- Нет, правда, ты не чувствуешь? Я покачал головой.
- Странно. Может, у меня галлюцинации?
- Нет, - твердо ответил я.
29.
Светлой частью головы она сливалась с бликующим оконным проемом, а темной - с подвешенными под потолком мухоловками. Должно быть, она (голова) была не одного со стеной цвета, иначе я ее сразу бы потерял, при продвижении по комнате. Голова всегда отстает от тела. Это чисто физиологический принцип, за которым скрывается вездесущая безголовость и выдвинутая нескрытая телесность. Одним словом, я всегда видел ее грудь, бедра, но почти никогда: глаза, волосы и губы, то есть головы как бы не было. Но вот в неестественном ракурсе - а именно на фоне окна - я видел только голову, какой бы она при этом не казалась бесцветной.
30.
Вынужденный хоть как-то проводить время я выбежал из дома в кроссовках и спортивных трусах. Это был немного несвоевременный шаг, учитывая мою негодность и задолженность по многим пунктам. Но пока я бежал, мне показалось, что я вполне бы смог, не останавливаясь, достичь того места, откуда мне будет предложено повернуть назад. Я ждал этого.
* II часть *
31.
До под?езда надо было идти след в след. Потому что в одном только окне помещалось и стойбище, и лежбище. Я продирался через кусты, и уголки моих глаз собрали легкую цветочную пыльцу, так что я не мог уклониться от хлестких прутьев. Должно быть, вся нижняя часть, цоколь покоились на сплошной гранитной глыбе и всей этой постройке грозило неминуемое разрушение. Я не боялся оступиться, нет. У меня было подозрение, что я сам чего-нибудь не так сделаю. В конце концов все эти бетонные подушки, вся эта арматура не отходили и не удалялись далеко от здания. Миновать их было нельзя, пролезть под - можно. И я мысленно задрал перед свитера, обнажив белоснежное брюшко, пользуясь им в качестве зеркала, и зашагал по следам моего товарища, которого здесь уже не было. Очевидно, мне это причудилось, и я не мог маршировать, не оборачиваясь назад.
32.
Я стоял у входа в небольшой зал. Многие кресла были поломаны, но это не нарушало общего вида, - вида пустоты, неубранности и какой-то неопределенности. На клубной сцене что-то монтировали, что-то вроде строительных лесов, хотя я догадываюсь - то была подготовка к спектаклю. Тут в открытые врата этой храмины грузно в?ехал Мишка Лукин.
- Михал Саныч, полная разруха, - сказал я.
- Так не знаю, кто проектировал декорации? - Широко развел он руки.
- Ты, - ответил я, смеясь. Он фыркнул, как мультяшный персонаж.
- Я ведь не так их хотел ставить! - воскликнул он, утюжа ладонью воздух.
Я тихонько высморкался или просто хмыкнул и сказал:
- Да делать это надо было в другом месте. Тут Лукин стал жестким и пронзительным, как маршал Жуков.
- Меня пока что стены берегут, родные, - произнес он, но я не понял, о чем он говорит. Тут внезапно сцена расцветилась ярким красным светом. Красными стали и без того уже красные лица рабочих, деревянные сооружения, похожие на леса, а так же боковая кулиса. Я почувствовал некоторое расслабление, словно подвергся гипнотической релаксии. Мне стало хорошо.
- Что это, Лукин? - спросил я и дыхание у меня перехватило.
- Это моя рождественская постановка, - ответил он, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Я, разомлевший, закрыл глаза и произнес:
- Хорошо... Но тут же крепко зажмурился и стал упорно тереть виски. "Где-то это уже было, - подумал я. - Где я мог это видеть?" Лукин с трудом карабкался вдоль среднего ряда, и я заметил некоторую странность в его одежде: под костюмом, вместо привычной водолазки, сиял невероятно пестрый жилет, а от часового кармашка свисала желтая цепочка.
- Лукин, ты это спиздил! - закричал я.
- Что именно, коллега? - засмеялся он.
- Я имею ввиду вот это красное, - заикаясь и краснея, кивнул я в сторону сцены.
- Полноте! - Снова рассмеялся он. - Это не я. Это уже давно без меня спиздили. Правое вертикальное сооружение вдруг резко накренилось со страшным треском. Рабочие с криками "еб твою мать" попрыгали со сцены. Однако конструкция дальше не стала двигаться. Все переполошились. Из боковых дверей выбежал кое-кто из персонала. Показался дежурный пожарный. Лукин же в это время как ни в чем не бывало заправлялся. Он медленно расстегнул ремень, подтянул брюки, затянулся потуже, застегнул ремень. И все это лицом к залу, в полной невозмутимости. Я подождал, пока он взглянет на меня, и махнул ему рукой, чтобы вместе вернуться в вестибюль и продолжить беседу. Теперь я снова уважал его.
