– Да, но что ты думаешь о самой идее? Тебе понравилось?
– Я в восторге, и Аурелио тоже придет в восторг.
– Но это вовсе еще не означает, что я что-то найду. Патрисия, я просто собираюсь попробовать.
– Думаю, может получиться большая книга, о которой мы сегодня говорили. Боги, наверное, довольны тобой, раз предложили такую мысль через семь часов после нашего разговора. Кстати, ты где?
– В Крейнс-Вью! Я только что съел калифорнийский чизбургер у Скрэппи, а теперь еду вдоль реки – посмотреть, что еще вспомню.
– Думаю, получится здорово, Сэм. Мне очень интересно.
– Ты никогда так не говорила!
– А ты никогда ничего такого не писал.
Я уже собирался ответить, но то, что я вдруг увидел, со страшной силой затянуло меня в прошлое.
Пока мы говорили, я наблюдал, как на бензоколонку въезжают и уезжают машины. Мое окно было опущено, и я слышал постоянный рокот моторов и уличный шум.
Ничего особенного, пока кто-то рядом не начал говорить глубоким монотонным голосом, который какая-то часть моего сознания моментально узнала. Он слово в слово повторял рекламный ролик «хонды-аккорд», который я видел по телевизору столько раз, что помимо своей воли выучил наизусть, словно липучий попсовый мотивчик, никак не вылезающий из головы. Этот голос бубнил в точности то же самое, что всегда, когда я был мальчишкой, – повторял слова рекламы. Тридцать лет назад рекламировались какао «Марш» и сигареты «Ньюпорт», стиральный порошок «Тайд» и автомобили «Рамблер». Нынче он рекламировал «Хонду», но это не имело значения – в мое ухо говорил оживший призрак Крейнс-Вью. Потрясенный, я обернулся.
Он был там и все так же расхаживал большими неровными шагами, слишком широко размахивая руками, а туфли на ногах казались большими, как коробки, в которых их продают.
– Черт возьми! Да это же Джонни-газировка!
– Что ты сказал?
– Я позвоню тебе завтра, Патрисия. Мне нужно идти. Только что мимо прошло мое прошлое, рекламируя «хонду».
Я положил телефон и выскочил из машины. Джонни шагал к школе и, как всегда, двигался слишком быстро, так что мне пришлось пуститься трусцой, чтобы догнать его.
Он фунтов на сорок поправился и утратил большую часть волос. Оставшиеся были подстрижены ежиком, отчего лицо казалось еще крупнее и квадратнее.
– Джонни! Эй, Джонни!
Он остановился и обернулся. Увидев меня, уставился без малейшего выражения.
– Помнишь меня? Сэма Байера? Я жил здесь много лет назад.
– Нет.
– Я так и думал. Как поживаешь, Джонни?
– Хорошо.
– Что ты тут сейчас делал?
– Ничего.
Джонни Петанглс жил со своей матерью и бабушкой на Олив-стрит, у железнодорожной станции. Он был слаб на голову, как обычно говорили, и промышлял всякими случайными работами по городу. Что он действительно любил – так это смотреть телевизор. Я бы не сказал, что Джонни компенсировал свою дефективность гениальностью в какой-то узкой области, но один талант у него был: он мог дословно воспроизвести любую когда-либо услышанную телевизионную рекламу. «И все проблемы как рукой снимет; плуг „Рото“!», «Примите „Соминекс“ и спите спокойно», «Пых, пых, пыхтит какао». Евангелием для него служил голубой экран, и при всем своем слабоумии Джонни твердо знал каждую главу и каждый стих. Иногда сидим мы, маясь скукой смертной, а мимо как раз идет Джонни, нарезая свои бесконечные круги по городу.
– Эй, Джонни, изобрази «Кларк-бар»! А «Чанки»? А как там «Бафферин»?..
Для запоминания ему не требовались ни прилипчивая музыка, ни броские слоганы. Даже врачи в белых халатах, демонстрировавшие по статистическим графикам эффективность аспирина «Бафферин» или геморроидального крема «Препарейшн-эйч», попадали в придурковатую голову Джонни и оставались там – навеки. Но из-за его слабоумия все фразы, хотя и повторенные слово в слово, выходили плоскими и абсолютно выхолощенными, звучали, как голос компьютера: «ЧАР-ЛИ ГО-ВО-РИТ ЧТО ОБОЖАЕТ „ГУД-И-ПЛЕНТИ“».
Оказаться теперь рядом с ним было для меня все равно, что поднести к носу букет свежих цветов. Аромат ностальгии валил с ног.
