В одной руке она держала хлыст, в другой поводья и всей грудью впитывала родные ароматы охоты. Запахи конского пота и седельной кожи, свежей листвы и сухих листьев, вздымаемых копытами; звуки охотничьих рогов вдали; живое существо под ней, между ее коленей, такое знакомое и послушное, — все, что она ощущала в это терпкое британское утро, соперничало с воспоминаниями ночи, и в последние часы свободы она вновь чувствовала себя девушкой.
Добыча досталась богатая: два крупных кабана, седых от старости, которые долго увертывались от гончих, а потом, круто повернув, кинулись на охотников и свалились, пронзенные дротиками; бурая лань, которую собаки долго гнали, не раз сбиваясь со следа, и наконец выгнали на вспаханное поле, где она и встретила свою смерть; и наконец, уже к концу дня, благородный олень, редкость в этих местах, — великолепный самец с рогами о четырех отростках, который, описав широкую дугу, прорвался к морю и пал жертвой собак на галечном пляже у самой воды.
Одна только Елена оказалась рядом с охотниками у поверженной добычи: сопровождавшие ее римляне давно остались позади, и о них никто не вспоминал. Маленькая кавалькада пустилась в обратный путь, навстречу заходящему солнцу. Две гончих хромали, но Пилат бодро трусил домой, в свое стойло. Сумерки вокруг понемногу сгущались, и от того возбуждения, которое Елена испытывала утром, не осталось и следа. Стояла уже ночь, когда они въехали в город.
В тот вечер Елена спросила отца:
— Я полагаю, мое обучение теперь закончено?
— Да, — ответил Коль, — закончено.
— А что будет с Марсием?
Король задумался, и его лицо на мгновение подобрело.
— С Марсием? — переспросил он. — Ах да, с Марсием. Он всегда был мне по душе. Большая умница. Жаль, что ему пришлось заниматься обучением девчонки.
— Ты говорил, папа, что отпустишь его на волю, когда мое обучение закончится.
— Разве? Я это действительно говорил? Вряд ли; во всяком случае, не так определенно. И потом — откуда я знал, что твое обучение закончится так скоро? Из Марсия еще много можно выжать.
— По-моему, он хотел бы поехать в Александрию, папа.
— Конечно, хотел бы. И подумай, как плохо бы ему там было. Я все слышал про Александрию — ужасное место, одни софисты и эстеты. Я люблю Марсия. И у нас есть по отношению к нему кое-какие обязательства. Я бы оставил его у себя, но он не совсем по моей части.
— Ты отдашь его мне, папа?
— Дитя мое, ему совсем не место в каком-нибудь гарнизоне. Я смогу немало за него выручить в Галлии, вот увидишь.
3
И НЕДРУГ БУДЕТ МНЕ ПОВОДЫРЕМ
Констанций Хлор плохо переносил морские путешествия; он лежал внизу, в каюте, завернувшись в свой походный плащ. А Елена всю ночь шагала по качающейся палубе, глядя, как мачты с парусами описывают крутую дугу в небе и как звезды то скрываются за ними, то показываются вновь. Наконец небосвод посветлел, над горизонтом появилась огненная полоска, превратившаяся в сияющий полукруг, и вот уже из воды поднялся весь солнечный диск — наступил день. Елена смотрела, как матросы возятся с парусами, болтала с ними, помогала тянуть снасти, а когда моряки уселись на корточках вокруг жаровни на баке, вместе с ними ела жареную рыбу. «Может быть, вот так, — думала она, ополаскивая руки в ведре с морской водой, чтобы смыть с пальцев чешую, а потом вытирая их об юбку, — вез Парис в Илион похищенную им царицу?»
Земля показалась в полдень. Вскоре Елена уже могла различить сверкающую вдали цитадель чужого порта и пелену дыма от очагов, стелющуюся над набережной. Они миновали маяк, и на палубе вдруг наступила тишина, только чуть поскрипывали канаты — корабль скользил по спокойной воде гавани. Чей-то властный голос с мола указал им место для швартовки; матросы спустили паруса, бросили якорь, и к кораблю тут же устремилась шумная стая лодок с провизией. Вокруг под ярким солнцем тихо покачивалось на якорях множество кораблей; целый лес мачт поднимался над ними, и частью этого леса стали теперь мачты и их корабля.
Констанций Хлор вышел на палубу и с видом знатока прищурился на солнце.
