Она сидела одна, от всех приглашений потанцевать отказывалась, лицо у нее было грустное. Он подошел к ней.
— Здравствуйте.
Она улыбнулась, как доброму знакомому.
— Здравствуйте.
— Можно посидеть рядом?
Она лениво повела плечом: садись, мол, стулья не куплены. Минут десять он пытался разговорить ее, но безуспешно. Встал и отошел в сторону. Вдруг к нему подкатился вездесущий Иван, шофер Чайковского, и спросил начальственно-грозным тоном (таким тоном он разговаривал со всеми, кроме самого Чайковского, видимо подсознательно считая, что в отсутствие своего начальника должен замещать его):
— Ты чего к ней шары подкатывал?
— А в чем дело?
— Даже и не думай, а то влипнешь в историю! — Иван несколько раз видел, как мы дружественно разговаривали с Чайковским, и хоть и не подозревал об истинном характере наших отношении, но явно заботился о нас.
— Да в чем дело-то?
— Ей же пробы негде ставить! Она даже очередь на себя устанавливала, представляешь?.. Я на комитете комсомола сам выступал за то, чтобы ее выселили в три дня из Нурека! Так и постановили.
— Почему же не выселили?
— А-а! Чайковский вмешался.—В тоне его ясно прозвучали покровительственно-осуждающие нотки,— так иногда говорят о непослушных детях.— А потом еще был здесь какой-то малый из ЦК комсомола, ну и... в общем, разжалобились!.. Я тебе точно говорю: держись от нее подальше.
Мнению Чайковского мы очень верили. Иван явно искажал что-то в этой истории. И, к его удивлению, Юра Маленький тут же вернулся к Вале. Он даже в танцах не пытался обнять Валю и говорил лишь об абсолютно приличных вещах: о многочисленных злоключениях кессонщиков и о своей жене, оставшейся в Москве, расспрашивал о Могилеве, где Валя родилась и работала до Нурека оператором на бетонном заводе, благодарил за танец и вообще вел себя в высшей степени галантно. Наконец девушка сказала:
— Странные вы с Юркой ребята!.. Он понял, что добился ее доверия.
Но было что-то непонятное в ее поведении. От предложения пойти завтра в кино Валя отказалась:
— Туда все ходят. Нет, не пойду.
Юра хотел проводить ее домой, она опять воскликнула:
— Ой, нет! Ни в коем случае!..
— Вот уж не мы странные-то, а скорее ты... Ты все так говоришь, будто что-то скрываешь. Что за тайны у тебя?
— Никаких тайн нету! В общем... может быть, я тебе потом расскажу, когда-нибудь потом, ладно?
— Как хочешь...
Вчетвером мы встречались еще два раза, также на танцах. Валя с добром вспоминала о своей матери, загораясь вся, рассказывала о том, как однажды они (Валя и Люда работали штукатурами) обставили «на полстены» ребят, как воевали с мастером из-за материалов. Вдвоем они редактировали поселковую стенгазету, и мы помогли им как-то выправить заметки и придумать подписи под рисунками; почему-то при этом девчата крайне сомневались в наших способностях... -Словом, была Валя типичной героиней очерка о комсомоле на стройке.
Наконец она разрешила проводить себя до дома. Они с Людкой (именно «Людкой», а не «Людой»,— очень уж походила она на сорванца мальчишку из детских книжек) снимали комнатку в кибитке у таджички-хозяйки; Валя со смехом рассказывала, как однажды с потолка на ее кровать упал «скорпион-чик» и какой потом они наделали в доме переполох, когда притащили сюда доски, кисти и стали заделывать щели в потолке, белить стены.
Перед калиткой в глинобитном заборе Юра Маленький остановился,спросил:
— Что ж, до встречи?
— До встречи,— с грустью ответила Валя и задержала руку в его руке. С минуту они молчали, и вдруг она с усмешкой, в которой скользнула плохо скрытая обида, сказала: —Ты ведешь себя так, словно боишься меня, подозреваешь в чем-то. Не такая уж я страшная!— Последнее сказано было не без кокетства.
Он отшутился неловко и ушел. Так или иначе, но Юра Маленький и сам чувствовал себя несколько виноватым перед девушкой: ведь она относилась к нему по-человечески добро, а в нем говорило прежде всего чисто «профессиональное любопытство». Он решил больше не встречаться с ней. Но сделать это в маленьком поселке трудно, и вот что произошло через несколько дней.
В воскресенье поздно вечером мы возвращались с охоты. Устали дьявольски! Спустились с горы в поселок. Он расположен на косогоре. В столовой — музыка, танцы; это мы увидели издалека,— столовая летняя, открытая. Сил не было добраться до дома, присели отдохнуть. Вдруг к нам подошел незнакомый, плечистый, хотя и невысокий парень, с выпуклым упрямым лбом, протянул руку:
— Николай.