Он посмотрел направо, затем налево, потом театральным жестом засучил рукав и глянул на часы. Я заметил на циферблате изображение Арнольда Шварценеггера из «Терминатора».
– Мне нужно идти. Мне нужно домой смотреть телевизор.
Я протянул руку и коснулся его запястья. Оно было очень теплым.
– Джонни, помнишь Паулину Острову? Помнишь это имя?
Он прищурил глаза, тронул подбородок и, посмотрев на небо, замурлыкал какую-то мелодию. На мгновение я подумал, что он забыл мой вопрос.
– Нет.
– Ладно. Ну, был рад снова повидать тебя, Джонни.
– Мне было очень приятно.
К моему удивлению, он протянул мне свою ладонь-лопату, и мы пожали руки. Выражение его лица не изменилось, когда он повернулся и зашагал прочь.
Глядя, как он удаляется, я вспоминал Джонни-газировку, Фрэнни Маккейба, Сьюзи Николе, Барбару Тилли... и многих-многих других. Мне вспомнились вечера в местном парке и удушливая скучища, и восторг при виде придурковатого Джонни – какое-никакое, а развлечение, минут на пять. В те дни у нас было столько времени! Вот уж что у нас было – так это время. Вечное ожидание того, что что-нибудь произойдёт, неясно что, что-то должно случиться, кто-то должен прийти и спасти наш день, неделю... от бытия всуе.
Джонни остановился, обернулся и без всякого выражения посмотрел на меня:
– Паулина умерла. Ты смеешься надо мной. Ее давно убили.
– Верно, Джонни. Чертовски давно.

Я миновал церковь Святого Сердца, дилерскую контору Стампеля, торговавшую «фордами», канцелярский магазин. Интересно, как некоторые магазины, сколько бы раз ни меняли владельцев, всегда остаются такими же. Большинство заведений проходят эволюционный цикл от пиццерии до, скажем, бутика раз в несколько лет. А канцелярский магазин в Крейнс-Вью сменил владельца, но по-прежнему оставался местом, где можно купить газету, пачку резинок, конфеты. В самом раннем детстве я получал на карманные расходы двадцать пять центов. Ровно на плитку «Пэйдэй» с комиксом про Кола и Конфетку. И каждый раз я не знал, с чего начать – с шоколадки или с комикса. Обычно я делал то и другое сразу – читал и ел, переходил улицу, не глядя по сторонам, и только у самого дома понимал, что и комикс, и шоколадка закончились.
У ближайшего светофора Мейн-стрит разветвлялась. Поедешь прямо – Бродвей выведет тебя в живописные пригороды. Свернешь направо, и главная улица пройдет через самый центр Крейнс-Вью, очаровательный центр, минут шесть езды от края до края. Когда мы с Мишель совершали наше паломничество к моим корням, она сказала: «Но как же вы здесь развлекались? Ведь тут ничего нет!»
И она была почти права. Несмотря на свое бело-англо-саксонско-протестантское название, этот милый городок в часе езды от реки Гудзон, от Манхэттена, был населен средней руки ирландскими и итальянскими семьями. Местным жителям требовалась только хорошая скобяная лавка, рынок, магазин готового платья, где продают хлопчатые брюки, бюстгальтеры, домашнюю одежду и теннисные туфли. Самым дорогим блюдом в меню лучшего из местных ресторанов было «Прибой и дерн». В городе работала неплохая библиотека, но мало кто ею пользовался. Был также кинотеатр «Эмбасси», но туда ходили в основном с девушками, потому что обычно там царили тьма и пустота, как в могиле. Бары назывались «Трилистник» и «У Джино». Мишель была права: этот городок – из тех, где люди днем прилежно трудятся, а вечером идут домой пить пиво и смотреть по телевизору баскетбол.
Несколько жителей не соответствовали данному описанию. Это были в основном белые воротнички, работавшие на Манхэттене, но жить предпочитавшие подальше от мегаполиса, в приличном доме с двориком и зеленью вокруг. Изредка нам попадалась на глаза пара из Пайлот-Хилл, катящая в своем «роллс-ройсе», но у них не было детей, и где бы мы их ни встречали, они напоминали инопланетян.
А на другом конце городка располагался Бикон-Хилл, единственный жилой комплекс. По какой-то неведомой причине там поселилось множество еврейских семей. Помню, в шестом классе я зашел домой к Карен Енох, когда был по уши влюблен в нее. Там на обеденном столе я впервые увидел менору – подсвечник на семь свечей. Я сказал миссис Енох, что этот прекрасный канделябр напоминает мне тот, что стоял на рояле у Либерачи в его телевизионном шоу. Позже в тот же день она попыталась объяснить мне, что такое Ханука, но я лишь понял, что это двенадцатикратное Рождество.
