Он вонзил ножницы в газету, из которой только что аккуратно вырезал слова. – Просто пытаюсь вспомнить, как мы в детстве вырезали из бумаги узоры, но что-то не могу никак сообразить…
– Морри-ис, это Сандра. Сандра, это Морри-ис.
Моррис уже стоял на ногах, пот тонкой струйкой стекал по спине, нырял в бермуды, щекотал кожу между ягодиц. Это еще что за баба, черт возьми? Высокая, волосы песочного цвета, огромные лошадиные зубы торчат чуть ли не на целую милю, аристократический нос. Он машинально протянул руку, надеясь, что улыбка, прорезавшая его лицо, излучает обаяние. Боже, на две минуты выпустил из виду эту девку, и она перезнакомилась уже с половиной пляжа. Если только это не ее приятельница по…
– Piacere , – выдавил Моррис. Ее рука была влажной от морской воды, а его – липкой от пота. Он попытался напустить на себя отстраненно-равнодушный вид, который обычно отпугивает людей. – Scusi se sembro un po' … Очень приятно. Прошу прощения, если я выгляжу немного… (итал.)
Массимина весело расхохоталась:
– Она англичанка, Морри! Потому-то я и попросила познакомиться с тобой. Она англичанка!
– Очень приятно, – буркнул Моррис, отбрасывая всякие церемонии. – Боюсь, я не понял.
Оказывается, эта зубастая кобыла спросила у Массимины, где душевые кабинки. (Ну почему все обращаются с вопросами к этой тупице? Почему никто не спрашивает его, Морриса?) И Массимина поволокла ее через весь пляж, и они за монетку в сто лир воспользовались одной кабинкой, где Массимина рассказала все-все о Моррисе, о том, что он, как истинный белокожий англичанин, прячется, словно крот, в тени, тогда как другие греются на солнышке. А потом зазвала кобылу познакомиться с ним, потому как отдых ведь в том и состоит, чтобы знакомиться с людьми и получать удовольствие. А Моррис обрадуется возможности поговорить по-английски с настоящей англичанкой.
– Из Барнета, точнее, из Хадли, знаете, это рядом с Лондоном.
Золотой пояс, подумал Моррис. Половина членов кабинета выгуливают там своих собак или отправляют на прогулку слуг, если идет дождь.
– Я сам вырос в Южном Кенсингтоне. Фешенебельный район Лондона.
Пусть проверит!..
Синее бикини Сандры пузырилось на месте несуществующих грудей и обтягивало великоватый зад. Тело ее покрывал золотистый загар, слишком неестественный, подумал Моррис (но, может, это просто зависть, а?), широкие бедра при ходьбе игриво покачивались. Года двадцать четыре, гораздо старше Массимины. И этого не скрывает. Крупные поры вокруг ноздрей. Сандра шлепнулась на полотенце Морриса и оповестила новых знакомых, что она в восторге от жары. Ради Массимины она перешла с английского на ужасный, донельзя изуродованный итальянский:
– Vengo in Italia ogni anno . каждый год приезжаю в Италию (итал.)
Последнее слова она произнесла как « ano », Задний проход (итал.)
но Массимина не засмеялась.
Моррис попытался расслабиться. Разве их болтовня способна повредить? Туристы не читают местных газет, даже если прилично знают итальянский, чего, похоже, нельзя сказать о бедняжке Сандре. На самом деле, может, оно и к лучшему, если Массимина погрузится в требующую от нее усилий болтовню с англичанкой, чем будет без присмотра слоняться среди итальянцев. Считай, что тебе повезло, старина!
– Вы давно в Италии? – вежливо спросил он.
– Я? Нет, не очень давно, – ответила зубастая кобыла. – Сегодня утром мы приехали на машине из Венеции, – и она принялась трещать о том, как обожает солнце, и крепости в La Serenissima , «Светлейшая» (итал.) – Сан-Марино, официальное название – Светлейшая республика Сан-Марино.
и сверкающие водопады… – per me е stato meraviglioso! Для меня это было восхитительно! (итал.)
Моррис решил воспользоваться случаем и удрать.
– Пойду куплю сегодняшние газеты, – перебил он. – Не буду мешать вам судачить.
Он аккуратно подобрал номер «Панорамы», чтобы оттуда не выпали вырезки. Может, его внезапный уход выведет из равновесия толстокожую Массимину?
– Принеси мороженого, Морри. – Казалось, эту девчонку невозможно обидеть. – Ты какое хочешь, Сандра?
– Zabaglione ! Ассорти (итал.)
