– Он из племени трий. Может, он собирается нас обокрасть.
– Что у тебя можно украсть, кроличий пояс? – Слова его сопровождались презрительной улыбкой. – Сегодня я не беру, а даю. Хотите знать что?
Икар вовсе не собирался спрашивать. Он был глубоко оскорблен замечанием о кроличьем поясе Пандии.
– Что? – спросила медведица.
– Сестер, – ответил он. – Вернее, одну сестру. Разве ты не это ищешь, Икар? Мужчины всегда понимают друг друга. Твой взгляд говорит: мне надоело охотиться, работать в саду, все время находиться в обществе мужчин. Мне нужны мягкие губы и дразнящий аромат мирриса, нежные руки и шелковистые волосы.
– Я иду к дриаде Зоэ, – сказал Икар. (Интересно, откуда этот тип знает, как меня зовут?) – Ты можешь показать мне ее дом?
– Я могу показать абсолютно все.
Он взял Икара за руку и повел мимо высоких рожковых деревьев, с ветвей которых свисали такие же стручки, как те, что Тея ела на завтрак. Пандия тащилась сзади. Она не отрывала глаз от юноши, боясь, как бы он все же не оказался вором и не украл ее пояс из кроличьей шкурки (или, об этом даже подумать страшно, ее собственную шкуру). Икару, конечно, бояться было нечего.
Они вышли на луг. Море цветов и над ним жужжание пчел. Стройными колоннами возвышаются над землей стебельки, но стоит подуть ветру, как по лугу пробегает зеленая волна. Пчелы колеблющимися черными и золотыми нимбами висят над цветочными головками, а затем, как искры от подожженного молнией дерева, в одно мгновение разлетаются в разные стороны и, опустившись вновь, проникают сквозь алые стенки маков к их черным сердцевинам, в лимонно-желтые цветы гусиного лука и в любимые богами гиацинты, чей пурпур богаче пурпура самой багрянки. Из такого вот сада, подумал Икар, когда еще не было людей, пчелы, перелетные птицы и быстрый ветер принесли на землю все цветы, даже такие, как скромные крокусы, росшие в Ватипетро.
В центре луга на увитых виноградной лозой шестах, напоминавших корабельные мачты, возвышался над землей почти невесомый шестигранный дом. Стены его были сделаны из тростника, крыша покрыта высушенными стеблями водяной лилии, а окна затянуты матовым вощеным пергаментом. Первая же буря разрушит такие стены и сорвет крышу. Летний дом, не более долговечный, чем цветок, но такой же красивый, построенный, чтобы любоваться им, а не жить в нем долгие годы.
– Вот этот дом, – сказал проводник.
– Но Зоэ живет в дереве.
– Это дом моей сестры.
Тростниковая занавеска раздвинулась, в дверях появилась девушка. Она смотрела на Икара, и взгляд ее говорил: «Скоро ты обязательно будешь моим гостем».
– Икар, – укоряюще сказала она наконец, – что же ты так долго не приходил?
– Откуда ты знаешь, как меня зовут? Я твоего имени не знаю.
– В лесу уже все слышали, что в доме у минотавра Эвностия поселился красивый мальчик. И его сестра, строгая Тея, которая глаз не спускает с обоих мужчин. А она знает, что ее маленький братишка задумал шалость?
Икар рассердился:
– Это ее не касается.
– А что она сказала бы обо мне? Развратная Эмбер, соблазняющая невинных мальчиков?
– Она бы сказала, что ты очень красивая.
Действительно, кожа у девушки была гладкой, а красота яркой, как тигровая лилия из страны желтокожих людей. Золотые с фиолетовыми крапинками глаза не меняли своего выражения, даже когда губы расплывались в улыбке, и были похожи на голодные рты. Когда она заговорила, Икар заметил, что у нее длинный тонкий язык в таких же золотых, как ее глаза, крапинках. Она была даже меньше Теи. Икар подумал, что длинные крылья с легкостью поднимают в воздух такое крошечное тело. Это была не девушка, а крылатая лилия, обладающая кошачьей грацией, но почему-то у него вдруг перехватило дыхание, и огненная улитка поползла по его телу.
– Хочешь посмотреть мой дом? – спросила девушка. – Тебе нужно отдохнуть после прогулки в лесу.
