А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но все ваши ящики распакованы...
– Так что ж! Вы прикажете их сызнова запаковать. Вот и все!
– Но, сударыня... – нетерпеливо крикнул Табуро.
– Что это значит, сударь? – спросила величественно-гневным голосом Психея. – Вы решаетесь противоречить мне? Но чего вы торчите тут? Кто держит вас возле меня? Если мой способ путешествовать неудобен для вас, убирайтесь. Но если вы остаетесь, не противоречьте мне.
– Но подумайте, со времени нашего отъезда из Парижа вы остановились только на одну ночь в Лионе. Вы, должно быть, страшно устали. По крайней мере отдохните тут несколько часов.
– Я не устала. Правда, желание настичь маркиза де Флорака причиняет мне жгучее беспокойство: но это беспокойство не оставит меня, пока я не увижу его, пока не узнаю, позволяет ли он мне оставаться при нем. Необходимо стало быть, чтобы я была там по возможности скорей.
– В вас нет и тени жалости! – вскричал несчастный Табуро. – Вы не думаете, жестокая женщина, о тех страданиях, которые мне причиняете этими словами.
– С какой это стати стану я говорить с вами иначе? Разве я от вас скрыла цель моего путешествия? Скрыла я от вас мою любовь, мою единственную любовь в прошлом и в будущем? – печально проговорила Психея. – Я обратилась к вам, как к другу, к брату. До сих пор вы выказывали себя великодушным и добрым. Если вам эта роль в тягость – скатертью дорога.
– Легко вам сказать – убирайтесь! Вы хорошо знаете, что я не могу вас покинуть. Дьявольское очарование меня приковывает к вам. Сколько бы я себе ни повторял, что вы меня не любите, что вы никогда не будете любить меня, что вы околдованы другим, – все это нисколько не действует на меня. Я возле вас: это меня восхищает, я забываю все остальное.
– Ну, ну, мой добрый Табуро, – сказала очаровательница, кротко протягивая Клоду свою белую нежную ручку для поцелуя. – Не обманывайте себя: вы остаетесь при мне, потому что хорошо знаете, что я вас люблю, как одного из моих лучших друзей, и что эта дружба имеет свою цену, хотя более нежное чувство не может иметь места между нами.
– Вы так сильно его любите? – проговорил с отчаянием бедный Табуро.
– Люблю ли я его! Люблю ли я его!.. Но нет, нет, вы опять упрекнете меня в бессердечии... Не будем больше, мой друг, говорить об этом!
– Вы правы, тигрица, это ужасно. Я чувствую, как ревность и зависть гложут меня; к несчастью, я даже не могу похудеть с досады. Я полагаю, черт возьми, что жирею с бешенства. Но послушайтесь моих советов. Я имею в виду вашу же пользу. Бесспорно, вы всегда очаровательны; бесспорно, вы все еще восхитительная Психея, но перед ним вы должны предстать во всем своем блеске. Так вот! Неудобства продолжительного пути, ваше возбужденное состояние, ваши волнения – все это может немного повредить свежести вашего личика. День или два отдыха возвратят ее вам.
– Зеркало, зеркало! – с беспокойством воскликнула Туанон.
Но напрасно Табуро искал зеркало в этой пустынной комнате гостиницы с голыми стенами. Он уже собирался спуститься вниз, чтобы взять в коляске дорожный туалетный прибор Психеи, как вдруг с площади донесся довольно продолжительный шум. Табуро встал у окна, прислушался с минуту и воскликнул:
– Прекрасная тигрица! Вот то, что нас интересует. Слушайте.
Туанон бросилась к окну. Довольно многочисленная толпа крестьян и мещан собралась на площади Алэ и, казалось, сильно волновалась. Почти все они были католики. В кучке их слышалось глухое жужжанье голосов:
– К черту псалмопевцев! Опять гражданская война! Раздавили бы раз и навсегда этих проклятых изуверов!
Несколько гугенотов, которые отличались от папистов черной или темной одеждой, не смущаясь, выслушивали эти враждебные заявления и со спокойным и важным видом переходили от одной группы к другой. Вдруг мещане радостно воскликнули:
– Да здравствуют сен-серненские драгуны!
– Отряд Танкреда! – проговорила Туанон и стала прислушиваться с жадным вниманием.
В это мгновение с улицы, примыкавшей к площади, появился всадник в сопровождении трубача. Оба были одеты в мундиры сен-серненских драгун. С трудом удалось им проложить дорогу своим лошадям среди толпы, которая окружала их и осыпала вопросами.
