно передать разговоры с ними. Но выводы из наших бесед обязаны передать.Стоимость каждого строящегося объекта финансируется государством через заказчика (в данном случае—трест «Якуталмаз») по нормам СНиПа (сметные нормы и правила). В эту стоимость (как ее называют строители — сметную) входят не только затраты труда на строительстве (в данном случае — «Ви-люйгэсстроя»), или, говоря языком политэкономии, не только живой труд, но и стоимость установленного оборудования, материалов и т. п.— труд овеществленный. Грубо говоря, строители продают заказчику готовый объект по товарной, «рыночной» цене. И заказчик сверх этой, «сниповской», сметы не имеет права заплатить им ни копейки. Все экономические
показатели стройки опять-таки рассчитываются из этих сметных норм, в частности — выработка каждого рабочего (в деньгах) и фонд зарплаты строительства.Делается это так. Предположим, что стоимость фабрики, которую предстоит строить,— 1000 условных единиц. Берется прошлогодняя выработка на одного рабочего (если же стройка только начинается — усредненная выработка по стране); предположим, она составляет 4 условных единицы. К ней прибавляется известный, запланированный на этот год процент на рост производительности труда. В сумме, к примеру, получается 5 единиц. 1000 единиц (стоимость фабрики) делится на 5. В результате — 200; двести рабочих нужны строительству для освоения плана капитальных вложений—тысячи наших условных единиц.
Далее высчитывается средняя зарплата одного рабочего. Берется тариф и к нему прибавляется северная или иная, положенная для данного района надбавка. Предположим, в сумме получается 3 единицы. Необходимое количество рабочих — 200 — умножается на среднюю зарплату — на 3, выходит: фонд зарплаты для этой стройки на год равняется 600 единицам.
Заметьте: во все эти расчеты — выработки каждого рабочего, фонда зарплаты строительства—изначально вносится стоимость не одного живого труда, но и овеществленного. И вот тут-то начинается чехарда!
Строительство — управление «Вилюйгэсстрон» — рассчитывается со своими рабочими только за затраценный ими труд —живой труд — по специально разработанным для этого расценкам и нормам (единым нормам и расценкам), утвержденным в какой-либо инстанции,— по ЕНиРу (по единым нормам и расценкам). А государство, как мы уже сказали, дает ему деньги для расчетов с рабочими — по СНиПу. Сметные нормы и расценки утверждаются во всяком случае на десятилетия. И поэтому стоит только в нынешнем году по сравнению с прошлым измениться структуре, условиям работ, как все эти стройные, казалось ,бы, расчеты фонда заработной платы летят в тартарары.
В этом году, например, по сравнению с прошлым «Ви-люйгэсстрой» должен сделать гораздо больший объем работ на створе гидростанции, в Чернышевском. В основном—за счет сокращения работ в Мухтуе.
Но ведь сметные нормы и расценки не учитывают, возишь ты материалы за сто или за двести километров, а разница-то ведь громадная! В Мухтуе кубометр леса стоит двести пятьдесят рублей (в старых деньгах), на створе — уже пятьсот — шестьсот рублей, причем разница эта в основном складывается за счет зарплаты рабочим — грузчикам, шоферам, ремонтникам. Вот и получается — по сравнению с расчетами, сделанными по прошлогодним показателям и уже утвержденным в министерстве,— огромный перерасход фонда заработной платы. Батенчука за это, естественно, бьют: нарушаешь финансовую дисциплину. А что же может сделать Батенчук, работающий вот в таких конкретных условиях?
Или другой пример. В прошлом году в Мирном в основном ставили сборные, изготовленные где-то в другом месте дома. В этом году большую часть материалов для жилищного строительства «Вилюйгэс-строй» изготавливает на месте. Причем, если учесть, что базы строительной индустрии в Мирном нет и материалы приходится изготавливать самыми примитивными способами (а ведь опять-таки: в сметах, в СНиПе, не предусмотрены такие примитивные способы; там все расчеты исходят из того, что материалы изготавливаются на некоем абстрактном «усредненном» предприятии), если учесть все это, то получается: «Вилюйгэсстрой» в этом году заранее, по не зависящим от него обстоятельствам был обречен на убытки, главным образом — за счет перерасхода фонда заработной платы. Убытки составят к концу года несколько миллионов рублей... Правда, Батенчук мог предвидеть все это в прошлом году, и тогда у него выход был: он должен был организовать работу стройки так, чтобы выработка на каждого рабочего была как можно... меньшей. Парадокс! Но тогда бы фонд зарплаты строительству дали больший, и в этом году у него не было бы убытков.
Но Батенчук,— и в этом сказалась его «неопытность» как начальника строительства,— хотел в первом же году своей работы в Мирном отличиться и дал большую выработку.
Теперь Батенчук стал «умнее». Стремится к тому, чтобы как-то занизить эту выработку, решив: пусть стройка будет убыточна, но надо хотя бы спасти положение на будущий год. Поэтому сейчас большие силы стройки брошены на работы, которые хоть и необязательны в этом году, но дают малую выработку...
И еще одно обстоятельство. Из-за этих ножниц (стройка расплачивается с государством по одним нормам и расценкам, а с рабочими по другим, никак не сопоставимым с первыми) даже сами рабочие порой материально не заинтересованы в механизации труда. Взять к примеру те же штукатурные работы. Во всех нормах на ручной, немеханизированный труд припуски на различные случайные обстоятельства всегда больше, чем при работе с механизмами. Если штукатурить с помощью растворонасоса, то производительность рабочего рассчитать просто — исходя из мощности растворонасоса. Если же рабочий трудится с мастерком и окоренком, то попробуй здесь высчитай точно, сколько оштукатурит он за день! И поэтому во втором случае штукатур всегда надеется дать относительно большую производительность труда (в процентах), перевыполнить план, а стало быть, и получить большую зарплату. Тогда как в первом случае он, как правило, зарабатывает тариф — и только.
Где же выход? Ведь строить надо быстрее, надо все больше механизировать работы!.. Практически строители находят этот выход.
На строительстве линии электропередачи Иркутск— Братск мы столкнулись с таким случаем. На железнодорожной станции такелажники грузили на «МАЗы» металлические опоры, потом сопровождали машины на линию электропередач и там разгружали. И вот один из такелажников при нас попросил мастера:
— Ты уж мне за время в пути не плати, не надо.
— Почему?
— Так я и так тысяч восемь заработаю, больше-то вы мне все равно не заплатите...
Выяснилось, что по справочнику единых норм и расценок на такелажные работы, утвержденному Госстроем СССР, за погрузку каждой тонны металла платят рабочему что-то около 5 рублей, и этого — в нормальных условиях — вполне достаточно. Но по справочнику, утвержденному Министерством строительства электростанций, которым и пользовались здесь, на Братской ГЭС, за ту же тонну полагается платить 45 рублей!
Ох уж эти ЕНиРы! Справочников по ним насчитывается не меньше четырех десятков, и у каждого ведомства они разные. По справочнику Госстроя, например, пробурить колодец для сваи — в определенных условиях стоит 5 рублей, по справочнику Министерства строительства электростанций — в тех же условиях—15 рублей, а Министерство сельского хозяйства дает третью цену — 21 рубль. Мы понимаем, каждое министерство ведет работы в разных условиях, но не должны же быть такие отклонения!
И практически все эти ЕНиРы служат нормировщикам лишь подспорьем — для того, чтобы формально правильно составить отчетность, чтобы оправдаться перед вышестоящими властями в произведенных расходах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11