"Кому неизвестны, — пишет митрополит Антоний, —
жестокие расправы этого царствования с наиболее ревностными святителями того
времени Арсением Мацеевичем и Павлом Тобольским. А ограбление церковных имуществ
и закрытие огромного числа монастырей с раздачей в достояние придворным
фаворитам, явилось вторым, после уничтожения Патриаршества, этапом порабощения
Церкви государством, из рук которого с этих пор Церковь должна была ожидать
поддержки всем своим учреждениям просветительным, административным,
миссионерским. Не говорим уже о том, что с закрытием монастырей народ лишался
своих главнейших религиозных светочей, из которых он почерпал и почерпает
главный источник нравственного одушевления и церковного образования. Но ведь
лютеране не только не признают монашества, а фанатически его ненавидят, мужицкие
же слезы о попиравшейся святыне не принимались во внимание Петербургским
правительством. Мне и прежде всегда было досадно читать укоры оппозиционной
печати по адресу Церкви за поддержку ее монархическим правительством; в
настоящее же время, когда не скрывается и обратная сторона медали нашего
прошлого, читать такую неправду прямо возмутительно. Объяснимся. Мы хотим
сказать, что отношение правительства к Церкви с 18-го и 19-го веков было не
столько покровительственное, сколько подозрительное, враждебное.
Покровительствовался только известный минимум религиозности, необходимой для
сохранения воинами и гражданами присяги и нравственного благоприличия в
общественной жизни." (Епископ Никон. Жизнеоп. Блажен. Антония... Т. I, стр. 53)
IV
"Но не только на устах бар, — пишет в статье "Роковая двуликость
Императорской России" архимадрид Константин, — было имя Вольтера. Глубже
проникало его влияние. Культ его нашел яркое воплощение в образе Великой
Екатерины, лично привлекательные черты которой, так убедительно оттененные
Пушкиным, только подчеркивают духовную пустоту ее "внутреннего человека".
Развязное поучение, с которым обратилась Екатерина к Синоду в связи с делом
Арсения Мацеевича, лучше всего показывает, что являла собою Православная Церковь
в глазах Екатерины. То уверенный голос "Просвещения", обращенный с высоты
Престола к отсталым архипастырям и научающий их, как надо осуществлять дело
спасения людей в соответствии с духом века. И то обстоятельство, что не с
Царицей — ненависть которой, вообще незлобивой, к Арсению могла иметь корни
только мистические — был конфликт Ростовского митрополита, а с Синодом, рисует
всю значительность духовной порчи века. Тлетворный был. сам воздух эпохи — более
тлетворным, чем то было во время грубых преследований Церкви при первых
преемниках Петра, Ибо внешним было тогда, по преимуществу, насилие над Церковью,
исходя от людей не только Церкви, но и России чуждых. Ныне отравлен был, русский
воздух, которым дышало высшее общество, пусть и отсутствовал внешний террор. Не
случайно эмигрантом стал обновитель старчества и умно-сердечной молитвы Паисий
Величковский, с которым вели переписку лучшие наши иерархи — но не звали в
Россию". "К этому времени относится внедрение западного искусства в
богослужение. Подчиняется тлетворному воздействию самый вкус, утрачивается
способность ценить духовную красоту былого благочестия. Преемственность гибнет в
области церковного искусства".
А одно время как отмечает митрополит Антоний: "...самое вероисповедание
русского народа, т.е. Православие, было лишено даже права именоваться таковым с
начала 19-го века, а сохранило официальное название греко-российского
вероисповедания, — хотя оно по существу не связано ни с Россией, ни с греками.
Но это еще не все. Лет шесть тому назад мне случайно пришлось познакомиться с
манифестом Императора Александра I-го об учреждении Тройственного Священного
Союза, читавшегося в свое время во всех храмах Империи. В тексте манифеста
приказано русскому православному народу почитать себя, пруссаков и австрийцев
людьми одной веры — христианской и подданными одного Царя — Христа. Отрицались и
национальность русская и вероисповедание православное, взирающие на
последователей тех вер, как на еретиков."