– Господин драгун, правда ли, что горцы возмутились на западе? – спрашивал один.
– Любезный трубач! – приступал другой. – Говорят, на Эгоальской горе творятся страшные чудеса? Слыхали вы про это?
– Достойный бригадир, правда ли, что гугеноты с долины Ор-Диу сожгли католические церкви на низу? – спрашивал следующий.
– Убирайтесь ко всем чертям! – крикнул вместо ответа бригадир Ляроз.
Он всадил шпоры в своего коня, надеясь, что тот начнет брыкаться или станет на дыбы и тем проложит себе путь. Но когда Ляроз убедился в бесполезности своих усилий, так как толпа увеличивалась с минуты на минуту и, казалось, готова была прибегнуть к насилию, чтобы заставить дать ей сведения о восстании, он приказал своему трубачу подать несколько сигналов для привлечения внимания жителей.
– Драгун собирается говорить, внимание! – воскликнули стоявшие ближе к всаднику. – Да здравствуют сен-серненские драгуны!
Ляроз приподнялся на стременах, сделав повелительный знак, и крикнул громким голосом:
– Мещане и крестьяне! Именем короля и моего капитана, маркиза де Флорака, пославшего меня со спешным поручением в Монпелье к его превосходительству интенданту, требую дать мне дорогу!
– Мой дорогой Табуро! – сказала Туанон. – Спуститесь поскорей и попросите этого солдата подняться сюда. Вот, дайте ему этот золотой. О счастье! Я сейчас получу известия о Танкреде.
Табуро, вздыхая, спустился вниз и вмешался в толпу, стараясь приблизиться к драгуну, все еще тщетно требовавшему себе прохода.
– Драгун должен нам сказать, что произошло на западе и в горах, – кричали наиболее упорные, теснясь вокруг всадника, который то и дело пускал в ход носки своих тяжелых сапог и свои каблуки со шпорами, с целью оттеснить от себя любопытных.
Не видя возможности справиться с ними, совершенно выведенный из терпения, Ляроз приказал своему трубачу снова дать сигнал.
– Мещане и крестьяне! – сказал Ляроз, открывая свои мешки и вынимая пистолет. – Так как вы упорно продолжаете тесниться вокруг меня, точно стадо заблудившихся баранов, хотя я требовал от вас именем короля и моего капитана дать мне дорогу, то я попробую послать пулю прямо перед собою, как часовой, поставленный на опасном месте. Посмотрю, не очистит ли он мне путь.
Бригадир зарядил свое оружие, приказав трубачу сделать то же. Действие этой угрозы было необычайное. Толпа вдруг отхлынула, словно волна, и расступилась перед седоками. Оба драгуна двинулись в путь. Когда они очутились у дверей гостиницы, Табуро приблизился к Лярозу и, всунув ему в руку золотой, проговорил:
– Храбрый драгун! Здесь наверху находится прекрасная особа, желающая поговорить с вами относительно вашего капитана. Она надеется, что вы и ваш трубач не откажетесь подкрепиться чем-нибудь. Вы, наверно, в этом нуждаетесь.
– Мой трубач ничего не желает, как только стеречь мою лошадь, – ответил Ляроз и, соскочив с седла, бросил поводья своему спутнику:
– Ведите-ка меня поскорей, любезнейший, к этой прекрасной особе: ведь, этой же ночью я должен быть в Монпелье.
Ляроз ловко выпрямился, обтянув мундир, кончиком своей перчатки из буйволовой кожи почистил свой жилет, стряхнул пыль с больших сапог, указательным и большим пальцем левой руки закрутил свой длинный светлый ус и последовал за Табуро. Войдя в комнату, он не без некоторого сластолюбивого возбуждения увидел на маленьком, прекрасно прибранном столике вкусно испеченный пирог с поджаристой коркой, белоснежный хлеб и запыленную бутыль Бургонского, которую смуглая Зербинета вытирала своими белыми ручками. Эта провизия была взята, по приказанию Психеи, из погребца, которым благоразумный Табуро всегда предусмотрительно наполнял один из ящиков коляски. Увидев единственную свою надежду на ужин, предоставленную на милость обжорливому солдату, Табуро скорчил рожу.
– Но, тигрица, – прошептал он, приблизившись с Туанон, – ведь у нас остался только этот пирог из винных ягод на розмарине! Подобный негодяй не в состоянии оценить всю его тонкость. У меня самого волчий голод, и...
Не удостоив его ответом, Туанон обратилась к бригадиру, указывая ему на стул:
– Служивый! Сядьте-ка сюда, а ты, Зербинета, дай ему выпить.