– Я иду к Зоэ, – вновь повторил Икар, но с гораздо меньшим энтузиазмом, чем в первый раз. Она засмеялась:
– Ты, наверное, боишься меня. И вообще всех женщин, кроме маленьких медведиц и толстых старух, вроде Зоэ. Может, тебе больше по душе мой брат? Мне рассказывали, что в городах людей любовь между мужчинами не редкость. То же самое и среди трутней, вроде моего брата. У трий мало королев, а работницы не более привлекательны, чем ишаки. Что еще остается делать несчастным трутням, как не утешать друг друга? Говорят, они в этом преуспели. – Она повернулась к своему брату: – Тебе нравится Икар, мой дорогой? Он как зрелая фига, и мне кажется, пчелы еще не побывали в его улье.
Ее брат продолжал улыбаться. Его золотой язычок мелькал меж влажных губ, и ему не было надобности разговаривать.
– Я передумал, – сказал Икар девушке. – Как мне подняться к тебе?
Она спустила лестницу со ступенями из воловьей кожи.
– Когда ты попробуешь мой мед, тебе покажется, что у тебя выросли крылья, и лестница тебе больше не понадобится.
Едва Икар встал на первую ступеньку, как Пандия схватила его за руку:
– Я с тобой.
– Пандия, у нее нет медовых лепешек.
– Она сказала «мед», ведь правда?
– Она, наверное, имела в виду гостеприимство.
Пандия чуть не плакала:
– Мне вовсе не нужны лепешки. Я просто боюсь, что она сделает тебе что-нибудь плохое. Она нехорошая женщина. Посмотри, как у нее подрагивает язык.
Смех Эмбер зазвенел, как серебряный колокольчик:
– Ты считаешь меня нехорошей, Икар? Может, это и так. Иначе откуда же я знаю столько способов получать удовольствие?
Преодолевая ступеньку за ступенькой, Икар поднялся наверх. Эмбер подала ему руку и помогла войти в дом.
С потолка на тонких стеклянных цепях свисали плетеные стулья. Сквозь шелковые драпировки, сотканные пауками, виднелись тростниковые стены. Но самым главным украшением комнаты были цветы. Они лежали повсюду, целыми охапками, как горы награбленных драгоценностей, которые побросали в египетской пирамиде воры, застигнутые на месте преступления. Одна стена была отделана полированным воском, и комната, отражаясь в ней, казалась таинственным садом, а лицо Эмбер – прекрасным бутоном. «Среди цветов со мной ничего не может случиться», – подумал Икар, посмотрев на пчел, собирающих вокруг него нектар.
И все же он был пленником в этом саду, закрытом даже от солнечных лучей; Эмбер быстро убрала лестницу.
– Ты застал моих друзей за работой, – улыбнулась она, показывая на пчел, кружащихся над охапкой нарциссов. – Сначала они собирают нектар в свои сумки, где под воздействием сока, выделяемого их телами, он превращается в мед. Затем они извергают его в восковые лотки и выпаривают из него воду, подогревая крыльями. Получается чистый мед, который я обмениваю на шелк, драгоценности и золото. Твой Эвностий иногда дает мне за него браслеты. Но не подумай, что я тоже работаю. Я королева. – Она произнесла это с такой гордостью, что, казалось, на ее голове засверкала корона, а на плечах заколыхались пурпурные одежды.
– А что делает королева? – Икару хотелось, чтобы ее ответ был таинственным и волнующим, и он не разочаровался.
– Она живет, как цветок, только ради удовольствий. Она наслаждается нежностью ветерка и теплом солнца, любовью бабочек и бражников и всем тем, что составляет приятное и праздное существование растений. Но ей дано одно наслаждение, не известное цветам.
Икар с нетерпением ждал, что это за редкостное наслаждение.
– Это дар мужских объятий, – сказала она наконец, выговаривая каждое слово с такой осторожностью и любовью, будто они были сделаны из бесценного, тончайшего шелка. – Хочешь, я расскажу тебе о твоей красоте? И буду перечислять твои мужские достоинства до тех пор, пока перед твоим мысленным взором не предстанет прекрасный юный бог?
– Ты это действительно сделаешь? – спросил он. Это был лучший способ обрести уверенность в себе.
– Голова благородных пропорций в ореоле роскошных волос. Тело подростка, уже готового стать мужчиной, но пока еще его мужская сила скрывается под нежным пушком юности. – Эмбер внимательно смотрела на Икара, и в ее взгляде были и расчет, и страсть. – Дорогой, мне надоели бабочки. Я жажду диких безумств шмеля.
– Боюсь, тебе нужен не я, а Эвностий, – сказал Икар. – Думаю-то я, как шмель, но пока еще не научился жужжать.
Эмбер усадила его на один из подвешенных к потолку стульев, подала блюдо с цветочной пыльцой, подогрела над маленьким очагом вино в медном сосуде и влила в горячую жидкость мед.
