Здесь все в сборе. Даже дон Федерико приехал.
– А кто этот дон Федерико?
– Дон Федерико Штурм, вот тот высокий, у самого гроба. Один из главарей нацистского землячества в Южной Америке. Бывший полковник СС. Живет возле озера Титикака. Разбогател в Боливии, очень влиятелен. Говорят, он был лично знаком с Мартином Борманом и даже прятал его у себя. Но мало ли что болтают...
Пока Лукресия говорила все это взволнованным шепотом, Малко разглядывал собравшихся. Под маской набожного траура пряталось что-то другое, чего он не мог пока разгадать. Он вглядывался в дона Федерико. Красивый мужчина, держится прямо, одет в безукоризненный темный костюм, напоминающий покроем военную форму. Почувствовав, что за ним наблюдают, немец медленно повернул голову, и Малко встретился с холодным взглядом его очень светлых глаз. Ему почему-то стало не по себе. Губы дона Федерико чуть скривились, и он вернулся в прежнюю позу, скрестив руки на груди.
Внезапно Малко понял то, что его во всем этом смущало: эти люди чему-то радовались!
Он еще раз обвел взглядом их лица, одно за другим. Время от времени на каждом из них мелькало удовлетворение или даже едва сдерживаемая улыбка. Порой это был веселый огонек во взгляде, тень улыбки. Впечатление было такое, что все они кого-то ловко разыгрывали. Но кого? Ведь вот он, перед ними, массивный мрачный гроб. В нем – покойник. И покойник этот – Клаус Хейнкель, человек из их компании.
Ощущение сомнения, испытанное им в кабинете Джека Кэмбелла, все усиливалось. Во внезапной смерти Клауса Хейнкеля было что-то странное. И эту загадку Малко хотел разгадать прежде, чем улетит из Боливии.
Церемония подходила к концу. Малко потянул Лукресию за руку. В проходе он вдруг увидел маленького человека, стоящего в стороне от других; у него были индейские черты лица, горе его казалось искренним. Тщедушный и изможденный, он как будто стыдился, что пришел сюда. Он явно не был немцем. У самого выхода из церкви Малко заметил какого-то верзилу, стоящего в тени за колонной.
Этот человек также не был похож на немца. Смуглый, с круглой головой на широких плечах, с болтающимися обезьяньими руками, он напоминал откормленного и жестокого зверя. Малко заметил, как оттопыривался его плохо скроенный пиджак, человек этот явно был вооружен. Когда Лукресия проходила мимо него, он внимательно посмотрел на нее, скользнув взглядом по ее ногам.
Девушка сердито усмехнулась, причем зубы ее сверкнули отнюдь не миролюбиво.
Когда они оказались на паперти, Малко спросил:
– А что это за горилла у колонны?
Лукресия с отвращением ответила:
– Майор Уго Гомес. Шеф тайной полиции. Убийца и садист. Он снял виллу в городе и там пытает свои жертвы, да так, что полиции иногда приходится перекрывать движение, чтобы люди не слышали криков истязаемых...
Судя по всему, Клаусу Хейнкелю неплохо жилось в этой стране.
– Вы с ним знакомы?
Девушка опять скривила рот, на лице ее отразилась ненависть.
– Я входила в оппозиционную группировку. Нас арестовали люди Гомеса, и он меня допрашивал лично. Он пытался изнасиловать меня.
Голос ее дрожал.
– Он воображает, что он «мачо», настоящий мужчина, – продолжала она. – Потому что насилует девушек и по пятницам развлекается со шлюхами из «Маракаибо»... Я видела, как он пытал одного юношу: он зажал ему проволокой яички и скручивал их, пока несчастный не потерял сознание. А вся вина юноши была в том, что он писал на стенах домов антиправительственные лозунги...
Нежная Лукресия так и кипела от ненависти. Малко вернулся к своим мыслям:
– Что тут делал этот изверг? Такому вроде бы не место рядом с кропильницей.
– Он покровительствовал Клаусу Хейнкелю. В Ла-Пасе ничто не делается без его ведома. Надеюсь, что настанет день, когда его кто-нибудь укокошит, – сказала она с убеждением.
Девушка повернулась к Малко.
– Теперь пойдем в отель за документами?
Малко задумался. Он долгим взглядом посмотрел в глаза боливийки.
– Мы не поедем в отель, – сказал он. – Я хочу попросить вас об одном одолжении.
– Каком?
По тому, как она насторожилась, он понял, что она не доверяет ему.
– Мне кажется, в смерти Клауса Хейнкеля есть что-то странное. Хотелось бы выяснить, что именно...
