А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


- Дуже дзякую, батько.
- Охрим, - резко обернулся Клещ, - где эти... З городу?
В несколько секунд Князева и Клешкова содрали с лошадей, обезоружили и плетьми подогнали к Клещу.
- Зрада! - сказал Клещ. Лица его не было видно в темноте. Только плотный силуэт в папахе. - Зрада! Продали моих хлопцев. Ясно!
- А мы тут при чем, а, батько? - заспешил Князев. - Мы-то при тебе были.
- Хто при мне, а хто и в городу, - сказал Клещ.
За оврагом, на склоне, где уже начинались первые дома города, вдруг грохнуло и просыпался беглый ружейный огонь. Потом заорали десятки голосов. По вспышкам было видно, что бой перемещается в сторону города.
- Шо таке? - спросил сбитый с толку Клещ.
- Тамочке третья сотня, - раздумчиво сказал Охрим, - не воны ли без спросу з глузду сорвались?
Подскакал всадник:
- Батько! Третья сотня узяла пулемет и гонит червонных!
- На штурм! - Клещ кинулся к лошади и вскочил в седло. И тут же сотни голосов закричали, загомонили вдоль оврага. Зашлепали сапоги, затопали копыта.
Охрим кинулся назад удержать в резерве хотя бы полусотню всадников. По всему полукругу оврага заплясали вспышки ружейного огня. Скоро они переместились в улицы. Штурм начался. Князев и Клешков, отведенные назад двумя конвоирами, молча смотрели, как вспыхивает и разрастается в городе сумятица боя. Вспышки выстрелов неслись уже из центра.
"Как там наши?" - думал Клешков и вздрагивал от жесточайшей тревоги.
Бубнич и Бражной следили с колокольни за боем в городе. Горели дома. Непрерывно сыпался огонь винтовок, дробно заглушали все звуки пулеметы.
- Не пора ли Сякина бросить в дело? - спросил Бубнич.
- Нет! - отрезал Бражной. - Дай-ка им прикурить!
И тут же пулеметчик на колокольне повел стволом. Там у исполкома сразу задвигались и начали отбегать темные фигурки, а пулемет вел и вел свою огненную строчку.
Бубнич повернулся к Бражному:
- Кажется, отбили атаку, пора самим атаковать.
- Рано. Гляди, что на флангах делается. Эскадрон у нас единственный резерв, - Бражной опять уставился вниз.
В узких улочках, где пропала атакующая группа Иншакова, усилился огонь, потом высоко взмыл крик. Скоро на площади появились отдельные фигурки, они поворачивались, стреляли и бежали к исполкому.
- Отбили! - ударил по каменному барьеру Бражной. - А ты: эскадрон, эскадрон!
- Стой! - прервал его Бубнич. - Тут дело, кажется, похуже, чем думаем!
Действительно, со всех сторон, не только с Румянцевской, по которой повел было атаку Иншаков, но и с боковых улиц на площадь выскакивали и бежали кучками красноармейцы. Бандиты сумели обойти красных на флангах. Теперь узлом обороны становились исполком, и колокольня.
- Гуляев! - крикнул Бубнич. - В монастырь! Передай Сякину: атака! Пусть гонит их в степь.
Выскочив на улицу, Гуляев впрыгнул в седло первой же попавшейся лошади и ударил коня каблуками. Конек был заморенный, но и ему передалась тревога всадника, он понесся галопом. Гуляев направил коня на плетень, проскакал чьим-то огородом, перепрыгнул поленницу и выскочил на улицу, ведущую к монастырю.
У ворот монастыря его задержали два всадника:
- Документы!
- К комэску! - ответил он.
Его отконвоировали к Сякину. В темном дворе в полной боеготовности стояла кавалерийская колонна. Сякин на вороном коне в белой папахе стыл в главе строя.
- Военком приказал: атаковать, - бросил Гуляев.