— Наконец-то Булонь. Быстро дошли. Эти корабли, должно быть, из флотилии Караузия — они здесь, в проливе, самые быстроходные. Ни одному пирату их не догнать. Надо будет мне сегодня вечером заглянуть к Караузию, если он в городе.
— Мне только что рассказывали про него. Бен говорит, что он мог бы в любое время захватить всю Британию, если бы захотел.
— Скажи на милость, кто же такой этот всезнающий Бен?
— Моряк. Он говорит — кто владеет проливом, тот владеет Британией. У него трое сыновей, и все тоже моряки.
— Елена, я не хочу, чтобы ты заводила случайных знакомых и болтала с ними.
— А почему нет? Я всегда так делаю.
— Ну, прежде всего, я не хочу, чтобы было известно, где я побывал и откуда ты родом.
— Все знают, откуда я родом.
— Нет, Елена, здесь — нет, и еще меньше — по ту сторону Рейна. Я еще раньше хотел тебе это сказать. Как только мы переправимся через Рейн и окажемся в Швабии, не должно быть никаких разговоров ни о Галлии, ни о Британии. Никто не должен знать об этой моей поездке. Понимаешь?
— Но разве мы едем не в Рим?
— Пока нет.
— Но ты же говорил...
— Пока нет. Время еще не пришло. Ты будешь в Риме, но не сейчас.
— А куда же мы тогда едем сейчас?
— Ты едешь в Нисс .
Это слово легло между ними, словно некая преграда — бесформенная, тяжкая, незыблемая.
— В Нисс?
— Ну, ты же, конечно, слышала про Нисс?
— Нет, Констанций, никогда в жизни.
— Это там произошла великая битва дяди Клавдия с готами.
— Да?
— Одна из самых славных его побед — меньше чем пять лет назад.
— Ты сказал, что я еду туда, — а ты не едешь?
— Скоро и я буду там. Но пока что у меня есть дела в других местах. А тебе будет лучше в Ниссе.
— Это далеко отсюда?
— Месяц пути, может быть, недель шесть. Курьеры доезжали туда за две недели. Но это в прежние времена, когда почтовая служба была прекрасно организована, через каждые двадцать миль их ждали лучшие кони Европы, а по дорогам не боялись ездить и ночью. Теперь дела обстоят похуже. Ничего, скоро мы все снова наладим. Но ты будешь ехать туда месяц. Или подожди меня в Ратисбоне , поедешь потом вместе со мной. Через день-два я буду точно знать когда.
— А этот Нисс — он далеко от Рима?
— Он на пути в Рим, — ответил Констанций. — Может быть, правда, этот путь не такой уж прямой. Но прямым путем в Рим не попадают.
— Говорят, что все пути ведут в Рим.
— Да, и мой тоже — через Нисс.
Легионер явился за приказаниями, и Констанций, оставив Елену, отправился с ним. Она подошла к фальшборту и, облокотившись на него, стала разглядывать набережную. Точно такую картину она видела вчера, в последний раз глядя на берег своей родины: таверны и склады у самой воды, тесно сгрудившиеся позади них домишки с дымящими трубами, выше — стены цитадели, сложенные из тесаного камня, и еще выше — храм с колоннадой. И в то же время все здесь было таким чужим! Это были ворота в новую жизнь, начало пути — такого гладкого, такого прямого и такого извилистого, — который вел в Нисс, оттуда в Рим, и кто знает, куда потом?
Они ехали быстро — еще до восхода солнца седлали коней, в обед делали привал прямо у дороги, а когда темнело, устраивались на ночлег на ближайшей почтовой станции. Городов Констанций избегал. К вечеру подъехав к Шалону, они провели ночь в маленьком постоялом дворе перед городскими воротами и въехали в город по подъемному мосту на рассвете, когда горожане еще спали. В пограничной крепости Страсбург у Констанция были приятели из Восьмого легиона; они остановились в доме командира легиона, но Елену рано отправили спать, а Констанций провел всю ночь в каких-то серьезных разговорах. На следующее утро он был еще бледнее, чем обычно; до самой переправы через Рейн он, мрачный и невыспавшийся, почти все время молчал и только на другом берегу вдруг повеселел. Настроение легионеров тоже заметно улучшилось, и они не спеша трусили по залитой солнцем дороге, распевая непристойные песенки. На ночлег остановились в тот день рано, расседлали коней и, стреножив, пустили пастись. Легионеры отдыхали, растянувшись на земле, и дым их костров поднимался прямо вверх, к небу.