Лукресия смотрела на него, нахмурив брови, пытаясь понять, не шутит ли он. Потом взгляд ее подобрел, и она улыбнулась, сверкнув ослепительными зубами.
– Если это может навредить собаке Гомесу, я согласна. Что ты собираешься делать?
Она обратилась к нему на «ты» и сама этому удивилась.
Засмеявшись, сказала:
– Раз мы будем дружить, я буду говорить тебе «ты». Так я разговариваю с теми, кто мне по душе. И ты тоже должен говорить мне «ты».
– А Джек Кэмбелл тебе не помешает? – спросил Малко, чувствуя неловкость (он редко с кем говорил на «ты»). – Я имею в виду твою работу.
Она снисходительно покачала головой.
– Моя работа! Я зарабатываю тысячу триста песо в месяц. Еле хватает на сигареты. Я работаю, чтобы не сойти с ума от скуки. А Джек Кэмбелл, плевать я на него хотела! Он как-то попытался поцеловать меня, так меня чуть не вырвало от вони из его рта...
Малко улыбнулся. Его забавлял бойкий язычок его неожиданной союзницы. Но он не торопился вовлекать ее в свою авантюру.
– Это может оказаться опасным, – сказал он. Лукресия, пожав плечами, обожгла его взглядом.
– Ты будешь моим «мачо»... Ты защитишь меня. Пойдем.
Их окружили выходящие из церкви немцы, с постными лицами, но по-прежнему тайно чему-то радующиеся. Тот, кого Лукресия назвала доном Федерико, бросил пронзительный взгляд на Малко, чей цвет волос и европейская внешность явно заинтриговали его. Малко сейчас чувствовал себя лучше: всего лишь три тысячи метров над уровнем моря. Почти побережье! Хоть в теннис играй. Но им предстояло подняться в центр города, на три тысячи семьсот метров, где каждое усилие, казалось, прибавляло ему возраста.
Он думал: какая сейчас физиономия у Джека Кэмбелла, не дождавшегося ни документов, ни своей секретарши.
Глава 4
От нестерпимого зловония Малко даже остановился. Можно было подумать, что по лестнице, ведущей в редакцию газеты «Пресенсиа», прошел полк пьяниц, облевав каждую ступеньку. Здание самой значительной ежедневной газеты Ла-Паса было невзрачным. Даже если отвлечься от запаха. Редакция находилась на третьем этаже. Лукресия, зажав нос, мужественно ринулась вперед.
Дверь редакции была открыта. Вахтер-индеец с тупым лицом спросил, что им нужно.
– Поговорить с Эстебаном Барригой, – ответил Малко.
Вахтер показал на открытую дверь кабинета, размером со шкафчик для метлы...
– Он там.
Малко вошел, Лукресия за ним. Маленький сморщенный старикашка с хитрой мордочкой лихорадочно колотил по машинке, окружив себя кипами старых газет и не выпуская изо рта сигарету, распространявшую отвратительный запах. Малко отметил грязную сорочку, плохо выбритые дряблые щеки, очки с толстыми стеклами в роговой оправе, жирненькие потные ручки. Не очень привлекательным типом был этот Эстебан Баррига.
– Сеньор Баррига? – вежливо осведомился Малко. Журналист поднял голову и замигал глазами, как испуганный филин. С тех пор, как один рассерженный читатель заставил его сжевать, а затем проглотить целый номер «Пресенсии», он опасался незнакомцев.
– Да.
– Я американский журналист, – солгал Малко. – Я должен написать статью о смерти Клауса Хейнкеля, помните – нацист, который покончил с собой...
Эстебан Баррига затряс головой, как будто плохо понимал, о чем идет речь.
– Ах, ну да...
Малко, мягко улыбаясь, положил на стол двадцатидолларовую бумажку.
– Кажется, вы видели его. Расскажите какие-нибудь подробности...
Журналист резко выпрямился.
– Да-да. Он был уже мертв, когда я его увидел...
– Пуля пробила грудь навылет?
– Да, конечно, да...
– Он лежал, распростертый, в комнате на втором этаже?
– Да, да...
Баррига, казалось, был в восторге.
– И он оставил записку?
– Да-да, письмо.
– Вы его хорошо рассмотрели и узнали, не правда ли?
Эстебан Баррига с готовностью согласился:
– Да-да, сразу узнал.
Малко несколько секунд помолчал. Утомившись от столь долгого усилия, боливиец вытирал со лба пот, заговорщицки улыбаясь. Малко поймал его взгляд и ласково спросил:
– Тогда почему же вы написали, что Клаус Хейнкель стрелял себе в рот, что труп находился в холле виллы и был опознан врачом, а вы никогда его раньше не видели?