"Вообще оценить прогресс отступления в России, останавливая свое внимание
преимущественно на явлениях свидетельствующих об отпадениях русского общества от
Православия и даже от христианства было бы неправильно, — замечает архимадрид
Константин. — Гораздо более показательны явления, свидетельствующие о
проникновении чуждых элементов, носящих печать "греха ума", в самое православие,
будь то бытовое православие, будь то православная мысль мирская, будь то и
церковная среда, вплоть до высшей иерархии. Под этим углом зрения нет вообще
более страшного времени периода Империи, как эпоха т.н. реакции и мистики
падающей на вторую половину царствования Императора Александра I — время, в
частности, расцвета деятельности Карамзина и Шишкова".
"...Шок исторической катастрофы, нависшей, разразившейся, в конечном
итоге обернувшейся беспримерным национальным торжеством, заставил опамятоваться
многих. Но поскольку возвращение в Церковь оказывалось не покаянно-всецелым, а
условным, с большим или меньшим уклоном в сторону тех или иных явлений
религиозности европейской, не приближался ли тем самым соблазн Отступления
непосредственно к самой Церкви? Перед самой Церковью как бы ставился вопрос ее
собственными чадами: не следует ли ей пересмотреть основы своего бытия в
согласии с веком?"
"Во всей силе присущего ему личного обаяния и во всей искренности его
духовных устремлений — с чем шел Александр I к Церкви? Им овладело
мечтательство, родственное современному экуменизму, которое не только во внешней
политике должно было подменить задачи Третьего Рима, но тщилось определить по
новому и внутреннее положение Православной Церкви. С известным основанием может
говорить современный нам исследователь русского духа в его отношении к
протестантизму Рудольф Мюллер об этой эпохе: "Русская государственная Церковь,
по имени находившаяся у власти, могла, однако, с известным правом, смотреть на
себя, как на гонимую, воинствующую и страждущую". (Архимадрид Константин.
Роковая двуликость Императорской России)
Отрыв от русских духовных истоков привел к измене Православию, породил
вольтерьянство, масонство, масонский мистицизм, атеизм. А те, кто не отступился
от православия, утеряли связь с духовными ценностями православия, начали
удовлетворяться исполнением одних внешних обрядов. В результате этих процессов
культурное творчество оторвалось от религиозных истоков и в большинстве случаев
стало служить делу дальнейшего отрыва высших и низших слоев народа от коренных
русских духовных традиций.
После уничтожения патриаршества совершенно прекратилось некогда весьма
тесное духовное общение с Вселенской Церковью. А между тем, как пишет митрополит
Антоний, — "Церковная жизнь не ограничивается пределами Церкви Поместной, а
должна, согласно символу нашей веры, соприкасаться с жизнью Церкви Вселенской.
Между тем, такое общение было совершенно приостановлено со времен Петра I и его
Регламента и сношение с восточными Патриархами допускалось в. очень редких
случаях и то через обер-прокуроров и министерство иностранных дел. А иностранные
православные иерархи получали разрешение переехать русскую-границу с гораздо
большим трудом, чем иерархи католические, англиканские, армянские и др. Во
времена первых царей Романовых в России по часту и подолгу пребывали восточные
патриархи, а со времен Петра их не пускали на русскую территорию вплоть до 1915
года, когда Русская Церковь и Русский народ удостоились с понятным восторгом
встречать в своих столицах и других городах Святейшего Григория IV Патриарха
Антиохийского." (Епископ Никон. Жизнеописание митр. Антония. Том I, стр. 55).
V
Последствия бюрократизации управления Церковью по своим последствиям,
утверждает Л. Тихомиров "оказались едва ли не более вредны, чем бюрократизм
гражданских управительных властей, потому что лишить церковь живого духа — это
значит подорвать в народе самую основу, на которой держится монархическая
власть" ("Монархическая государственность"). Эволюция управления церковью после
Петра I состояла в том, что последующие монархи еще больше ухудшали содеянное
Петром, ставя во главе ее то масонов, то вольтерьянцев атеистов, то европейского
типа мистиков, то бездушных бюрократов.
Дух бюрократизма развившегося в России благодаря Петру отразился и на
Церкви. Управление Церковью неуклонно развивалось в сторону все большего
развития бюрократизма. Епископы, только временно вызываемые Синодом, никакой
роли в управлении Церковью фактически не имели, вся власть принадлежала
обер-прокурору и чиновникам Синодской канцелярии.
