Узнал я впоследствии и то, что он не пропускает ни одного приезжего из Мос
квы писателя, чтобы получить эту вот своего рода консультацию.
Ну так бы и сказал. И поговорили бы по-мужски, тем более, что как-никак оба р
усские.
Но он все время юлил (привык юлить в изгнанническом унижении), грубую, отвр
атительную лесть мешал с грубым же бахвальством. И все это торопливо, боя
сь, что я прерву и, может быть, выгоню (привык, наверно, к тому, что и выгоняли).

И это все бы ничего. Я завел речь о нем, желая рассказать о его главном козы
ре.
Чтобы расположить меня к себе как можно более, чтобы доказать мне, что он в
сущности мой (то есть советский) единомышленник (а он знал обо мне только
то, что я приехал из Москвы, не более), этот человек вдруг начал ругать все р
усское, все, что так или иначе связано с Россией.
Я не знаю, с кем из москвичей он встречался до меня, на ком он мог выработат
ь и проверить свою тактику. Но во мне вдруг вспыхнуло острое чувство прот
иворечия:
Ц Ну что же Россия… бездарные и продажные генералы. Офицеры Ц без чести
и совести…
Ц Позвольте, неужели так уж все бездарные и продажные? К тому же без чест
и и совести? Не будем брать ну там Суворова, Кутузова, Нахимова, Макарова, К
орнилова. Это Ц хрестоматия. А храбрость Багратиона, а мужество и удаль Д
ениса Давыдова, а Тушин в описании Льва Толстого, да и сам Лев Толстой Ц о
фицер Севастопольской кампании. Вы живете в Болгарии, наверно, вы знаете,
что здесь существует парк Скобелева. Вы знаете, что, когда Скобелев вел во
йска на приступ, у него вражескими пулями перешибло саблю. Притом он всег
да на белом коне… А морские офицеры «Варяга». Говорят, они вели себя мужес
твенно и подавали пример… Напротив, мне казалось, да и из литературы изве
стно, что существовали понятия о чести, может быть, слишком даже жестокие
…
Собеседник глядел на меня, явно ничего не понимая. Видно, слишком уж непри
вычно и неожиданно было ему слышать такой отпор его огульному охаиванию
России. Но он решил не сдаваться:
Ц Ну да, конечно, но общее гниение культуры в конце XIX, в начале XX…
Ц Позвольте, позвольте… Это кого же вы хотите записать в «гниющие»… Впр
очем, давайте по областям. Музыка: Чайковский, Бородин, Мусоргский, Римски
й-Корсаков, Скрябин, Рубинштейн, Рахманинов; живопись: Репин, Суриков, Вас
нецов, Серов, Кустодиев, Поленов, Коровин, Левитан, Врубель, Рерих, Грабарь,
Нестеров; театральная исполнительская деятельность: Собинов, Держинск
ая, Нежданова, Шаляпин, Станиславский, Немирович-Данченко; литература: До
стоевский, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чехов, Горький, Куприн, Бун
ин, Александр Блок. Мне сдается, напротив, что русская культура этого врем
ени вела за собой и оплодотворяла всю мировую культуру: возьмите влияние
Толстого, или Чехова, или Достоевского, Станиславский дал миру современ
ный новый театр.
По мере того как я говорил, глаза моего гостя становились все шире. Потом в
них мелькнул ужас:
Ц Вы меня разыгрываете. Вы меня провоцируете, Ц закричал он.
Ц Почему же? Разве я говорю неправду? Тогда опровергните меня. Вычеркнит
е эти имена из русской мировой культуры. Если расцветают гении, что же тог
да гниет? Они-то ведь и есть сама культура!
Ц Нет-нет, этого не может быть, Ц испуганно твердил собеседник. Ц Я не в
ерю своим ушам.
Ц То есть чтобы человек приехал из Москвы и не ругал русского? По крайней
мере не поддакивал, когда его ругают? А почему я должен быть несправедлив
ым? Вы говорите, что было сплошное мракобесие. А я возражаю, хотя бы в том пу
нкте, что не сплошное. Хотя бы в том, что не сплошное, могу я возражать?! Болг
арию освободили от пятисотлетнего турецкого ига Ц это тоже, по-вашему, м
ракобесие? Купец Третьяков галерею основал… Лучший в мире балет… Да что
я вам говорю, неужели вы всего этого без меня не знали?
Но бедняга совсем был сбит с толку, да и коньяк начал делать свое извечное
дело.