33.
На работе, куда я устроился, приходилось проводить часов по семь. Это при том, что я еще продолжал оставаться неуспевающим студентом! Всю эту контору я хорошо исследовал. Здесь керосиновое пятно во всю улицу, за той дверью - гора картонных коробок из-под мониторов. Иногда мальчик с тележкой врезается в нее задом, и мы слышим этот грохот немного неправдоподобный здесь под часами в тишине, в пространстве необ?ятной комнаты, в которой располагается наш отдел. Мы сидим так, как будто там внизу ничего не происходит, мы задумчиво созерцаем развернутые бумаги, автоматически стучим по клавишам - делаем вид, что работаем. И у нас едва хватает времени для этого. Но краем глаза я замечаю легкую волну изменений. Кто-то слишком растягивается на стуле, кто-то зачем-то оборачивается по сторонам и оглядывает нас всех. Менеджер Петров встал и подошел к огромному окну, заложив руки за спину. Что это была за спина! Вся ее поверхность была в буграх и рытвинах.
- Видите, - сказал он, чувствуя, что я его разглядываю. - Все это последствия оспы. Я вам еще не рассказывал? В детстве, когда мне было года четыре, я ею заразился. Родители даже не хотели забирать меня из больницы. Но потом кое-как, скрипя сердцем, брезгливо морщась и зажимая платком свои носы, взяли меня обратно. Это было тяжелое время для меня. Я очень хотел общаться. Родители всячески избегали меня: то гостили у соседей, то работали по целым неделям. Но однажды в летнее воскресенье они вдвоем постучали в мою комнату. Я лежал в постели и мастурбировал - мне уже почти минуло тринадцать, и организм требовал новых впечатлений. Родители были очень ласковы в тот день. Отец посадил меня к себе на колени, гладил по голове, а мать тщательно перестелила мою постель, убралась, принесла свежую пару белья. Больше я их с тех пор не видел. Я хорошо запомнил этот день, он врезался у меня в памяти, как яркий кинофрагмент. Ну, конечно, потом я уже понял, что случилось, напялил пижаму и отправился в таком виде на улицу...
- Вы хотите сказать, что воспитывались без родителей? - спросил я, ничего не понимая.
- Конечно, - ответил он. - И это тоже. Петров расправил плечи и сел на свое рабочее место.
34.
Я знаю, что мне не надо туда смотреть, иначе в следующую же минуту со мной может случится припадок (или что-то вроде того). Окно, которое немного медленно поднимается с пола, уходит куда-то в небо, в зенит, и я начинаю думать, что это не оно, а я немного задремал и позволил себе и своей кровати выползать и делать крутые повороты посреди комнаты, там, где обычно половик оставляет мало места для игры, но заходит довольно глубоко под столы, стулья и шкафы, упираясь в последнюю очередь в плинтус, который давно уже покоробился от желания быть подлиннее. Я выпрямляюсь и понимаю, что я не один, что в соседней комнате есть еще какой-то человек чужого цвета. Я напрягаюсь, чтобы его увидеть через стену, и он, к сожалению, исчезает, как это обычно и бывает от напряжения. Я вхожу в перегородку - как хороша моя квартира с множеством ответвлений, с тысячью и одной половицей! Я жду и наконец ощущаю, как он оказывается где-то у меня внутри.
35.
Когда я потягивался с правой руки на левую, меня вдруг одолела немочь. Я слегка невзмог, когда Лацман вытянул руки и сказал:
- Меня смущает твое присутствие. Не мог бы ты немного отстраниться от меня? Я отстранился, но в ту же самую минуту подумал: "Нет, ничего глупее, чем просто пропускать человека, когда он этого просит. Надо обязательно сделать вид, что мне этого сильно не хочется". Я отвалился с дрожащим ртом и вывороченными руками навзничь, и Лацман перешагнул через меня, сотрясая штанинами воздух надо мной. Я подумал, что такой момент следует запомнить, потому что иначе он будет снова и снова повторяться. "Лацман поднимает ногу, штанина вспархивает, как птица, он заносит ногу надо мной и вторая штанина вздрагивает от напряжения. В этом месте, где они сходятся, тоже что-то бьется и болтается... " Я мысленно закрываю глаза, не в силах видеть этой порноты.