Вместо патриарха православной Церковью стал управлять чиновник. В докладе
митр. Антония "О свободе" на Предсоборном Присутствии, находим следующие
справедливые упреки:
"...Наше правительство, точнее — государство, увлекшись во времена Петра
и после целями чисто внешней культуры и государственной централизации, сузило,
обезличило и даже наполовину затмило религиозное сознание и религиозную жизнь
православного народа. В XVII веке последнему нечего было бояться какой угодно
пропаганды "кроме старообрядческой, конечно "потому, что если не каждая
крестьянская семья, то каждая деревня имела своих начетчиков, живших тою же
мужицкою жизнью, что и все деревенские жители да и церковно-бытовая дисциплина
была так сильна как у евреев хасидов или, возьмем ближе, как у современных
единоверцев, которым то же, благодаря указанным условиям, вовсе не опасна
никакая пропаганда. Но правительство XVIII века оторвало духовенство от народа,
загнало первых в рамки отдельной касты, воспитывало ее не в понятиях и бытовой
дисциплине народного православия, а в традициях латинской школы и теоретической
богословской схоластики; народ отстранялся все далее и далее от церковной книги
и от церковного клироса, и, что еще печальнее, остался одиноким в своем
религиозном быту, в своих постах, богомолениях, паломничестве. Духовенство
делалось все ученее, все культурнее, а народ все невежественнее и менее
освоенным с православной дисциплиной. Так было с народом исконно православным,
великороссийским, а что сказать о забитых порабощенных западных малороссах,
белорусах, или потомках старокрещенных инородцев Заволжья и Сибири". А в статье
"Восстановление Патриаршества" митрополит Антоний писал: "Совершенно справедливо
говаривал покойный архиепископ Савва, что историю Русской Церкви за 16 век
приходится писать по митрополитам, за 17 век — по Патриархам, за 18-й — по
государыням, а за 19-й — по обер-прокурорам"
VI
Исторически сложившийся уклад каждого народа, — по меткому определению
Победоносцева. — драгоценен тем, что он не придуман, а создан самой жизнью и
поэтому замена его чужим или выдуманным укладом жизни, неминуемо приводит к
сильнейшим катастрофам. Ложные идеи и действия правителей и государственных
деятелей на основе ложных идей создают почву для изменения психологии
руководящего слоя. Усвоив чуждые национальному духу или, что еще хуже, ложные
вообще в своей основе, политические и социальные идеи, государственные деятели
сходят с единственно правильной для данного народа исторической дороги, обычно
уже проверенной веками. Измена народным идеалам, нарушая гармонию между народным
духом и конкретными историческими условиями взрастившими этот дух, со временем
обычно всегда приводят к катастрофе.
Так именно случилось и с русским народом. Текла река времен и каждый день
уносил русское государство прочь от свойственных русскому народу идей.
Проследить с начала ход развития русского национального государства, и
показать затем, как оно было разрушено в результате того, что оно со времен
Петра I стало строиться на чуждых русской народной стихии, религиозных,
политических и социальных принципах — такова цель, которую поставило перед нами
нынешняя страница Русской Истории.
Петр I принес величайшее несчастье русскому народу, когда стал
насильственно заменять народные верования и сложившиеся на основе векового опыта
учреждения. Ни верования, ни учреждения не переходят механически от одного
народа к другому.
"...Правительственные ярлыки имеют крайне маловажное значение, —
указывает Лебон. — Никогда не предоставлялось народу выбирать те учреждения,
какие он считал лучшими. если бы по какому-нибудь крайнему случаю ему
предоставилась возможность избрать такие учреждения, то он не сумел бы их
сохранить. Многочисленные революции, последовательные смены конституций, которым
мы поддаемся в течение целого столетия, являются для нас тем опытом, который
давно должен был бы направить внимание государственных деятелей на этот пункт. Я
думаю, впрочем, что разве только в тупом мозгу масс или в узком мировоззрении
некоторых фанатиков может еще сохраниться нелепая идея, что перемены
общественного строя производятся одним почерком указов. Единственная полезная
роль учреждений заключается в том, что они дают законную санкцию тем переменам,
которые допускаются установившимися нравами и взглядами. Они, так сказать,
следуют за этими переменами, но не; предшествуют им. Характер и мысль людей
изменяется не путем учреждений". (Лебон. Психический фактор эволюции народов.)
Точку зрения Лебона разделял под конец жизни и знаменитый английский
социолог Герберт Спенсер. Вначале Герберт Спенсер, как и все люди радикального,
то есть почти всегда утопического мировоззрения, совершенно игнорировал какое
влияние оказывает характер народа на его судьбу.