Мы, не удивившись (здесь мы вообще отвыкли удивляться), назвали себя. Он обратился к Юре Маленькому:
— Опять танцевать пришел?.. Что ты имеешь к Вальке?—Он спрашивал хмуро, не поднимая глаз.
— А ты кто такой?
— Я?.. Я ее... ну что-то вроде мужа,— парень на мгновение смутился.
— Вроде мужа?.. Что ж, коли так, объясню: ничего не имею, просто интересно, что она за человек.
Николай поднял глаза — два стальных буравчика, осмотрелся, рядом проходили танцующие пары.
— Пойдем в сторонку, поговорим,
«Еще не хватало мне!» — подумал Юра и оценивающе оглядел фигуру «соперника». Выводы его были не утешительны. Но не отступать же!.. Они отошли в темноту, за кузов грузовика, стоявшего рядом. «Цикады-то как трещат!» — с тоской отметил про себя Юра. Но он думал 6 парне лучше, чем тот заслуживал. Николай спокойно, будто речь шла о самых заурядных вещах, предложил:
— Ты вроде парень свой, так вот, слушай: поди возьми Вальку, скажи, что домой ее провожать пойдешь, а вон у того поворота я вас встречу, и мы ее изобьем, ладно?.
— Да ты рехнулся!
— Ее надо избить.
— За что?
— Надо, — упрямо твердил тот. — Ей не впервой.
— Ах ты гад! — Сказалась, должно быть, усталость: Юра потерял контроль над собой и, забыв о всяких там методах убеждения, со всей силы ударил парня по щеке; тот пошатнулся, Юра схватил его за грудки и тряс, как грушу, до тех пор, пока под пальцами не затрещала рубаха.— Женщину бить? Да как ты смеешь, подлюга!..
Тот, оторопев, бормотал только:
— Да что ты! Что ты!..
— Пошел вон отсюда и не попадайся на глаза мне! Встречу — ноги переломаю! — Юра наградил его пол-новесным пинком под зад.
Видимо, и в тоне его и в поведении было нечто ошеломляюще-убедительное: парень — а он был поздоровее Юры — как-то сразу обмяк, повернулся и покорно ушел в темноту. А совсем рядом по-прежнему играла веселая музыка.
Как только Юра вернулся к танцующим, у входа в столовую его встретила Валя.
— Что? Что он тебе сказал?—Лицо ее было взволнованным.
— Так. Побеседовали.
— Прости, Юра. Он такой, он ко всем пристает!
Я не хотела тебе рассказывать, предупреждать... В общем... Ну, давай сюда сядем... Так Юра услышал историю Валиной любви. В Могилеве она дружила с каким-то парнем четыре года, вот-вот должна была быть свадьба. Но парень вдруг, даже ничего не объяснив Вале, женился на другой. С отчаянья, чтобы хоть от стыда сбежать, она и приехала в Среднюю Азию. Год работала на Головной ГЭС, тоже на Вахше, а когда там стройка начала свертываться, подалась в Нурек.
Мы сами видели, как трудно устроиться здесь, а Валя приехала двумя месяцами раньше,— тогда было еще сложнее. Наконец согласились принять ее штукатуром, но при одном условии: жилье найдешь сама. А где ж его найдешь! Совсем приуныла девчушка. И тут случайный знакомый предложил ей: перебирайся к нам, пока где-нибудь не обоснуешься; в комнате трое — этот доброхот с женой да еще шофер, парень, который почти все время в ночную. Валя согласилась.
Шофером оказался Николай. Поначалу он относился к ней очень внимательно: приглашал в кино и даже стал учить управлять машиной. Однажды— Валя была свободна от смены—он заехал за ней, позвал:
— Поедем покатаемся. Я гравий вожу, ну и ты... тоже попробуешь водить.
Поехали.