Я рос в маленьком американском городке пятидесятых годов. Отчасти поэтому я всегда и отмалчивался, если речь заходила о моем детстве, – да просто оно было на редкость бедно событиями. Никто не отращивал длинных волос, единственным протестом был отказ от второй порции тушеного мяса, о наркотиках только шептались, и любой парень, чье поведение отклонялось от нормы, считался гомиком. Хорошо ли, плохо ли, но мы увлекались спортом. Большинство моих друзей звали Джо, Энтони, Джон. Большинство девушек, по которым мы вздыхали, были из тех, что достигают расцвета в семнадцать, но потом, слишком рано выйдя замуж, быстро становятся похожими на своих мамаш.
Проезжая через центр, я миновал полицейский участок и испытал искушение зайти и спросить Фрэнни Маккейба, но это могло потерпеть. Если все пойдет так, как я надеялся, я все равно скоро вернусь и много времени проведу в Крейнс-Вью.
В конце небольшого торгового квартала главная улица круто идет под уклон и упирается в речной берег возле железнодорожной станции. Отпустив педаль газа и дав машине катиться под горку, я вспомнил, как много раз ходил на станцию из дому пешком. Наряженный и полный предвкушений, как проведу день в Нью-Йорке, с расписанным поминутно планом действий и сэкономленными за много недель карманными деньгами. Пойду в Колизей на автошоу или на борцовский матч в Мэдисон-Сквер-Гарден, или иногда в Бродвейский дворец спорта спустить все свои деньги на игровых автоматах. Пообедаю хот-догом с кокосовым шампанским или жилистым стейком за два доллара в забегаловке у Теда. Тогда Нью-Йорк совсем не пугал. Двенадцатилетний умник спокойно мог в одиночку разгуливать по Таймс-Сквер – в самом худшем случае, привяжется какой-нибудь нищий, станет клянчить десять центов. Я не боялся там бывать, и сам город казался мне приятелем-пижоном, грызущим зубочистку.
По виадуку я переехал железнодорожные пути и резко свернул направо, к станции. Какая-то предприимчивая душа построила у самой реки дорогую с виду закусочную. В приступе ужаса я осознал, что все эти годы жизнь здесь продолжалась без меня. Кем они себя возомнили, чтобы изменять пейзаж, бывший когда-то моим? Частью своего существа ты думаешь, что территория твоей памяти принадлежит тебе; надо бы закрепить это законодательно – чтобы все сохранялось точно в таком виде, как было раньше.
Я подрулил к станции и вышел из машины. Через мгновение по рельсам промчался экспресс «Чикаго – Нью-Йорк». Я ощутил дуновение вихря, услышал колесный лязг и дробный перестук – и мир в вагонах экспресса снова представился мне романтичным, полным возможностей. Из Крейнс-Вью до Нью-Йорка мы всегда добирались на пригородном поезде. Прежде чем дотащиться до вокзала Гранд-Сентрал, он делал добрую дюжину остановок. В наш поезд садились те, кто работал в Нью-Йорке, старушки, спешившие на дневное представление «Хелло, Долли!», и тринадцатилетние подростки в коротковатых штанах и свитерах с треугольным вырезом и с таким количеством бриолина на волосах, что его хватило бы залить в картер семейного автомобиля.
Вздохнув, я посмотрел в сторону реки и увидел молодую пару; они перебрасывались летающей тарелкой, а между ними металась собака. Ей было очень весело. То и дело они давали ей схватить тарелку, и тогда радость перехлестывала через край: собака нарезала вокруг них бешеные круги, пока тарелку не отбирали обратно, и все начиналось по новой. Интересно, сколько раз в жизни вы испытываете настоящую грусть – только чтобы через миг вспомнить, что жизнь прекрасна? Я наблюдал за этой парой. Они излучали такие волны счастья, что я совершенно явственно ощущал их там, где стоял. Девушка закружилась и бросила тарелку изо всей силы, прямо в мою сторону, и та упала буквально в нескольких шагах от меня. Я двинулся было к ней, но, увидев бросившегося навстречу пса, остановился. Он тоже. Пес стоял в нескольких дюймах от ярко-красного диска, но смотрел на меня, будто спрашивал разрешения.
– Бери, бери. Можно.
Он наклонил голову этим классическим собачьим движением – мол, чего-чего? – которое всегда меня так смешит.
– Все в порядке. Бери.
Пес схватил диск с земли и бросился назад. Я двинулся к воде.
– Простите, не скажете, который час?