– проорала вслед мисс Хадли, умудрившись даже не проглотить первую согласную.
Моррис тащился по обжигающему песку. Вокруг него мельтешили голые, лоснящиеся тела, через некоторые приходилось переступать, пляж был наполнен людскими криками, радиовоплями, взлетающими мячами. Он засмотрелся на двух мальчишек в плавках песочного цвета, которые гоняли футбольный мяч, потом на распластавшуюся на песке девчушку – ее руки покрывал нежнейший золотистый пушок. Завтра же нужно купить темные очки и наконец расслабиться, под их прикрытием глазея на окружающих. Ну почему ему никак не удается расслабиться?
Он дошел до лестницы, ведущей к дороге, уронил на землю шлепанцы и сунул в них ноги. Жарко, слишком жарко. Так жарко, что плавятся мысли. Он сейчас просто сбегает к ближайшему киоску, купит «Арену» и «Коррьере делла сера», просмотрит «Арену» и выкинет ее, а «Коррьере» заберет с собой вместе с мороженым. Нельзя надолго оставлять Массимину. Потом надо оторвать ее от этой английской лошади и сходить пообедать. Если повезет, может, получится убедить ее купить сегодня рыбу, раз они оказались на море.
Моррис перебрался через оживленную набережную и под палящим солнцем поспешил к центру города. Он был бы рад просто прогуляться, выпить, не торопясь, в одиночестве кружечку пива, но на такую роскошь у него не было времени. Пришлось обойти три киоска, прежде чем он наткнулся на единственный экземпляр веронской «Арены».
Отойдя от киоска, он уже собирался развернуть газету на разделе местных новостей, как взгляд его привлек маленький заголовок внизу первой страницы.
НАЙДЕНА ОДЕЖДА ПРОПАВШЕЙ ДЕВУШКИ.
Брови Морриса поползли вверх.
Красный спортивный костюм Массимины Тревизан, которая в пятницу днем вышла из своего дома в Квиндзано и не вернулась, был найден вчера утром в урне на железнодорожном вокзале Виченцы. Франко Галеардо, который следит за урнами уже более десяти лет, сообщил: «Я увидел, что эта вещь еще в прекрасном состоянии, и решил взять ее себе. Я показал костюм своей жене, думая, что его можно выстирать и отдать дочери, а она сказала, что слышала по местному радио, будто полиция ищет девушку в красном спортивном костюме, поэтому я сразу туда позвонил».
Через несколько часов эксперты смогли подтвердить, что волосы, обнаруженные на костюме, и волосы, найденные в комнате Массимины, принадлежат одному человеку.
Моррис пересек улицу, зашел в бар, заказал двойной виски со льдом и оседлал высокий табурет у стойки. Она выбросила костюм! И не куда-нибудь, а в обычную урну. И ничего ему не сказала. (Слава богу, что не оставила его в отеле!) А что, если на костюме остались и его волосы? Один-единственный светлый волосок. В первый день он обнимался с ней?.. И может ли полиция опознать его по перхоти? Наверняка на проклятый костюм попала пара чешуек. Мы с ног до головы покрыты частичками друг друга. Иначе и быть не может.
Он залпом проглотил виски и принялся быстро просматривать остальные газетные колонки.
…Крови нет, но полиция опасается худшего…
А письмо? О письме ни слова. Похоже, почта его подвела. Три дня, а письмо так и не дошло. Следующее надо послать экспресс-почтой. Если только письмо по каким-то причинам не скрыли от прессы.
Моррис уловил свое отражение в зеркале между двумя бутылками спиртного: лицо пылает от жары и выпитого виски, волосы после купания в море свисают крысиными хвостиками. Вот так всегда! Везет как утопленнику. Ей непременно надо было выбрасывать костюм именно в ту урну, куда заглянул вокзальный попрошайка. (Нет, вы только подумайте, решил презентовать помоечные тряпки родной дочурке! Господи, если бы у Морриса были дети, он в лепешку бы разбился, но давал бы им все самое лучшее. Иначе зачем вообще производить их на свет? Зачем отец произвел его на свет?)
Он встал и вышел из бара, переполненный слепящей яростью.
Глава одиннадцатая
– Ты просто ревнуешь. Он вовсе не ухаживает за мной. Он…
– Я не буду с ними ужинать.
– Ты столько дней уговаривал меня поужинать в ресторане, и вот теперь, когда я согласилась, отказываешься. Ну пойдем же, Морри!
– Только не с ними! Если и пойдем, то одни.