— Куда-то он свернул с дороги,—рассказывала Валя, — я подумала — к карьеру. А он вдруг прямо в ущелье едет. А еще перед этим я заметила: он, когда дома был, зачем-то взял мой ножик со стола, большой такой, острый. Тогда я и не обратила внимания, а тут как ожгло меня всю! «Ты куда, Коля?» А он спокойно так отвечает: «Куда назначено». Останавливает машину — кругом горы, речка бежит, и нико-го-никого! У меня от страха сердце зашлось, но я виду не пок-азываю и даже ласково говорю: «Зачем ты сюда, Коля? Ведь карьер-то не тут». А он вытащил из ящичка, ну, в кабинке там, не знаю, как он называется, бутылку водки, красного, банку консервов и ножик мой. «Давай, говорит, выпьем». А я же вовсе вина не пью: непривычная. «Пей!»—кричит, а я упираюсь. Тогда он взял меня за шею, больно так сдавил и льет вино прямо в рот. А оно липкое, противное, по груди течет; платье на мне новое, по нему тоже. «Ах ты черт, думаю, возьму да и выпью, а меня тебе все равно не видать!» И выпила всю бутылку, запьяне-ла-а!.. А Николай лезет. Я от него. Тогда он как даст кулаком — прямо в скулу! У меня аж брызги из глаз, и кровь полилась. Разозлилась — и ему по щеке! Вдруг он нож схватил — и на меня. Шепотом говорит что-то свое. Ничего мне не было страшно, а тут от шепота этого испугалась. Почему он не кричал?.. И глаза у него такие, что и вправду убьет... Вернулись
мы поздно, уже под вечер. Он на полтора часа на смену опоздал. Я молчала, а он все просил никому не рассказывать. Только в Нурек въехали, смотрю — по тротуару прораб наш идет. Я как заору: «Василий Степаныч!» — и выпрыгнула на ходу...
А дальше было так: прорабу Валя сказала, что возил ее Николай гулять и ударил, один раз. За это и за то, что опоздал на смену, его сняли с машины. Он приходил просить прощения к ней, но она ответила: «Раз ты ножом мне грозился, ни за что не прощу, ни за что!..»
Тем бы вроде все и должно было кончиться, но вдруг по поселку поползли слухи: Валя «очередь на себя устанавливает...» Никому не известно — мы рас-спрашивали всех, кроме Николая, кто имел хоть какое-либо касательство к этой истории,— была ли хоть доля правды в этих слухах? Николай продолжал ходить к Вале и уговаривал ее выходить за него замуж. Она не соглашалась. Валю вызвал к себе секретарь комитета комсомола стройки Хамид Хамидов.
Разговор был коротким.
— Ты почему не хочешь за Николая замуж выходить?
— Не люблю я его. Не хочу.
— Ну вот что! Разбираться в ваших отношениях не буду, но тебе скажу: либо живи с ним, либо из Нурека — немедленно! Мы не позволим! —Дальше Хамид кричал что-то насчет морали.
Валя даже не приняла разговор этот всерьез. Но через несколько дней ее вызвали на заседание комитета комсомола. Она не пошла. Ну что она могла сказать им, всем сразу!..
А на комитете даже споров особых не было. Ах, не пришла! Не уважает выборный орган! Ясно, что это за птица!.. Просить милицию в три дня выселить такую-то (имярек) из Нурека!
И, возможно, все этим и кончилось бы, не случись сидеть на заседании Юрию Николаевичу Чайковскому,— он всего неделю назад приехал на стройку.
— Позвольте,—спросил он,— да хоть кто-нибудь из вас-то поговорил с ней предварительно? Ведь вы же судьбу человека решаете, путевку ей даете на всю жизнь!
— Не хочет она говорить,— ответил Хамид. Чайковский, человек он мягкий, пытался говорить как можно спокойней:
— Хамид, представь себе: если бы тебя несправедливо обвинили, оскорбили, пошел бы ты к тем людям оправдываться, которые сделали это?.. Я не знаю, может быть, девушка эта такая, какой вы ее себе представляете. А если иначе?..
И все же комитетчики настаивали на своем. То была своеобразная проверка и для Чайковского. В конце концов он сказал жестко:
— Правом коммуниста и начальника строительства я буду настаивать на том, чтобы отменить ваше решение. Поговорите с ней самой, узнайте все, как было,—потом обсуждайте вновь.
На этом заседании был и представитель ЦК комсомола Таджикистана Алексеенко. Он и взялся поговорить с Валей. Разговор такой состоялся. Мы не беремся передавать его содержания, но факт остается фактом: после встречи с Алексеенко Валя стала жить с Николаем.
Он избивал ее. Уходя на вечернюю смену, запирал в шкафу платья, туфли, «чтобы на танцы не ушла». Увидев, что она все-таки говорит с кем-то, опять и опять устраивал сцены ревности.
Кончилось все тем, что Валя сбежала от него к подруге. А потом... Что было потом, мы могли представить себе по собственному опыту. Вот и вся история Валиной любви.
— До зарплаты только доживу и уеду, уеду я отсюда!— говорила Валя.
— Зачем же так? Поговори ты хоть с Чайковским, объясни все, я уверен: этого типа тут же со стройки выгонят.
— Не в этом дело: он и сам собирается уезжать отсюда, да мне от этого не легче,— все равно мне жизни не будет здесь. Ведь знаешь, что только не болтают!..