— Я доеду с тобой до Ратисбона, — сказал Констанций. — На это у меня есть время. А потом я должен вернуться в Шалон. Меня ждут дела.
— Надолго?
— Думаю, что нет. Почти все уже сделано.
— А что это за дела?
— Просто надо кое-где навести порядок.
Путь в Ратисбон лежал вдоль Швабского вала — земляной насыпи с деревянным палисадом наверху, рвом внизу и бревенчатыми блокгаузами, расположенными на небольшом расстоянии друг от друга.
— У нас, в Британии, такие стены строят из камня.
— Эта тоже когда-нибудь будет каменной. Планы уже есть. Все время что-то мешает — тут набег, там мятеж, то попадается вороватый подрядчик, то человек, ответственный за постройку, оказывается слишком стар и никуда не годен. И всегда подворачивается что-то более срочное — ни людей, ни денег не хватает ни на что, кроме самых неотложных дел. Мне иногда кажется, что империя похожа на ветхое судно: открывается течь в одном месте, ее законопачивают, выкачивают воду и совсем уже собираются отплыть, как течь появляется где-то еще.
Иногда Констанций совсем приходил в уныние — это случалось, когда почтовые лошади на станции оказывались тощими и с нагнетом или гарнизонные солдаты — одетыми в какие-то лохмотья, когда на остановках им доводилось слышать ропот недовольства, разные зловредные слухи и злобные сплетни о начальстве. Однако по мере того, как они все больше углублялись в зону военных действий, настроение Констанция с каждым днем улучшалось. Теперь они ехали короткими переходами, останавливались вскоре после полудня, непременно являлись к местному командованию и подолгу болтали со всеми встречными.
У Елены не вызывало никакого интереса то, что она видела вокруг себя с утра до вечера: гладко укатанная большая дорога, по одну сторону ее — виноградники, пашни и военные городки, по другую — не тронутые плугом поля и пустоши, обезлюдевшие и выжженные до самого горизонта в ходе пограничных стычек, не прекращавшихся на протяжении нескольких поколений, а посередине — ров и вал с палисадом. Зато Констанция живо интересовало все: размещение блокгаузов, проблемы водоснабжения и питания, бытовые удобства и места развлечения легионеров — всякие арены для петушиных боев или устроенные на скорую руку площадки для гимнастических упражнений, игорные дома и таверны, иногда вполне пристойные, иногда — нет; храмы богов — покровителей воинских частей; офицерские пересуды насчет повышений в чине и сокращения сроков службы; новые методы обучения солдат; премудрости хранения старого оружия и хитрые способы добывания со складов нового... Все это волновало и увлекало Констанция, но на Елену только наводило скуку. Даже конюшни, выстроенные по одному образцу и одинаково оборудованные, начали ей приедаться. Она оживлялась лишь иногда — то в пути, когда им встречалась кучка надменных, почти голых германцев, перешедших границу для меновой торговли, то на привалах, когда заходил разговор о здешних волках и медведях. Однажды она спросила:
— Хлор, разве всегда должна быть стена?
— Что ты имеешь в виду?
— Да в общем ничего особенного.
— Я человек не сентиментальный, — сказал Констанций, — но я эту стену люблю. Только подумай — миля за милей, от снегов до пустынь, окружает она весь цивилизованный мир. По одну ее сторону — спокойствие, благопристойность, закон, алтари богов, прилежный труд, процветающие искусства, порядок; по другую — леса и болота, дикие звери и дикие племена, словно стаи волков, с их непонятной тарабарщиной. А посреди, вдоль стены — вся военная мощь империи, которая день и ночь охраняет границу. Понимаешь теперь, что значит Рим?
— Да, наверное, — отвечала Елена.
— Тогда что ты хочешь узнать, задавая свой вопрос о стене?
— Да ничего. Просто мне время от времени приходит в голову — неужели Рим никогда не распространится за эту стену? В эти дикие места? Там, за страной германцев, за страной эфиопов, за страной пиктов, а может быть, и за океаном живут, наверное, другие народы. Возможно даже, что, если проехать через все эти страны, в конце концов снова окажешься в Риме. Мы боимся, что варвары прорвут стену извне, а не случится так, что в один прекрасный день Рим сам вырвется из-за нее наружу?