Его жизнь зримо превращалась в фарс. Настоящее похищение – с завязанными глазами, с жертвой, запертой в комнате, с неизменным револьвером в руке у похитителя – лучше хотя бы тем, что не возникает сомнений, кто и кем командует. Моррис подумал, что если бы похищение затеял его отец, то именно так все и было бы, – а Морриса он наверняка бы обозвал педрилой.
Массимина втирала лосьон в его обгоревшую (по ее милости) спину – они поселились в дешевом гостиничном номере, полном мух, – и он знал, что она весело улыбается из-под дурацкой роскошной завивки, а длинный локон спадает на выщипанную бровь. Улыбается, потому что искренне думает, будто он ревнует. Вот уж воистину, нет предела женскому тщеславию. После того, как обрезала волосы и вырядилась в новые тряпки, возомнила себя Венерой и всю вторую половину дня таскала его по магазинам в поисках духов и косметики. («Мама никогда не разрешала мне покупать ту косметику, какая мне нравилась. Приходилось побираться у сестер.») А ведь каких-то два дня назад была рада перспективе провести весь июнь, а то и июль, а возможно, и август, парясь, как свинья, в красном спортивном костюме.
– А куда ты дела спортивный костюм? – спросил он.
– Выбросила.
– Господи, зачем?
Гнев помог изобразить удивление. Моррис резко повернул голову, чтобы поймать ее улыбку. Немедленно задушить идиотку, пронеслась мысль. Сейчас же. Это все решит. Утопить тело в надежном месте, и после этого он сможет путешествовать в свое удовольствие, забрать выкуп и без каких-либо треволнений вернуться в свою веронскую квартиру.
Ну почему? Ведь вечно ноет, что надо экономить деньги, а потом берет и вышвыривает отличную вещь.
Задушить. Странно, но от этой ужасной мысли все его тело обдало приятным жаром. (А ведь она уже начала ему нравиться. У него даже появилось слабое подозрение на влюбленность – когда во время прогулки по набережной она, извиваясь и хихикая, прижималась к нему бедром.) Задушить… Нет ничего проще. И кто, в конце концов, об этом пожалеет? (Разве его жизнь не стала проще после смерти матери, несмотря на показную скорбь, несмотря на то, что если он кого и любил, так только мать? Ведь он мгновенно избавился тогда и от чувства вины, и от мысли, что матери его спокойствие пришлось бы не по душе. Почувствовал себя свободным. Да, наверное, в конечном счете, всякий влюбленный и любящий стал бы счастливее, если б те, кого он любит, умерли.) Убить ее. Никчемное создание. Даже школьные экзамены и то провалила. (Вот разве он, Моррис, хотя бы раз срезблся на экзамене? И что с того, смотрите, куда это его привело.) К тому же она заслужила наказание. Написала гнусное письмо мамаше (…возможно, он иногда и лжет… ), да еще выкинула свой спортивный костюм! Моррис внезапно ощутил, как горлу подступает тошнота, – то была тошнота ярости, мешавшаяся с тошнотой, вызванной солнечными ожогами и духотой, что висела в этом мрачном, кишащем мухами гостиничном номере, наидешевейшем из дешевейших. Он мог бы запросто это сделать, он ведь гораздо сильнее. Просто…
– Ты сказал, что я в нем выгляжу некрасивой. А я хочу носить только те вещи, которые тебе нравятся, Морри. Я…
К тому же как ему потом от нее избавиться, а? Предположим, родственнички раскошелятся, и что дальше?..
– Я выкинула его ради тебя, Морри.
Стоя на коленях, Массимина старательно втирала лосьон в саднящую кожу. Она нежно, едва касаясь, проводила ладонью по обожженным плечам.
– У тебя потрясающая спина, – прошептала она, склоняясь к его уху.
Морриса одновременно пробила дрожь и обдало жаром, пальцы, сцепленные на затылке, сжались еще сильнее. Голос ее внезапно стал хриплым:
– Я так бы хотела заняться с тобой любовью, Морри, если бы только мы…
Он не двигался. Жар усилился.
– Я не буду ужинать с этой парочкой. Он все время на тебя пялится.
– Слушаюсь, повелитель. – Она рассмеялась, тонкие пальцы, скользнув по намасленной спине, нырнули под резинку бермуд. Тело Морриса напряглось, словно стальной канат.
– Морри…
Вот сейчас, сейчас… как только… Жар в теле стал невыносимым. Если она…
Стук в дверь прозвучал громом небесным. Моррис резко перевернулся и вскочил, словно его застигли на месте преступления. Массимина пулей слетела с кровати, нечаянно задев Морриса ладонью по лицу.