36.
Лукин бережно и невесомо опустил свои руки на спинку кожаного кресла, в котором я сидел, и проговорил: - Меня совершенно не заботит как ты ко мне будешь относиться, но одно меня волнует... попробуй угадать что? Я привстал в кресле, чтобы повернуться к нему и разглядеть его повнимательнее. - Ни за что не угадаю, - ответил я с вызовом. Лукин криво улыбнулся. - Попробуй поставить себя на мое место, - сказал он. Я принял глубокомысленное выражение. - Ну, что получается? -Ты немного выше меня, - ответил я. - И кроме того ты невозможно замкнутый тип, субтильный, не мужественный. Ты еще хуже меня. - Ну, о сходстве речи не идет, - холодно заметил он. - А о чем же еще? - удивился я. - О том, что мне стыдно тебе об?яснять, - проговорил он, подавшись вперед. - А-а, - пропел я с интонацией некой птицы в человеческом образе.
37.
Дождь поливал землю. Он шел где-то в стороне, притворяясь одиноким и вездесущим. Я с тревогой подумал, а не сделать ли мне что-нибудь подобное? Ведь по идее я был из того же теста, я был таким же временным и приходящим как он, таким же гармоничным и умиротворяющим. Другое дело, что у меня не было воды в достаточном количестве, что бы существовать подобным образом. Не смотря на все эти странности, мне поминутно приходится низвергаться вниз, обращать свое настоящее в нечто неподдающееся осмыслению. Правда ли, что я обретаюсь между землей и небом? Или это лишь моя первоначальная уверенность в том, что я не остаюсь где-то в другом месте. Теперь от дождя всех клонит в сон, я же созрел для деятельности, которой предназначен. Но дождь это не только несущиеся к земле капли, это не только его небесная ипостась, отрыва-вздоха, куда вернее предположить, что это: шум листьев, непрекращающееся движение по водостокам, утилитарное пополнение сосудов, вроде канав и водоемов. Все здесь призрачно связано с подземными реками, о которых многие даже не догадываются. И большая часть воды уходит под землю, чтобы скопиться там в ожидании своего часа.
38.
Марат в привычном положении, с?ежившись на стуле, сидел у стола и созерцал свои внутренние функции. Комната соотносилась с внешней вибрацией и наполнялась то отдаленным металлическим звоном, то лязгом столовых приборов. Мог ли он вдруг выпрямиться и взглянуть в окно? Можно допустить. Но решающим в его положении был все-таки холод. Его он и пытался преодолеть своим термоемким загривком. Как будто здесь, в нем и содержалась некая передача, некий крестец бытия. Я упруго натянул безымянный палец и вонзил его в воздух, который к этому времени был уже несвежим, и сухой скрежет пролился двумя струями, запирая в рогатку теплоемкость Марата. Ничего не произошло в следующую секунду. Марат сжал кулаки и еще туже натужился. Повергнуть такого врага нельзя. Можно только немного уступить ему места.
39.
Для начала с меня стянули рубашку, а именно - рывком назад дернули за оба рукава, и я пробежал несколько испуганных, развалистых шажков вперед, как какой-нибудь педераст. Они издевались, эти в пионерских галстуках, и я подумал: "Я один мог бы их раскидать, но хитрое желание узнать, из какого они отряда, заставляет меня улыбаться". Сильнейший ветер гудел в ушах, полоща красные галстуки. Кто-то достал длинный ржавый тесак и полоснул им меня по запястью, крови не было.
- Пытайте, пытайте, суки краснопузые, - злобно прокричал я. Один мальчик, который был в очках, оправился и проговорил серьезным тоном:
- А ведь этот человек говорит правду. И мне нечего было ему ответить, таким проницательным мне показался его взгляд. Разве ребенок мог так услышать меня? Я подавил комок в горле и бросил с надеждой в его сторону:
- Я уже немного растерзан. Пионеры ведь могут иногда и не найти нужных слов.
40.
С руки свисал бинт и мне показалось, что я просто обязан немного передохнуть. Я протянул руку в ее сторону и замер на полпути. Ирина в своем меловом платье немыслимо повернулась в кресле, подставив мне таинство своего бедра, уткнувшись в полной отключке в любовный роман. Я остановился, потому что это показалось мне совершенно неуместным: я, она с книгой, дурно перевязанная рука, застывшая на подлокотнике. Я подождал несколько секунд и, выпрямившись, уселся на стуле, думая, что не смогу приличествующим образом отпроситься идти - голос будет дрожать, а по роже будет гулять кривоватая обиженная улыбка.