— Ты начиталась Вергилия. Так думали в дни Божественного Августа. И — ошибались. Раньше мы время от времени продвигались немного дальше на восток и занимали провинцию-другую. Но ничего хорошего из этого не получилось. Больше того, недавно нам пришлось очистить весь левый берег Дуная. Теперь готы счастливы, а нам стало куда меньше хлопот. Похоже, что сейчас стена пролегает как раз там, где проходит естественный раздел между народами: те, кто живет по ту сторону, — неисправимые варвары. И все наши силы уходят на то, чтобы удерживать этот рубеж.
— Я не это хотела сказать. Я подумала — не может ли стена проходить по самому краю Земли, чтобы любой народ, и цивилизованный и варварский, стал частичкой Рима? Я говорю глупости, да?
— Да, дорогая.
— Должно быть, действительно так.
Наконец они достигли Ратисбона — самого большого города из всех, какие Елена до тех пор видела. Они остановились в доме правителя города — самом большом из всех, в каких Елена до тех пор побывала.
— Я должен оставить тебя здесь на неделю или две, — сказал Констанций. — Ты будешь в хороших руках.
Руки, которые он имел в виду, как выяснилось, принадлежали супруге хозяина дома — солидной даме, итальянке из Милана, благородного происхождения и на полголовы выше Елены ростом. Она встретила Елену ласково.
— Констанций — наш большой друг, — сказала она. — Надеюсь, что и ты позволишь нам стать твоими друзьями. Тебе нужно обзавестись приличными платьями. И привести в порядок волосы и ногти. Я вижу, Констанций не имеет ни малейшего представления о том, как нужно содержать новобрачную.
На следующее же утро управляющего послали на базар, он вернулся с полдюжиной торговцев и целым караваном рабов. Вскоре гостиная превратилась в подобие лавки — повсюду были расстелены ткани и разбросаны ленты.
В снаряжении Елены приняли горячее участие все жены старших офицеров. Они сидели в ее комнате, когда над ней трудился парикмахер, и не скупились на похвалы ее роскошным волосам, которые в его руках, расчесанные и подвитые, превращались в непривычную ей высокую прическу.
— Дорогая моя, да ты же грызешь ногти!
— Это только недавно, дома я никогда этого не делала.
Никто не спрашивал напрямик, откуда она родом, а когда они осторожно заводили разговор об этом, Елена, помня наказ Констанция, отмалчивалась.
— Она будет вполне прилично выглядеть, — сказала жена правителя города, когда дамы сидели вместе после обеда, а Елена в стороне играла со щенком и не могла их слышать.
— Да. Как вы думаете, где Констанций ее подцепил?
Дама, задавшая этот вопрос, удачно вышла замуж, но никто не знал, откуда взялась она сама.
— Я стараюсь никогда не интересоваться, откуда родом наши армейские жены, — сказала супруга губернатора. — Мне вполне достаточно, если они в замужестве ведут себя прилично. Служба есть служба, она на многие годы заносит молодых людей в такие захолустные места, где у них нет никаких шансов встретить девушку своего круга. Нельзя винить их, когда они вступают в самые неожиданные браки, — надо закрывать на это глаза и по возможности им помогать.
Оставшись в тот вечер наедине с Констанцией, Елена спросила его:
— Хлор, а почему ты не скажешь им, кто я такая?
— А кто ты такая?
— Дочь короля Коля.
— На них это не произведет впечатления. Ты моя жена, и больше ничего им знать не надо. Что ты сделала со своими волосами?
— Это не я, а парикмахер-грек. Меня заставили его позвать. Тебе не нравится?
— Не очень.
— Мне тоже, Хлор, мне тоже.
Накануне отъезда Констанция несколько чиновников из Мезии, его старых знакомых, обедали в доме правителя города и после обеда отправились к Хлору. Елена пошла спать, но до поздней ночи слышала, как они разговаривают в соседнем кабинете — то по-латыни, то на своем родном языке, сплетничая и вспоминая прежние времена. Она задремала, потом снова проснулась — они все еще говорили, теперь только по-латыни.
— Мы слышали, ты объездил всю Галлию.
— Да нет, не дальше, чем обычно, — только до Швабского вала.
— Ну, во всяком случае, эта девушка, которую ты привез с собой, безусловно из Британии.
