Вдруг какая-то точка пролетела на фоне утеса на дальнем конце бухты. Я было подумал, что это обман зрения, пылинка в глазу или одна из тех черных точек, что порой проплывают перед глазами, когда человеку не хватает воздуха. Но за ней последовали еще две, и я увидел всплески там, где они упали в воду. Что-то падало с выступа скалы. Я вгляделся туда и заметил какое-то движение в низких кустах. То была рука, метнувшая что-то. Снаряд пролетел по воздуху, описывая долгую дугу и набирая скорость, пока не угодил на палубу галеи. От прикосновения с палубой он взорвался. Я с изумлением наблюдал за этим. Пролетело еще несколько снарядов. Тот, кто бросал их, уже приноровился. Один-два первых снаряда упали в воду, но остальные четыре или пять угодили на пиратское судно.
Снизу послышались тревожные крики. Те, кто перебрался на доркон, начали карабкаться обратно на свой корабль, а предводитель бросился на корму. Он кричал на своих и подгонял их, размахивая руками. Один из арабов подобрал с палубы снаряд, который не взорвался, и бросил его за борт. Я разглядел, что это глиняный горшок размером с человеческую голову. Сарацины сохраняли порядок, хотя их и застали совершенно врасплох. Те, что плыли к берегу, повернули вспять, к своему кораблю. Другие рубили канаты, которыми привязали галею к захваченному доркону, и принялись отталкиваться от него. Остальные заняли свои места на скамьях и вставили весла в уключины, однако бухта была слишком мала, чтобы галея в ней могла развернуться. Предводитель арабов прокричал что-то, и гребцы ударили веслами. Они табанили, пытаясь выйти из узкого прохода задним ходом.
Тем временем глиняные горшки продолжали сыпаться на них. От нескольких, ударившихся о палубу, вспыхнул огонь. Он пошел по полотняным парусам, аккуратно свернутым на реях. Эти полотнища стали огромными фитилями, и я видел, как языки пламени бегут по реям, потом охватывают просмоленные снасти и взбираются по мачтам. Упало еще несколько огненных горшков. Они разбились, и, разливаясь по палубе, из них потекла темная жидкость. Иногда жидкость сама собой вспыхивала. Иногда она растекалась, пока не соприкасалась с уже разгоревшимся пламенем, а вспыхивала уже потом. За несколько мгновений палуба галеи уже вся была охвачена огнем – лужи огня расширялись, сливались и разгорались еще ярче.
Сарацин охватила паника. Завитки горящей жидкости бежали под скамьи. Один гребец вскочил и в отчаянии сбивал огонь со своей одежды. Его товарищи на скамьях бросили свое занятие и попытались помочь ему погасить пламя. Им это не удалось, и я видел, как гребец бросился за борт, в воду.
И тут я увидел нечто такое, в возможность чего никогда бы не поверил. Горящая жидкость из огненных горшков текла по водоотливам, стекала по обшивке и расплывалась по поверхности воды, продолжая гореть. Она горит даже в воде! И тут до меня дошло, что я своими глазами вижу, как действует то ужасное оружие, каким был погублен флот русов, когда они напали на Царьград два поколения назад. Это и есть греческий огонь.
Когда огонь разгорается, его нельзя остановить или потушить или направить в другое русло. Пылающая жидкость разлилась по палубе галеи, затекла в трюм, побежала по гребным скамьям и окутала судно чадящими языками огня. Расширяющееся пламя лизало бока брошенного доркона, и вскоре наш корабль тоже запылал. Дым от двух горящих кораблей поднимался вверх. Столбы огня крутились и ревели. Огненная лужа расширялась и двигалась, захватывая несчастных арабов. Одни закутывали лица тюрбанами, чтобы защититься, и тщетно пытались сбить пламя. Большая часть прыгала в огненную воду. Я видел, как они пытались поднырнуть под плывущую шкуру огня. Но когда выныривали, чтобы глотнуть воздуха, то втягивали огонь в легкие и снова уходили под воду, чтобы больше никогда не всплыть. Горстке все-таки удалось выбраться на чистую воду, вынырнув за пределами огня, и они пустились в проход между скалами. Но и этот путь к спасению оказался закрыт. Теперь напавшие на них уже не скрывались.