Ц Нет-нет, Ц твердил мой собеседник. Ц Что-то тут не так. Не может быть.
Потом он поднял глаза, в которых появилось осмысленное и чуткое, и вдруг с
казал:
Ц Какая грусть. Встретились два русских человека, разговаривают более
двух часов и не верят ни одному слову друг у друга.
На другой день портье передал мне конверт. Там была фотография моего вче
рашнего посетителя. Он был сфотографирован в рост все в том же берете на б
ерегу моря. На обороте карточки стихи:

И мысль одну я с радостью при
емлю,
Одну лишь мысль, волнующую грудь,
Что на твою потерянную землю
Сумею я ступить когда-нибудь.

Я еще раз вспомнил наш разговор. Конечно, я горячился. И во мне кричало чув
ство противоречия, может быть, слишком раздраженное. Но где он взял, кто да
л ему повод каждого приезжающего из Москвы считать ненавидящим свое же с
обственное, свое же родное наследие? Как тут было не горячиться.

ЭТЮД МУЗЫКАЛЬНЫЙ
(Заключительный)

Тут я должен резко, извинительно оговориться: об этом мне не хотелось бы г
оворить, рассказывая о Болгарии, о Софии, о первой встрече со старинным бо
лгарским другом.
Правда, что мы пришли в ночной бар, и, как говорится, из песни слова не выкин
ешь. Но разве можно сказать, что ночной бар в Софии (он называется «Астория
») так уж характерен для ночных баров вообще, чтобы его описывать как обра
зец? Напротив, сдается мне (и думается, я не обижу этим жителей Софии), что во
все это скромненький барчик по сравнению с подобными учреждениями, нахо
дящимися в Марселе, Париже, Сан-Франциско, иди даже Будапеште и Варшаве.
Что касается Варшавы, то мне вспоминается один вечер (ну, или одна ночь), пр
оведенная отнюдь не в баре, а в каком-то огромном, помещении, где собрался
бал-маскарад артистической молодежи польской столицы. «Артистической
» здесь нужно понимать не в узком смысле слова: дескать, молодые артисты, а
в широком старинном смысле, когда все еще помнили, что «арт» по-французск
и означает искусство вообще.
Пожалуй, на упомянутом бале-маскараде больше всего было художников-жив
описцев, а потом уж музыкантов, актеров, литераторов. Я никогда не видел та
кого большого собрания столь разнообразных, столь оригинальных костюм
ов. Выдумка и вкус подали здесь друг другу руки, а задор молодости скрепил
их союз.
Вот настоящий пират. Рыжие космы из-под красной косынки, рыжая щетина на щ
еках и на подбородке. Татуировка на руках и груди Ц остальное скрыто мор
ской полосатой рубашкой. Настоящий старинный пистолет; настоящий стари
нный кинжал; медная мерочка на цепочке Ц отмерять порох Ц болтается пр
ивязанная к поясу; кошелек со звякающими там монетами Ц наверно, гульде
ны или пиастры. Подробностями достигается достоверность.
А вот здоровенный угрюмый детина, одетый единственно в медвежью шкуру с
доисторической палицей, которую держит на плече. Только сейчас вышел из
своей пещеры.
А вот настоящий Иисус Христос. А вот настоящие три мушкетера. Шпаги при ни
х. Остальные при появлении мушкетеров ведут себя прилично, не задираются
.
Раненый партизан. Наполеон. Рыцарь в железных доспехах. Дама XVIII века, порто
вая проститутка (нигде на ней не написано, но никто не ошибется в определе
нии ее костюма), монахи и монашки, Гомер, гладиаторы, Клеопатра, карманный
воришка, крупный бандит и жулик, ангел с мечом и крыльями в ослепительно б
елых одеждах… Впрочем, всего не перечислишь, потому что собралось челове
к пятьсот или шестьсот. Столько же было и костюмов.
Сначала были игры, представления вроде нашего студенческого капустник
а, присуждение премий за самые остроумные и удачные костюмы. В соседних з
алах стояли столы, где можно было немного выпить, закусить, взять кофе.
Но вот в главном зале раздались столь характерные для середины XX века, скр
ежещущие, взвизгивающие и откровенно визжащие звуки, и начался шабаш.
Да, я и тогда не мог найти и теперь не могу подобрать никакого другого слов
а, чтобы точнее определить начавшееся. Именно шабаш! Подозреваю даже, что
патриархальным, старомодным обитательницам Лысой горы следовало бы в п
лане обмена опытом бывать иногда там, где происходит нечто подобное.
