- Впрочем, это неважно, - с равнодушным видом добавила она. -
Не имеет значения...
Настало время встревожиться Михаилу. Но он не потерял самооб-
ладания, а стал методично докапываться до истины, как и привык
это делать, решая чисто производственные задачи.
- Как неважно? Как не имеет значения? - пытливо переспросил он.
- Значит, ты знаешь причину, но не говоришь.
- Да не хочу я ничего говорить, отстань от меня, - уже со звонкой
слезой в голосе сказала Люся.
- Кому же говорить, как не мужу? - настаивал Михаил. - Если
не говоришь, значит, не доверяешь. Почему?
- Умному мужу и говорить не надо. Сам догадаться должен. Или
сообразить.
- Предположить, вычислить я могу, конечно, но гадать не могу и
не умею... - Михаил немного задумался. - Тошнит, значит? А ты не
падала, головой не ушибалась?
- Нет, - коротко обронила Люся.
- В таком случае сотрясение мозга отпадает, - продолжил Миха-
ил. Может быть все-таки отравление?
- Да я уже неделю как не ем ничего, - почти зло выпалила Люся.
- Непонятно... - Михаил подумал еще немного. - Беременность
тоже отпадает...
- Почему ты так решил? - тихо спросила Люся.
- Потому что этого не может быть, - уверенно сказал Михаил. -
Здесь у нас с тобой все очень точно рассчитано.
- Точно? Очень? - ехидно спросила Люся.
- Конечно, - также уверенно сказал Михаил. - Если только ты не
изменила мне с кем-нибудь.
Люся опешила. Все, что угодно, но такого она просто не ожида-
ла от Михаила. Как он мог так подумать!? Михаил же, сам того не
замечая, продолжал добивать ее своей неумолимой логикой.
- Что же тут необъяснимого? Я постоянно в командировках...
И тут Люсю прорвало:
- Не человек, а глыба льда какая-то! Все у него рассчитано, все у
него по полочкам. Ты, наверное, и радуешься по графику и цветы мне
носишь не от души, а потому, что так положено. Тебе бы с компью-
тером жить, а не с живым человеком - вот машина тебе бы не измени-
ла. Даже медовый месяц у нас с тобой был всего три недели, не как у
всех, потому что по расчету больше не выходило. Непробиваемый - я
уж и так, и эдак - бесполезно. Перепутаю тебе все нарочно, книги
твои на полках переставлю - нет, он молча поставит все по местам,
будто и не было. И все. Ну, как же так можно?! Как же так можно
беспросветно жить?! Человек в футляре - вот ты кто! И он еще подоз-
ревает меня! Нет, вы подумайте! А может я хочу иметь ребенка? Будет
хоть с кем поговорить...
Михаил слушал все, что говорила Люся как бы со стороны. Для
него было полной неожиданностью и истерика Люси, и многое дру-
гое, о чем она в пылу ему наговорила, потому что по его расчетам тако-
го конфликта с женой не могло быть. С точки зрения Михаила, ос-
нований для такого скандала никаких не было и даже его слова о
мнимой измене Люси были лишь аргументом, доводом в споре, вели-
чиной очень маловероятной, но теоретически возможной и допусти-
мой. Михаил тут же понял, что такого никак не следовало говорить
Люсе и учел это на будущее, он отметил про себя, что зря молча на-
водил порядок на своей книжной полке после устраиваемого ею кавар-
дака, но главное, что уяснил для себя Михаил - это то, что, действи-
тельно, могут рухнуть его так тщательно выстроенные планы.
- Погоди, Людмила, так же нельзя, - Михаил называл Люсю
полным именем только в ответственные моменты или в те редкие
минуты, когда на нее сердился. Сейчас он хотел таким образом вер-
нуть разговор в спокойное русло.
- Я просто напомню тебе, Людмила, о чем мы с тобой договори-
лись. Нельзя же так: раз... и все. Мы же решили с тобой и ты сама
согласилась, что целесообразнее всего рожать тебе после моей защи-
ты. И не в чужом городе, и не в этих условиях. Так тебе же самой легче
будет. И я смогу спокойно собрать все материалы для кандидатской
диссертации. В том же Чимкенте. А защищаться буду в Москве. Не
так ли?
Люся упрямо молчала. Головой она понимала, что Михаил
прав, что здравый смысл на его стороне, а сердцем - нет.
- Я надеюсь, что ты успокоишься, подумаешь и не откажешься от
своих же обещаний, - по-своему истолковал ее молчание Михаил. Сам
являясь человеком долга, он верил и считал, что не могут быть иначе,
что и Люся должна быть такой же.