– Avanti ! Войдите! (итал.)
Господи, кого это принесла нелегкая?! Неужели полиция? Моррис поднес руку к лицу. Кровь… Наверное, кольцо Массимины царапнуло губу…
– Avanti, prego.
На пороге стояли Сандра и ее приятель Джакомо…
* * *
Выбросив «Арену», Моррис вернулся на пляж с тремя порциями мороженого и обнаружил, что события приняли неожиданный оборот. (А он-то считал себя таким прозорливым, таким дальновидным.)
Приятель Сандры… И не просто приятель, а приятель-итальянец!
Моррис полагал, что, говоря «мы», кобыла имела в виду себя и своего англичанина, или подругу-англичанку, или, на худой конец, целую кодлу англичан, – ни один из этих вариантов не представлял никакой опасности. Вряд ли англоязычная публика могла знать, что Массимина Тревизан числится похищенной. Но итальянец – это же совсем другое дело! Тем более, такой – ишь, больше косится на Массимину, чем на свою белобрысую пассию. (Вообще-то Моррис вовсе не считал Массимину такой уж привлекательной, смотреть-то особо не на что, разве что грудь впечатляет, впрочем, как раз по этой части у бедняжки Сандры дела полный швах.)
Джакомо был много старше Сандры и много ниже. При ходьбе он сильно прихрамывал, но причину хромоты определить было трудно, поскольку, несмотря на адскую жару, он носил длинные брюки. Неизменные у итальянцев щегольские усики уже тронула седина. Щелкая пальцами или потирая ладони, Джакомо так и сыпал рискованными остротами да намеками, граничащими с пошлостью.
Как вскоре выяснилось, Джакомо был фотографом, точнее, как он выразился, фотохудожником. Теперь ясно, подумал Моррис, почему долговязая мисс из аристократичного лондонского Хадли связалась с таким коротышкой; впрочем, сейчас его больше занимала мысль, станет ли полиция, обнаружив спортивный костюм, прочесывать все гостиницы и пансионы Виченцы. Ох, если б только дошло письмо… И если б письмо было чуть серьезнее… И почему он не проявил больше решимости, почему не отрезал пути к отступлению, почему оставил лазейку – мол, обычный розыгрыш, и все. Ведь если полиция пренебрежительно отнесется к его письму, то она запросто может принять версию побега, а значит – начнет проверку гостиниц.
– …Из Неаполя, – говорил Джакомо, расправляясь с мороженым, которое Моррис предназначал себе. – Но сейчас, спустя десять лет, возвращаюсь к своим корням. Теперь я живу в Вероне.
В Вероне?! Моррису показалось, что земля уплывает из-под ног, но в следующий миг он ринулся в разговор, точно слон в посудную лавку. Прежде чем Массимина проглотила мороженое и начала выяснять, нет ли у них общих знакомых, он лихорадочно выкрикнул:
– И давно вы путешествуете?
Уловив в интонации Морриса откровенную фальшь, Джакомо на мгновение задумался, не зная, вызван ли вопрос простым неумением вести светскую беседу или откровенной грубостью. Но Сандра, едва говорившая по-итальянски, осталась глуха к наигранному тону Морриса.
– Уже неделю, – ответила она. – Сюда, в Римини, мы приехали из Венеции, где провели четыре дня, а по дороге заглянули в Равенну…
Моррис перевел дух. Слава богу, этот тип уехал из Вероны до того, как заварилась вся эта каша. Половчее отделаться от гнусной парочки, и все снова пойдет как по маслу. Сандра щебетала, что она в полном восторге от мозаик Равенны. Просто потрясающе! – вдруг закончила она на английском, обращаясь к Моррису. Взгляды Джакомо становились все более нескромными, он буквально пожирал глазами грудь Массимины и сдвинутые девичьи бедра, стыдливо прятавшие лоно.
Porco ! Свинья (итал.)
На лице фотографа играла типично итальянская похотливая улыбочка, улыбочка маленького, задавленного инстинктом и условностями человечишки, вынужденного жить, не давая воли своим желаниям и мечтам. Полная моя противоположность, подумал Моррис. Он сам, в конце концов, может спокойно обходиться без женщин. Никогда он не был рабом животных инстинктов.
– Прошу прощения, – пробормотал Моррис, поднося руку ко лбу, – но боюсь, мне нехорошо. Должно быть, перегрелся на солнце. – И повернулся к Массимине: – Мими, я понимаю, что это скучно, но мне надо бы полежать в прохладе и темноте. Пойдем?