– Выпей, – сказала она. – Наслаждение разольется по твоему телу с первой же каплей. Сильные крылья начнут биться у тебя за спиной.
Икар одним глотком осушил чашу. Что это? В тонкие тростниковые двери ворвался свежий ветерок? Или это биение его сердца раскачало стул, на котором он сидел, и освободило его из этой медовой комнаты, а заодно и из собственного тела? А может, все оставалось на своих местах и ему это просто почудилось?
Эмбер взяла его за руку, поставила на ноги и уверенно повела к груде цветов.
– Не бойся сломать их, – сказала она. – Они уже отдали свое золото и стали совершенно бесполезными.
Икару казалось, что он отлит из бронзы. Легкость исчезла, он вновь чувствовал свой вес, стебельки цветов вдавились в его обнаженное тело, и по нему поползла огненная улитка. Эмбер прикоснулась к его груди, рука ее обжигала, как горящий факел.
Но от гипнотического взгляда золотых глаз по всем его членам растекалась сонливость, и жесткие стебельки стали ласкать его, как маленькие холодные язычки. Он знал, что должен стиснуть Эмбер в своих объятиях и завладеть ее губами, как алчный Аякс. Он должен стать шмелем, а не бабочкой. Но он засыпал. Зоэ, подумал Икар с тоской, заставила меня танцевать, а Эмбер усыпила. Может, я в этом и не виноват.
Ее лицо приблизилось к нему – голодная золотая луна, которая поглотила его, унося в свои небеса…
Колокольчик звенел так настойчиво, ни на минуту не замолкая, будто висел не на двери, а на шее у коровы. Как только я открыл дверь, Пандия схватила меня за руку. Пояса на ней не было, сандалии совсем развалились.
– Эта женщина заманила его в свой улей, – прошептала она как раз в тот момент, когда к нам подошла Тея.
– Ты имеешь в виду трию?
Я даже не сразу понял, в чем дело. Королевы слишком миниатюрны для объятий кентавра или минотавра, а маленькие волосатые паниски не пользуются у них успехом. Но мальчик вроде Икара – почему же я не предупредил его? Почему не ответил на его вопрос в тот день, когда мы шли на пикник?
– Да. Он поднялся по лестнице к ней в дом и велел мне уходить.
– Покажи нам этот дом, – воскликнула Тея, и Пандия, глубоко вздохнув, храбро побежала перед нами, указывая путь.
Мы стояли под ульем. Он был плотно закупорен, и, казалось, попасть в него было так же невозможно, как достать черепаху, спрятавшуюся в свой панцирь. Лестница была поднята, дверь и окна закрыты. Вот тут-то и пригодился мой рост. Я ухватился за узкий выступ у самой двери и, подтянувшись, забрался на порог. Откинув в сторону тростниковую занавеску, я ворвался в дом. По комнате, как сироп, льющийся из чаши, растекался сладкий аромат. Он дразнил и расслаблял. Однообразное гуденье пчел напоминало жужжание мух, кружащихся над мертвым телом. Я обратил внимание на свернутую и брошенную у входа лестницу, а затем увидел бледного, как пена, Икара, лежащего в объятиях трии.
Я кинулся к нему, наступая на груды цветов. Пчелы с гудением разлетались передо мной в стороны, а затем, возвращаясь, жалили в ноги. Но я ничего не чувствовал и, схватив королеву за крылья, с силой оторвал ее от моего друга, как отрывают вцепившегося в рыбу краба. Она захныкала, но не стала защищаться. В ней было что-то глубоко отвратительное и хищное, нет, хуже, не хищное, ей не хватало смелости хищника, она охотилась лишь на беспомощных мальчуганов.
– Слишком поздно. – И она улыбнулась. – Я вдохнула смерть в его легкие.
– Опусти лестницу, – с трудом выговорил я. В моем голосе были гнев и мука.
Королева направилась к двери. Но, догадавшись, что она собирается удрать, я одним прыжком опередил ее и сам бросил лестницу Tee и Пандии.
– Следите за ней, – сказал я им, когда они забрались наверх.
Увидев Икара, Тея побледнела и с трудом сдержала крик. Но она не стала биться в истерике, а приказала Эмбер:
– Помоги моему брату, или я оторву тебе крылья.
– Есть только один способ помочь ему, – сказал я. – Мне нужно высосать яд из его легких.
– Я сделаю это сама, – заявила Тея.
Ее решимость объяснялась не хладнокровием, проистекающим от недостатка чувств, а смелостью, порожденной страхом. Она боялась и ненавидела лес, но сейчас спокойно и без волнения готова была ответить на его самую коварную угрозу.
– Эвностий, разреши мне. Он мой брат.