Вдоль скал по камням продвигались вооруженные воины. Крупные, с тяжелыми бородами, в штанах, повязанных снизу крест-накрест, в кожаных безрукавках – я узнал их сразу: это люди Харальда из Норвегии. С длинными копьями в руках они встали там, где их оружие могло достать плывущих. Мне вспомнилось, как рыбаки в северных краях ждут на речном берегу или на галечной отмели или у рыбной запруды, готовясь нанизать на копье идущего на нерест лосося. Только здесь они нанизывали людей. Ни одному из плывущих не удалось уйти через проход.
Пятеро же пиратов сумели добраться до каменистого мыса подо мной и выбраться на сушу. И тут меня оттолкнул в сторону какой-то норвежец, он вел десятерых своих товарищей вниз по козьей тропе к выступу. На этот раз врагов не убили, потому что арабы пали на колени, умоляя о пощаде.
– Эй, Торгильс, лезь-ка сюда, наверх!
То был веселый зычный голос Халльдора. Я увидел его на дальней губе утеса, он махал мне рукой. Я отвернулся от бойни. Зрелище умирающих людей оставило неизгладимый след в моей душе. За несколько недель до того в Константинополе я видел какого-то изувера Белого Христа, на рыночной площади он обращался к толпе со страстной речью. Мне он показался полубезумным, ибо грозил своим слушателям ужасными карами, коль скоро они не раскаются в своих грехах. Они попадут в бездну, кричал он, их ждет страх и ужас, они будут гореть в муках. Эта картина была очень схожа с той, что я видел только что.
– Вы использовали нас как наживку! – упрекнул я Халльдора, поднявшись на вершину утеса и обнаружив человек сорок норвежцев, очень довольных собой. Неподалеку был устроен лагерь, скрытый в складках земли, горстка палаток, где они обосновались в ожидании, когда можно будет защелкнуть капкан.
– Да уж, наживка была что надо, – ответил Халльдор, торжествующе ухмыльнувшись и блеснув белыми зубами сквозь бороду.
– Могли бы по крайней мере предупредить меня, – сказал я, все еще недовольный.
– Так оно было задумано. Харальд решил, что ты поймешь значение рунических знаков на карте и, поняв, будешь столь доволен собой, что не станешь думать ни о чем другом, лишь бы выполнить поручение. А это пойдет только на пользу делу.
От его ответа мне стало еще тошнее. Меня, как и арабских пиратов, одурачили.
– А что, если бы наш корабль пришел сюда раньше, либо арабские пираты появились позже? Ваш прекрасный замысел рухнул бы.
Халльдор ничуть не каялся.
– Опоздал бы араб, тогда бы слитки благополучно дошли бы до места. А появись вы раньше и укройся в этой бухте, он начал бы вас искать. Разумеется, мы бы в этом ему помогли, привлекли бы его внимание дымом от нашего костра или каким-нибудь иным способом.
Я оглядел отряд норвежцев. Их было слишком мало, чтобы напасть и потопить самое мощное сарацинское судно в этих краях.
– Неужели ты не понимаешь, как здорово это придумано? – продолжал Халльдор, будучи не в состоянии скрыть свою радость. – И пираты, и этот начальник-евнух в Константинополе решили, что здесь задуман двойной обман. Начальник думал, что мы приманим пиратов поддельным грузом, а настоящие слитки благополучно дойдут. Пираты возомнили, что разгадали этот замысел и что они без труда захватят вас. Но Харальд играл в тройную игру. Он решил использовать настоящий груз как настоящую приманку, и смотри, как хорошо все вышло.
– А если бы галея догнала нас в море и захватила бы и нас, и золото?
Халльдор пожал плечами, отмахиваясь от моего вопроса.
– На этот риск Харальд готов был пойти. Я же говорил, ему везет в бою.
Я огляделся.
– А где же сам Харальд?
– Он доверил засаду мне, – ответил Халльдор. – Мы наткнулись на эту бухту, когда искали стоянки пиратов на побережье. Харальд тут же понял, что здесь можно устроить отличную засаду. Но он считает, что имперское чиновничество настолько пропитано соглядатаями и предателями, что нужно принять все предосторожности. Он послал лишь половину своих людей сюда, чтобы их отсутствие не было замечено в Диррахии, а сам со своими кораблями остался там. Они придут через день-другой, и Харальд с ними.