Но когда, под старость, он, наконец, понял что характер народа играет
основную роль, он перестал верить, что можно произвольно создавать какие угодно
"прогрессивные" учреждения.
Политические и социальные учреждения всякого народа являются выражением
основных свойств его души. Форму учреждений изменить легко, но изменить основу
их, коренящуюся на мировоззрении народа и его характере очень трудно.
Ни Петр I, ни его преемники вплоть до Павла I, не понимали этого. Разгром
масонско-дворянского заговора декабристов и запрещение масонства значительно
оздоровляли политическую атмосферу в России, но и этим были устранены только
важнейшие препятствия, мешавшие нормальному историческому развитию, но не все.
VII
Живший во время "Великой" французской революции знаменитый французский
историк Франсуа Гизо писал, что: "Народы, как они ни хотели, не могут порвать со
своим прошлым, имея за собою долгую и славную жизнь; они под влиянием прошлого и
когда стараются его отменить, сущность их характера и судьбы, созданные
историей, лежат в основании их крупнейших преобразований. Никакая революция,
самая решительная и глубокая, не в силах упразднить национальные традиции. Вот
почему так важно знать и понять эти традиции не только с тем, чтобы
удовлетворить пытливость ума, но и для того, чтобы улучшить международные
отношения".
Возникшее чрезвычайно рано, еще в Киевской Руси сознание национального
единства — единого русского народа и единой русской земли, в Московской Руси
окончательно оформляется и дает ей возможность стать национальным государством
значительно раньше, чем сложились национальные государства в Европе. Как
национальное государство Московская Русь старше современных государств Европы. В
то время, как Московская Русь имела уже отчетливое сознание национального
единства, Германия, Англия, Франция и другие нынешние государства представляли
из себя механическое случайное сцепление большего или меньшего числа феодальных
владений, удерживаемых воедино только военной силой, находившейся в руках самого
крупного феодала.
К моменту, когда Петр I приступил к революционной ломке русских
религиозных, политических и социальных устоев — Московская Русь была уже давно
сложившимся национальным государством. Ломка этих традиций сулила в будущем
неизбежные потрясения и катастрофы.
"Москва не просто двухвековой эпизод русской истории — окончившийся с
Петром, — с горечью констатирует убежденный западник наших дней Г.
1 2 3 4
жестокие расправы этого царствования с наиболее ревностными святителями того
времени Арсением Мацеевичем и Павлом Тобольским. А ограбление церковных имуществ
и закрытие огромного числа монастырей с раздачей в достояние придворным
фаворитам, явилось вторым, после уничтожения Патриаршества, этапом порабощения
Церкви государством, из рук которого с этих пор Церковь должна была ожидать
поддержки всем своим учреждениям просветительным, административным,
миссионерским. Не говорим уже о том, что с закрытием монастырей народ лишался
своих главнейших религиозных светочей, из которых он почерпал и почерпает
главный источник нравственного одушевления и церковного образования. Но ведь
лютеране не только не признают монашества, а фанатически его ненавидят, мужицкие
же слезы о попиравшейся святыне не принимались во внимание Петербургским
правительством. Мне и прежде всегда было досадно читать укоры оппозиционной
печати по адресу Церкви за поддержку ее монархическим правительством; в
настоящее же время, когда не скрывается и обратная сторона медали нашего
прошлого, читать такую неправду прямо возмутительно. Объяснимся. Мы хотим
сказать, что отношение правительства к Церкви с 18-го и 19-го веков было не
столько покровительственное, сколько подозрительное, враждебное.
Покровительствовался только известный минимум религиозности, необходимой для
сохранения воинами и гражданами присяги и нравственного благоприличия в
общественной жизни." (Епископ Никон. Жизнеоп. Блажен. Антония... Т. I, стр. 53)
IV
"Но не только на устах бар, — пишет в статье "Роковая двуликость
Императорской России" архимадрид Константин, — было имя Вольтера. Глубже
проникало его влияние. Культ его нашел яркое воплощение в образе Великой
Екатерины, лично привлекательные черты которой, так убедительно оттененные
Пушкиным, только подчеркивают духовную пустоту ее "внутреннего человека".