— Ничего подобного, — услышала она голос Констанция. — На самом деле, если уж вам так интересно, я подобрал ее прошлой зимой на Востоке, по пути домой из Персии, на постоялом дворе. Тогда я не мог взять ее с собой и поэтому распорядился отправить в Трир. А сейчас вот забрал ее оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Добыча досталась богатая: два крупных кабана, седых от старости, которые долго увертывались от гончих, а потом, круто повернув, кинулись на охотников и свалились, пронзенные дротиками; бурая лань, которую собаки долго гнали, не раз сбиваясь со следа, и наконец выгнали на вспаханное поле, где она и встретила свою смерть; и наконец, уже к концу дня, благородный олень, редкость в этих местах, — великолепный самец с рогами о четырех отростках, который, описав широкую дугу, прорвался к морю и пал жертвой собак на галечном пляже у самой воды.
Одна только Елена оказалась рядом с охотниками у поверженной добычи: сопровождавшие ее римляне давно остались позади, и о них никто не вспоминал. Маленькая кавалькада пустилась в обратный путь, навстречу заходящему солнцу. Две гончих хромали, но Пилат бодро трусил домой, в свое стойло. Сумерки вокруг понемногу сгущались, и от того возбуждения, которое Елена испытывала утром, не осталось и следа. Стояла уже ночь, когда они въехали в город.
В тот вечер Елена спросила отца:
— Я полагаю, мое обучение теперь закончено?
— Да, — ответил Коль, — закончено.
— А что будет с Марсием?
Король задумался, и его лицо на мгновение подобрело.
— С Марсием? — переспросил он. — Ах да, с Марсием. Он всегда был мне по душе. Большая умница. Жаль, что ему пришлось заниматься обучением девчонки.
— Ты говорил, папа, что отпустишь его на волю, когда мое обучение закончится.
— Разве? Я это действительно говорил? Вряд ли; во всяком случае, не так определенно. И потом — откуда я знал, что твое обучение закончится так скоро? Из Марсия еще много можно выжать.
— По-моему, он хотел бы поехать в Александрию, папа.
— Конечно, хотел бы. И подумай, как плохо бы ему там было. Я все слышал про Александрию — ужасное место, одни софисты и эстеты. Я люблю Марсия. И у нас есть по отношению к нему кое-какие обязательства. Я бы оставил его у себя, но он не совсем по моей части.
— Ты отдашь его мне, папа?
— Дитя мое, ему совсем не место в каком-нибудь гарнизоне. Я смогу немало за него выручить в Галлии, вот увидишь.
3
И НЕДРУГ БУДЕТ МНЕ ПОВОДЫРЕМ
Констанций Хлор плохо переносил морские путешествия; он лежал внизу, в каюте, завернувшись в свой походный плащ. А Елена всю ночь шагала по качающейся палубе, глядя, как мачты с парусами описывают крутую дугу в небе и как звезды то скрываются за ними, то показываются вновь. Наконец небосвод посветлел, над горизонтом появилась огненная полоска, превратившаяся в сияющий полукруг, и вот уже из воды поднялся весь солнечный диск — наступил день. Елена смотрела, как матросы возятся с парусами, болтала с ними, помогала тянуть снасти, а когда моряки уселись на корточках вокруг жаровни на баке, вместе с ними ела жареную рыбу. «Может быть, вот так, — думала она, ополаскивая руки в ведре с морской водой, чтобы смыть с пальцев чешую, а потом вытирая их об юбку, — вез Парис в Илион похищенную им царицу?»
Земля показалась в полдень. Вскоре Елена уже могла различить сверкающую вдали цитадель чужого порта и пелену дыма от очагов, стелющуюся над набережной. Они миновали маяк, и на палубе вдруг наступила тишина, только чуть поскрипывали канаты — корабль скользил по спокойной воде гавани. Чей-то властный голос с мола указал им место для швартовки; матросы спустили паруса, бросили якорь, и к кораблю тут же устремилась шумная стая лодок с провизией. Вокруг под ярким солнцем тихо покачивалось на якорях множество кораблей; целый лес мачт поднимался над ними, и частью этого леса стали теперь мачты и их корабля.
Констанций Хлор вышел на палубу и с видом знатока прищурился на солнце.
— Наконец-то Булонь. Быстро дошли. Эти корабли, должно быть, из флотилии Караузия — они здесь, в проливе, самые быстроходные. Ни одному пирату их не догнать. Надо будет мне сегодня вечером заглянуть к Караузию, если он в городе.