Наверное, вид у меня все еще был недовольный, потому что Халльдор добавил:
– Есть еще одна выгода. Хитрость Харальда обнаружила источник, из которого пираты получали сведения. Он должен находиться в ведомстве дромоса. Кто-то, кто ведает исполнением указа о доставке золота, сообщает сарацинам время и место нападения. Харальд подозревал это, так что, посылая карту с рунами, подстроил еще одну западню.
Я вспомнил чиновников дромоса, сопровождавших меня во время моего первого посещения лагеря Харальда в Мамасе. Даже тогда я подумал, не научился ли кто-то из толмачей дромоса норвежскому языку.
– Ты хочешь сказать, что соглядатай должен уметь прочесть рунические знаки, коль скоро он смог понять значение карты, – подытожил я. – А стало быть, нетрудно отыскать того, кто обладает этим знанием. Халльдор кивнул.
– Скажи об этом своему кастрату, когда вернешься в Константинополь.
Сам Харальд прибыл на сторожевой ладье к тому времени, когда Халльдор и его люди начали спасать грузы с двух сгоревших судов. Глубина в бухте была столь невелика, что обнаружить сундуки со слитками с доркона не составило труда. Их содержимое осталось невредимо. Потом ныряльщики Харальда занялись поисками того, что затонуло вместе с галеей. Ко всеобщему восторгу, оказалось, что судно было нагружено добычей, ранее захваченной пиратами. Огонь повредил множество ценных вещей, а морская вода разрушила многое из того, что избежало огня, но все равно там осталось немало такого, что стоило взять. Наиболее ценной оказалась церковная утварь, награбленная по христианским городам, – серебряные блюда и миски, а также алтарные покровы. Ткани превратились в почерневшие тряпки, но жемчужины и полудрагоценные камни шитья уцелели. И были добавлены к растущей груде драгоценностей.
– Одна шестая отойдет государственной казне как доля императора, остальное – нам. Таково правило, – обрадовался Халльдор, когда очередная куча добычи, с которой стекала вода, была поднята на поверхность.
Харальд, как я заметил, очень внимательно следил за всеми находками. Он доверился своим людям, когда те без его пригляда устроили западню, но когда дошло до раздела добычи, постарался, чтобы каждый предмет был в точности учтен. Он стоял у сколоченного наспех стола, на который для рассмотрения выкладывался каждый найденный предмет, и наблюдал за подсчетом его стоимости. Когда принесли кучу серебряных арабских динаров, причем монеты от жара сплавились в ком, он трижды приказывал взвесить их, прежде чем удовлетворился.
Глядя на него, я не мог не размышлять о том, что творится в глубине его души. Я видел, как он лежал, распростершись, на мраморном полу перед басилевсом, считавшим себя представителем Белого Христа на земле, и я опасался, что удачный исход его предприятия окажется шагом на пути, ведущем Харальда к принятию христианской веры. Ему нетрудно будет соблазниться богатством и роскошью. Стоя с этими людьми – Харальдом, Халльдором и несколькими его советниками, – я видел, как ценнейшие из всех вещей с галеи ложились на стол. Христианский крест – без сомнения, украденный из какого-то богатого монастыря или церкви: каждая ветвь креста по меньшей мере в три пяди длиной, толщиной же с мужской палец, покрыта литыми узорами. Еще будучи послушником в ирландском монастыре, я понял: чтобы сотворить такую вещь, необходимо быть человеком, преданным вере. Этот великолепный крест лежал на голом столе, поблескивая тусклым сиянием, присущим только золоту.
Халльдор с восхищением провел пальцами по этому предмету искусства.
– Сколько это стоит? – подумал он вслух.
– Взвесь его – и мы узнаем, – последовал резкий ответ Харальда. – За каждый фунт золота дают семьдесят две номизмы.
Если Харальд по природе своей склонен идти за каким-либо богом, подумал я, то это не Белый Христос, а богиня Гулльвейг. Брошенная в огонь на погибель, Гулльвейг, чье имя означает «сила золота», всегда является в еще большем блеске, чем прежде, она – истинное воплощение трижды переплавленного золота. Но она же – коварная и злобная ведьма-богиня, и внезапно меня кольнуло дурное предчувствие: присущая Харальду жажда золота приведет его к гибели.

Глава 4

– Ваше превосходительство, Харальд обезвредил пиратов и теперь собирается вернуться в Константинополь, – доложил я орфанотропу Иоанну, вернувшись в столицу. – Он доставил золото в Диррахий, там купит греку Феодору вместо потерянного другой корабль, и на том корабле жалованье для армии продолжит путь в Италию. Вполне возможно, в данный момент они его уже получили.