Развязное поучение, с которым обратилась Екатерина к Синоду в связи с делом
Арсения Мацеевича, лучше всего показывает, что являла собою Православная Церковь
в глазах Екатерины. То уверенный голос "Просвещения", обращенный с высоты
Престола к отсталым архипастырям и научающий их, как надо осуществлять дело
спасения людей в соответствии с духом века. И то обстоятельство, что не с
Царицей — ненависть которой, вообще незлобивой, к Арсению могла иметь корни
только мистические — был конфликт Ростовского митрополита, а с Синодом, рисует
всю значительность духовной порчи века. Тлетворный был. сам воздух эпохи — более
тлетворным, чем то было во время грубых преследований Церкви при первых
преемниках Петра, Ибо внешним было тогда, по преимуществу, насилие над Церковью,
исходя от людей не только Церкви, но и России чуждых. Ныне отравлен был, русский
воздух, которым дышало высшее общество, пусть и отсутствовал внешний террор. Не
случайно эмигрантом стал обновитель старчества и умно-сердечной молитвы Паисий
Величковский, с которым вели переписку лучшие наши иерархи — но не звали в
Россию". "К этому времени относится внедрение западного искусства в
богослужение. Подчиняется тлетворному воздействию самый вкус, утрачивается
способность ценить духовную красоту былого благочестия. Преемственность гибнет в
области церковного искусства".
А одно время как отмечает митрополит Антоний: "...самое вероисповедание
русского народа, т.е. Православие, было лишено даже права именоваться таковым с
начала 19-го века, а сохранило официальное название греко-российского
вероисповедания, — хотя оно по существу не связано ни с Россией, ни с греками.
Но это еще не все. Лет шесть тому назад мне случайно пришлось познакомиться с
манифестом Императора Александра I-го об учреждении Тройственного Священного
Союза, читавшегося в свое время во всех храмах Империи. В тексте манифеста
приказано русскому православному народу почитать себя, пруссаков и австрийцев
людьми одной веры — христианской и подданными одного Царя — Христа. Отрицались и
национальность русская и вероисповедание православное, взирающие на
последователей тех вер, как на еретиков."
"Вообще оценить прогресс отступления в России, останавливая свое внимание
преимущественно на явлениях свидетельствующих об отпадениях русского общества от
Православия и даже от христианства было бы неправильно, — замечает архимадрид
Константин. — Гораздо более показательны явления, свидетельствующие о
проникновении чуждых элементов, носящих печать "греха ума", в самое православие,
будь то бытовое православие, будь то православная мысль мирская, будь то и
церковная среда, вплоть до высшей иерархии. Под этим углом зрения нет вообще
более страшного времени периода Империи, как эпоха т.н. реакции и мистики
падающей на вторую половину царствования Императора Александра I — время, в
частности, расцвета деятельности Карамзина и Шишкова".
"...Шок исторической катастрофы, нависшей, разразившейся, в конечном
итоге обернувшейся беспримерным национальным торжеством, заставил опамятоваться
многих. Но поскольку возвращение в Церковь оказывалось не покаянно-всецелым, а
условным, с большим или меньшим уклоном в сторону тех или иных явлений
религиозности европейской, не приближался ли тем самым соблазн Отступления
непосредственно к самой Церкви? Перед самой Церковью как бы ставился вопрос ее
собственными чадами: не следует ли ей пересмотреть основы своего бытия в
согласии с веком?"
"Во всей силе присущего ему личного обаяния и во всей искренности его
духовных устремлений — с чем шел Александр I к Церкви? Им овладело
мечтательство, родственное современному экуменизму, которое не только во внешней
политике должно было подменить задачи Третьего Рима, но тщилось определить по
новому и внутреннее положение Православной Церкви. С известным основанием может
говорить современный нам исследователь русского духа в его отношении к
протестантизму Рудольф Мюллер об этой эпохе: "Русская государственная Церковь,
по имени находившаяся у власти, могла, однако, с известным правом, смотреть на
себя, как на гонимую, воинствующую и страждущую". (Архимадрид Константин.
Роковая двуликость Императорской России)
Отрыв от русских духовных истоков привел к измене Православию, породил
вольтерьянство, масонство, масонский мистицизм, атеизм. А те, кто не отступился
от православия, утеряли связь с духовными ценностями православия, начали
удовлетворяться исполнением одних внешних обрядов. В результате этих процессов
культурное творчество оторвалось от религиозных истоков и в большинстве случаев
стало служить делу дальнейшего отрыва высших и низших слоев народа от коренных
русских духовных традиций.