— Мне только что рассказывали про него. Бен говорит, что он мог бы в любое время захватить всю Британию, если бы захотел.
— Скажи на милость, кто же такой этот всезнающий Бен?
— Моряк. Он говорит — кто владеет проливом, тот владеет Британией. У него трое сыновей, и все тоже моряки.
— Елена, я не хочу, чтобы ты заводила случайных знакомых и болтала с ними.
— А почему нет? Я всегда так делаю.
— Ну, прежде всего, я не хочу, чтобы было известно, где я побывал и откуда ты родом.
— Все знают, откуда я родом.
— Нет, Елена, здесь — нет, и еще меньше — по ту сторону Рейна. Я еще раньше хотел тебе это сказать. Как только мы переправимся через Рейн и окажемся в Швабии, не должно быть никаких разговоров ни о Галлии, ни о Британии. Никто не должен знать об этой моей поездке. Понимаешь?
— Но разве мы едем не в Рим?
— Пока нет.
— Но ты же говорил...
— Пока нет. Время еще не пришло. Ты будешь в Риме, но не сейчас.
— А куда же мы тогда едем сейчас?
— Ты едешь в Нисс .
Это слово легло между ними, словно некая преграда — бесформенная, тяжкая, незыблемая.
— В Нисс?
— Ну, ты же, конечно, слышала про Нисс?
— Нет, Констанций, никогда в жизни.
— Это там произошла великая битва дяди Клавдия с готами.
— Да?
— Одна из самых славных его побед — меньше чем пять лет назад.
— Ты сказал, что я еду туда, — а ты не едешь?
— Скоро и я буду там. Но пока что у меня есть дела в других местах. А тебе будет лучше в Ниссе.
— Это далеко отсюда?
— Месяц пути, может быть, недель шесть. Курьеры доезжали туда за две недели. Но это в прежние времена, когда почтовая служба была прекрасно организована, через каждые двадцать миль их ждали лучшие кони Европы, а по дорогам не боялись ездить и ночью. Теперь дела обстоят похуже. Ничего, скоро мы все снова наладим. Но ты будешь ехать туда месяц. Или подожди меня в Ратисбоне , поедешь потом вместе со мной. Через день-два я буду точно знать когда.
— А этот Нисс — он далеко от Рима?
— Он на пути в Рим, — ответил Констанций. — Может быть, правда, этот путь не такой уж прямой. Но прямым путем в Рим не попадают.
— Говорят, что все пути ведут в Рим.
— Да, и мой тоже — через Нисс.
Легионер явился за приказаниями, и Констанций, оставив Елену, отправился с ним. Она подошла к фальшборту и, облокотившись на него, стала разглядывать набережную. Точно такую картину она видела вчера, в последний раз глядя на берег своей родины: таверны и склады у самой воды, тесно сгрудившиеся позади них домишки с дымящими трубами, выше — стены цитадели, сложенные из тесаного камня, и еще выше — храм с колоннадой. И в то же время все здесь было таким чужим! Это были ворота в новую жизнь, начало пути — такого гладкого, такого прямого и такого извилистого, — который вел в Нисс, оттуда в Рим, и кто знает, куда потом?
Они ехали быстро — еще до восхода солнца седлали коней, в обед делали привал прямо у дороги, а когда темнело, устраивались на ночлег на ближайшей почтовой станции. Городов Констанций избегал. К вечеру подъехав к Шалону, они провели ночь в маленьком постоялом дворе перед городскими воротами и въехали в город по подъемному мосту на рассвете, когда горожане еще спали. В пограничной крепости Страсбург у Констанция были приятели из Восьмого легиона; они остановились в доме командира легиона, но Елену рано отправили спать, а Констанций провел всю ночь в каких-то серьезных разговорах. На следующее утро он был еще бледнее, чем обычно; до самой переправы через Рейн он, мрачный и невыспавшийся, почти все время молчал и только на другом берегу вдруг повеселел. Настроение легионеров тоже заметно улучшилось, и они не спеша трусили по залитой солнцем дороге, распевая непристойные песенки. На ночлег остановились в тот день рано, расседлали коней и, стреножив, пустили пастись. Легионеры отдыхали, растянувшись на земле, и дым их костров поднимался прямо вверх, к небу.
— Я доеду с тобой до Ратисбона, — сказал Констанций. — На это у меня есть время. А потом я должен вернуться в Шалон. Меня ждут дела.