Я не знал, сколько простоял там, глядя на реку и предаваясь воспоминаниям. Вечер располагал к грезам. Как бы то ни было, выйдя из оцепенения, я взглянул на девушку, потом на часы.
– Четверть десятого.
– С вами все в порядке?
У нее было милое личико, и вправду обеспокоенное. Посмотрев на нее, я попытался улыбнуться. Я не знал, что ответить.

– Я когда-нибудь тебе рассказывал, как нашел труп девушки?
Та, кого я любил больше всех на свете, смотрела на меня с улыбкой, которую я буду вспоминать на смертном одре. Ее длинные темные волосы ровной волной ниспадали на плечи, прикрытые тонкой ночной рубашкой с птичками.
Она покачала головой.
– Вот потому-то мне и нравится у тебя ночевать. Утром ты всегда рассказываешь историю, которой я еще не слышала.
Ей было шестнадцать, но держалась она, как женщина под тридцать. Протянув руку через столик, я погладил ее по щеке. Она взяла мою руку и поцеловала.
– Не перестаю удивляться, что ты моя дочь.
Кассандра Байер нахмурилась:
– Почему? Что ты хочешь сказать?
– Только то, что сказал. Как нам с твоей матерью удалось вывести такого хорошего ребенка? Твоя мама жила жизнью, которая монахиню вогнала бы в краску. А у меня было больше неврозов, чем у Вуди Аллена. И, тем не менее, вот ты – серьезная, умная, обладающая чувством юмора... Как это получилось?
– Возможно, мои гены передались через поколение.
Она взяла флакончик жуткого черного лака для ногтей и принялась обрабатывать свой палец.
– Можно, после тебя я тоже покрашу ногти черным?
Она закатила глаза и простонала:
– Так что там с найденным трупом?
Я встал и налил себе еще кофе. Не глядя, она протянула мне свою чашку. Я наполнил ее и посмотрел на Кассандрину макушку.
– У меня хорошая идея: почему бы тебе не обрить голову и не вытатуировать там «Папа»? Это будет неплохо смотреться вместе с черными ногтями, и к тому же я буду знать, что ты действительно меня любишь.
– Я знаю девушку, у которой татуировка на этом самом месте.
– Что? И что у нее там вытатуировано?
– Молния.
Я посмотрел в окно, пытаясь это осознать.
– Касс, иногда ты говоришь такие вещи, что я чувствую себя столетним. То есть я довольно продвинут для своего возраста, ты сама говорила. Но если бы я лег в постель с женщиной и увидел там татуировку, я бы вызвал полицию.
– Не думаю, что ты бы захотел лечь в постель с той девушкой, папа. Ее зовут Ложка, и она ест только баранину. Это вроде новой религии, наподобие Долины Мальды.
– И что об этом говорят Ложкины родители?
Кассандра докрасила ноготь и закрутила флакон. Ее движения были чрезвычайно изящны и аккуратны.
– Так ты расскажешь мне о трупе или нет?
– Ладно. Когда мне было пятнадцать, мы всей компанией пошли на речку купаться.
– Вы купались в Гудзоне? Папа, там же сплошные сточные воды!
– Ну, по мне, так лучше купаться в грязной реке, чем татуировать гениталии! Да и тогда дело еще не было так плохо – просто немного попахивало. Но на самом деле мы ходили не купаться. Все бойкие девчонки ходили туда в бикини. Кто-нибудь возьмет пива, все курили «Мальборо», у нас было переносное радио... Местная радиостанция с Братцем Брюси диджеем. Очень мило. Мне всегда это представлялось как «Hard Day's Night». Чуть позже я расскажу, почему. В тот день Джо О'Брайен и я пришли туда первыми.
– Джо О'Брайен – твой лучший друг, которого ты как-то раз нокаутировал в драке?
– Да, тот самый. Тогда нравы царили суровые. Такой уж был городишко. Все были крутые или притворялись крутыми. Пускай вы лучшие друзья, но если он косо на тебя посмотрел – БАМ! Через минуту вы уже тузите друг друга.
Касс покачала головой.
– В хорошеньком же местечке ты вырос!
– А почему бы и нет. Все было совершенно невинно. Мы верили в преданность, а большинство девушек хранили девственность. Мы слушали довольно спокойную музыку, не то что какой-нибудь эйсид-рок. Мы ходили где вздумается, не боясь, что кто-нибудь пристрелит, так просто, проезжая мимо. Девушек не насиловали, и никто не ходил с пистолетом. Ну, почти никто.
– Держу пари, Фрэнни Маккейб ходил. Эта история про Фрэнни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27