– И мой друг, – заметил я.
– Ты можешь умереть?
– Да.
Я прижался губами к бескровным губам Икара. Подобно охотнику, отсасывающему змеиный яд из ранки, я всасывал в себя губительный воздух, который вдохнула в мальчика Эмбер из своих пропитанных отравой легких. Он не обжигал, а обманчиво, будто это струя густого меда, перетекал в мое горло.
Каким маленьким показался мне Икар, слабым, бледным и почти без признаков жизни! Мне вдруг представилось, что это мой сын от Теи, и, целуя его, я целовал ее; а потом я увидел, как мы, смеясь, идем по лесу, и Икар держит нас с Теей за руки; затем он превратился в малыша, уцепившегося за нас своими ручонками и весело раскачивающегося, того малыша, которого я так любил, когда он жил в дереве Коры. Икар, сынок, вдохни свой яд в мои легкие, ведь я тебе как отец, а отец должен ночью защищать своего сына от стригов, а днем от пчелиных королев, подставлять свою грудь под пущенную в него стрелу, закрывать его собой от летящего камня и раздирающих тело когтей. Ведь любовь – это бронзовый щит.
Моя голова бессильно опустилась рядом с его щекой, и сон, похожий на осенний листопад, одолел меня. Поток света хлынул в комнату. Я увидел, что Тея встала на мое место рядом с Икаром, но прежде она разорвала пергамент и впустила свет и свежий воздух.
– Тея, – прошептал я. – Теперь мы оба отравлены.
– Нет, мы просто поделили яд пополам, – ответила она. – А это уже совсем другое.
Икар открыл глаза и сонно проговорил:
– У меня в легких был мед. Он такой сладкий. От него мне хотелось спать.
И, как ребенок, лежащий в теплой постели и обнимающий свои любимые мягкие игрушки, он притянул нас к себе.
– Тебе нельзя сейчас спать, – сказал я. – В твоем теле еще остался яд.
Я помог ему встать на ноги. Он сделал первый неуверенный шаг, ухватился за меня, а затем, хоть и с трудом, но уже самостоятельно добрался до противоположного конца комнаты.
– Со мной теперь все в порядке, – сказал он.
Тея наблюдала за ним с гордостью, будто это она научила его ходить. Но как только он остановился, сразу же укоризненно спросила:
– Икар, как ты оказался в этом доме?
– Я шел к Зоэ и заблудился. – Он не собирался оправдываться.
Тея вспыхнула, как еловый факел:
– Это твоя подружка, Эвностий! Он шел к твоей подружке! Разве не ты направил его к ней?
– Нет, – сказал я, – но, действительно, думал пойти вместе с ним на следующий день.
– Вы собирались спать с ней. Оба. С этой шлюхой!
Подумать только, Зоэ, добрейшая из женщин, – шлюха! Гнев развязал мне язык и сделал жестоким:
– Она теплая, щедрая и женственная. Действительно, она отдает свое тело. А ты не отдаешь вообще ничего. Твое тело такое же холодное, как сугроб. Я был счастлив, пока ты не появилась здесь. У меня были друзья, дом, сад, и никто не требовал, чтобы я вел себя, как евнух. А ты что сделала? Оскорбила моих друзей, перевернула все вверх дном в моем доме, сорвала цветы. Зоэ, несмотря на своих любовников, в тысячу раз лучше, чем ты. Она, во всяком случае, женщина, а ты – холодная ханжа.
Не успел я закончить, как получил пощечину. Сгоряча я толкнул Тею, и она, издав удивленный возглас, опустилась на пол, да так и осталась сидеть на большой груде маков, похожая на изображение Великой Матери, только не такая величественная и невозмутимая.
– Икар! – закричала она, плача, будто хотела сказать: «Подай мне руку и защити свою сестру от этого грубого животного».
Но Икар не подошел к ней, а проговорил решительно:
– Мы все-таки пойдем к Зоэ.
– Следите за трией, – предупредила нас Пандия. – Она что-то задумала.
Перебрасываясь обвинениями, мы совсем забыли, из-за чего началась ссора. Пандия оказалась более бдительной.
– Я не спускаю с нее глаз, – сказала она, стоя у самой двери с большими щипцами в руках. – Пусть только попробует подойти, я сразу огрею ее. Смотрите, она плачет! Наверняка задумала какую-нибудь хитрость.
Действительно, Эмбер сидела среди цветов, над которыми больше уже не кружились пчелы, и слезы, похожие на крупные бриллианты, катились у нее по щекам.
Икар подошел к ней:
– Не бойся, мы тебе ничего не сделаем.
– Ты думаешь, я плачу от страха?
