— И что же, он никогда не… расслаблялся? — с сомнением спросила Кимбра.
Вулф адресовал брату неодобрительный взгляд, а жене — обаятельнейшую из своих улыбок.
— Дракон вечно преувеличивает. А тебе бы не стоило спрашивать, ты и так знаешь ответ.
Кимбра вспыхнула, опустила взгляд и принялась двигать пищу по тарелке, притворяясь, что ест. О да, она знала ответ, еще как знала, поскольку на себе испытала все знания и все умения, приобретенные Вулфом в беседах с кузнецами и литейщиками.
— Тебе нужно больше есть, — заметил Вулф. — Тем более что ты столько хлопотала над этим аппетитным ужином.
Кимбра припомнила, как он приказал, вот именно приказал ей присмотреть за тем, чтобы ужин удался на славу, и запротестовала:
— Уверяю, хлопот было не так уж много.
— Не скромничай!
— Вкусную пищу так же легко готовить, как и невкусную, — заметила Кимбра, — нужно только иметь некоторый опыт.
— В самом деле, с чего это ты вдруг заскромничала? — не унимался Вулф. — Чтобы устроить такой пир, нужно вылезти из кожи вон, никак не меньше.
— Вовсе нет! Мне не пришлось.
— Вот уж не поверю. Ты же не скажешь, что все это дело рук одной лишь прислуги? Наверняка ты стояла у них над душой не один час, следила за каждым движением, лично отмеряла все приправы и, уж конечно, пробовала каждые три минуты.
— Нет, нет и нет! — не выдержала Кимбра.
И тут же опомнилась, заметив, что муж искренне забавляется ее негодованием. Он играл с ней, как рыбак с рыбкой: хорошенько наживил крючок, водил его и подергивал, подстегивая едва подавленный гнев, будоража уязвленную гордость. В конце концов ему удалось подловить ее, да как ловко! Вулф не только развлекался сам, но и развлекал брата, хотя тот и старался не выказывать этого так откровенно.
Кимбра огляделась, и ей показалось, что буквально каждый из присутствующих, включая самого малого ребенка, вдруг сунул нос в тарелку или спешно обратился зачем-то к соседу по столу. Выходит, всем было дело до того, что происходит между ярлом и его супругой. Напряжение момента давило на нее, как невидимый пресс. Отчаянно хотелось вернуть мир и согласие, что царили между ней и Вулфом так недолго, и было страшно, что на их место придут раздоры.
— Вулф… — начала Кимбра.
— Разве я уже не «муж твой»?
Он произнес эти два слова именно так, как до этого она: пренебрежительно и с вызовом, — и Кимбру передернуло. Но потом он улыбнулся и тем окончательно сбил ее с выбранного курса.
— Муж мой… — прошептала она мягко.
— Это уже лучше.
Он наклонился, придвинулся ближе, так что заслонил собой весь огромный зал, весь остальной мир.
— Но все же… все же я предпочитаю, когда с твоих губ слетает мое имя, — произнес он, овевая ее жарким дыханием, совсем тихо, так, что лишь она могла это слышать. — Особенно мне по душе, когда оно слетает с них помимо твоей воли.
Кимбра была ошеломлена, сбита с толку, взволнована. От прохладной отстраненности, с которой она поклялась себе отныне держаться, не осталось и следа. Все дрожало, все рушилось в ней, в том числе стены, в кольцо которых она когда-то заключила свои чувства. Она видела их мысленным взором — как они тают, все больше напоминая марево над горизонтом. Это ужасало, потому что стены защищали ее от переполнявшей мир боли, но это и влекло, потому что кольцо их было еще и тюрьмой, где она томилась столько лет.
Выйти в мир… стать свободной… жить!
— Что с тобой?
Вулф смотрел на Кимбру, его потемневшие глаза были полны тревоги. Он протянул руку и легко, едва ощутимо погладил жену по щеке. На сей раз это была неподдельная забота, и он проявил ее именно тогда, когда Кимбра особенно в ней нуждалась. В эти мгновения она чувствовала себя очень беззащитной.
Она хотела заверить, что все в порядке, но горло стеснилось, и на глаза навернулись слезы.
Вулф мысленно проклял все интриги, все придворные игры на свете. Он встал, подхватил Кимбру на руки, и тотчас в трапезной наступила мертвая тишина. Все повернулись.
— Леди Кимбра устала, — заявил он тоном, не терпящим возражений, в том числе и от нее, и зашагал к выходу, держа свою ношу в сгибе руки, как ребенка, так что волосы струились у него по плечу.