После уничтожения патриаршества совершенно прекратилось некогда весьма
тесное духовное общение с Вселенской Церковью. А между тем, как пишет митрополит
Антоний, — "Церковная жизнь не ограничивается пределами Церкви Поместной, а
должна, согласно символу нашей веры, соприкасаться с жизнью Церкви Вселенской.
Между тем, такое общение было совершенно приостановлено со времен Петра I и его
Регламента и сношение с восточными Патриархами допускалось в. очень редких
случаях и то через обер-прокуроров и министерство иностранных дел. А иностранные
православные иерархи получали разрешение переехать русскую-границу с гораздо
большим трудом, чем иерархи католические, англиканские, армянские и др. Во
времена первых царей Романовых в России по часту и подолгу пребывали восточные
патриархи, а со времен Петра их не пускали на русскую территорию вплоть до 1915
года, когда Русская Церковь и Русский народ удостоились с понятным восторгом
встречать в своих столицах и других городах Святейшего Григория IV Патриарха
Антиохийского." (Епископ Никон. Жизнеописание митр. Антония. Том I, стр. 55).
V
Последствия бюрократизации управления Церковью по своим последствиям,
утверждает Л. Тихомиров "оказались едва ли не более вредны, чем бюрократизм
гражданских управительных властей, потому что лишить церковь живого духа — это
значит подорвать в народе самую основу, на которой держится монархическая
власть" ("Монархическая государственность"). Эволюция управления церковью после
Петра I состояла в том, что последующие монархи еще больше ухудшали содеянное
Петром, ставя во главе ее то масонов, то вольтерьянцев атеистов, то европейского
типа мистиков, то бездушных бюрократов.
Дух бюрократизма развившегося в России благодаря Петру отразился и на
Церкви. Управление Церковью неуклонно развивалось в сторону все большего
развития бюрократизма. Епископы, только временно вызываемые Синодом, никакой
роли в управлении Церковью фактически не имели, вся власть принадлежала
обер-прокурору и чиновникам Синодской канцелярии.
Вместо патриарха православной Церковью стал управлять чиновник. В докладе
митр. Антония "О свободе" на Предсоборном Присутствии, находим следующие
справедливые упреки:
"...Наше правительство, точнее — государство, увлекшись во времена Петра
и после целями чисто внешней культуры и государственной централизации, сузило,
обезличило и даже наполовину затмило религиозное сознание и религиозную жизнь
православного народа. В XVII веке последнему нечего было бояться какой угодно
пропаганды "кроме старообрядческой, конечно "потому, что если не каждая
крестьянская семья, то каждая деревня имела своих начетчиков, живших тою же
мужицкою жизнью, что и все деревенские жители да и церковно-бытовая дисциплина
была так сильна как у евреев хасидов или, возьмем ближе, как у современных
единоверцев, которым то же, благодаря указанным условиям, вовсе не опасна
никакая пропаганда. Но правительство XVIII века оторвало духовенство от народа,
загнало первых в рамки отдельной касты, воспитывало ее не в понятиях и бытовой
дисциплине народного православия, а в традициях латинской школы и теоретической
богословской схоластики; народ отстранялся все далее и далее от церковной книги
и от церковного клироса, и, что еще печальнее, остался одиноким в своем
религиозном быту, в своих постах, богомолениях, паломничестве. Духовенство
делалось все ученее, все культурнее, а народ все невежественнее и менее
освоенным с православной дисциплиной. Так было с народом исконно православным,
великороссийским, а что сказать о забитых порабощенных западных малороссах,
белорусах, или потомках старокрещенных инородцев Заволжья и Сибири". А в статье
"Восстановление Патриаршества" митрополит Антоний писал: "Совершенно справедливо
говаривал покойный архиепископ Савва, что историю Русской Церкви за 16 век
приходится писать по митрополитам, за 17 век — по Патриархам, за 18-й — по
государыням, а за 19-й — по обер-прокурорам"
VI
Исторически сложившийся уклад каждого народа, — по меткому определению
Победоносцева. — драгоценен тем, что он не придуман, а создан самой жизнью и
поэтому замена его чужим или выдуманным укладом жизни, неминуемо приводит к
сильнейшим катастрофам. Ложные идеи и действия правителей и государственных
деятелей на основе ложных идей создают почву для изменения психологии
руководящего слоя. Усвоив чуждые национальному духу или, что еще хуже, ложные
вообще в своей основе, политические и социальные идеи, государственные деятели
сходят с единственно правильной для данного народа исторической дороги, обычно
уже проверенной веками. Измена народным идеалам, нарушая гармонию между народным
духом и конкретными историческими условиями взрастившими этот дух, со временем
обычно всегда приводят к катастрофе.