— Надолго?
— Думаю, что нет. Почти все уже сделано.
— А что это за дела?
— Просто надо кое-где навести порядок.
Путь в Ратисбон лежал вдоль Швабского вала — земляной насыпи с деревянным палисадом наверху, рвом внизу и бревенчатыми блокгаузами, расположенными на небольшом расстоянии друг от друга.
— У нас, в Британии, такие стены строят из камня.
— Эта тоже когда-нибудь будет каменной. Планы уже есть. Все время что-то мешает — тут набег, там мятеж, то попадается вороватый подрядчик, то человек, ответственный за постройку, оказывается слишком стар и никуда не годен. И всегда подворачивается что-то более срочное — ни людей, ни денег не хватает ни на что, кроме самых неотложных дел. Мне иногда кажется, что империя похожа на ветхое судно: открывается течь в одном месте, ее законопачивают, выкачивают воду и совсем уже собираются отплыть, как течь появляется где-то еще.
Иногда Констанций совсем приходил в уныние — это случалось, когда почтовые лошади на станции оказывались тощими и с нагнетом или гарнизонные солдаты — одетыми в какие-то лохмотья, когда на остановках им доводилось слышать ропот недовольства, разные зловредные слухи и злобные сплетни о начальстве. Однако по мере того, как они все больше углублялись в зону военных действий, настроение Констанция с каждым днем улучшалось. Теперь они ехали короткими переходами, останавливались вскоре после полудня, непременно являлись к местному командованию и подолгу болтали со всеми встречными.
У Елены не вызывало никакого интереса то, что она видела вокруг себя с утра до вечера: гладко укатанная большая дорога, по одну сторону ее — виноградники, пашни и военные городки, по другую — не тронутые плугом поля и пустоши, обезлюдевшие и выжженные до самого горизонта в ходе пограничных стычек, не прекращавшихся на протяжении нескольких поколений, а посередине — ров и вал с палисадом. Зато Констанция живо интересовало все: размещение блокгаузов, проблемы водоснабжения и питания, бытовые удобства и места развлечения легионеров — всякие арены для петушиных боев или устроенные на скорую руку площадки для гимнастических упражнений, игорные дома и таверны, иногда вполне пристойные, иногда — нет; храмы богов — покровителей воинских частей; офицерские пересуды насчет повышений в чине и сокращения сроков службы; новые методы обучения солдат; премудрости хранения старого оружия и хитрые способы добывания со складов нового... Все это волновало и увлекало Констанция, но на Елену только наводило скуку. Даже конюшни, выстроенные по одному образцу и одинаково оборудованные, начали ей приедаться. Она оживлялась лишь иногда — то в пути, когда им встречалась кучка надменных, почти голых германцев, перешедших границу для меновой торговли, то на привалах, когда заходил разговор о здешних волках и медведях. Однажды она спросила:
— Хлор, разве всегда должна быть стена?
— Что ты имеешь в виду?
— Да в общем ничего особенного.
— Я человек не сентиментальный, — сказал Констанций, — но я эту стену люблю. Только подумай — миля за милей, от снегов до пустынь, окружает она весь цивилизованный мир. По одну ее сторону — спокойствие, благопристойность, закон, алтари богов, прилежный труд, процветающие искусства, порядок; по другую — леса и болота, дикие звери и дикие племена, словно стаи волков, с их непонятной тарабарщиной. А посреди, вдоль стены — вся военная мощь империи, которая день и ночь охраняет границу. Понимаешь теперь, что значит Рим?
— Да, наверное, — отвечала Елена.
— Тогда что ты хочешь узнать, задавая свой вопрос о стене?
— Да ничего. Просто мне время от времени приходит в голову — неужели Рим никогда не распространится за эту стену? В эти дикие места? Там, за страной германцев, за страной эфиопов, за страной пиктов, а может быть, и за океаном живут, наверное, другие народы. Возможно даже, что, если проехать через все эти страны, в конце концов снова окажешься в Риме. Мы боимся, что варвары прорвут стену извне, а не случится так, что в один прекрасный день Рим сам вырвется из-за нее наружу?