– Встретимся перед ужином!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Морри-ис, это Сандра. Сандра, это Морри-ис.
Моррис уже стоял на ногах, пот тонкой струйкой стекал по спине, нырял в бермуды, щекотал кожу между ягодиц. Это еще что за баба, черт возьми? Высокая, волосы песочного цвета, огромные лошадиные зубы торчат чуть ли не на целую милю, аристократический нос. Он машинально протянул руку, надеясь, что улыбка, прорезавшая его лицо, излучает обаяние. Боже, на две минуты выпустил из виду эту девку, и она перезнакомилась уже с половиной пляжа. Если только это не ее приятельница по…
– Piacere , – выдавил Моррис. Ее рука была влажной от морской воды, а его – липкой от пота. Он попытался напустить на себя отстраненно-равнодушный вид, который обычно отпугивает людей. – Scusi se sembro un po' … Очень приятно. Прошу прощения, если я выгляжу немного… (итал.)
Массимина весело расхохоталась:
– Она англичанка, Морри! Потому-то я и попросила познакомиться с тобой. Она англичанка!
– Очень приятно, – буркнул Моррис, отбрасывая всякие церемонии. – Боюсь, я не понял.
Оказывается, эта зубастая кобыла спросила у Массимины, где душевые кабинки. (Ну почему все обращаются с вопросами к этой тупице? Почему никто не спрашивает его, Морриса?) И Массимина поволокла ее через весь пляж, и они за монетку в сто лир воспользовались одной кабинкой, где Массимина рассказала все-все о Моррисе, о том, что он, как истинный белокожий англичанин, прячется, словно крот, в тени, тогда как другие греются на солнышке. А потом зазвала кобылу познакомиться с ним, потому как отдых ведь в том и состоит, чтобы знакомиться с людьми и получать удовольствие. А Моррис обрадуется возможности поговорить по-английски с настоящей англичанкой.
– Из Барнета, точнее, из Хадли, знаете, это рядом с Лондоном.
Золотой пояс, подумал Моррис. Половина членов кабинета выгуливают там своих собак или отправляют на прогулку слуг, если идет дождь.
– Я сам вырос в Южном Кенсингтоне. Фешенебельный район Лондона.
Пусть проверит!..
Синее бикини Сандры пузырилось на месте несуществующих грудей и обтягивало великоватый зад. Тело ее покрывал золотистый загар, слишком неестественный, подумал Моррис (но, может, это просто зависть, а?), широкие бедра при ходьбе игриво покачивались. Года двадцать четыре, гораздо старше Массимины. И этого не скрывает. Крупные поры вокруг ноздрей. Сандра шлепнулась на полотенце Морриса и оповестила новых знакомых, что она в восторге от жары. Ради Массимины она перешла с английского на ужасный, донельзя изуродованный итальянский:
– Vengo in Italia ogni anno . каждый год приезжаю в Италию (итал.)
Последнее слова она произнесла как « ano », Задний проход (итал.)
но Массимина не засмеялась.
Моррис попытался расслабиться. Разве их болтовня способна повредить? Туристы не читают местных газет, даже если прилично знают итальянский, чего, похоже, нельзя сказать о бедняжке Сандре. На самом деле, может, оно и к лучшему, если Массимина погрузится в требующую от нее усилий болтовню с англичанкой, чем будет без присмотра слоняться среди итальянцев. Считай, что тебе повезло, старина!
– Вы давно в Италии? – вежливо спросил он.
– Я? Нет, не очень давно, – ответила зубастая кобыла. – Сегодня утром мы приехали на машине из Венеции, – и она принялась трещать о том, как обожает солнце, и крепости в La Serenissima , «Светлейшая» (итал.) – Сан-Марино, официальное название – Светлейшая республика Сан-Марино.
и сверкающие водопады… – per me е stato meraviglioso! Для меня это было восхитительно! (итал.)
Моррис решил воспользоваться случаем и удрать.
– Пойду куплю сегодняшние газеты, – перебил он. – Не буду мешать вам судачить.
Он аккуратно подобрал номер «Панорамы», чтобы оттуда не выпали вырезки. Может, его внезапный уход выведет из равновесия толстокожую Массимину?
– Принеси мороженого, Морри. – Казалось, эту девчонку невозможно обидеть. – Ты какое хочешь, Сандра?
– Zabaglione ! Ассорти (итал.)
– проорала вслед мисс Хадли, умудрившись даже не проглотить первую согласную.