Так именно случилось и с русским народом. Текла река времен и каждый день
уносил русское государство прочь от свойственных русскому народу идей.
Проследить с начала ход развития русского национального государства, и
показать затем, как оно было разрушено в результате того, что оно со времен
Петра I стало строиться на чуждых русской народной стихии, религиозных,
политических и социальных принципах — такова цель, которую поставило перед нами
нынешняя страница Русской Истории.
Петр I принес величайшее несчастье русскому народу, когда стал
насильственно заменять народные верования и сложившиеся на основе векового опыта
учреждения. Ни верования, ни учреждения не переходят механически от одного
народа к другому.
"...Правительственные ярлыки имеют крайне маловажное значение, —
указывает Лебон. — Никогда не предоставлялось народу выбирать те учреждения,
какие он считал лучшими. если бы по какому-нибудь крайнему случаю ему
предоставилась возможность избрать такие учреждения, то он не сумел бы их
сохранить. Многочисленные революции, последовательные смены конституций, которым
мы поддаемся в течение целого столетия, являются для нас тем опытом, который
давно должен был бы направить внимание государственных деятелей на этот пункт. Я
думаю, впрочем, что разве только в тупом мозгу масс или в узком мировоззрении
некоторых фанатиков может еще сохраниться нелепая идея, что перемены
общественного строя производятся одним почерком указов. Единственная полезная
роль учреждений заключается в том, что они дают законную санкцию тем переменам,
которые допускаются установившимися нравами и взглядами. Они, так сказать,
следуют за этими переменами, но не; предшествуют им. Характер и мысль людей
изменяется не путем учреждений". (Лебон. Психический фактор эволюции народов.)
Точку зрения Лебона разделял под конец жизни и знаменитый английский
социолог Герберт Спенсер. Вначале Герберт Спенсер, как и все люди радикального,
то есть почти всегда утопического мировоззрения, совершенно игнорировал какое
влияние оказывает характер народа на его судьбу.
Но когда, под старость, он, наконец, понял что характер народа играет
основную роль, он перестал верить, что можно произвольно создавать какие угодно
"прогрессивные" учреждения.
Политические и социальные учреждения всякого народа являются выражением
основных свойств его души. Форму учреждений изменить легко, но изменить основу
их, коренящуюся на мировоззрении народа и его характере очень трудно.
Ни Петр I, ни его преемники вплоть до Павла I, не понимали этого. Разгром
масонско-дворянского заговора декабристов и запрещение масонства значительно
оздоровляли политическую атмосферу в России, но и этим были устранены только
важнейшие препятствия, мешавшие нормальному историческому развитию, но не все.
VII
Живший во время "Великой" французской революции знаменитый французский
историк Франсуа Гизо писал, что: "Народы, как они ни хотели, не могут порвать со
своим прошлым, имея за собою долгую и славную жизнь; они под влиянием прошлого и
когда стараются его отменить, сущность их характера и судьбы, созданные
историей, лежат в основании их крупнейших преобразований. Никакая революция,
самая решительная и глубокая, не в силах упразднить национальные традиции. Вот
почему так важно знать и понять эти традиции не только с тем, чтобы
удовлетворить пытливость ума, но и для того, чтобы улучшить международные
отношения".
Возникшее чрезвычайно рано, еще в Киевской Руси сознание национального
единства — единого русского народа и единой русской земли, в Московской Руси
окончательно оформляется и дает ей возможность стать национальным государством
значительно раньше, чем сложились национальные государства в Европе. Как
национальное государство Московская Русь старше современных государств Европы. В
то время, как Московская Русь имела уже отчетливое сознание национального
единства, Германия, Англия, Франция и другие нынешние государства представляли
из себя механическое случайное сцепление большего или меньшего числа феодальных
владений, удерживаемых воедино только военной силой, находившейся в руках самого
крупного феодала.
К моменту, когда Петр I приступил к революционной ломке русских
религиозных, политических и социальных устоев — Московская Русь была уже давно
сложившимся национальным государством. Ломка этих традиций сулила в будущем
неизбежные потрясения и катастрофы.
"Москва не просто двухвековой эпизод русской истории — окончившийся с
Петром, — с горечью констатирует убежденный западник наших дней Г.
1 2 3 4