Эстебан Баррига окаменел. Часто-часто замигали его глаза за стеклами очков. Губы шевелились, но не могли издать ни единого звука. С испуганным и умоляющим видом он смотрел то на Малко, то на Лукресию.
– Кто... кто вы? – спросил он. Малко не ответил. Он схватил боливийца за ворот куртки и, притянув его к себе, с угрозой приказал: – Говорите правду!
Шум их разговора перекрывало стрекотанье бесчисленных пишущих машинок. Журналист еле слышно признался:
– Я... я не видел трупа, он уже был в гробу. Но мне рассказали, как все случилось.
– Кто?
– Майор...
Внезапно он умолк, и взгляд его остановился на ком-то, кто находился за спиной Малко. Тот оглянулся. Худой и длинный субъект с орлиным носом слушал их беседу, стоя на пороге.
Эстебан Баррига мгновенно вырвался:
– Извините, сеньор, я занят.
Он выскочил стремительно, как кролик, и исчез в недрах редакции. Забыв при этом на столе двадцатидолларовую бумажку. Малко понял, что продолжать бесполезно.
Сделав знак Лукресии, он вышел из кабинетика, сопровождаемый инквизиторским взглядом тощего субъекта, Они вновь очутились на темной, зловонной лестнице. Обстоятельства «смерти» Клауса Хейнкеля становились все загадочнее. Лукресия была крайне заинтригована.
– Почему ты задавал ему все эти вопросы? Малко не успел ответить. Сзади послышались шаги. Он обернулся. Эстебан Баррига спешил за ними на своих коротеньких ножках. Он догнал Малко на площадке.
– Не надо никому ничего говорить, – попросил он, задыхаясь. – Ничего, совсем ничего.
Он повторил это по-испански: «nada, nada». Жирное личико его покрылось потом, страх буквально выходил у него через поры. Это был животный, органический страх, который, казалось, распространял еще худшее зловоние, чем блевотина на лестнице.
– Что не надо говорить? – спросил Малко. Боливиец еще больше понизил голос.
– То, что я вам рассказал... Что я не видел сеньора Хейнкеля... Умоляю вас.
Малко сделал вид, что не понимает.
– Да какое значение все это имеет? Ведь это был он, не так ли?
– Конечно же! – горячо воскликнул боливиец. – Он! Могу поклясться головой моей матери.
– Ну вот и прекрасно, – заключил Малко. – До встречи.
Он вырвался от вцепившегося в него журналиста и пошел вниз; ему хотелось скорее очутиться на свежем воздухе. А маленький боливиец перегнулся через перила и продолжал кричать ему вдогонку:
– Это был именно он, сеньор Клаус...
* * *
Выйдя из редакции, Малко и Лукресия оказались напротив конной статуи Симона Боливара. Густая толпа текла по Прадо. Официально улица называлась «Авеню 16 июля». Но поскольку после каждой очередной революции название менялось, боливийцы сочли, что проще называть улицу «Прадо». Маршрутные такси, по-местному «труфи», подъезжали и отъезжали одно за другим. Современные здания перемежались старыми домами эпохи колонизации, незаконченными постройками и жалкими лавчонками. Здесь прогуливалось множество девиц в сверхкоротких юбочках, которых провожали голодными взглядами индейцы в пестрых вязаных шапочках.
Малко чувствовал, как растет его беспокойство. Почему так перепугался журналист из «Пресенсии»? Лукресия то и дело заглядывала ему в глаза. Она, казалось, совсем забыла о Джеке Кэмбелле. Никогда бы раньше Малко не поверил, что «гринго» может так легко подружиться с боливийкой. В такси Лукресия без стеснения прижалась коленкой к его ноге. По всему было видно, что он ей нравится. Но его сейчас занимало другое.
– Хотелось бы узнать побольше о смерти этого немца. Кто бы нам мог помочь?
– Может, Хосефа? Она все знает.
– Кто это?
– Индианка. Очень богатая гадалка. Она живет возле церкви Святого Франциска, недалеко отсюда. Она все знает. Перед тем, как начать революцию, всегда приходят к ней посоветоваться.
В Боливии это – серьезная рекомендация. Они прошли вдоль Прадо, мимо украшенного колоннами здания «Комиболь».
– Все революции начинаются здесь, – сказала Лукресия. – В Ла-Пасе это единственное место, где много денег. Это «mamadera», которую передают друг другу все правительства.
Напротив, на углу авеню Камачо, находился университет. Прадо, расширяясь, уходила вверх.
Стоило Малко ускорить шаг, и ему показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Страдая от ужасного унижения, он был вынужден попросить Лукресию идти помедленнее. Юная боливийка была резва, как козочка.