– Неужели от раскаяния?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– Что у тебя можно украсть, кроличий пояс? – Слова его сопровождались презрительной улыбкой. – Сегодня я не беру, а даю. Хотите знать что?
Икар вовсе не собирался спрашивать. Он был глубоко оскорблен замечанием о кроличьем поясе Пандии.
– Что? – спросила медведица.
– Сестер, – ответил он. – Вернее, одну сестру. Разве ты не это ищешь, Икар? Мужчины всегда понимают друг друга. Твой взгляд говорит: мне надоело охотиться, работать в саду, все время находиться в обществе мужчин. Мне нужны мягкие губы и дразнящий аромат мирриса, нежные руки и шелковистые волосы.
– Я иду к дриаде Зоэ, – сказал Икар. (Интересно, откуда этот тип знает, как меня зовут?) – Ты можешь показать мне ее дом?
– Я могу показать абсолютно все.
Он взял Икара за руку и повел мимо высоких рожковых деревьев, с ветвей которых свисали такие же стручки, как те, что Тея ела на завтрак. Пандия тащилась сзади. Она не отрывала глаз от юноши, боясь, как бы он все же не оказался вором и не украл ее пояс из кроличьей шкурки (или, об этом даже подумать страшно, ее собственную шкуру). Икару, конечно, бояться было нечего.
Они вышли на луг. Море цветов и над ним жужжание пчел. Стройными колоннами возвышаются над землей стебельки, но стоит подуть ветру, как по лугу пробегает зеленая волна. Пчелы колеблющимися черными и золотыми нимбами висят над цветочными головками, а затем, как искры от подожженного молнией дерева, в одно мгновение разлетаются в разные стороны и, опустившись вновь, проникают сквозь алые стенки маков к их черным сердцевинам, в лимонно-желтые цветы гусиного лука и в любимые богами гиацинты, чей пурпур богаче пурпура самой багрянки. Из такого вот сада, подумал Икар, когда еще не было людей, пчелы, перелетные птицы и быстрый ветер принесли на землю все цветы, даже такие, как скромные крокусы, росшие в Ватипетро.
В центре луга на увитых виноградной лозой шестах, напоминавших корабельные мачты, возвышался над землей почти невесомый шестигранный дом. Стены его были сделаны из тростника, крыша покрыта высушенными стеблями водяной лилии, а окна затянуты матовым вощеным пергаментом. Первая же буря разрушит такие стены и сорвет крышу. Летний дом, не более долговечный, чем цветок, но такой же красивый, построенный, чтобы любоваться им, а не жить в нем долгие годы.
– Вот этот дом, – сказал проводник.
– Но Зоэ живет в дереве.
– Это дом моей сестры.
Тростниковая занавеска раздвинулась, в дверях появилась девушка. Она смотрела на Икара, и взгляд ее говорил: «Скоро ты обязательно будешь моим гостем».
– Икар, – укоряюще сказала она наконец, – что же ты так долго не приходил?
– Откуда ты знаешь, как меня зовут? Я твоего имени не знаю.
– В лесу уже все слышали, что в доме у минотавра Эвностия поселился красивый мальчик. И его сестра, строгая Тея, которая глаз не спускает с обоих мужчин. А она знает, что ее маленький братишка задумал шалость?
Икар рассердился:
– Это ее не касается.
– А что она сказала бы обо мне? Развратная Эмбер, соблазняющая невинных мальчиков?
– Она бы сказала, что ты очень красивая.
Действительно, кожа у девушки была гладкой, а красота яркой, как тигровая лилия из страны желтокожих людей. Золотые с фиолетовыми крапинками глаза не меняли своего выражения, даже когда губы расплывались в улыбке, и были похожи на голодные рты. Когда она заговорила, Икар заметил, что у нее длинный тонкий язык в таких же золотых, как ее глаза, крапинках. Она была даже меньше Теи. Икар подумал, что длинные крылья с легкостью поднимают в воздух такое крошечное тело. Это была не девушка, а крылатая лилия, обладающая кошачьей грацией, но почему-то у него вдруг перехватило дыхание, и огненная улитка поползла по его телу.
– Хочешь посмотреть мой дом? – спросила девушка. – Тебе нужно отдохнуть после прогулки в лесу.
– Я иду к Зоэ, – вновь повторил Икар, но с гораздо меньшим энтузиазмом, чем в первый раз. Она засмеялась:
– Ты, наверное, боишься меня. И вообще всех женщин, кроме маленьких медведиц и толстых старух, вроде Зоэ. Может, тебе больше по душе мой брат? Мне рассказывали, что в городах людей любовь между мужчинами не редкость. То же самое и среди трутней, вроде моего брата. У трий мало королев, а работницы не более привлекательны, чем ишаки. Что еще остается делать несчастным трутням, как не утешать друг друга? Говорят, они в этом преуспели. – Она повернулась к своему брату: – Тебе нравится Икар, мой дорогой? Он как зрелая фига, и мне кажется, пчелы еще не побывали в его улье.