- Какая обстановка? - тронул поближе к нему коня Сякин.
- Конница ворвалась на площадь. Сейчас там все перемешалось, наши в исполкоме и церкви еще держатся. Если не отобьем, будет поздно.
- Эскадро-он! - запел Сякин, поворачиваясь в седле. - Ры-сью-у - арш!
Гуляев вместе с Сякиным вылетел из-под арки ворот. Сзади слитно и могуче работали копыта.
В дверях исполкома уже дрались врукопашную. Пулемет на колокольне молчал, зато другой пулемет так и сыпал из какого-то сада вверх свои горящие строки.
- Тачанки на фланги! - гаркнул Сякин. - Эскадроон! Шашки к бою! Вперед!
Гуляев остановился рядом с Сякиным. На этот раз Сякин сам не орудовал шашкой, он слушал и смотрел, и от него во все стороны мчались связные. Мимо впереди цепочки пехоты пробежал бородатый Бражной, ободряюще крикнув: "Молодцом, Сякин!"
Рубка на площади кончилась быстро. Началось преследование. Пешие цепи красноармейцев продвигались к окраине. "Победа!" - подумал Гуляев.
- Победа! - сказал подошедший Бубнич и тут же обернулся. Дробный стук пулемета на секунду перекрыл крики бегущих, топот лошадей, скрип подвод. Гуляев непонимающе посмотрел на колокольню и, дернув коня, погнал его к паперти. Лошадь взвилась на дыбы и стала падать. Гуляев успел высвободить ноги из стремян и упал на корточки. Сверху тяжело дробила мостовую очередь за очередью. Гуляев пополз по паперти, добежал до самой колокольни, прижался к ее холодному камню. В чем дело? Пулемет с колокольни расстреливал все живое на площади. Лежал Сякин, лежал около него Бубнич, ржала раненая сякинская лошадь. Бились в постромках тачанок перепуганные кони, ездовые и пулеметчики, разметав мертвые тела, валялись около или в самих тачанках. А пулемет бил и бил.
Гуляев вынул наган, обошел колокольню и ступил в черный вход.
Сверху вдруг посыпались звуки многочисленных шагов. Гуляев влип в стену. Но тут они его обязательно встретят. Он вытянул вперед руку с наганом и вдруг вспомнил: в переходе от него на лестнице была дверца. Он не знал, куда она ведет, но другого выхода не было. Он неслышно побежал вверх и, прежде чем спускавшиеся с колокольни успели оказаться в том же пролете, заскочил за скрипнувшую дверцу. Вокруг был сплошной мрак.
- Быстрее! - кричал голос, в котором Гуляев обнаружил какие-то знакомые нотки. - Гоним их от исполкома, берем второй пулемет! Дормидонт, это твое дело!
- Слушаюсь! - громыхнул бас. Шаги протопали мимо. Их было довольно много, человек двадцать. Так вот оно, белое подполье! Как вовремя вылезли, сволочи. Гуляев оглянулся. Крохотная комната была освещена луной. По-видимому, она служила кладовкой звонарю. У окна стояла скамья, валялись на полу какие-то шесты, жерди, веревки. Оставаться здесь нечего было и думать. Гуляев прислушался.
На лестнице было тихо, только наверху грохотал пулемет. Гуляев толкнул дверцу и вышел в лестничный пролет. Наверху тяжело трясся пол, грохотали длинные очереди. Он вытянул голову, всмотрелся. На колокольне бродил лунный свет. На площадке в разных позах лежало несколько трупов красноармейцев, застигнутых выстрелами сзади. У пулемета, тесно припав друг к другу плечами, орудовали двое. Пулемет стрелял непрерывно.
- Вон тех ошпарь! - крикнул второй номер.
- Чего? - оторвался на секунду от ручек "максима" первый.
- Я говорю, вон тех, в садах!