– Да, тебе надо экономить силы, – иронически заметила она.
Вокруг них так и кишели «чуло», в черных круглых шляпах и с младенцами за спиной. Малко с девушкой свернули налево, в узкую и оживленную улицу Сагарнага, круто берущую вверх рядом с церковью Св. Франциска. Здесь начинался район воров и черного рынка. Здесь можно было найти все, чего не было в лавочках Ла-Паса. То и дело приходилось перешагивать через разложенные прямо на тротуаре товары. В каком-то невообразимо грязном дворе цирюльник брил клиенту бороду. Лукресия подтолкнула Малко в маленькую темную лавчонку. У входа он с удивлением остановился перед кучей каких-то странных предметов.
– Что это?
Лукресия улыбнулась:
– Зародыши ламы. Люди суеверны. Они не начнут строить дом, не зарыв под фундамент зародыша ламы...
Губастая, щекастая, заросшая волосами Хосефа приветливо разглядывала Малко с любопытством энтомолога, нашедшего невиданную бабочку. Она восседала в углу своей лавки – огромная масса жира в ворохе бесчисленных юбок: круглое, ничего не выражающее лицо. Лишь черные и очень живые глаза сверкали умом и юмором. Вокруг нее стояли банки с загадочными порошками, вперемешку с безделушками для туристов и деревянными статуэтками. Лукресия принялась болтать с толстухой на непонятном для Малко диалекте аймара. Он дернул ее за рукав.
– Спросите, что она знает о Клаусе Хейнкеле.
Девушка перевела, выслушала ответ Хосефы и, покраснев, расхохоталась.
– Она говорит, что он молодец, нашел очень красивую женщину... Чужую.
– Кто она?
– Жена фабриканта, Моника Искиердо. Она бросила мужа и ушла к немцу.
Значит, если Клаус Хейнкель мертв, неверная жена должна бы вернуться к мужу...
– Где он живет? Лукресия перевела.
– В квартале Флорида. Большая белая вилла на авеню Арекипа, напротив теннис-клуба.
– Она верит, что немец умер?
– Она говорит, что так все считают. Почему бы и ей не поверить в это?
Малко повторил адрес про себя, чтобы запомнить. Толстуха Хосефа выкопала откуда-то из-под тряпья сигарету, раскурила ее и воткнула в губы деревянной статуэтки, стоявшей за ее спиной. Сигарета каким-то чудом продолжала куриться.
Хосефа долго смотрела на нее, затем что-то сказала Лукресии. Та перевела:
– Это – бог везения. Она говорит, что тебе угрожает опасность. Пепел не белый...
Малко поблагодарил и потихоньку потянул Лукресию к выходу. Они спустились по крутой улочке.
– Поедем к этому Искиердо, – предложил Малко. – А потом я приглашаю тебя вместе пообедать.
– Я должна зайти домой, – сказала Лукресия. – У отца больное сердце, и он волнуется, когда от меня нет вестей. Если хочешь, через час встретимся в кафе «Ла-Пас», на авеню Камачо, напротив твоего отеля. Именно там готовятся все революции.
Не доходя до университета, Лукресия свернула на улицу, круто поднимавшуюся в старый город, и Малко пошел дальше один. В отеле он попросил свой ключ и тотчас вздрогнул от неприятного голоса:
– Куда вы, к черту, провалились?
Оглянувшись, он оказался носом к носу с разъяренным Джеком Кэмбеллом, разодетым в эти его ужасные зеленые брюки до щиколоток.
Малко улыбнулся, придав лицу выражение ангельской невинности:
– Я хотел отдать последние почести несчастному Клаусу Хейнкелю.
Американец внимательно посмотрел ему в глаза, не зная, как реагировать. Поняв, что Малко не шутит, он взорвался:
– Какого черта вас туда понесло, хотел бы я знать?
Малко холодно и отчужденно взглянул на него. Гнев сотрудника ЦРУ выдавал его с головой.
– Я приехал сюда из-за некоего Клауса Хейнкеля, а я человек добросовестный...
– Ведь он же умер, черт бы вас подрал. Его труп опознан.
Джек Кэмбелл так орал, что на него стали оглядываться. Малко отвел американца к низенькому столику. И затем нанес ему оглушительный удар, заявив спокойнейшим голосом:
– Вот в этом-то я как раз не уверен...
– Вы что, рехнулись? – прорычал американец. – Говорю вам, он умер. Дело закрыто.
– Вы видели его труп? – миролюбиво спросил Малко.
– А вы что, не читали «Пресенсиа»? – злобно ответил Джек Кэмбелл.