41.
Сидя на неровном стуле, я мог только одну руку держать на колене. Это было положение ястреба, вынужденного летать, хотя, казалось бы, и от других возможностей ему не следовало отказываться. Я же спокойно мог сидеть. Дело в опоре - стул стоял на неровном полу. По ясному разумению, я должен был упасть, но это всего лишь допущение, которому не суждено сбыться. Понастоящему, я падал, если бы хотел этого. А я мысленно и реально был против. "Я готов", - звучит у меня внутри, и я падаю. "Я сижу на двуногом стуле!" И равновесие возвращается. Очевидно, мне показалось, что я подмял под себя только часть удобного места. А на самом деле, я сам был себе стулом. В какой- то момент дверь в соседнюю комнату отварилась, и я увидел проползание света по полу. Я мог, конечно, мысленно остановить это нарастание, но тело, которое встало между мной и светом, по-другому меня настроило. Я не стал выпрямляться, пытаясь показаться в устойчивости, а достиг еще большего равновесия, нарочно улавливая этот момент напряженной балансировки. Дверь прикрылась, и я с удовольствием про себя заметил, что вполне нахожусь здесь в лучшую пору своей жизни.
42.
Я сразу заметил ее зеленые губы. Привстал вполоборота и начал с ней разговаривать:
- Я мешковину эту надеваю,
Чтобы любезным быть тебе, родная. Ирина едва заметно улыбается и дает мне свои холодные пальцы, которые я зажимаю подмышкой и веду ее в общий зал.
- Вы прибыли как репрезентативное лицо? - спросила она, когда я вел ее под руку, и все на нас смотрели.
- Дайте подумать, - ответил я. - Мне не безразлично, как вы это мне преподнесете. Она увидела кого-то в другом конце зала и, извинившись, отошла. Я остался несколько растерянный, один, оглядываясь по сторонам куда бы примоститься, но так и не смог никуда себя устроить.
43.
Коварство вызревало во мне с малых лет и в возрасте буйства и потрясений проявилось в полную силу. Я ведь ждал, когда наконец это созревание пройдет и обнаружит весь ход моей естественной истории. И не ошибся. Она была здесь, рядом: за и перед.
44.
Она подходила ко мне очень медленно. Я знал этот ритуал: вот сейчас она подойдет вплотную ко мне, возьмет мою руку за указательный палец и мизинец. Я молча слежу за этим. Все правильно. Я специально не смотрю на нее. Так, по крайней мере, она будет сомневаться. В этот момент я думаю о чем-то важном об относительности... Я с удовольствием переворачиваюсь на другой бок и засыпаю.
45.
Падший ангел был гомиком, теперь это вполне доказано. Но в этом его вины не было, как не может быть вины в том, что ты совершенно искренен или, скажем, что ты всегда идешь прямо и думаешь о людях, с которыми тебе пришлось побеседовать. А такие встречи несут в себе слишком много недопонимания, амбиций, грубой холодности, поэтому просто нельзя не быть гомиком, даже если это не входит ни в какие твои наклонности. Просто-напросто. И нам никогда не стать такими, как он.
46.
Ирина приложила к моей спине мокрое полотенце, и я чуть-чуть вздрогнул от глубинного напряжения. Почувствовал, как по ногам покатились холодные струйки., и торопливо проговорил:
- Я думал от этого хотя бы воды под пятками не будет.
- Полотенце короткое, - ответила она, разглаживая его у меня на спине. Тогда я без разговоров повернулся к ней, перехватил у нее из рук вазу с водой и внушительно поставил на отодвинутую от стены тумбочку.
- Я сам лечусь достаточно долго, но когда это делает женщина с твоим образованием, я чувствую, что полотенце еле-еле держится, - об?яснил я. Но она даже не смотрела мне в глаза, рассматривая что-то у себя на брюках, а, может, и под ногами. Тогда я неожиданно выровнялся и повернулся к ней в профиль всем телом. Ирина еще секунд 5-ть перебирала в руке платок и наконец заметила:
- Дадагой дгуг. Я вижу ты стал совсем плоским. Она еще немного поперебирала платок в пальцах и, подняв глаза, добавила:
- Это не роман. Ты должен смотреть на меня по-другому. Я хотел вскинуться и, по-клоунски обскакивая ее по кругу, мотая головой, прокричать:
1 2 3 4 5 6 7 8