— Ты начиталась Вергилия. Так думали в дни Божественного Августа. И — ошибались. Раньше мы время от времени продвигались немного дальше на восток и занимали провинцию-другую. Но ничего хорошего из этого не получилось. Больше того, недавно нам пришлось очистить весь левый берег Дуная. Теперь готы счастливы, а нам стало куда меньше хлопот. Похоже, что сейчас стена пролегает как раз там, где проходит естественный раздел между народами: те, кто живет по ту сторону, — неисправимые варвары. И все наши силы уходят на то, чтобы удерживать этот рубеж.
— Я не это хотела сказать. Я подумала — не может ли стена проходить по самому краю Земли, чтобы любой народ, и цивилизованный и варварский, стал частичкой Рима? Я говорю глупости, да?
— Да, дорогая.
— Должно быть, действительно так.
Наконец они достигли Ратисбона — самого большого города из всех, какие Елена до тех пор видела. Они остановились в доме правителя города — самом большом из всех, в каких Елена до тех пор побывала.
— Я должен оставить тебя здесь на неделю или две, — сказал Констанций. — Ты будешь в хороших руках.
Руки, которые он имел в виду, как выяснилось, принадлежали супруге хозяина дома — солидной даме, итальянке из Милана, благородного происхождения и на полголовы выше Елены ростом. Она встретила Елену ласково.
— Констанций — наш большой друг, — сказала она. — Надеюсь, что и ты позволишь нам стать твоими друзьями. Тебе нужно обзавестись приличными платьями. И привести в порядок волосы и ногти. Я вижу, Констанций не имеет ни малейшего представления о том, как нужно содержать новобрачную.
На следующее же утро управляющего послали на базар, он вернулся с полдюжиной торговцев и целым караваном рабов. Вскоре гостиная превратилась в подобие лавки — повсюду были расстелены ткани и разбросаны ленты.
В снаряжении Елены приняли горячее участие все жены старших офицеров. Они сидели в ее комнате, когда над ней трудился парикмахер, и не скупились на похвалы ее роскошным волосам, которые в его руках, расчесанные и подвитые, превращались в непривычную ей высокую прическу.
— Дорогая моя, да ты же грызешь ногти!
— Это только недавно, дома я никогда этого не делала.
Никто не спрашивал напрямик, откуда она родом, а когда они осторожно заводили разговор об этом, Елена, помня наказ Констанция, отмалчивалась.
— Она будет вполне прилично выглядеть, — сказала жена правителя города, когда дамы сидели вместе после обеда, а Елена в стороне играла со щенком и не могла их слышать.
— Да. Как вы думаете, где Констанций ее подцепил?
Дама, задавшая этот вопрос, удачно вышла замуж, но никто не знал, откуда взялась она сама.
— Я стараюсь никогда не интересоваться, откуда родом наши армейские жены, — сказала супруга губернатора. — Мне вполне достаточно, если они в замужестве ведут себя прилично. Служба есть служба, она на многие годы заносит молодых людей в такие захолустные места, где у них нет никаких шансов встретить девушку своего круга. Нельзя винить их, когда они вступают в самые неожиданные браки, — надо закрывать на это глаза и по возможности им помогать.
Оставшись в тот вечер наедине с Констанцией, Елена спросила его:
— Хлор, а почему ты не скажешь им, кто я такая?
— А кто ты такая?
— Дочь короля Коля.
— На них это не произведет впечатления. Ты моя жена, и больше ничего им знать не надо. Что ты сделала со своими волосами?
— Это не я, а парикмахер-грек. Меня заставили его позвать. Тебе не нравится?
— Не очень.
— Мне тоже, Хлор, мне тоже.
Накануне отъезда Констанция несколько чиновников из Мезии, его старых знакомых, обедали в доме правителя города и после обеда отправились к Хлору. Елена пошла спать, но до поздней ночи слышала, как они разговаривают в соседнем кабинете — то по-латыни, то на своем родном языке, сплетничая и вспоминая прежние времена. Она задремала, потом снова проснулась — они все еще говорили, теперь только по-латыни.
— Мы слышали, ты объездил всю Галлию.
— Да нет, не дальше, чем обычно, — только до Швабского вала.
— Ну, во всяком случае, эта девушка, которую ты привез с собой, безусловно из Британии.
— Ничего подобного, — услышала она голос Констанция. — На самом деле, если уж вам так интересно, я подобрал ее прошлой зимой на Востоке, по пути домой из Персии, на постоялом дворе. Тогда я не мог взять ее с собой и поэтому распорядился отправить в Трир. А сейчас вот забрал ее оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19