– Журналист, автор статьи, тоже не видел трупа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– А кто этот дон Федерико?
– Дон Федерико Штурм, вот тот высокий, у самого гроба. Один из главарей нацистского землячества в Южной Америке. Бывший полковник СС. Живет возле озера Титикака. Разбогател в Боливии, очень влиятелен. Говорят, он был лично знаком с Мартином Борманом и даже прятал его у себя. Но мало ли что болтают...
Пока Лукресия говорила все это взволнованным шепотом, Малко разглядывал собравшихся. Под маской набожного траура пряталось что-то другое, чего он не мог пока разгадать. Он вглядывался в дона Федерико. Красивый мужчина, держится прямо, одет в безукоризненный темный костюм, напоминающий покроем военную форму. Почувствовав, что за ним наблюдают, немец медленно повернул голову, и Малко встретился с холодным взглядом его очень светлых глаз. Ему почему-то стало не по себе. Губы дона Федерико чуть скривились, и он вернулся в прежнюю позу, скрестив руки на груди.
Внезапно Малко понял то, что его во всем этом смущало: эти люди чему-то радовались!
Он еще раз обвел взглядом их лица, одно за другим. Время от времени на каждом из них мелькало удовлетворение или даже едва сдерживаемая улыбка. Порой это был веселый огонек во взгляде, тень улыбки. Впечатление было такое, что все они кого-то ловко разыгрывали. Но кого? Ведь вот он, перед ними, массивный мрачный гроб. В нем – покойник. И покойник этот – Клаус Хейнкель, человек из их компании.
Ощущение сомнения, испытанное им в кабинете Джека Кэмбелла, все усиливалось. Во внезапной смерти Клауса Хейнкеля было что-то странное. И эту загадку Малко хотел разгадать прежде, чем улетит из Боливии.
Церемония подходила к концу. Малко потянул Лукресию за руку. В проходе он вдруг увидел маленького человека, стоящего в стороне от других; у него были индейские черты лица, горе его казалось искренним. Тщедушный и изможденный, он как будто стыдился, что пришел сюда. Он явно не был немцем. У самого выхода из церкви Малко заметил какого-то верзилу, стоящего в тени за колонной.
Этот человек также не был похож на немца. Смуглый, с круглой головой на широких плечах, с болтающимися обезьяньими руками, он напоминал откормленного и жестокого зверя. Малко заметил, как оттопыривался его плохо скроенный пиджак, человек этот явно был вооружен. Когда Лукресия проходила мимо него, он внимательно посмотрел на нее, скользнув взглядом по ее ногам.
Девушка сердито усмехнулась, причем зубы ее сверкнули отнюдь не миролюбиво.
Когда они оказались на паперти, Малко спросил:
– А что это за горилла у колонны?
Лукресия с отвращением ответила:
– Майор Уго Гомес. Шеф тайной полиции. Убийца и садист. Он снял виллу в городе и там пытает свои жертвы, да так, что полиции иногда приходится перекрывать движение, чтобы люди не слышали криков истязаемых...
Судя по всему, Клаусу Хейнкелю неплохо жилось в этой стране.
– Вы с ним знакомы?
Девушка опять скривила рот, на лице ее отразилась ненависть.
– Я входила в оппозиционную группировку. Нас арестовали люди Гомеса, и он меня допрашивал лично. Он пытался изнасиловать меня.
Голос ее дрожал.
– Он воображает, что он «мачо», настоящий мужчина, – продолжала она. – Потому что насилует девушек и по пятницам развлекается со шлюхами из «Маракаибо»... Я видела, как он пытал одного юношу: он зажал ему проволокой яички и скручивал их, пока несчастный не потерял сознание. А вся вина юноши была в том, что он писал на стенах домов антиправительственные лозунги...
Нежная Лукресия так и кипела от ненависти. Малко вернулся к своим мыслям:
– Что тут делал этот изверг? Такому вроде бы не место рядом с кропильницей.
– Он покровительствовал Клаусу Хейнкелю. В Ла-Пасе ничто не делается без его ведома. Надеюсь, что настанет день, когда его кто-нибудь укокошит, – сказала она с убеждением.
Девушка повернулась к Малко.
– Теперь пойдем в отель за документами?
Малко задумался. Он долгим взглядом посмотрел в глаза боливийки.
– Мы не поедем в отель, – сказал он. – Я хочу попросить вас об одном одолжении.
– Каком?
По тому, как она насторожилась, он понял, что она не доверяет ему.
– Мне кажется, в смерти Клауса Хейнкеля есть что-то странное. Хотелось бы выяснить, что именно...