Ее брат продолжал улыбаться. Его золотой язычок мелькал меж влажных губ, и ему не было надобности разговаривать.
– Я передумал, – сказал Икар девушке. – Как мне подняться к тебе?
Она спустила лестницу со ступенями из воловьей кожи.
– Когда ты попробуешь мой мед, тебе покажется, что у тебя выросли крылья, и лестница тебе больше не понадобится.
Едва Икар встал на первую ступеньку, как Пандия схватила его за руку:
– Я с тобой.
– Пандия, у нее нет медовых лепешек.
– Она сказала «мед», ведь правда?
– Она, наверное, имела в виду гостеприимство.
Пандия чуть не плакала:
– Мне вовсе не нужны лепешки. Я просто боюсь, что она сделает тебе что-нибудь плохое. Она нехорошая женщина. Посмотри, как у нее подрагивает язык.
Смех Эмбер зазвенел, как серебряный колокольчик:
– Ты считаешь меня нехорошей, Икар? Может, это и так. Иначе откуда же я знаю столько способов получать удовольствие?
Преодолевая ступеньку за ступенькой, Икар поднялся наверх. Эмбер подала ему руку и помогла войти в дом.
С потолка на тонких стеклянных цепях свисали плетеные стулья. Сквозь шелковые драпировки, сотканные пауками, виднелись тростниковые стены. Но самым главным украшением комнаты были цветы. Они лежали повсюду, целыми охапками, как горы награбленных драгоценностей, которые побросали в египетской пирамиде воры, застигнутые на месте преступления. Одна стена была отделана полированным воском, и комната, отражаясь в ней, казалась таинственным садом, а лицо Эмбер – прекрасным бутоном. «Среди цветов со мной ничего не может случиться», – подумал Икар, посмотрев на пчел, собирающих вокруг него нектар.
И все же он был пленником в этом саду, закрытом даже от солнечных лучей; Эмбер быстро убрала лестницу.
– Ты застал моих друзей за работой, – улыбнулась она, показывая на пчел, кружащихся над охапкой нарциссов. – Сначала они собирают нектар в свои сумки, где под воздействием сока, выделяемого их телами, он превращается в мед. Затем они извергают его в восковые лотки и выпаривают из него воду, подогревая крыльями. Получается чистый мед, который я обмениваю на шелк, драгоценности и золото. Твой Эвностий иногда дает мне за него браслеты. Но не подумай, что я тоже работаю. Я королева. – Она произнесла это с такой гордостью, что, казалось, на ее голове засверкала корона, а на плечах заколыхались пурпурные одежды.
– А что делает королева? – Икару хотелось, чтобы ее ответ был таинственным и волнующим, и он не разочаровался.
– Она живет, как цветок, только ради удовольствий. Она наслаждается нежностью ветерка и теплом солнца, любовью бабочек и бражников и всем тем, что составляет приятное и праздное существование растений. Но ей дано одно наслаждение, не известное цветам.
Икар с нетерпением ждал, что это за редкостное наслаждение.
– Это дар мужских объятий, – сказала она наконец, выговаривая каждое слово с такой осторожностью и любовью, будто они были сделаны из бесценного, тончайшего шелка. – Хочешь, я расскажу тебе о твоей красоте? И буду перечислять твои мужские достоинства до тех пор, пока перед твоим мысленным взором не предстанет прекрасный юный бог?
– Ты это действительно сделаешь? – спросил он. Это был лучший способ обрести уверенность в себе.
– Голова благородных пропорций в ореоле роскошных волос. Тело подростка, уже готового стать мужчиной, но пока еще его мужская сила скрывается под нежным пушком юности. – Эмбер внимательно смотрела на Икара, и в ее взгляде были и расчет, и страсть. – Дорогой, мне надоели бабочки. Я жажду диких безумств шмеля.
– Боюсь, тебе нужен не я, а Эвностий, – сказал Икар. – Думаю-то я, как шмель, но пока еще не научился жужжать.
Эмбер усадила его на один из подвешенных к потолку стульев, подала блюдо с цветочной пыльцой, подогрела над маленьким очагом вино в медном сосуде и влила в горячую жидкость мед.
– Выпей, – сказала она. – Наслаждение разольется по твоему телу с первой же каплей. Сильные крылья начнут биться у тебя за спиной.