Были внутренние лестницы на антресоли, так что, если подняться повыше, вз
гляд охватывал целый зал, от конца до конца, ну и те шестьсот и пятьсот чел
овек, находившихся в зале.
Вот стройные юноша и девушка. Только что они были людьми, с вертикальной п
остановкой юных своих тел, с осмысленностью во взглядах, с улыбкой на лиц
ах, с человеческими словами на устах.
Но скрежещущие звуки уже ударили их по нервам. Юноша и девушка отступили
друг от друга на шаг, согнулись, опустив руки почти до земли, а колени подв
ернув внутрь одно к другому (походка обезьяны), взгляды их вдруг обессмыс
лились, стали стеклянными, как у ярко выраженных идиотов, с лица ушло все ч
еловеческое, гомеровское, рафаэлевское, шекспировское, бетховенское, ос
тались бездушные жуткие маски, и вот безвольные, в кошмарном гипнотическ
ом состоянии, эти два человека судорожно задергались, задрыгали коленка
ми, затряслись, заерзали, и по мере того как они дергались и тряслись, на ли
ца их все увереннее ложилась жуткая звериная гримаса.
Дергалось, терлось друг о друга то животами, то задницами одновременно п
ятьсот или шестьсот человек. Многие взвизгивали, издавали нечеловеческ
ие вопли и как бы стоны сладострастия, но отдельные визги и стоны заглуша
ло сатанинское хохотание джаза. Картины жутче, ужаснее я не видел давно, д
а, наверно, и не увижу.
Я понимаю, допустим, что это был ритуальный танец какого-нибудь людоедск
ого племени. Но такое сейчас, в XX веке!..
Возникает лишь два вопроса. Во-первых, почему цивилизованное, казалось б
ы, человечество Ц человечество, познавшее тончайшего Шопена и нежного Ш
трауса, могучего Бетховена и железного Вагнера, бурного (от слова «буря»)
Листа и чистого, как чистое небо, Чайковского, почему вдруг все человечес
тво, скучившись в больших городах (и обезумев, что ли, от этого скопления?), в
зяло на вооружение музыку и танцы наиболее отсталых диких племен?
И вот уж нет французских национальных, норвежских национальных (о Григ! о
Сольвейг!), итальянских национальных (о Паганини!), венгерских национальн
ых, польских национальных, германских национальных музыки и танцев, а ес
ть одинаковый для всех, как если бы эсперанто-джаз.
Были времена, когда французское музыкальное искусство или австрийское
национальное искусство становились любимыми другими европейскими нар
одами. На балах гремели мазурки, полонезы, котильоны и вальсы. Но это означ
ало прежде всего, что, допустим, французское музыкальное искусство, равн
о как и французская культура вообще, шло тогда впереди других европейски
х культур и тем, и только тем, на время покоряло вкусы других народов, сове
ршенствуя их.
Но чтобы народы Масснэ и Вагнера, Шуберта и Пуччини, Верди и Берлиоза, отка
завшись от своих цивилизаций, поддались вдруг все первобытным ритмам Ц
это удивительно!
Я с величайшим уважением отношусь ко всякому народному искусству, в чем
бы оно ни выражалось: в деревянных скульптурках, в узорах и горшках, в песн
е или танце.
Но, во-первых, все равно мне было бы странно, если бы люди всей земли, всех с
тран вдруг начали бы танцевать либо исключительно лезгинку, либо исключ
ительно комаринского; а во-вторых, мы все же встречаем у отдельных племен
обряды и обычаи, которые, может быть, не следовало бы сразу из хижины где-н
ибудь на Полинезийских островах переносить во все залы, во все дворцы Ст
арого и Нового Света.
И мне захотелось встряхнуться, как бы очнуться от кошмарного наваждения
и вспомнить, что были же, были же у людей и медленный вальс, и Рахманинов с Ш
опеном. Что если уж очень хочется чего-нибудь чрезвычайно темпераментно
го, есть замечательный венгерский чардаш, есть испанские танцы, где прис
утствует страсть, может быть, даже буйство страсти, но где это не ушло от ч
еловека, от человеческой красоты, где все же танец, кроме тоги, и искусство
, духовная категория, а не только физическое упражнение.
Ведь тут именно нужно отряхнуться от наваждения и взглянуть на все перво
зданными просветленными глазами.