Пулемет опять застучал, и тогда Гуляев, неслышно ступая, подошел почти вплотную и выстрелил четыре раза. Двое за пулеметом дернулись и сползли вниз. Гуляев окинул сверху панораму городка. По всей Румянцевской и около исполкома стреляли. Горели дома. Крыша исполкома тоже курилась занимающимся пламенем. Небольшая цепочка лежала искривленными звеньями перед исполкомом и перестреливалась с его защитниками.
Гуляев с трудом опрокинул назад обоих пулеметчиков и стал на колени, прилаживаясь к пулемету. В этот миг цепочка перед исполкомом по знаку человека в шинели вскочила и кинулась к дверям здания. В бежавшем впереди военном Гуляев скорее угадал, чем узнал Яковлева. Он потрогал рукой раскаленный ствол "максима" и, прицелившись, повел ручками. Тяжелое тело пулемета затряслись под его руками. Цепь людей, подбегавшая к дверям исполкома, сразу рассыпалась и заметалась, но Гуляев не оторвался от ствола, пока последняя из мечущихся фигурок не замерла на мостовой. Тогда он поднялся, утер локтем пот со лба и спустился по лестнице вниз. Он выскочил из двери и побежал по звонкому щербатому булыжнику мостовой. Из горящего исполкома выбегали люди, выносили носилки с ранеными, несли их на руках.
- Бубнич здесь? - спросил он первого попавшегося. Но тот жевал самокрутку и ничего не слышал.
Гуляев обежал всех вышедших. Один был знакомый, он подошел к нему. Ванька Панфилов, чоновец, сидел рядом с носилками.
- Иван! - позвал Гуляев, но тот даже и не посмотрел на него. Он непрестанно поправлял шинель, прикрывавшую кого-то на носилках. Гуляев наклонился: перед ним лежала Вера Костышева, секретарь комсомольской ячейки маслозавода. Лицо ее было строго и неподвижно. Гуляев всмотрелся, потом приложил щеку к ее рту. Вера была мертва. А Панфилов все накрывал ее сползавшим краем шинели, все заботился о своем секретаре.
Выстрелы на окраине не стихали, даже приближались.
- Отря-ад! - крикнул кто-то тонким знакомым голосом. - Стройсь!
Команда сразу обратила всех к действительности. Гуляев подбежал и пристроился к шеренге. Всего стояло человек двенадцать. Перед строем прошелся Иншаков. Он скомандовал:
- На Румянцевскую! - Стрельба там усиливалась.
- Товарищ начальник! - Гуляев выскочил из строя и нагнал Иншакова. Там на колокольне пулемет, надо послать людей, оттуда можно любую точку просматривать.
Иншаков, запаленный, с шалыми глазами, тут же крикнул:
- Двое, кто владеет, - марш к пулемету!
С холма, где расположились трое бандитов, охраняющих Князева и Клешкова, только по вспышкам выстрелов да по удалению или приближению стрельбы можно было разобрать, что происходит в городе. Сначала дела у нападающих шли успешно, и стрельба удалилась в центр. Потом в центре штурм увяз в садах и около исполкома, и, хотя время шло, ничего решительного не случалось. Затем нервничавший Клешков заметил, что толпа всадников конный резерв Клеща - вдруг снялась с места и исчезла в овраге.
Князев приплясывал на месте от возбужения.
- Нас-то, нас-то, Сань, того и гляди в расход, а? - спрашивал он непрерывно. - Ах, Яковлев, чтоб тебя громом расшибло, где ж вы, ваше благородие, господин ротмистр? Мы за вас тут страждаем, а вы нас разбойникам головой выдали!
Рядом покуривали конвоиры. Прискакал Охрим, послал кого-то к мужикам требовать, чтоб помогли: у кого есть оружие, пусть займут место у оврага.
Откуда-то появился Клещ. Он тяжело дышал, привалясь к шее лошади, отдыхал. К нему подъехал Охрим.
- Конница! - глухо промычал Клещ. - Конница ихняя всю музыку спортила. Кто у нас остался, Охрим?