Лукресия смотрела на него, нахмурив брови, пытаясь понять, не шутит ли он. Потом взгляд ее подобрел, и она улыбнулась, сверкнув ослепительными зубами.
– Если это может навредить собаке Гомесу, я согласна. Что ты собираешься делать?
Она обратилась к нему на «ты» и сама этому удивилась.
Засмеявшись, сказала:
– Раз мы будем дружить, я буду говорить тебе «ты». Так я разговариваю с теми, кто мне по душе. И ты тоже должен говорить мне «ты».
– А Джек Кэмбелл тебе не помешает? – спросил Малко, чувствуя неловкость (он редко с кем говорил на «ты»). – Я имею в виду твою работу.
Она снисходительно покачала головой.
– Моя работа! Я зарабатываю тысячу триста песо в месяц. Еле хватает на сигареты. Я работаю, чтобы не сойти с ума от скуки. А Джек Кэмбелл, плевать я на него хотела! Он как-то попытался поцеловать меня, так меня чуть не вырвало от вони из его рта...
Малко улыбнулся. Его забавлял бойкий язычок его неожиданной союзницы. Но он не торопился вовлекать ее в свою авантюру.
– Это может оказаться опасным, – сказал он. Лукресия, пожав плечами, обожгла его взглядом.
– Ты будешь моим «мачо»... Ты защитишь меня. Пойдем.
Их окружили выходящие из церкви немцы, с постными лицами, но по-прежнему тайно чему-то радующиеся. Тот, кого Лукресия назвала доном Федерико, бросил пронзительный взгляд на Малко, чей цвет волос и европейская внешность явно заинтриговали его. Малко сейчас чувствовал себя лучше: всего лишь три тысячи метров над уровнем моря. Почти побережье! Хоть в теннис играй. Но им предстояло подняться в центр города, на три тысячи семьсот метров, где каждое усилие, казалось, прибавляло ему возраста.
Он думал: какая сейчас физиономия у Джека Кэмбелла, не дождавшегося ни документов, ни своей секретарши.
Глава 4
От нестерпимого зловония Малко даже остановился. Можно было подумать, что по лестнице, ведущей в редакцию газеты «Пресенсиа», прошел полк пьяниц, облевав каждую ступеньку. Здание самой значительной ежедневной газеты Ла-Паса было невзрачным. Даже если отвлечься от запаха. Редакция находилась на третьем этаже. Лукресия, зажав нос, мужественно ринулась вперед.
Дверь редакции была открыта. Вахтер-индеец с тупым лицом спросил, что им нужно.
– Поговорить с Эстебаном Барригой, – ответил Малко.
Вахтер показал на открытую дверь кабинета, размером со шкафчик для метлы...
– Он там.
Малко вошел, Лукресия за ним. Маленький сморщенный старикашка с хитрой мордочкой лихорадочно колотил по машинке, окружив себя кипами старых газет и не выпуская изо рта сигарету, распространявшую отвратительный запах. Малко отметил грязную сорочку, плохо выбритые дряблые щеки, очки с толстыми стеклами в роговой оправе, жирненькие потные ручки. Не очень привлекательным типом был этот Эстебан Баррига.
– Сеньор Баррига? – вежливо осведомился Малко. Журналист поднял голову и замигал глазами, как испуганный филин. С тех пор, как один рассерженный читатель заставил его сжевать, а затем проглотить целый номер «Пресенсии», он опасался незнакомцев.
– Да.
– Я американский журналист, – солгал Малко. – Я должен написать статью о смерти Клауса Хейнкеля, помните – нацист, который покончил с собой...
Эстебан Баррига затряс головой, как будто плохо понимал, о чем идет речь.
– Ах, ну да...
Малко, мягко улыбаясь, положил на стол двадцатидолларовую бумажку.
– Кажется, вы видели его. Расскажите какие-нибудь подробности...
Журналист резко выпрямился.
– Да-да. Он был уже мертв, когда я его увидел...
– Пуля пробила грудь навылет?
– Да, конечно, да...
– Он лежал, распростертый, в комнате на втором этаже?
– Да, да...
Баррига, казалось, был в восторге.
– И он оставил записку?
– Да-да, письмо.
– Вы его хорошо рассмотрели и узнали, не правда ли?
Эстебан Баррига с готовностью согласился:
– Да-да, сразу узнал.
Малко несколько секунд помолчал. Утомившись от столь долгого усилия, боливиец вытирал со лба пот, заговорщицки улыбаясь. Малко поймал его взгляд и ласково спросил:
– Тогда почему же вы написали, что Клаус Хейнкель стрелял себе в рот, что труп находился в холле виллы и был опознан врачом, а вы никогда его раньше не видели?