Мы сидели за столиком: я, мой друг болгарский поэт Георгий и его друзья. По
немножку отхлебывая, можно сказать, пригубливая золотисто-пахучую раки
ю, подбирая с розеточек фисташки с острыми крупицами соли на каждом ядры
шке, мы и слушали истерическую, сошедшую о ума музыку и смотрели на истери
чески, как бы в припадке сумасшествия, танцующих молодых людей.
Постепенно я начал разлагать нашу компанию.
Ц Эх, вы, Ц говорил я болгарам. Ц У вас такая яркая, такая самобытная куль
тура. Какие танцы я видел в ваших деревнях, какие хороводы. А какие песни. Э
х, вы! Стоило освобождаться от турецкого ига, проливать за это кровь, чтобы
теперь попасться в плен этой нелепой, как бы негритянской, а на самом деле
выхолощенной, ничейной, космополитической «музыки»? И это где? В Софии! Во
т я был недавно в маленьком болгарском городке Петриче, знаете, там, около
греческой границы… Ц И я рассказал им уж кстати, как я был в Петриче. Мы пр
иехали в городок вечером, нарушив программу нашего путешествия, так что
место в отеле забронировано не было. Не было их на самом деле. Табличка гла
сила: «Лягла няма». Искать городское начальство вечером трудно. Но болга
рские спутники мои не унывали:
Ц Сейчас пойдем на площадь, все и образуется.
Квадратная площадь, вымощенная крупной брусчаткой, была сплошь заполне
на народом. Народ на площади не был неподвижен, как если бы в ожидании мити
нга или какого-нибудь зрелища, но медленно вращался по часовой стрелке. М
не показалось даже, что вращается не толпа, а сама площадь, наподобие меха
нической сцены в современном театре.
Я и раньше наблюдал эти явления, именно как бы явления, обязательные, как и
ное явление природы, что люди города, вечером, в строго определенный час, в
се вдруг выходят на главную улицу и прохаживаются по ней некоторое время
, гуляют, а потом вдруг расходятся по домам, и главная улица пустеет так же
быстро, как перед этим заполнилась.
Ц Все очень просто, Ц говорили мне болгарские спутники. Ц Сейчас мы на
йдем кого только нам нужно. Все здесь на площади: и секретарь горкома, и пр
едседатель исполкома, и все, все, кто бы нам ни понадобился.
Действительно, через четверть часа из медленного кружения толпы был выу
жен секретарь горкома, и вопрос с ночлегом разрешился благоприятным обр
азом.
(По улочке, где мы ночевали, прошел музыкальный оркестр из народных инстр
ументов: волынки, дудочек, скрипки. Оркестр вел небольшую процессию. Оказ
алось Ц свадьба. Утром в шесть часов, когда весь город спал, оркестр вдруг
заиграл с новой силой. Это значит, объяснили мне, невеста оказалась непор
очной, сохранила свою девическую честь до замужества, и вот музыканты с р
адостью оповещают об этом жителей Петрича.)
Итак, ночлег был устроен, оставалось поужинать. Мы зашли в корчму, недалек
о от главной площади. Посетители, главным образом мужчины, занимая все ст
олики (многие столики сдвинуты для компании), смачно ели непременные веч
ером в Болгарии кебабчаты, сдабривая их маринованными стручками жгучег
о красного перца и запивая легким красным вином. Это не мешало разговари
вать всем одновременно. Надо учесть и темперамент болгар вообще, македон
ских в особенности (Петрич населен македонцами, тоже по существу болгара
ми, но с диалектом и с некоторыми этнографическими особенностями).
Оркестранты в малиновых куртках после македонских песен заиграли вдру
г что-то вроде твиста (их попросил об этом один юноша), и вот две пары молоды
х людей, может быть, студентов из Софии, решили показать провинциалам, как
танцуют теперь «передовые», вполне культурные, вполне современные люди.

Из-за нашего столика хорошо было видно, что танцевали они в сущности неум
ело (куда им до варшавского бала-маскарада!), но все же вся корчма, повернув
головы и вытянув шеи, заинтересовалась зрелищем.
Мирное созерцание длилось недолго. Мужчины, сидевшие за одним столом (ше
сть человек), вдруг встали, обхватив друг друга за плечи, образовав таким о
бразом круг, и пошли, разворачиваясь в стремительном четком хороводе.
Из-за других столов повскакали, оторвавшись от кебабчатов, другие мужчи
ны. Они дружно присоединились к хороводу, столы отодвинули к краям, хоров
од раскручивался все центробежней. Бедных любителей твиста, как вихрем,
откинуло к стене. Но все это происходило пока вопреки оркестру. Хороводн
ики пели свою песню, а оркестр играл свою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14