Пожалуй, она была права. Во всяком случае убеждать ее в обратном показалось бесполезным.Так и уехала Валя в свой Могилев.Мы не знаем, всю ли правду рассказала Валя. Может быть, ее отношения с Николаем развивались несколько иначе. Может быть, даже... Но не стоит делать предположений. Поэтому и здесь мы изложили только факты.
Нас самих эта история впервые заставила задуматься всерьез: а что же все-таки делают на стройке общественные организации? Ответ, казалось бы, напрашивался сам собою: ничего не делают. В самом деле, уже месяц мы проработали здесь, и ни разу никто ни из комитета комсомола, ни из профкома, ни
из парткома не приезжал к нам на ДЭС, а это бы ой как нужно было! За это время не было ни одного собрания рабочих, ни одной лекции. Ну ладно лекции!— хоть бы рассказали ребятам, что это за Нурек-ская ГЭС, зачем они ее строят. Ведь именно сейчас, когда коллектив только начинает складываться, как никогда, и нужна эта так называемая общественная работа. Слова-то какие казенные: «Общественная работа». Нужны беседы, разговоры, ласковые, по душам, и непримиримые, жесткие — с теми, кто заслуживает таких. Неужели же не понимают этого те, кто по долгу службы обязан вести такие разговоры?
Понимают. Как-то, ожидая в коридоре управления строительства Чайковского, мы случайно из-за двери услышали выступление Акрамова, парторга стройки. Дверь была закрыта, но начальственный бас был так густ и мощен, что нам приходилось слушать его поневоле.
— Мы совсем не разговариваем с людьми! — рокотал Акрамов. — Что нам предписывает Центральный Комитет партии? Надо разговаривать с людьми, а мы до сих пор делаем это плохо и мало!..
Понимает ведь. «Так что же ты сам-то,— думали мы, — не разговариваешь с людьми?» За все время пребывания на стройке мы встречали Акрамова только лишь... в чайхане. Чайковского, других хозяйственников каждый день мы видели и на объектах, и в общежитии, и на танцплощадке, а вот Акрамова... Ну просто рок какой-то: чуть ли не каждый раз, когда мы приезжали обедать в Нурек, в чайхану,— он там.
Говорят, что каждому человеку можно подобрать обстановку, одну-единственную, наиболее ему соответствующую. Если это так, то Акрамову самое место—в чайхане. Очень уж вписывалась его полная, грузная фигура, невозмутимо-спокойное надменное лицо в ее антураж: неизбывную лень, сквозившую в движениях завсегдатаев, жаркую, узорчатую тень от чинар, сонное журчание воды в арыке, пузатые чайники и пиалы, пиалы, пиалы...
Так что же, только и делают, что чай пьют? Нет, в это поверить трудно. Ведь разбирали же на комитете поведение Вали, целое заседание посвятили,— тоже дело. И почему все-таки могла случиться в Нуре-ке эта дикая, казалось бы, немыслимая в наши дни история?
С этим и еще многими вопросами мы и решили перед отъездом собраться к Акрамову. Это был великолепный разговор! Но прежде чем рассказывать о нем, лучше, пожалуй, еще о нескольких встречах.
АНДРЕЙ РУБЛЕВ -ЕВГЕНИЙ БРУКМАН
Перед въездом в Пули-Сангинское ущелье, неподалеку от створа ГЭС, там, где стремительный Вахш вырывается из каменной пасти гор, прямо среди плит песчаника установлены два громадных панно. На одном из них, казалось бы, стандартные фигуры двух строителей — мужчины и женщины. Но выписаны они смело, сочно,, взяты в необычном ракурсе, и поэтому
производят впечатление празднично-свежее. И надпись рядом: «Здесь будет построена одна из крупнейших в мире — Нурекская ГЭС».На другом панно — Ленин, и подпись: «Коммунизм— это Советская власть плюс электрификация всей страны». Тут художники явно не чувствовали себя достаточно сильными, подготовленными, чтобы решить хоть в какой-то степени тему по-своему, по-новому: образ Ленина перекочевал на панно из десятков подобных ему портретов, картин, это обидно. Ведь, судя по первому полотну, делали их профессионалы, мастера; могли бы быть и посмелее.
Но в общем-то оба панно, как говорят, «смотрятся». Въезжаешь в ущелье, видишь их еще издалека и поневоле ждешь чего-то величественного и прекрасного.Мы узнали: делали эти панно два молодых художника, Женя Брукман и Альберт Каспаров; они и живут здесь, в Лангаре, вот уже третий месяц. Альберт—бакинец, скоро уедет домой, он вообще кочует с одной гидростройки на другую, хочет создать свое-, образную художественную летопись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
— Здравствуйте.