- Человек с полста.
- Так веди их, Охрим.
Внезапно примчался связной:
- Батько! У червонных в тылу якись-то шум, стрельба! Наши прут!
И действительно, пальба и крики снова передвинулись ближе к центру. Пулемет на колокольне все строчил и сверкал алым огнем. По всему видно было, что выступило подполье. Удар был нанесен неожиданно. Клешкова трясло. Князев же ободрился.
- Вылезли наши-то, - теребил он Клешкова. - Слышь, Сань! Кажись, бог-то нашу сторону принимает.
Клешков ничего не отвечал. Клещ послал одного из конвоиров за Охримом. Минут через пятнадцать тот примчался.
- Батько, червонные знов жмут.
- Шо с подпольем?
- Пидмогли, а питом опять отступили. Пулемет на колокольне зараз знов у червонных.
- Батько! - кинулся к атаману Князев. - Бегут твои! Бегут!
Клещ молча посмотрел на него и вдруг, вырвал маузер, выстрелил ему в голову.
Князев упал, покатился по земле, скорчился и затих. Клешков сел, чтобы не привлекать внимания. Подъехал Семка.
- Семка, - сказал ему Клещ, - наши козыри биты. Возьми того пацана, шо був з им, - он кивнул на тело Князева, - да гони его в урочище. Поспрашаем на досуге. Кажись, воны лазутчиками булы!
Семка подъехал к Клешкову:
- Эй, потопали.
Санька встал. Тесная петля аркана внезапно стиснула его тело. Он дернулся, но Семка, дав лошади шпоры, потянул, и Клешков побежал за конем. Петля давила шею при малейшей попытке задержаться, Семка гнал коня рысью.
Он подскакал к дереву на большой поляне, обвил несколько раз вокруг него веревку, отъехал. Клешков стоял, глядя на своего конвоира, понимая, зачем эти приготовления. Семка, отъехав, вынул маузер.
- Гнида продажная! - крикнул он Саньке, хищно усмехаясь. - Хто б ты ни був, молись.
Санька повернулся к восходу.
- Стреляй, контра, - сказал он спокойно. - Стреляй! Все равно тебя кончут наши, и всех вас кончут. Товарищ Ленин сказал: "Вся власть Советам", - так и будет!
Семка пристально посмотрел на него, вложил маузер в кобуру и подъехал к дереву:
- Так ты червонный?
- А ты думал! - исподлобья глянул Клешков. - Дальше что?
Семка вырвал шашку и ловко перерубил аркан.
- Слухай, - сказал он, - там у вас служил один якись-то чудной хлопец. В таких навроде сапогах, но тильки воны сами расстегиваются по краям.
- В кругах? - спросил удивленный всем этим разговором Клешков. - То мой дружок, Володя Гуляев. Он у нас один в таких ходит.
- Дружок твой, говоришь? - Семка подъехал вплотную.
- Дружок - так что?
- Гарный парнюга. Агитировал он меня когда-то на германском фронте за червонных. Ось ты ему передай, шо Семка, хучь он и за всемирную анархию, а долги платить умеет, передашь? Уважаю я его, передашь?
- Ну, передам, - сказал окончательно изумленный Клешков. - А как я передам?
- Сумеешь, - сказал Семка, наклоняясь с коня и сдергивая с него путы. - Шлепай отсюдова, пока цел! И благодари Сему.
Санька растерянно помялся, все еще не веря в свое спасение, потом спросил:
- Может, и ты со мной? Я скажу, тебя не тронут.
- Немае смыслу, - сказал Семка, отъезжая. - Грехов на мне много. Прощай!
- Прощай! - Санька долго слушал затихающий в чаще мах Семкиного коня.
Гуляев ехал по городу. Чадили пожарища, повсюду: у завалинок, у плетней, посреди мостовой - были трупы. У исполкома стоял Бубнич в кожанке и кожаной фуражке, отдавал приказы. Одна рука была у него на перевязи. Гуляев подъехал.