— Все подумают, что я неженка!
— Вот еще! — бросил Вулф, не замедляя шага. — А если и подумают, что тебе за дело до этого?
— Но ведь это важно, что они думают!
На этот раз он слегка замедлил шаг, чтобы вглядеться ей в лицо. Луна уже взошла, в ее серебристом свете Кимбра выглядела умопомрачительно белокожей. Помимо обычной вспышки страсти, он ощутил что-то еще — нежное, бережное.
— Почему важно?
— Потому что твой народ стал теперь и моим. Что странного в том, что мне хочется добиться его уважения?
Неужели это правда, подумал Вулф, неужели она приняла свою участь в такой короткий срок и после столь неудачного начала? Можно ли в это поверить? Ему вдруг пришло в голову, что Кимбра куда больше тревожится за брата, чем он до сих пор думал, иначе как объяснить эту ее близость к слезам? Вместе с раскаянием пришла решимость покончить с отсрочками.
Скоро он сделает то, что должен. Скоро, но не теперь. Не в эту ночь, полную лунного сияния и аромата лаванды. Не тогда, когда постель в двух шагах.
Вулф распахнул дверь жилища ударом ноги, прошел, чуть пригнувшись, под скрещенными боевыми топорами — знаком высшей власти, — и оставил весь остальной мир за порогом. Ставни оставались открытыми, помещение было заполнено лунным сиянием. Свежие простыни на кровати пахли летом, потому что хранились вперемешку с травами в холщовых мешочках. Прежде он решил бы, что это излишняя и потому глупая роскошь, но теперь этот маленький штрих напомнил о том, что привнесла в его жизнь прекрасная англичанка.
Его жена, отважная, гордая и милосердная. Женщина, что слушала рассказ о его нелегком детстве с таким глубоким состраданием, что пальцы у нее дрожали. Женщина, глаза у которой наполнились слезами при одном упоминании об их недавней ссоре.
Его Кимбра.
Только в этот момент Вулф понял: за те несколько недель, пока они были знакомы, Кимбра успела занять в его жизни несравненно более важное место, чем то, которое он привык отводить женщине. Не из-за союза с англичанами, ради которого он все затеял. На ее присутствие откликалась та часть его натуры, которая не была заботливым братом, властным ярлом, непобедимым воином, отважным предводителем или даже миротворцем, а исключительно мужчиной.
Вот за что он полюбил Кимбру.
Любовь? Любовь делала человека слабым, уязвимым, она была сродни безумию, потому что делала его также и глухим к доводам рассудка, а потому нередко выставляла в дураках. Вулф привык насмехаться над любовью, оспаривать само ее существование, но вот она явилась и завладела им так, что уже невозможно было вырвать ее, разве что вместе с сердцем. Сознавать это было и мучительно, и сладостно.
Вулф не просто опустил Кимбру на пол, а позволил ей медленно соскользнуть меж его рук, вдоль его тела. Она вскинула голову и заглянула ему в лицо. Тогда он привлек ее к себе жадно, требовательно, почти грубо, желая заново заявить на нее свои права. Сам открываясь полностью и безоглядно, он требовал взамен большего — он желал владеть без тени сомнения, без малейшей уступки.
У Кимбры вырвался приглушенный вздох, но Вулф не чувствовал в ней страха, только великую силу женственности и нарастающее желание. Первоначальный протест ушел, сменился странной эйфорией, словно на перекрестке жизненных дорог встретились и узнали друг друга два человека, знакомые бесконечно давно, еще с предыдущих воплощений.
Они раздели друг друга торопливо, кое-как, не щадя ни изящной отделки на одежде, ни драгоценных украшений, и упали прямо на меховое одеяло, сплетаясь руками и ногами, ища губами губы, шепча горячие, бесстыдные слова, издавая бессвязные звуки.
Как то нередко случалось, их первое слияние было коротким и яростным, и, к великой радости Вулфа, в эти минуты Кимбра выглядела именно так, как и должна выглядеть женщина, когда она вне себя от страсти.
— Ты прекрасна… — шептал он, чувствуя, что становится больше и больше, что заполняет ее до отказа, — несравненно прекрасна!
— И ты прекрасен…
Это было смешно, Вулф хотел засмеяться, но не успел, подхваченный волной наслаждения, и смех перешел в счастливый стон.
— Ву-улф!!!