– Этот Аральтес действует, не дожидаясь приказа, – заметил орфанотроп.
– Такова его природа, ваше превосходительство.
Орфанотроп некоторое время молчал.
– Среди чиновников процветает мздоимство, – проговорил он, – и сведения о том, что у пиратов в ведомстве дромоса есть свой человек, весьма полезны, но не слишком неожиданны.
Эти слова прозвучали так, что я задумался, не собирается ли министр использовать этого обнаруженного предателя в своих целях. Иоанн равно мог покарать этого человека или под угрозой кары заставить работать на себя. Я даже испытал некое сочувствие к этой его жертве, чье положение мало чем отличалось от моего собственного.
– Доверяет ли тебе Аральтес? – резко спросил евнух.
– Не знаю, ваше превосходительство. Он не из тех, кто легко дарит доверие.
– В таком случае, я желаю, чтобы ты завоевал это его доверие. Когда он вернется сюда, ты будешь помогать ему всем, чем считаешь нужным, чтобы завоевать его доверие.
Когда я вечером рассказал Пелагее о своем новом назначении, она исполнилась дурных предчувствий.
– Торгильс, похоже, тебе никогда не выпутаться из государственных дел, сколько ни пытайся. Судя по твоим рассказам о Харальде, это человек замечательный, но и опасный тоже. В любом столкновении интересов между ним и орфанотропом ты окажешься посредине. Незавидное положение. На твоем месте я бы попросила помощи у своего бога.
Ее замечание заставило меня спросить у нее, знает ли она что-нибудь о старых богах, которым поклонялись греки до того, как стали последователями Белого Христа.
– Феодор, кормчий-грек, с которым я плавал, – сказал я, – указал мне на разрушенный храм на одном мысе. Он сказал, что старые боги были как семья. Вот я и думаю – может быть, это те же боги, кому мы поклоняемся в северных странах.
Пелагия пожала плечами.
– Я не сумею тебе ответить на этот вопрос. Я не набожна. Да как мне быть набожной, коль мне дали имя в честь раскаявшейся блудницы? – Сообразив, что эти слова требуют пояснения, она продолжала насмешливо: – Святая Пелагея была уличной шлюхой, а потом уверовала и стала монахиней. Она одевалась, как одеваются евнухи, и жила в пещере на Масличной горе в Святой земле. Да она и не единственная блудница, исполнившая свой христианский долг. Мать Константина, основавшая этот город, до того держала постоялый двор, где продавала желающим не одно только дешевое вино и черствый хлеб. Но, заметь, именно она нашла Истинный крест и могилу Христа в Святой Земле.
Убедившись, что мне искренне хочется узнать побольше о старых верованиях, Пелагея смягчилась.
– Есть тут у нас на Мессе здание, называемое Базиликой, рядом с Мильоном. Оно битком набито всякими старыми, никому не нужными статуями. Иные хранятся веками, и, может статься, там ты найдешь каких-нибудь старых идолов. Вот только не уверена, сможет ли кто-нибудь назвать их тебе.
На другой день я без труда отыскал эту Базилику и дал старику-сторожу несколько монет, чтобы он позволил мне поглядеть. Разумеется, меня интересовало, кто были эти старые боги и почему их сменили. Я надеялся узнать что-то такое, что помогло бы спасти моих богов Севера от подобной участи.
В Базилике было темно и мрачно. Череда залов была наполнена запыленными статуями, расставленными без всякого порядка – иные повреждены, иные лежат на полу или небрежно прислонены друг к другу работниками, принесшими их сюда. Солнечный свет попадал только на главный дворик, где хранились самые крупные. Все было свалено так, что протиснуться между ними было трудно. Бюсты бывших императоров, части триумфальных колонн и всевозможные мраморные обломки, головы без тел, лица с отбитыми носами, всадники без лошадей, воины без щитов или со сломанными мечами и копьями. То и дело я наталкивался на мраморные доски с надписями – разных размеров и толщины, они когда-то красовались на пьедесталах, именуя статуи, стоявшие на них. Я читал имена давно умерших императоров, забытых победителей, неведомых побед. Где-то в этой куче скульптур, думал я, лежат изваяния тех, о ком говорят эти надписи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36