Моррис тащился по обжигающему песку. Вокруг него мельтешили голые, лоснящиеся тела, через некоторые приходилось переступать, пляж был наполнен людскими криками, радиовоплями, взлетающими мячами. Он засмотрелся на двух мальчишек в плавках песочного цвета, которые гоняли футбольный мяч, потом на распластавшуюся на песке девчушку – ее руки покрывал нежнейший золотистый пушок. Завтра же нужно купить темные очки и наконец расслабиться, под их прикрытием глазея на окружающих. Ну почему ему никак не удается расслабиться?
Он дошел до лестницы, ведущей к дороге, уронил на землю шлепанцы и сунул в них ноги. Жарко, слишком жарко. Так жарко, что плавятся мысли. Он сейчас просто сбегает к ближайшему киоску, купит «Арену» и «Коррьере делла сера», просмотрит «Арену» и выкинет ее, а «Коррьере» заберет с собой вместе с мороженым. Нельзя надолго оставлять Массимину. Потом надо оторвать ее от этой английской лошади и сходить пообедать. Если повезет, может, получится убедить ее купить сегодня рыбу, раз они оказались на море.
Моррис перебрался через оживленную набережную и под палящим солнцем поспешил к центру города. Он был бы рад просто прогуляться, выпить, не торопясь, в одиночестве кружечку пива, но на такую роскошь у него не было времени. Пришлось обойти три киоска, прежде чем он наткнулся на единственный экземпляр веронской «Арены».
Отойдя от киоска, он уже собирался развернуть газету на разделе местных новостей, как взгляд его привлек маленький заголовок внизу первой страницы.
НАЙДЕНА ОДЕЖДА ПРОПАВШЕЙ ДЕВУШКИ.
Брови Морриса поползли вверх.
Красный спортивный костюм Массимины Тревизан, которая в пятницу днем вышла из своего дома в Квиндзано и не вернулась, был найден вчера утром в урне на железнодорожном вокзале Виченцы. Франко Галеардо, который следит за урнами уже более десяти лет, сообщил: «Я увидел, что эта вещь еще в прекрасном состоянии, и решил взять ее себе. Я показал костюм своей жене, думая, что его можно выстирать и отдать дочери, а она сказала, что слышала по местному радио, будто полиция ищет девушку в красном спортивном костюме, поэтому я сразу туда позвонил».
Через несколько часов эксперты смогли подтвердить, что волосы, обнаруженные на костюме, и волосы, найденные в комнате Массимины, принадлежат одному человеку.
Моррис пересек улицу, зашел в бар, заказал двойной виски со льдом и оседлал высокий табурет у стойки. Она выбросила костюм! И не куда-нибудь, а в обычную урну. И ничего ему не сказала. (Слава богу, что не оставила его в отеле!) А что, если на костюме остались и его волосы? Один-единственный светлый волосок. В первый день он обнимался с ней?.. И может ли полиция опознать его по перхоти? Наверняка на проклятый костюм попала пара чешуек. Мы с ног до головы покрыты частичками друг друга. Иначе и быть не может.
Он залпом проглотил виски и принялся быстро просматривать остальные газетные колонки.
…Крови нет, но полиция опасается худшего…
А письмо? О письме ни слова. Похоже, почта его подвела. Три дня, а письмо так и не дошло. Следующее надо послать экспресс-почтой. Если только письмо по каким-то причинам не скрыли от прессы.
Моррис уловил свое отражение в зеркале между двумя бутылками спиртного: лицо пылает от жары и выпитого виски, волосы после купания в море свисают крысиными хвостиками. Вот так всегда! Везет как утопленнику. Ей непременно надо было выбрасывать костюм именно в ту урну, куда заглянул вокзальный попрошайка. (Нет, вы только подумайте, решил презентовать помоечные тряпки родной дочурке! Господи, если бы у Морриса были дети, он в лепешку бы разбился, но давал бы им все самое лучшее. Иначе зачем вообще производить их на свет? Зачем отец произвел его на свет?)
Он встал и вышел из бара, переполненный слепящей яростью.
Глава одиннадцатая
– Ты просто ревнуешь. Он вовсе не ухаживает за мной. Он…
– Я не буду с ними ужинать.
– Ты столько дней уговаривал меня поужинать в ресторане, и вот теперь, когда я согласилась, отказываешься. Ну пойдем же, Морри!
– Только не с ними! Если и пойдем, то одни.