Это было последнее, что он услышал, прежде чем совершенно отдался сладким содроганиям и утратил всякое представление об окружающем и о себе самом…
Очнувшись, он поклялся, что второй раз будет не в пример более долгим. Просто бесконечным. Он будет медлить, сколько сможет, наслаждаясь каждой секундой. Грех разом выплескивать подобное наслаждение, и тот, кто предпочитает всему момент разрядки, просто болван.
Ему удалось продержаться немного дольше, но не до бесконечности, как хотелось. Возможно, он и был тем болваном, но, во имя Одина, человек не всесилен! Кимбра смеялась, счастливая тем, сколь безудержно его наслаждение, и он знал, чему она смеется, но все же поднял голову и попытался сурово прищуриться.
— Ты что-то слишком весела!..
— Я удовлетворена, муж мой…
— Правда? Совсем? И больше не хочешь?
Он все еще был внутри и уже снова твердел. Ощутив это, Кимбра округлила глаза:
— Но, Вулф…
— Да?
Он сделал движение, показывая, что готов отстраниться и оставить ее в покое. Кимбра положила ладони ему на ягодицы и слегка нажала, предлагая остаться. Вулф охотно подчинился.
— Значит, не вполне удовлетворена. Хочешь еще?
Она подтвердила это со всей безоглядной полнотой. Он вновь очнулся лицом в темной шали ее волос, без мыслей и почти без сознания. На этот раз Кимбра удержалась от смеха, но он знал, что она улыбается. Для этого не нужно было даже поднимать голову.
Вулф проснулся и ощутил на своих бедрах шелковистое бедро Кимбры, а у плеча — округлость ее груди. Этого оказалось достаточно, чтобы его мужская плоть начала твердеть, предвкушая продолжение плотских утех. С мысленным стоном он приподнял голову и оглядел себя. Его плоть снова шевельнулась, словно делая приветственный жест. Чертыхнувшись себе под нос, он искоса глянул на Кимбру. Она крепко спала. Разбудить ее было бы чистой воды эгоизмом. Женщина слабее, подумал Вулф с сожалением, ей нужен отдых, чтобы оправиться от многократных знаков мужского внимания.
Бедро Кимбры двинулось вдоль его бедер, слегка клейкое от их смешанной влаги, — двинулось, искушая его. Она подняла голову, откинула волосы за спину и призывно улыбнулась.
Интересно, подумал Вулф, смерть на поле любовной битвы считается геройской или нет? Будет ли павший допущен в Валгаллу, чтобы пировать с богами? Он вообразил себя перед лицом Одина и присных его, живо представил себе их громоподобный хохот… и благосклонную улыбку Фрейи. Уж она-то замолвит за него словечко и скорее всего посадит рядом с собой…
— Когда-то викинги приносили жертвы Фрейе, — прошептал он позднее на ухо Кимбре. — Не это ли у тебя на уме?
Она тихо засмеялась, но не стала отрицать, просто свернулась рядом, как котенок, мурлыча что-то едва слышное, ласковое. Когда она затихла, словно погрузившись в сон, и Вулф совсем было решил последовать этому примеру, Кимбра вдруг приподнялась на локте, так что волосы щекотно упали ему на плечо. Она как будто хотела что-то сказать, но не решалась, и он подумал, что видит в ее глазах тень страха.
— Я давно хочу спросить… — начала она очень медленно, словно вопрос давался с великим трудом, — потому что ты молчишь…
В тусклом свете раннего утра Вулф увидел, что она отвела взгляд, и понял, о чем речь. О том, что было для нее самым важным, о чем он давно уже должен был заговорить сам, что должен был сделать. Но он не сделал и даже не заговорил, трус.
— Нет, — сказал он, уложил Кимбру головой себе на плечо и держал так, не давая отодвинуться. — Я еще не послал Хоуку вестей о том, где его сестра.
Она помолчала, потом очень тихо спросила:
— Почему?
В самом деле, почему? Вулф никогда не проявлял нерешительности в бою, не колебался нанести удар. И как судья он был так же тверд и стремителен в решении чужой судьбы. Что мог он ответить Кимбре? Что все еще не до конца верит ей и что это важнее всего, потому что она оказалась более ценным даром, чем он когда-либо мечтал получить от жизни? Что он боится потерять ее?
Вулф был не только мужчина и муж, но и ярл, и предводитель. Он не имел права говорить о своих страхах.
— Я подумал, что торопиться не стоит. Дело не в жестокости, просто твой брат охотнее примет наш брак, если как следует поволнуется.
— Он уже наволновался на всю оставшуюся жизнь, — тихо произнесла Кимбра.
— Бедняга!