Она улыбнулась, как доброму знакомому.
— Здравствуйте.
— Можно посидеть рядом?
Она лениво повела плечом: садись, мол, стулья не куплены. Минут десять он пытался разговорить ее, но безуспешно. Встал и отошел в сторону. Вдруг к нему подкатился вездесущий Иван, шофер Чайковского, и спросил начальственно-грозным тоном (таким тоном он разговаривал со всеми, кроме самого Чайковского, видимо подсознательно считая, что в отсутствие своего начальника должен замещать его):
— Ты чего к ней шары подкатывал?
— А в чем дело?
— Даже и не думай, а то влипнешь в историю! — Иван несколько раз видел, как мы дружественно разговаривали с Чайковским, и хоть и не подозревал об истинном характере наших отношении, но явно заботился о нас.
— Да в чем дело-то?
— Ей же пробы негде ставить! Она даже очередь на себя устанавливала, представляешь?.. Я на комитете комсомола сам выступал за то, чтобы ее выселили в три дня из Нурека! Так и постановили.
— Почему же не выселили?
— А-а! Чайковский вмешался.—В тоне его ясно прозвучали покровительственно-осуждающие нотки,— так иногда говорят о непослушных детях.— А потом еще был здесь какой-то малый из ЦК комсомола, ну и... в общем, разжалобились!.. Я тебе точно говорю: держись от нее подальше.
Мнению Чайковского мы очень верили. Иван явно искажал что-то в этой истории. И, к его удивлению, Юра Маленький тут же вернулся к Вале. Он даже в танцах не пытался обнять Валю и говорил лишь об абсолютно приличных вещах: о многочисленных злоключениях кессонщиков и о своей жене, оставшейся в Москве, расспрашивал о Могилеве, где Валя родилась и работала до Нурека оператором на бетонном заводе, благодарил за танец и вообще вел себя в высшей степени галантно. Наконец девушка сказала:
— Странные вы с Юркой ребята!.. Он понял, что добился ее доверия.
Но было что-то непонятное в ее поведении. От предложения пойти завтра в кино Валя отказалась:
— Туда все ходят. Нет, не пойду.
Юра хотел проводить ее домой, она опять воскликнула:
— Ой, нет! Ни в коем случае!..
— Вот уж не мы странные-то, а скорее ты... Ты все так говоришь, будто что-то скрываешь. Что за тайны у тебя?
— Никаких тайн нету! В общем... может быть, я тебе потом расскажу, когда-нибудь потом, ладно?
— Как хочешь...
Вчетвером мы встречались еще два раза, также на танцах. Валя с добром вспоминала о своей матери, загораясь вся, рассказывала о том, как однажды они (Валя и Люда работали штукатурами) обставили «на полстены» ребят, как воевали с мастером из-за материалов. Вдвоем они редактировали поселковую стенгазету, и мы помогли им как-то выправить заметки и придумать подписи под рисунками; почему-то при этом девчата крайне сомневались в наших способностях... -Словом, была Валя типичной героиней очерка о комсомоле на стройке.
Наконец она разрешила проводить себя до дома. Они с Людкой (именно «Людкой», а не «Людой»,— очень уж походила она на сорванца мальчишку из детских книжек) снимали комнатку в кибитке у таджички-хозяйки; Валя со смехом рассказывала, как однажды с потолка на ее кровать упал «скорпион-чик» и какой потом они наделали в доме переполох, когда притащили сюда доски, кисти и стали заделывать щели в потолке, белить стены.
Перед калиткой в глинобитном заборе Юра Маленький остановился,спросил:
— Что ж, до встречи?
— До встречи,— с грустью ответила Валя и задержала руку в его руке. С минуту они молчали, и вдруг она с усмешкой, в которой скользнула плохо скрытая обида, сказала: —Ты ведешь себя так, словно боишься меня, подозреваешь в чем-то. Не такая уж я страшная!— Последнее сказано было не без кокетства.
Он отшутился неловко и ушел. Так или иначе, но Юра Маленький и сам чувствовал себя несколько виноватым перед девушкой: ведь она относилась к нему по-человечески добро, а в нем говорило прежде всего чисто «профессиональное любопытство». Он решил больше не встречаться с ней. Но сделать это в маленьком поселке трудно, и вот что произошло через несколько дней.
В воскресенье поздно вечером мы возвращались с охоты. Устали дьявольски! Спустились с горы в поселок. Он расположен на косогоре. В столовой — музыка, танцы; это мы увидели издалека,— столовая летняя, открытая. Сил не было добраться до дома, присели отдохнуть. Вдруг к нам подошел незнакомый, плечистый, хотя и невысокий парень, с выпуклым упрямым лбом, протянул руку:
— Николай.