- Жив? - спросил Бубнич. - Это хорошо. Молодцом себя вел.
Гуляев слез с лошади, стал рядом. От Румянцевской, окружая высокую мажару, шагом ехали несколько всадников. На мажаре пласталось тело. По белой папахе узнали Сякина. Двадцать всадников - все, что осталось от эскадрона, - проехали в скорбном и торжественном молчании. Отзвенели булыжник и гильзы под подковами...
- Иди-ка, браток, отоспись, - сказал Гуляеву Бубнич, - да возвращайся. Дел у нас невпроворот.
- Про Клешкова ничего не слышно?
- Про Клешкова? - Бубнич помедлил, потом прямо взглянул ему в глаза: - Ничего!
- Пойду, - сказал Гуляев.
А куда было идти? И он побрел куда глаза глядят.
Оказывается, они глядели в прошлое, потому что минут через пятнадцать, когда очнулся от разных осадивших его внезапно мыслей, он уже перелезал через скошенную изгородь полуэктовского сада. Как-никак, здесь был и его дом.
Он вошел внутрь, открыл дверь в гостиную - там никого не было, прошел по комнатам. В них было пусто. Ему показалось, что за одной дверью кто-то разговаривает. Он остановился. Здесь была спальня хозяев, ему туда не было доступа. Все-таки он открыл дверь. И остановился на пороге.
На высокой кровати лежал человек. Он повернул к Гуляеву перебинтованную голову. На изжелта-худом щетинистом лице горячечно жили глаза.
- А, - сказал, не удивляясь, Яковлев, - уже и чека.
Гуляев подошел, придвинул табурет, сел.
- Я все думаю, - еще больше бледнея и торопясь, заговорил Яковлев, может быть, правильно, что вы победили? Может быть, так и нужно, а?
- А вы сомневались?
- Видите ли, - сказал Яковлев, закрывая глаза, - я не сомневался. Я знал, что вы сильнее.
- Скажите - этим уже никому не повредишь, - зачем вы подожгли склады?
- Склады? - усмехнулся Яковлев, и на секунду его восковое лицо чуть оживилось. - Политика, политика, сударь! Вызывали недовольство обывателя.
- Мы так это и поняли.
- Понять было нетрудно, а вот предупредить вы не смогли. Ума не хватило, - он захохотал, ехидно скашивая глаза на Гуляева, но тут же закашлялся и замолк. - А ведь могли кое-что понять. Мы почти с открытым забралом выходили. Послали шпану очистить склад кооперации. Были бы вы поумнее - спохватились.
- А собственно, зачем вам был нужен склад кооперации?
- Отвлекали внимание... Кроме того, к тому времени мы еще не были уверены, что выйдет с хлебными складами. Но потом все продумали - вышло, он опять засмеялся. - Чистая психология. Учитесь, господа большевички... Знаешь, как удалось их поджечь?
Гуляев покачал головой.
- До сих пор не знаете, - уязвил Яковлев, - победители... Поясняю. Мне умирать, вам править. Поделюсь опытом. У меня в подручных ходил дьякон Дормидонт... Так вот он и поджег, чтобы народ на вас, на большевиков, думал... У-ми-ра-ю! - вдруг вскинулся Яковлев, дернулся и затих.
Гуляев посмотрел на его вытянувшееся тело и вышел.
Он не мог думать, не мог жалеть, не мог страдать. Там по улицам и садам городка были раскиданы трупы его товарищей, и самый близкий среди них - Санька Клешков тоже лежал где-то в степи или в лесу. Медленно-медленно поднялся он по лестнице.
И вдруг откуда-то издалека такой знакомый и молодой голос позвал:
- Володь-ка-а!
Он ринулся к окну и высунулся в его пустой проем.
Внизу стоял Клешков и таращился вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10