Вулф сказал это от души и удивился себе. Да он совсем спятил! Какое дело ему до родственных чувств англичанина, который спит и видит, как бы поскорее отправить его к праотцам? Вот, значит, как теряют рассудок!
Кимбра расслабилась, прильнула к плечу, овевая его теплым дыханием. Одного сочувственного слова по отношению к ее брату было достаточно, чтобы она успокоилась. Вулф вознес благодарственную молитву Фрейе, потому что только она могла внушить ему это слово. Так или иначе, Кимбра наконец уснула и дышала ровно, спокойно, словно ненадолго перешла душой в менее жестокий мир.
Вулф задремал и, хотя дремота так и не сменилась сном, открыл глаза навстречу новому дню, чувствуя себя наполненным энергией. Выбравшись из постели и убедившись, что не разбудил жену, он натянул штаны и, потягиваясь, вышел за порог жилища.
Вулф не мог припомнить, чтобы у него на душе было так легко. Что там Дракон болтал о кроткой, бессловесной женщине, готовой мыть ему ноги и пить эту воду? Куда уж лучше такая, чтобы искушала, мучила, приводила то в ярость, то в восторг. Настоящему мужчине нужна подруга под стать ему и в постели, и на жизненном пути.
Утренний воздух казался густым и плотным от тумана, он приятно холодил обнаженную грудь и оседал на колечках волос крохотными каплями.
Что еще говорил Дракон прошлым вечером? Что верность и повиновение — не одно и то же. Получалось, что брак — это союз, сродни тому, что заключают народы, чтобы вместе быть сильнее.
Вулф приостановился, пораженный этой мыслью. Он не так представлял себе даже самый удачный брак. Надо было все как следует обдумать, уяснить, зачем Кимбра вошла в его жизнь, такая сильная и гордая, прирожденная подруга викинга. Но чтобы это понять, нужно было оказаться рядом с ней и, быть может, снова заняться любовью.
Сделав такой вывод, Вулф повернул назад и уже взялся рукой за дверную ручку, как вдруг в тумане за воротами крепости, как приглушенный гром, раздался стук копыт. Послышалась перекличка часовых.
Вулф отдернул руку и расправил плечи, словно принимая на них груз ответственности за все, чем владел. Он так и направился навстречу неизвестному всаднику: полуголый и босой, окутанный невидимой, но ощутимой аурой власти.
Глава 13
Кимбра стояла под низко нависающей стрехой амбара и следила, как с соломы часто капают прозрачные капли. Дождь зарядил не на шутку. Он пошел неделю назад, сразу после отъезда Вулфа, и с той поры не прекращался. Кимбру пробрала дрожь, она пониже натянула капюшон плаща, прикрыла глаза и попыталась вызвать в памяти солнце и тепло. Ненастье было не просто досадной помехой, но и угрозой урожаю. Люди начинали всерьез тревожиться.
Появился Ульрих и, шлепая по лужам, направился к трапезной. Кимбра помахала ему, чтобы привлечь внимание, и вышла под струи воды. Старик приветствовал ее теплой улыбкой.
— Как кашель? — спросила она, глядя под ноги, чтобы не угодить в лужу.
— Лучше, спасибо. Твоя микстура творит чудеса.
Похвала порадовала Кимбру, но неловкость осталась. Дело было не в Ульрихе, а в ней самой: в последние дни она чувствовала себя неловко почти с каждым. Отчасти виной тому был непрестанный страх перед будущим, отчасти новое и непонятное чувство собственной беззащитности.
— Вам не стоит выходить в такую промозглую погоду, Ульрих.
Старик улыбнулся, но промолчал. Впрочем, Кимбра и так знала ответ. Жрец языческих богов, Ульрих каждый день отправлялся в святилище, чтобы принести скромную жертву и пасть на колени с просьбой о ниспослании хорошей погоды. Точно так же брат Джозеф делал все, что мог, чтобы умилостивить небеса, разве что в более уютном окружении — в домике, отданном ему под часовню. Служители двух разных вер, они прилагали сейчас усилия ради общей цели, и хотелось верить, что такое единство принесет свои плоды.
Монах оказался в трапезной, где отогревался у очага. Он тотчас вскочил и засуетился, усаживая Ульриха, помогая ему снять промокший плащ.
— Возьмите одеяло, я его только что согрел!
Старик завернулся в теплое и адресовал брату Джозефу усталую, но благодарную улыбку. От мокрой шерсти сразу поднялся пар и тяжелый, сырой запах. Кимбра сбросила свой плащ, но когда монах протянул одеяло и ей, отметила, что он немногим суше Ульриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37