Мы, не удивившись (здесь мы вообще отвыкли удивляться), назвали себя. Он обратился к Юре Маленькому:
— Опять танцевать пришел?.. Что ты имеешь к Вальке?—Он спрашивал хмуро, не поднимая глаз.
— А ты кто такой?
— Я?.. Я ее... ну что-то вроде мужа,— парень на мгновение смутился.
— Вроде мужа?.. Что ж, коли так, объясню: ничего не имею, просто интересно, что она за человек.
Николай поднял глаза — два стальных буравчика, осмотрелся, рядом проходили танцующие пары.
— Пойдем в сторонку, поговорим,
«Еще не хватало мне!» — подумал Юра и оценивающе оглядел фигуру «соперника». Выводы его были не утешительны. Но не отступать же!.. Они отошли в темноту, за кузов грузовика, стоявшего рядом. «Цикады-то как трещат!» — с тоской отметил про себя Юра. Но он думал 6 парне лучше, чем тот заслуживал. Николай спокойно, будто речь шла о самых заурядных вещах, предложил:
— Ты вроде парень свой, так вот, слушай: поди возьми Вальку, скажи, что домой ее провожать пойдешь, а вон у того поворота я вас встречу, и мы ее изобьем, ладно?.
— Да ты рехнулся!
— Ее надо избить.
— За что?
— Надо, — упрямо твердил тот. — Ей не впервой.
— Ах ты гад! — Сказалась, должно быть, усталость: Юра потерял контроль над собой и, забыв о всяких там методах убеждения, со всей силы ударил парня по щеке; тот пошатнулся, Юра схватил его за грудки и тряс, как грушу, до тех пор, пока под пальцами не затрещала рубаха.— Женщину бить? Да как ты смеешь, подлюга!..
Тот, оторопев, бормотал только:
— Да что ты! Что ты!..
— Пошел вон отсюда и не попадайся на глаза мне! Встречу — ноги переломаю! — Юра наградил его пол-новесным пинком под зад.
Видимо, и в тоне его и в поведении было нечто ошеломляюще-убедительное: парень — а он был поздоровее Юры — как-то сразу обмяк, повернулся и покорно ушел в темноту. А совсем рядом по-прежнему играла веселая музыка.
Как только Юра вернулся к танцующим, у входа в столовую его встретила Валя.
— Что? Что он тебе сказал?—Лицо ее было взволнованным.
— Так. Побеседовали.
— Прости, Юра. Он такой, он ко всем пристает!
Я не хотела тебе рассказывать, предупреждать... В общем... Ну, давай сюда сядем... Так Юра услышал историю Валиной любви. В Могилеве она дружила с каким-то парнем четыре года, вот-вот должна была быть свадьба. Но парень вдруг, даже ничего не объяснив Вале, женился на другой. С отчаянья, чтобы хоть от стыда сбежать, она и приехала в Среднюю Азию. Год работала на Головной ГЭС, тоже на Вахше, а когда там стройка начала свертываться, подалась в Нурек.
Мы сами видели, как трудно устроиться здесь, а Валя приехала двумя месяцами раньше,— тогда было еще сложнее. Наконец согласились принять ее штукатуром, но при одном условии: жилье найдешь сама. А где ж его найдешь! Совсем приуныла девчушка. И тут случайный знакомый предложил ей: перебирайся к нам, пока где-нибудь не обоснуешься; в комнате трое — этот доброхот с женой да еще шофер, парень, который почти все время в ночную. Валя согласилась.
Шофером оказался Николай. Поначалу он относился к ней очень внимательно: приглашал в кино и даже стал учить управлять машиной. Однажды— Валя была свободна от смены—он заехал за ней, позвал:
— Поедем покатаемся. Я гравий вожу, ну и ты... тоже попробуешь водить.
Поехали.