Икар одним глотком осушил чашу. Что это? В тонкие тростниковые двери ворвался свежий ветерок? Или это биение его сердца раскачало стул, на котором он сидел, и освободило его из этой медовой комнаты, а заодно и из собственного тела? А может, все оставалось на своих местах и ему это просто почудилось?
Эмбер взяла его за руку, поставила на ноги и уверенно повела к груде цветов.
– Не бойся сломать их, – сказала она. – Они уже отдали свое золото и стали совершенно бесполезными.
Икару казалось, что он отлит из бронзы. Легкость исчезла, он вновь чувствовал свой вес, стебельки цветов вдавились в его обнаженное тело, и по нему поползла огненная улитка. Эмбер прикоснулась к его груди, рука ее обжигала, как горящий факел.
Но от гипнотического взгляда золотых глаз по всем его членам растекалась сонливость, и жесткие стебельки стали ласкать его, как маленькие холодные язычки. Он знал, что должен стиснуть Эмбер в своих объятиях и завладеть ее губами, как алчный Аякс. Он должен стать шмелем, а не бабочкой. Но он засыпал. Зоэ, подумал Икар с тоской, заставила меня танцевать, а Эмбер усыпила. Может, я в этом и не виноват.
Ее лицо приблизилось к нему – голодная золотая луна, которая поглотила его, унося в свои небеса…
Колокольчик звенел так настойчиво, ни на минуту не замолкая, будто висел не на двери, а на шее у коровы. Как только я открыл дверь, Пандия схватила меня за руку. Пояса на ней не было, сандалии совсем развалились.
– Эта женщина заманила его в свой улей, – прошептала она как раз в тот момент, когда к нам подошла Тея.
– Ты имеешь в виду трию?
Я даже не сразу понял, в чем дело. Королевы слишком миниатюрны для объятий кентавра или минотавра, а маленькие волосатые паниски не пользуются у них успехом. Но мальчик вроде Икара – почему же я не предупредил его? Почему не ответил на его вопрос в тот день, когда мы шли на пикник?
– Да. Он поднялся по лестнице к ней в дом и велел мне уходить.
– Покажи нам этот дом, – воскликнула Тея, и Пандия, глубоко вздохнув, храбро побежала перед нами, указывая путь.
Мы стояли под ульем. Он был плотно закупорен, и, казалось, попасть в него было так же невозможно, как достать черепаху, спрятавшуюся в свой панцирь. Лестница была поднята, дверь и окна закрыты. Вот тут-то и пригодился мой рост. Я ухватился за узкий выступ у самой двери и, подтянувшись, забрался на порог. Откинув в сторону тростниковую занавеску, я ворвался в дом. По комнате, как сироп, льющийся из чаши, растекался сладкий аромат. Он дразнил и расслаблял. Однообразное гуденье пчел напоминало жужжание мух, кружащихся над мертвым телом. Я обратил внимание на свернутую и брошенную у входа лестницу, а затем увидел бледного, как пена, Икара, лежащего в объятиях трии.
Я кинулся к нему, наступая на груды цветов. Пчелы с гудением разлетались передо мной в стороны, а затем, возвращаясь, жалили в ноги. Но я ничего не чувствовал и, схватив королеву за крылья, с силой оторвал ее от моего друга, как отрывают вцепившегося в рыбу краба. Она захныкала, но не стала защищаться. В ней было что-то глубоко отвратительное и хищное, нет, хуже, не хищное, ей не хватало смелости хищника, она охотилась лишь на беспомощных мальчуганов.
– Слишком поздно. – И она улыбнулась. – Я вдохнула смерть в его легкие.
– Опусти лестницу, – с трудом выговорил я. В моем голосе были гнев и мука.
Королева направилась к двери. Но, догадавшись, что она собирается удрать, я одним прыжком опередил ее и сам бросил лестницу Tee и Пандии.
– Следите за ней, – сказал я им, когда они забрались наверх.
Увидев Икара, Тея побледнела и с трудом сдержала крик. Но она не стала биться в истерике, а приказала Эмбер:
– Помоги моему брату, или я оторву тебе крылья.
– Есть только один способ помочь ему, – сказал я. – Мне нужно высосать яд из его легких.
– Я сделаю это сама, – заявила Тея.
Ее решимость объяснялась не хладнокровием, проистекающим от недостатка чувств, а смелостью, порожденной страхом. Она боялась и ненавидела лес, но сейчас спокойно и без волнения готова была ответить на его самую коварную угрозу.
– Эвностий, разреши мне. Он мой брат.
– И мой друг, – заметил я.