Эстебан Баррига окаменел. Часто-часто замигали его глаза за стеклами очков. Губы шевелились, но не могли издать ни единого звука. С испуганным и умоляющим видом он смотрел то на Малко, то на Лукресию.
– Кто... кто вы? – спросил он. Малко не ответил. Он схватил боливийца за ворот куртки и, притянув его к себе, с угрозой приказал: – Говорите правду!
Шум их разговора перекрывало стрекотанье бесчисленных пишущих машинок. Журналист еле слышно признался:
– Я... я не видел трупа, он уже был в гробу. Но мне рассказали, как все случилось.
– Кто?
– Майор...
Внезапно он умолк, и взгляд его остановился на ком-то, кто находился за спиной Малко. Тот оглянулся. Худой и длинный субъект с орлиным носом слушал их беседу, стоя на пороге.
Эстебан Баррига мгновенно вырвался:
– Извините, сеньор, я занят.
Он выскочил стремительно, как кролик, и исчез в недрах редакции. Забыв при этом на столе двадцатидолларовую бумажку. Малко понял, что продолжать бесполезно.
Сделав знак Лукресии, он вышел из кабинетика, сопровождаемый инквизиторским взглядом тощего субъекта, Они вновь очутились на темной, зловонной лестнице. Обстоятельства «смерти» Клауса Хейнкеля становились все загадочнее. Лукресия была крайне заинтригована.
– Почему ты задавал ему все эти вопросы? Малко не успел ответить. Сзади послышались шаги. Он обернулся. Эстебан Баррига спешил за ними на своих коротеньких ножках. Он догнал Малко на площадке.
– Не надо никому ничего говорить, – попросил он, задыхаясь. – Ничего, совсем ничего.
Он повторил это по-испански: «nada, nada». Жирное личико его покрылось потом, страх буквально выходил у него через поры. Это был животный, органический страх, который, казалось, распространял еще худшее зловоние, чем блевотина на лестнице.
– Что не надо говорить? – спросил Малко. Боливиец еще больше понизил голос.
– То, что я вам рассказал... Что я не видел сеньора Хейнкеля... Умоляю вас.
Малко сделал вид, что не понимает.
– Да какое значение все это имеет? Ведь это был он, не так ли?
– Конечно же! – горячо воскликнул боливиец. – Он! Могу поклясться головой моей матери.
– Ну вот и прекрасно, – заключил Малко. – До встречи.
Он вырвался от вцепившегося в него журналиста и пошел вниз; ему хотелось скорее очутиться на свежем воздухе. А маленький боливиец перегнулся через перила и продолжал кричать ему вдогонку:
– Это был именно он, сеньор Клаус...
* * *
Выйдя из редакции, Малко и Лукресия оказались напротив конной статуи Симона Боливара. Густая толпа текла по Прадо. Официально улица называлась «Авеню 16 июля». Но поскольку после каждой очередной революции название менялось, боливийцы сочли, что проще называть улицу «Прадо». Маршрутные такси, по-местному «труфи», подъезжали и отъезжали одно за другим. Современные здания перемежались старыми домами эпохи колонизации, незаконченными постройками и жалкими лавчонками. Здесь прогуливалось множество девиц в сверхкоротких юбочках, которых провожали голодными взглядами индейцы в пестрых вязаных шапочках.
Малко чувствовал, как растет его беспокойство. Почему так перепугался журналист из «Пресенсии»? Лукресия то и дело заглядывала ему в глаза. Она, казалось, совсем забыла о Джеке Кэмбелле. Никогда бы раньше Малко не поверил, что «гринго» может так легко подружиться с боливийкой. В такси Лукресия без стеснения прижалась коленкой к его ноге. По всему было видно, что он ей нравится. Но его сейчас занимало другое.
– Хотелось бы узнать побольше о смерти этого немца. Кто бы нам мог помочь?
– Может, Хосефа? Она все знает.
– Кто это?
– Индианка. Очень богатая гадалка. Она живет возле церкви Святого Франциска, недалеко отсюда. Она все знает. Перед тем, как начать революцию, всегда приходят к ней посоветоваться.
В Боливии это – серьезная рекомендация. Они прошли вдоль Прадо, мимо украшенного колоннами здания «Комиболь».
– Все революции начинаются здесь, – сказала Лукресия. – В Ла-Пасе это единственное место, где много денег. Это «mamadera», которую передают друг другу все правительства.
Напротив, на углу авеню Камачо, находился университет. Прадо, расширяясь, уходила вверх.
Стоило Малко ускорить шаг, и ему показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Страдая от ужасного унижения, он был вынужден попросить Лукресию идти помедленнее. Юная боливийка была резва, как козочка.