— Куда-то он свернул с дороги,—рассказывала Валя, — я подумала — к карьеру. А он вдруг прямо в ущелье едет. А еще перед этим я заметила: он, когда дома был, зачем-то взял мой ножик со стола, большой такой, острый. Тогда я и не обратила внимания, а тут как ожгло меня всю! «Ты куда, Коля?» А он спокойно так отвечает: «Куда назначено». Останавливает машину — кругом горы, речка бежит, и нико-го-никого! У меня от страха сердце зашлось, но я виду не пок-азываю и даже ласково говорю: «Зачем ты сюда, Коля? Ведь карьер-то не тут». А он вытащил из ящичка, ну, в кабинке там, не знаю, как он называется, бутылку водки, красного, банку консервов и ножик мой. «Давай, говорит, выпьем». А я же вовсе вина не пью: непривычная. «Пей!»—кричит, а я упираюсь. Тогда он взял меня за шею, больно так сдавил и льет вино прямо в рот. А оно липкое, противное, по груди течет; платье на мне новое, по нему тоже. «Ах ты черт, думаю, возьму да и выпью, а меня тебе все равно не видать!» И выпила всю бутылку, запьяне-ла-а!.. А Николай лезет. Я от него. Тогда он как даст кулаком — прямо в скулу! У меня аж брызги из глаз, и кровь полилась. Разозлилась — и ему по щеке! Вдруг он нож схватил — и на меня. Шепотом говорит что-то свое. Ничего мне не было страшно, а тут от шепота этого испугалась. Почему он не кричал?.. И глаза у него такие, что и вправду убьет... Вернулись
мы поздно, уже под вечер. Он на полтора часа на смену опоздал. Я молчала, а он все просил никому не рассказывать. Только в Нурек въехали, смотрю — по тротуару прораб наш идет. Я как заору: «Василий Степаныч!» — и выпрыгнула на ходу...
А дальше было так: прорабу Валя сказала, что возил ее Николай гулять и ударил, один раз. За это и за то, что опоздал на смену, его сняли с машины. Он приходил просить прощения к ней, но она ответила: «Раз ты ножом мне грозился, ни за что не прощу, ни за что!..»
Тем бы вроде все и должно было кончиться, но вдруг по поселку поползли слухи: Валя «очередь на себя устанавливает...» Никому не известно — мы рас-спрашивали всех, кроме Николая, кто имел хоть какое-либо касательство к этой истории,— была ли хоть доля правды в этих слухах? Николай продолжал ходить к Вале и уговаривал ее выходить за него замуж. Она не соглашалась. Валю вызвал к себе секретарь комитета комсомола стройки Хамид Хамидов.
Разговор был коротким.
— Ты почему не хочешь за Николая замуж выходить?
— Не люблю я его. Не хочу.
— Ну вот что! Разбираться в ваших отношениях не буду, но тебе скажу: либо живи с ним, либо из Нурека — немедленно! Мы не позволим! —Дальше Хамид кричал что-то насчет морали.
Валя даже не приняла разговор этот всерьез. Но через несколько дней ее вызвали на заседание комитета комсомола. Она не пошла. Ну что она могла сказать им, всем сразу!..
А на комитете даже споров особых не было. Ах, не пришла! Не уважает выборный орган! Ясно, что это за птица!.. Просить милицию в три дня выселить такую-то (имярек) из Нурека!
И, возможно, все этим и кончилось бы, не случись сидеть на заседании Юрию Николаевичу Чайковскому,— он всего неделю назад приехал на стройку.
— Позвольте,—спросил он,— да хоть кто-нибудь из вас-то поговорил с ней предварительно? Ведь вы же судьбу человека решаете, путевку ей даете на всю жизнь!
— Не хочет она говорить,— ответил Хамид. Чайковский, человек он мягкий, пытался говорить как можно спокойней:
— Хамид, представь себе: если бы тебя несправедливо обвинили, оскорбили, пошел бы ты к тем людям оправдываться, которые сделали это?.. Я не знаю, может быть, девушка эта такая, какой вы ее себе представляете. А если иначе?..
И все же комитетчики настаивали на своем. То была своеобразная проверка и для Чайковского. В конце концов он сказал жестко:
— Правом коммуниста и начальника строительства я буду настаивать на том, чтобы отменить ваше решение. Поговорите с ней самой, узнайте все, как было,—потом обсуждайте вновь.
На этом заседании был и представитель ЦК комсомола Таджикистана Алексеенко. Он и взялся поговорить с Валей. Разговор такой состоялся. Мы не беремся передавать его содержания, но факт остается фактом: после встречи с Алексеенко Валя стала жить с Николаем.
Он избивал ее. Уходя на вечернюю смену, запирал в шкафу платья, туфли, «чтобы на танцы не ушла». Увидев, что она все-таки говорит с кем-то, опять и опять устраивал сцены ревности.
Кончилось все тем, что Валя сбежала от него к подруге. А потом... Что было потом, мы могли представить себе по собственному опыту. Вот и вся история Валиной любви.
— До зарплаты только доживу и уеду, уеду я отсюда!— говорила Валя.
— Зачем же так? Поговори ты хоть с Чайковским, объясни все, я уверен: этого типа тут же со стройки выгонят.
— Не в этом дело: он и сам собирается уезжать отсюда, да мне от этого не легче,— все равно мне жизни не будет здесь. Ведь знаешь, что только не болтают!..