Его жизнь зримо превращалась в фарс. Настоящее похищение – с завязанными глазами, с жертвой, запертой в комнате, с неизменным револьвером в руке у похитителя – лучше хотя бы тем, что не возникает сомнений, кто и кем командует. Моррис подумал, что если бы похищение затеял его отец, то именно так все и было бы, – а Морриса он наверняка бы обозвал педрилой.
Массимина втирала лосьон в его обгоревшую (по ее милости) спину – они поселились в дешевом гостиничном номере, полном мух, – и он знал, что она весело улыбается из-под дурацкой роскошной завивки, а длинный локон спадает на выщипанную бровь. Улыбается, потому что искренне думает, будто он ревнует. Вот уж воистину, нет предела женскому тщеславию. После того, как обрезала волосы и вырядилась в новые тряпки, возомнила себя Венерой и всю вторую половину дня таскала его по магазинам в поисках духов и косметики. («Мама никогда не разрешала мне покупать ту косметику, какая мне нравилась. Приходилось побираться у сестер.») А ведь каких-то два дня назад была рада перспективе провести весь июнь, а то и июль, а возможно, и август, парясь, как свинья, в красном спортивном костюме.
– А куда ты дела спортивный костюм? – спросил он.
– Выбросила.
– Господи, зачем?
Гнев помог изобразить удивление. Моррис резко повернул голову, чтобы поймать ее улыбку. Немедленно задушить идиотку, пронеслась мысль. Сейчас же. Это все решит. Утопить тело в надежном месте, и после этого он сможет путешествовать в свое удовольствие, забрать выкуп и без каких-либо треволнений вернуться в свою веронскую квартиру.
Ну почему? Ведь вечно ноет, что надо экономить деньги, а потом берет и вышвыривает отличную вещь.
Задушить. Странно, но от этой ужасной мысли все его тело обдало приятным жаром. (А ведь она уже начала ему нравиться. У него даже появилось слабое подозрение на влюбленность – когда во время прогулки по набережной она, извиваясь и хихикая, прижималась к нему бедром.) Задушить… Нет ничего проще. И кто, в конце концов, об этом пожалеет? (Разве его жизнь не стала проще после смерти матери, несмотря на показную скорбь, несмотря на то, что если он кого и любил, так только мать? Ведь он мгновенно избавился тогда и от чувства вины, и от мысли, что матери его спокойствие пришлось бы не по душе. Почувствовал себя свободным. Да, наверное, в конечном счете, всякий влюбленный и любящий стал бы счастливее, если б те, кого он любит, умерли.) Убить ее. Никчемное создание. Даже школьные экзамены и то провалила. (Вот разве он, Моррис, хотя бы раз срезблся на экзамене? И что с того, смотрите, куда это его привело.) К тому же она заслужила наказание. Написала гнусное письмо мамаше (…возможно, он иногда и лжет… ), да еще выкинула свой спортивный костюм! Моррис внезапно ощутил, как горлу подступает тошнота, – то была тошнота ярости, мешавшаяся с тошнотой, вызванной солнечными ожогами и духотой, что висела в этом мрачном, кишащем мухами гостиничном номере, наидешевейшем из дешевейших. Он мог бы запросто это сделать, он ведь гораздо сильнее. Просто…
– Ты сказал, что я в нем выгляжу некрасивой. А я хочу носить только те вещи, которые тебе нравятся, Морри. Я…
К тому же как ему потом от нее избавиться, а? Предположим, родственнички раскошелятся, и что дальше?..
– Я выкинула его ради тебя, Морри.
Стоя на коленях, Массимина старательно втирала лосьон в саднящую кожу. Она нежно, едва касаясь, проводила ладонью по обожженным плечам.
– У тебя потрясающая спина, – прошептала она, склоняясь к его уху.
Морриса одновременно пробила дрожь и обдало жаром, пальцы, сцепленные на затылке, сжались еще сильнее. Голос ее внезапно стал хриплым:
– Я так бы хотела заняться с тобой любовью, Морри, если бы только мы…
Он не двигался. Жар усилился.
– Я не буду ужинать с этой парочкой. Он все время на тебя пялится.
– Слушаюсь, повелитель. – Она рассмеялась, тонкие пальцы, скользнув по намасленной спине, нырнули под резинку бермуд. Тело Морриса напряглось, словно стальной канат.
– Морри…
Вот сейчас, сейчас… как только… Жар в теле стал невыносимым. Если она…
Стук в дверь прозвучал громом небесным. Моррис резко перевернулся и вскочил, словно его застигли на месте преступления. Массимина пулей слетела с кровати, нечаянно задев Морриса ладонью по лицу.