Зербинета кокетливо откупорила бутылку, щелкнув по ней кончиками своих красивых пальцев так, что пробка выскочила, и налила драгуну полный до краев стакан знаменитого красного вина. Ляроз, все еще стоя, взял правой рукой стакан, а левой отдал честь дамам и, выпив залпом, вежливо сказал Зербинете, в виде тут же изобретенного приветствия:

Я это пью в честь ваших чудных глаз.
Но, черт возьми, хотелось бы и лучшего от вас!

Потом, присматриваясь к рубиновой капельке, оставшейся на дне стакана, бригадир проговорил, щелкнув языком с видом знатока:
– Вот так местное винцо! Даже бешеный и тот захочет его пить!..
– Мужик! – проговорил Табуро. – Настоящий нектар вужотских виноградников, из Виландрийского погреба с 1684 года... Такое-то вино он называет местным!.. Тебе бы Кагорского: оно лучше прополоскало бы твое луженое горло, бездельник! Вкус-то у тебя, что у воронки...
– Дай ему покушать, Зербинета! – приказала Туанон. – После такого продолжительного пути в горах, он, должно быть, голоден. Бедный служивый!
– Бедный служивый! – повторил с досадой Табуро и прибавил:
– Могу вас уверить, прекрасная Психея, что, для возбуждения аппетита, путешествие в почтовой коляске, когда не завтракаешь и не обедаешь, действительно не менее, чем прогулка в горах.
Чичисбей Чичисбей (итал. cicisbeo) или «услужливый кавалер» (covaliero servante) – одна из самых любопытных особенностей великосветских нравов 17-го века. Это – друг дома, развлекавший молодую даму и всюду сопровождавший ее. Чичисбей был обязан беспрекословно исполнять все прихоти своей повелительницы. Это был пережиток рыцарских нравов, платонического служения «даме своего сердца», но вскоре этой наивной «галантностью» стал прикрываться разврат.

с отчаянием смотрел, как Зербинета, разрезав пирог, предложила солдату большой кусок.
– Не стесняйтесь, почтеннейший! – проговорил Ляроз, знаком приглашая Табуро сесть напротив. – Если вам охота, присядьте сюда. Не беспокойтесь, хватит!
Но Клод, считая общество солдата унизительным для себя, сухо поблагодарил Ляроза и процедил сквозь зубы:
– Черт бы побрал этого бездельника, который вздумал угощать меня моим же пирогом! Этот ненасытный обжора жует пирог, точно казенную кашу.
Туанон, рассчитывая, что ее любезное и сытное гостеприимство сделает Ляроза откровенным, закидала его вопросами:
– Скажите, господин драгун, когда покинули вы маркиза Флорака? Где он теперь? Здоров ли? Не подвергается ли он какой опасности?
Ляроз ответил, хотя с полным ртом, но очень определенно, на эти поспешные вопросы:
– Я покинул маркиза сегодня ночью, в три часа утра. Он находится со своим отрядом в Зеленогорском Мосту. Он себя прекрасно чувствует и никакой опасности не подвергается, если только эти горлопаны в больших шляпах не вздумают сыграть какой-нибудь скверной шутки с аббатством.
– Праведное Небо, что вы говорите! – воскликнула испуганная Туанон. – Какую шутку? Говорите яснее...
После некоторого колебания, Ляроз тихо обратился к Туанон, указывая на Табуро:
– Послушайте, моя красавица! Здесь, между нами, один лишний – вот этот толстяк в медно-красном полукафтане, что следит за каждым куском, проглатываемым мною, как собака за своим хозяином. Пошлите-ка его к моему трубачу и к моей лошади. Это им всем троим придется по вкусу. Когда мы будем одни с барышней (он указал на Зербинету), я вам все расскажу.
– Табуро, друг мой! – обратилась к нему Психея. – Посмотрите-ка, не забыли ли дать чего-нибудь этому бедному трубачу?
– Какого еще черта, сударыня! Этот бедный трубач ни в чем не нуждается; этот другой бедный человек, его товарищ, поел только что за двоих! – воскликнул Табуро, окончательно выведенный из себя. – К лешему этих бедных солдат!
Зербинета отворила дверь; взбешенный Табуро покинул комнату. Бригадир, который нахмурив брови, следил за выходящим Клодом, обратился к Туанон:
– Не собирайся я еще побеседовать с этим пирогом, с бутылкой и с вами, моя красавица, я, не задумываясь, предложил бы этому брюхачу познакомиться с моей рапирой, чтобы он знал, что значит отказаться выпить стакан вина с сен-серненским драгуном.