- А сейчас, даже если и случилось так, что ты ждешь ребенка, то
надо что-то с этим делать, пока не поздно. Надо, понимаешь?
Слова были сказаны.
Если бы сначала Михаил бурно обрадовался тому, что у них бу-
дет ребенок, если бы он долго обсуждал с Люсей их счастливую
жизнь втроем с сыном - Люся хотела только сына, если бы он, заботясь
о ней, стал бы обсуждать массу бытовых проблем, которые обяза-
тельно возникнут с рождением первенца, если бы он решительно
стал искать пути, как обеспечить комфорт и сохранить здоровье
Люси и своего сына, сам ни на секунду не желая расставаться с ними,
если бы он был готов пожертвовать ради всего этого и поездкой в
Чимкент, и диссертацией, и, в крайнем случае, работой - Люся поняла
бы Михаила и сама скорее всего предложила бы прервать беремен-
ность до лучших времен. Но...
Когда мужчина наносит женщине именно эту обиду, которую
она потом не в силах забыть, забыть и простить? Скорее всего не в тот
момент, когда идет девятый вал разбушевавшейся ссоры, и мужчина,
сам в конец разобиженный, произносит безумные слова.
Нет, это женщина поймет, потому что он к ней неравнодушен
кричит, волнуется, значит любит. А вот когда ей прямо, без обиняков,
говорят пусть разумное решение, но основанное только на голой ло-
гике, в женщине непроизвольно и неудержимо возникает протест.
Яростный и слепой.
- Что ты имеешь в виду? - у Люси расширились глаза и задрожали
губы. - Что? Повтори...
- Какой смысл сейчас заводить ребенка? - Михаил был готов
привести опять свои несокрушимые доводы.
- Сын - это тебе не щенок, не собачка, чтобы его заводить, - зло
сказала Люся. - Планы, расчеты, договоры... Какая чушь! Я сама ре-
шаю, что делать. Понятно?!
- Но нас же двое...
- Трое. А может быть, и четверо. И меня с детьми гораздо боль-
ше, чем тебя одного.
Собственно говоря, это был первый большой самостоятельный
шаг Люси в ее жизни. Если до этого все ответственные решения за нее
принимали сначала родители, потом муж, то тут она впервые ощути-
ла гордость за сделанный ею выбор. Личность ее, до того скрытая и
как бы дремавшая, отныне проявилась и уже существовала в новом,
активном качестве, и с этим теперь нельзя было не считаться ни дру-
гим, ни ей самой.
Люся знала, что она хотела, и знала, что добьется этого.
Михаил почувствовал силу ее убежденности и непоколебимость
ее решения. Он действовал в изменившихся обстоятельствах так,
словно не существовало всего того, что им предшествовало.
Он уже решительно искал пути, как обеспечить безопасность,
комфорт и сохранность здоровья и Люси, и их будущего наследника.
Михаил предложил Люсе на время пожертвовать и своей работой,
аспирантурой. Он отказался от поездки в Чимкент.
Но все это позже...
И Люся восприняла как должное его запоздавшие заботы и са-
ма предложила Михаилу следующий вариант: начиная с декретного
отпуска, она уезжает в Москву, а Михаил продолжает свою работу.
Так оно и получилось. И хотя сама Люся не настаивала на том,
чтобы Михаил был в Москве во время родов, и хотя после появления
на свет сына Михаил все-таки приехал в Москву и преподнес Люсе
старинное кольцо, передаваемое в его семье по наследству, Люся где-
то совсем в глубине души не ощущала Михаила как действительно
близкого ей человека, тем более, что все ее помыслы и чувства занял
Денис.
Сын для Люси стал не только предметом естественных материн-
ских забот и нежности, Люся безрассудно, суеверно, по-животному
боялась за его здоровье.
Михаил вернулся в Москву, поступил в аспирантуру, окончил ее,
защитил кандидатскую диссертацию - все это оставляло Люсю внут-
ренне равнодушной. Сын, прежде всего, сын, главное - это сын. И в
этом Люся находила полную поддержку со стороны своих родителей.
А уж они души не чаяли во внуке и приняли на себя все заботы по
его воспитанию.
Денис рос, не зная отказа ни в чем, и в своем пятилетнем возрас-
те уже твердо усвоил, что в семье главная - это его мама, потом деда,
деда иногда даже главней, а бабушка и папа - хорошие, но не главные.