– Avanti ! Войдите! (итал.)
Господи, кого это принесла нелегкая?! Неужели полиция? Моррис поднес руку к лицу. Кровь… Наверное, кольцо Массимины царапнуло губу…
– Avanti, prego.
На пороге стояли Сандра и ее приятель Джакомо…
* * *
Выбросив «Арену», Моррис вернулся на пляж с тремя порциями мороженого и обнаружил, что события приняли неожиданный оборот. (А он-то считал себя таким прозорливым, таким дальновидным.)
Приятель Сандры… И не просто приятель, а приятель-итальянец!
Моррис полагал, что, говоря «мы», кобыла имела в виду себя и своего англичанина, или подругу-англичанку, или, на худой конец, целую кодлу англичан, – ни один из этих вариантов не представлял никакой опасности. Вряд ли англоязычная публика могла знать, что Массимина Тревизан числится похищенной. Но итальянец – это же совсем другое дело! Тем более, такой – ишь, больше косится на Массимину, чем на свою белобрысую пассию. (Вообще-то Моррис вовсе не считал Массимину такой уж привлекательной, смотреть-то особо не на что, разве что грудь впечатляет, впрочем, как раз по этой части у бедняжки Сандры дела полный швах.)
Джакомо был много старше Сандры и много ниже. При ходьбе он сильно прихрамывал, но причину хромоты определить было трудно, поскольку, несмотря на адскую жару, он носил длинные брюки. Неизменные у итальянцев щегольские усики уже тронула седина. Щелкая пальцами или потирая ладони, Джакомо так и сыпал рискованными остротами да намеками, граничащими с пошлостью.
Как вскоре выяснилось, Джакомо был фотографом, точнее, как он выразился, фотохудожником. Теперь ясно, подумал Моррис, почему долговязая мисс из аристократичного лондонского Хадли связалась с таким коротышкой; впрочем, сейчас его больше занимала мысль, станет ли полиция, обнаружив спортивный костюм, прочесывать все гостиницы и пансионы Виченцы. Ох, если б только дошло письмо… И если б письмо было чуть серьезнее… И почему он не проявил больше решимости, почему не отрезал пути к отступлению, почему оставил лазейку – мол, обычный розыгрыш, и все. Ведь если полиция пренебрежительно отнесется к его письму, то она запросто может принять версию побега, а значит – начнет проверку гостиниц.
– …Из Неаполя, – говорил Джакомо, расправляясь с мороженым, которое Моррис предназначал себе. – Но сейчас, спустя десять лет, возвращаюсь к своим корням. Теперь я живу в Вероне.
В Вероне?! Моррису показалось, что земля уплывает из-под ног, но в следующий миг он ринулся в разговор, точно слон в посудную лавку. Прежде чем Массимина проглотила мороженое и начала выяснять, нет ли у них общих знакомых, он лихорадочно выкрикнул:
– И давно вы путешествуете?
Уловив в интонации Морриса откровенную фальшь, Джакомо на мгновение задумался, не зная, вызван ли вопрос простым неумением вести светскую беседу или откровенной грубостью. Но Сандра, едва говорившая по-итальянски, осталась глуха к наигранному тону Морриса.
– Уже неделю, – ответила она. – Сюда, в Римини, мы приехали из Венеции, где провели четыре дня, а по дороге заглянули в Равенну…
Моррис перевел дух. Слава богу, этот тип уехал из Вероны до того, как заварилась вся эта каша. Половчее отделаться от гнусной парочки, и все снова пойдет как по маслу. Сандра щебетала, что она в полном восторге от мозаик Равенны. Просто потрясающе! – вдруг закончила она на английском, обращаясь к Моррису. Взгляды Джакомо становились все более нескромными, он буквально пожирал глазами грудь Массимины и сдвинутые девичьи бедра, стыдливо прятавшие лоно.
Porco ! Свинья (итал.)
На лице фотографа играла типично итальянская похотливая улыбочка, улыбочка маленького, задавленного инстинктом и условностями человечишки, вынужденного жить, не давая воли своим желаниям и мечтам. Полная моя противоположность, подумал Моррис. Он сам, в конце концов, может спокойно обходиться без женщин. Никогда он не был рабом животных инстинктов.
– Прошу прощения, – пробормотал Моррис, поднося руку ко лбу, – но боюсь, мне нехорошо. Должно быть, перегрелся на солнце. – И повернулся к Массимине: – Мими, я понимаю, что это скучно, но мне надо бы полежать в прохладе и темноте. Пойдем?
– Встретимся перед ужином!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28