– Не обращайте внимания на эти пустяки! – ответила Туанон. – Отвечайте мне: какая опасность угрожает де Флораку?
– Ну, хорошо, моя красавица! Мой капитан, положим, запретил мне до приезда в Монпелье рассказывать о том, что происходит на западе, но я вижу, что эти мужики почти обо всем уже знают, и завтра это не будет ни для кого тайной. Стало быть, несколько часов раньше или позже не имеет значения. Впрочем, того, что я вам расскажу, вы, ведь, не повторите никому?
Туанон сделала отрицательный знак.
– Так знайте же, что псалмопевцы возмутились. Все севенцы вооружены, то есть, они вооружены палками, цепями и вилами: у мятежников нет, говорят, и сотни ружей. Но это безразлично: эти мужики до того дики, что, потупив головы, кидаются на вас с серпом, привязанным к палке, и глупо протыкают им ваше тело... И это им доставляет такое же удовольствие, как будто у них в руках настоящее оружие, как, например, бердыш или копье. Видите ли, моя красавица, смех, да и только! – прибавил бригадир, презрительно пожимая плечами.
– Святая Дева! От таких известий мороз пробегает по коже, – проговорила, вздрагивая, Зербинета.
– Значит, маркизу де Флораку грозит опасность подвергнуться нападению этих мерзавцев? – воскликнула Туанон с возрастающим беспокойством.
– Мой капитан не подвергается этой опасности, моя красавица. Но его могут с минуты на минуту призвать уничтожить этих олухов, ввиду того что он находится в Зеленогорском Мосту вместе с севенским первосвященником и с толпой гугенотов в цепях. Во всем аббатстве, считая даже эту сволочь, микелетов, не наберешь более пятисот человек правильного войска. А среди этих изуверов, говорят, поднялось уже более двух тысяч, и они намерены поджечь аббатство, освободить своих товарищей, зарезать первосвященника и то же самое сделать с моим капитаном и старым Пулем, которого они принимают за самого черта. За исключением же этого, нет больше никакой так называемой опасности. Но из предосторожности мой капитан послал меня к г. де Бавилю и г. де Брольи попросить подкрепления.
– Аббатство Зеленогорского Моста далеко отсюда? – задумчиво спросила Туанон.
– В двенадцати верстах, моя красавица. Но что за дорога! Решительно она ведет к дьяволу.
– Дорога, ведущая к аббатству, уже занята мятежниками? – спросила погруженная в размышления Туанон.
– По крайней мере, не сегодня, моя красавица. Они не осмеливаются еще спуститься в долину. Говорят, их пророки, как они их называют, не позволяют выступить им ни на шаг из Мандской епархии.
– Какие пророки служивый? – спросила Зербинета, в то время как ее госпожа, казалось, вся ушла в свои мысли.
– Что касается пророков, – таинственно ответил Ляроз, – то тут что-то неладно: это – нечистая сила. Я-то сам их никогда не видел, но начальник второго сен-серненского отряда, старый Лялянтерн, видел дней восемь тому назад, одного, сидевшего на вершине скалы. Говорят, видите ли, что эти пророки – своего рода шальные мальчишки, одержимые бесом; они извергают огонь изо рта и носа вместе с крайне смрадным паром, благодаря этому, эти дикие гугеноты обожают их и преклоняются перед ними. Говорят, будто вот уже несколько дней, как дьявол спустил с цепи, среди адского шума, целую свору этих одержимых.
Зербинета с ужасом всплеснула руками и пробормотала:
– Но, господин служивый, пожалуй, это – домовые...
– Это – нечто на них похожее. Старый Лялянтерн, который бился в Голландии против англичан, говорит, что эти пророки того же происхождения, что и бретонские еретики, и что раньше, чем стрелять в пророка или англичанина, надо большим пальцем совершить крестное знамение над прикладом мушкета. Что касается предводителей мятежных гугенотов, то среди них находится негодяй, которого маркиз хорошо знает, – некий Жан Кавалье, бывший пекарь из Андюзы. Мой капитан чуть не приказал расстрелять его года три тому назад. Вот этот-то начальствует над молодежью долин и местечек, а другой главарь, командующий горцами, – какой-то старый лесничий, прозванный Эгоальским Медведем.
– Где бы мне найти проводника, который довел бы меня до аббатства Зеленогорского Моста? – спросила вдруг Туанон, которая не слышала слов Ляроза.
– Отправиться к Зеленогорскому Мосту вам, моя красавица?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52