– Ты можешь умереть?
– Да.
Я прижался губами к бескровным губам Икара. Подобно охотнику, отсасывающему змеиный яд из ранки, я всасывал в себя губительный воздух, который вдохнула в мальчика Эмбер из своих пропитанных отравой легких. Он не обжигал, а обманчиво, будто это струя густого меда, перетекал в мое горло.
Каким маленьким показался мне Икар, слабым, бледным и почти без признаков жизни! Мне вдруг представилось, что это мой сын от Теи, и, целуя его, я целовал ее; а потом я увидел, как мы, смеясь, идем по лесу, и Икар держит нас с Теей за руки; затем он превратился в малыша, уцепившегося за нас своими ручонками и весело раскачивающегося, того малыша, которого я так любил, когда он жил в дереве Коры. Икар, сынок, вдохни свой яд в мои легкие, ведь я тебе как отец, а отец должен ночью защищать своего сына от стригов, а днем от пчелиных королев, подставлять свою грудь под пущенную в него стрелу, закрывать его собой от летящего камня и раздирающих тело когтей. Ведь любовь – это бронзовый щит.
Моя голова бессильно опустилась рядом с его щекой, и сон, похожий на осенний листопад, одолел меня. Поток света хлынул в комнату. Я увидел, что Тея встала на мое место рядом с Икаром, но прежде она разорвала пергамент и впустила свет и свежий воздух.
– Тея, – прошептал я. – Теперь мы оба отравлены.
– Нет, мы просто поделили яд пополам, – ответила она. – А это уже совсем другое.
Икар открыл глаза и сонно проговорил:
– У меня в легких был мед. Он такой сладкий. От него мне хотелось спать.
И, как ребенок, лежащий в теплой постели и обнимающий свои любимые мягкие игрушки, он притянул нас к себе.
– Тебе нельзя сейчас спать, – сказал я. – В твоем теле еще остался яд.
Я помог ему встать на ноги. Он сделал первый неуверенный шаг, ухватился за меня, а затем, хоть и с трудом, но уже самостоятельно добрался до противоположного конца комнаты.
– Со мной теперь все в порядке, – сказал он.
Тея наблюдала за ним с гордостью, будто это она научила его ходить. Но как только он остановился, сразу же укоризненно спросила:
– Икар, как ты оказался в этом доме?
– Я шел к Зоэ и заблудился. – Он не собирался оправдываться.
Тея вспыхнула, как еловый факел:
– Это твоя подружка, Эвностий! Он шел к твоей подружке! Разве не ты направил его к ней?
– Нет, – сказал я, – но, действительно, думал пойти вместе с ним на следующий день.
– Вы собирались спать с ней. Оба. С этой шлюхой!
Подумать только, Зоэ, добрейшая из женщин, – шлюха! Гнев развязал мне язык и сделал жестоким:
– Она теплая, щедрая и женственная. Действительно, она отдает свое тело. А ты не отдаешь вообще ничего. Твое тело такое же холодное, как сугроб. Я был счастлив, пока ты не появилась здесь. У меня были друзья, дом, сад, и никто не требовал, чтобы я вел себя, как евнух. А ты что сделала? Оскорбила моих друзей, перевернула все вверх дном в моем доме, сорвала цветы. Зоэ, несмотря на своих любовников, в тысячу раз лучше, чем ты. Она, во всяком случае, женщина, а ты – холодная ханжа.
Не успел я закончить, как получил пощечину. Сгоряча я толкнул Тею, и она, издав удивленный возглас, опустилась на пол, да так и осталась сидеть на большой груде маков, похожая на изображение Великой Матери, только не такая величественная и невозмутимая.
– Икар! – закричала она, плача, будто хотела сказать: «Подай мне руку и защити свою сестру от этого грубого животного».
Но Икар не подошел к ней, а проговорил решительно:
– Мы все-таки пойдем к Зоэ.
– Следите за трией, – предупредила нас Пандия. – Она что-то задумала.
Перебрасываясь обвинениями, мы совсем забыли, из-за чего началась ссора. Пандия оказалась более бдительной.
– Я не спускаю с нее глаз, – сказала она, стоя у самой двери с большими щипцами в руках. – Пусть только попробует подойти, я сразу огрею ее. Смотрите, она плачет! Наверняка задумала какую-нибудь хитрость.
Действительно, Эмбер сидела среди цветов, над которыми больше уже не кружились пчелы, и слезы, похожие на крупные бриллианты, катились у нее по щекам.
Икар подошел к ней:
– Не бойся, мы тебе ничего не сделаем.
– Ты думаешь, я плачу от страха?
– Неужели от раскаяния?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16