Эти годы пролетели для Люси как вереница дней, то радостных,
когда у Дениса было все в порядке, то тревожных, когда Денис болел
корью или другими детскими болезнями. Течение Люсиного вре-
мени было плавным и размеренным, без бурных водоворотов и мелких
перекатов, но постепенно Люся поняла, что жизнь ее проходит, а че-
го-то главного, значительного, кроме, конечно, рождения сына, так с
ней и не произошло.
18
- Странно, Вика... Как мне с тобой спокойно, естественно...
Словно легкое дыхание... Помнишь, есть рассказ у Ивана Бунина с
таким названием?
- Помню, - ласково сказал Виктор.
Люся приятно удивилась тому, что она так непринужденно по-
делилась с Виктором сокровенным. Она и сама не ожидала от себя
такого откровения, ей казалось, что она не сумеет говорить на эту
тему с чужим человеком...
Значит, Виктор - ей не чужой...
На самом деле Люсин монолог был раздумьем о самой себе - на-
стало время подводить итоги, оглянуться на прошлое, ответить ис-
кренностью на искренность. И опять сладкое предчувствие охватило
ее, ведь она столько лет ждала своего счастья, неужели сбудется?
Люся встала, покружилась в вальсе по комнате, схватила Вик-
тора за руку и потащила к окну. Она стояла радостно-возбужденная, с
блестящими глазами, крепко сжимала руку Виктора и жадно рас-
сматривала панораму, открывающуюся из окна. А он смотрел на нее.
- Что у тебя здесь видно? Рассказывай, - потребовала она весело.
- Не молчи давай.
- А из этого окна телебашенка видна, - тихо засмеялся Виктор.
- Из другого из окошка площадь Красная немножко.
Люся стремительно, всем телом развернулась к Виктору.
- Сам сочинил?
Виктор видел только ее сияющие глаза, которые в первый раз
взглянули на него четыре месяца назад, когда он распахнул дверь
своей квартиры. Тогда глаза ему сказали: "Вы мне нравитесь..." Те-
перь эти глаза говорили ему: "Как это хорошо, что я вам нравлюсь..."
- Сам, - ответил Виктор. - Когда ремонт закончил.
- Хороший стишок, молодец, - похвалила Люся и осторожно по-
гладила Виктора по левой щеке. - А она у тебя больше не болит?
Виктор опять рассмеялся. И мягко прижал своей рукой ее руку к
щеке.
- Нет. Только если простужусь или когда очень сильно нерв-
ничаю, то начинает что-то подергиваться внутри.
- И совсем-совсем ровное у нас лицо, - рассматривала Люся Вик-
тора.
Он наклонился к ней, но Люся плавно его отстранила и высвобо-
дила руку:
- Не шали.
Виктор и не собирался шалить. Он ощущал светлый, радостный
покой и лениво, даже подсознательно подумал о том, что сейчас никак
нельзя спешить, иначе все можно испортить, и поэтому только любо-
вался Люсей, которая уже стояла у стены с масками.
- Больше всего мне вот эта нравится, - Люся кивнула головой на
одну из масок. - Только страшная она... Даже нет, не страшная, а
просто видно, как ей больно, и поэтому хочется ее погладить, чтобы
она улыбнулась.
Это была последняя, сделанная Виктором маска. Та самая, кото-
рую они с Марком и Петровым разглядывали перед тем, как Виктор
попал в больницу, после чего и разошлись их пути.
- Ты лучше меня погладь, - предложил Виктор. - А я тебе улыб-
нусь.
- Тебя можно не баловать, это даже вредно, и потом ты и так
весь светишься, - отрицательно мотнула головой Люся. - А вот ее...
- Хочешь, возьми ее себе? - спросил Виктор.
Он знал, что это его лучшая работа, его гордость, но, как ни
странно, предлагал ее Люсе от всей души. И тут в спокойный, замк-
нутый мир их встречи незримо вошло внешнее бытие, которое суще-
ствовало помимо них, где-то за пределами этой комнаты, но крепко
держало их судьбу в своих руках. И Виктор, и Люся одновременно
подумали, что Люсе придется объяснять Михаилу, откуда у нее эта
маска, а значит, лгать, а это совсем обесценит подарок.
- Не могу я, Вика, что ты, разве можно? - испугалась, но в то же
время и обрадовалась, как девочка, Люся. - Это же твоя лучшая мас-
ка, твое лучшее лицо... Я ее унесу, и станет стена какая-то пустая...
Люся шумно вздохнула, потом чуть жалобно, смешно сморщив
нос, попросила:
- Ты ее никому не дари, ладно? Не смей. И пусть она считается
моей... Ну, ладно, я тебе разрешаю, чтобы она повисела тут... Вре-
менно...
- Она твоя, как же я ее кому-то подарю?.. Здесь твоя не только
эта маска, здесь все твое... И я...