– Да, тебе надо экономить силы, – иронически заметила она.
Вокруг них так и кишели «чуло», в черных круглых шляпах и с младенцами за спиной. Малко с девушкой свернули налево, в узкую и оживленную улицу Сагарнага, круто берущую вверх рядом с церковью Св. Франциска. Здесь начинался район воров и черного рынка. Здесь можно было найти все, чего не было в лавочках Ла-Паса. То и дело приходилось перешагивать через разложенные прямо на тротуаре товары. В каком-то невообразимо грязном дворе цирюльник брил клиенту бороду. Лукресия подтолкнула Малко в маленькую темную лавчонку. У входа он с удивлением остановился перед кучей каких-то странных предметов.
– Что это?
Лукресия улыбнулась:
– Зародыши ламы. Люди суеверны. Они не начнут строить дом, не зарыв под фундамент зародыша ламы...
Губастая, щекастая, заросшая волосами Хосефа приветливо разглядывала Малко с любопытством энтомолога, нашедшего невиданную бабочку. Она восседала в углу своей лавки – огромная масса жира в ворохе бесчисленных юбок: круглое, ничего не выражающее лицо. Лишь черные и очень живые глаза сверкали умом и юмором. Вокруг нее стояли банки с загадочными порошками, вперемешку с безделушками для туристов и деревянными статуэтками. Лукресия принялась болтать с толстухой на непонятном для Малко диалекте аймара. Он дернул ее за рукав.
– Спросите, что она знает о Клаусе Хейнкеле.
Девушка перевела, выслушала ответ Хосефы и, покраснев, расхохоталась.
– Она говорит, что он молодец, нашел очень красивую женщину... Чужую.
– Кто она?
– Жена фабриканта, Моника Искиердо. Она бросила мужа и ушла к немцу.
Значит, если Клаус Хейнкель мертв, неверная жена должна бы вернуться к мужу...
– Где он живет? Лукресия перевела.
– В квартале Флорида. Большая белая вилла на авеню Арекипа, напротив теннис-клуба.
– Она верит, что немец умер?
– Она говорит, что так все считают. Почему бы и ей не поверить в это?
Малко повторил адрес про себя, чтобы запомнить. Толстуха Хосефа выкопала откуда-то из-под тряпья сигарету, раскурила ее и воткнула в губы деревянной статуэтки, стоявшей за ее спиной. Сигарета каким-то чудом продолжала куриться.
Хосефа долго смотрела на нее, затем что-то сказала Лукресии. Та перевела:
– Это – бог везения. Она говорит, что тебе угрожает опасность. Пепел не белый...
Малко поблагодарил и потихоньку потянул Лукресию к выходу. Они спустились по крутой улочке.
– Поедем к этому Искиердо, – предложил Малко. – А потом я приглашаю тебя вместе пообедать.
– Я должна зайти домой, – сказала Лукресия. – У отца больное сердце, и он волнуется, когда от меня нет вестей. Если хочешь, через час встретимся в кафе «Ла-Пас», на авеню Камачо, напротив твоего отеля. Именно там готовятся все революции.
Не доходя до университета, Лукресия свернула на улицу, круто поднимавшуюся в старый город, и Малко пошел дальше один. В отеле он попросил свой ключ и тотчас вздрогнул от неприятного голоса:
– Куда вы, к черту, провалились?
Оглянувшись, он оказался носом к носу с разъяренным Джеком Кэмбеллом, разодетым в эти его ужасные зеленые брюки до щиколоток.
Малко улыбнулся, придав лицу выражение ангельской невинности:
– Я хотел отдать последние почести несчастному Клаусу Хейнкелю.
Американец внимательно посмотрел ему в глаза, не зная, как реагировать. Поняв, что Малко не шутит, он взорвался:
– Какого черта вас туда понесло, хотел бы я знать?
Малко холодно и отчужденно взглянул на него. Гнев сотрудника ЦРУ выдавал его с головой.
– Я приехал сюда из-за некоего Клауса Хейнкеля, а я человек добросовестный...
– Ведь он же умер, черт бы вас подрал. Его труп опознан.
Джек Кэмбелл так орал, что на него стали оглядываться. Малко отвел американца к низенькому столику. И затем нанес ему оглушительный удар, заявив спокойнейшим голосом:
– Вот в этом-то я как раз не уверен...
– Вы что, рехнулись? – прорычал американец. – Говорю вам, он умер. Дело закрыто.
– Вы видели его труп? – миролюбиво спросил Малко.
– А вы что, не читали «Пресенсиа»? – злобно ответил Джек Кэмбелл.
– Журналист, автор статьи, тоже не видел трупа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21