Пожалуй, она была права. Во всяком случае убеждать ее в обратном показалось бесполезным.Так и уехала Валя в свой Могилев.Мы не знаем, всю ли правду рассказала Валя. Может быть, ее отношения с Николаем развивались несколько иначе. Может быть, даже... Но не стоит делать предположений. Поэтому и здесь мы изложили только факты.
Нас самих эта история впервые заставила задуматься всерьез: а что же все-таки делают на стройке общественные организации? Ответ, казалось бы, напрашивался сам собою: ничего не делают. В самом деле, уже месяц мы проработали здесь, и ни разу никто ни из комитета комсомола, ни из профкома, ни
из парткома не приезжал к нам на ДЭС, а это бы ой как нужно было! За это время не было ни одного собрания рабочих, ни одной лекции. Ну ладно лекции!— хоть бы рассказали ребятам, что это за Нурек-ская ГЭС, зачем они ее строят. Ведь именно сейчас, когда коллектив только начинает складываться, как никогда, и нужна эта так называемая общественная работа. Слова-то какие казенные: «Общественная работа». Нужны беседы, разговоры, ласковые, по душам, и непримиримые, жесткие — с теми, кто заслуживает таких. Неужели же не понимают этого те, кто по долгу службы обязан вести такие разговоры?
Понимают. Как-то, ожидая в коридоре управления строительства Чайковского, мы случайно из-за двери услышали выступление Акрамова, парторга стройки. Дверь была закрыта, но начальственный бас был так густ и мощен, что нам приходилось слушать его поневоле.
— Мы совсем не разговариваем с людьми! — рокотал Акрамов. — Что нам предписывает Центральный Комитет партии? Надо разговаривать с людьми, а мы до сих пор делаем это плохо и мало!..
Понимает ведь. «Так что же ты сам-то,— думали мы, — не разговариваешь с людьми?» За все время пребывания на стройке мы встречали Акрамова только лишь... в чайхане. Чайковского, других хозяйственников каждый день мы видели и на объектах, и в общежитии, и на танцплощадке, а вот Акрамова... Ну просто рок какой-то: чуть ли не каждый раз, когда мы приезжали обедать в Нурек, в чайхану,— он там.
Говорят, что каждому человеку можно подобрать обстановку, одну-единственную, наиболее ему соответствующую. Если это так, то Акрамову самое место—в чайхане. Очень уж вписывалась его полная, грузная фигура, невозмутимо-спокойное надменное лицо в ее антураж: неизбывную лень, сквозившую в движениях завсегдатаев, жаркую, узорчатую тень от чинар, сонное журчание воды в арыке, пузатые чайники и пиалы, пиалы, пиалы...
Так что же, только и делают, что чай пьют? Нет, в это поверить трудно. Ведь разбирали же на комитете поведение Вали, целое заседание посвятили,— тоже дело. И почему все-таки могла случиться в Нуре-ке эта дикая, казалось бы, немыслимая в наши дни история?
С этим и еще многими вопросами мы и решили перед отъездом собраться к Акрамову. Это был великолепный разговор! Но прежде чем рассказывать о нем, лучше, пожалуй, еще о нескольких встречах.
АНДРЕЙ РУБЛЕВ -ЕВГЕНИЙ БРУКМАН
Перед въездом в Пули-Сангинское ущелье, неподалеку от створа ГЭС, там, где стремительный Вахш вырывается из каменной пасти гор, прямо среди плит песчаника установлены два громадных панно. На одном из них, казалось бы, стандартные фигуры двух строителей — мужчины и женщины. Но выписаны они смело, сочно,, взяты в необычном ракурсе, и поэтому
производят впечатление празднично-свежее. И надпись рядом: «Здесь будет построена одна из крупнейших в мире — Нурекская ГЭС».На другом панно — Ленин, и подпись: «Коммунизм— это Советская власть плюс электрификация всей страны». Тут художники явно не чувствовали себя достаточно сильными, подготовленными, чтобы решить хоть в какой-то степени тему по-своему, по-новому: образ Ленина перекочевал на панно из десятков подобных ему портретов, картин, это обидно. Ведь, судя по первому полотну, делали их профессионалы, мастера; могли бы быть и посмелее.
Но в общем-то оба панно, как говорят, «смотрятся». Въезжаешь в ущелье, видишь их еще издалека и поневоле ждешь чего-то величественного и прекрасного.Мы узнали: делали эти панно два молодых художника, Женя Брукман и Альберт Каспаров; они и живут здесь, в Лангаре, вот уже третий месяц. Альберт—бакинец, скоро уедет домой, он вообще кочует с одной гидростройки на другую, хочет создать свое-, образную художественную летопись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11