- Спасибо, - склонила голову к плечу Люся. - Теперь у меня есть
ты, а раньше тебя у меня не было... Но ты должен был когда-нибудь
появиться, должен был быть, я это знала всегда - и вот ты есть... Какое
же это счастье, господи... Ты, наверное, и не понимаешь... Не понима-
ешь, да?.. Эх, ты...
Люся зашлась звонким, серебряным смехом. А Виктор, действи-
тельно ошалевший от счастья, был готов на все - лишь бы звенел коло-
кольчик ее радости.
За белой рамой окна в синих сумерках растворялся город, и ком-
ната постепенно погружалась в темную заводь ночи, но и Люсе, и
Виктору казался прозрачным ее сумрак - светились их лица, белели
маски на стене и чашки чайного сервиза. Люся бесшумно, бесплот-
но поднялась, неслышно обошла вокруг стола и прижала к себе голо-
ву Виктора.
- Вика, Вика, ты - колдун... Расколдуй меня немедленно, мне по-
ра уходить... Или лучше наколдуй так, чтобы эти чары шапкой-
невидимкой хранили нас с тобой от бед. Хорошо?
Виктор не ответил. Он встал и обнял ее. Он прижался щекой к ее
щеке, и они замерли на мгновение, которое гораздо дольше любой
вечности.
Как во сне, как в весеннем сне, отвез Виктор Люсю до дома. Это
чудесное сновидение длилось и длилось, но постепенно гасло, как
закат.
Виктор звонил Люсе сначала каждый день, потом через день, по-
том через три и с каждым разом терял надежду на встречу с ней. Не
было случая, чтобы она не обрадовалась его звонку, Люся, казалось,
ждала его у телефона, нетерпеливо расспрашивала Виктора о само-
чувствии и делах, весело ныла о своем одиночестве и о том, что ее
никто не любит, а когда Виктор, задохнувшись от волнения, рассказы-
вал Люсе, какая она хорошая, то Люся, притаившись, слушала и про-
сила его говорить еще и еще.
Препятствием к их встрече служили тысячи очень веских при-
чин от"... погоди, у меня на этой неделе делегация шотландских шах-
теров, я никак, ну, никак не могу..." до "... о чем ты говоришь, кто же
возьмет Дениску из сада?.."
Виктор чувствовал, что существует истинная причина, но боял-
ся спросить о ней Люсю открыто, напрямую, страшась потерять то,
что было с таким трудом достигнуто.
В действительности же, Люся про себя твердо решила, что она
больше никогда не будет встречаться с Виктором, потому что иначе
наступит расплата за ее легкомысленность и заболеет Дениска. Ничто
ее так не пугало, как животный страх за здоровье сына. И каждое его
недомогание она воспринимала как кару за свою может и не суще-
ствующую вину, а если и существующую, то только в помыслах.
В то же время Люся нуждалась в телефонных признаниях Викто-
ра, потому что знала, что если они встретятся, то она совершит непо-
правимое.
19
У Виктора болело горло.
Легкая, но коварная простуда почти напрочь лишила Виктора го-
лоса, и он накануне шепотом дозвонился до Марины. Марина вызвала
врача на дом и сообщила о болезни Виктора ему на работу.
Она сама собиралась подъехать, и Виктор ждал ее.
Виктор лежал на тахте, замотавшись мохеровым шарфом, в
шерстяных носках и домашнем халате. Рядом с тахтой на полу валя-
лась раскрытая книга, тихо лилась музыка из колонок стереосистемы,
но ни слово, ни звук не интересовали Виктора.
Виктору было грустно и одиноко. Сплошь и рядом люди сетуют
на занятость, мечтают спокойно вздохнуть, расслабиться. Когда же
действительно наступает минута такой свободы, то понимают, что
ежедневная круговерть спасала их от глубоких размышлений о
бренности человеческого существования.
Если Виктор думал о работе, то понимал, насколько она не то, что
бы бесперспективна, а раздута по сути своей, и Виктор остро чувст-
вовал это. Масса усилий тратилась и Виктором, и многими другими,
чтобы поддержать ощущение важности их работы, а не на достиже-
ние конкретных результатов...
О своих друзьях, об Антоне и Марине, Виктор думал только как
о членах триумвирата, всегда готовых придти на помощь, но потом
уходящих в замкнутый мир своей души...
К родственникам Виктора никогда не тянуло, он редко виделся с
ними, поскольку их не жаловал отец по причине своей тайной бо-
лезни, и Виктор не успел к кому-либо их них привязаться по-
настоящему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20