Дело в том, что по положению, действующему в армии, разрешение на арест кого-либо из офицеров, а также на то, чтобы военная прокуратура стала работать на территории воинской части, может дать (или не дать, по своему усмотрению – принудить никто не имеет права) только вышестоящий начальник. 27 марта Шаманов, друг и единомышленник Буданова, был в отпуске, а его обязанности исполнял генерал Валерий Герасимов – человек, сумевший сохранить офицерское достоинство в предложенных страной обстоятельствах второй чеченской войны. Утром ему доложили о случившемся. Генерал сам поехал в полк, пустил туда сотрудников прокуратуры и разрешил арестовать Буданова. Тот пытался организовать вооруженное сопротивление, но потом прострелил себе ногу и сдался. Один из следователей, капитан юстиции Алексей Симухин, сопровождал арестованного Буданова в полете до Ханкалы, на главную военную базу, и рассказал, что, пока летели, полковник все спрашивал, как ему быть, что «правильно» говорить… 28 марта труп Эльзы Кунгаевой выкопали, обмыли и отдали семье… Буданов был уже в камере, вскоре психолого-психиатрическая экспертиза признала его вменяемым и, значит, подлежащим уголовному преследованию.Ну, а дальше? Тут-то и началось «отбеливание». Так захотели в Кремле, где поняли, что в «установлении диктатуры закона» в этом конкретном случае зашли уж слишком далеко и что, если не остановить, общество узнает такую правду об идущей войне, про которую до этого ему говорили только то, что это кривда боевиков.Захотели – и опять сделали большую методологическую ошибку. В деле «отмывания» Буданова от уголовной грязи было решено пойти старым, проверенным в советские времена путем. Полковнику была назначена вторая психолого-психиатрическая экспертиза в Институте судебной психиатрии им. Сербского в Москве, печально заменитом своей заказной – по заказам КГБ – деятельностью во времена советской борьбы с инакомыслием. Председателем комиссии по Буданову стала профессор-психиатр с 52-летним экспертным стажем Тамара Павловна Печерникова. Та самая, чья подпись стоит под «шизофреническими приговорами» самых знаменитых советских диссидентов 60-80-х годов. Таких, как Наталья Горбаневская (основатель и первый редактор самиз-датского бюллетеня правозащитников «Хроника текущих событий», находилась в психиатрической тюрьме на принудительном лечении, по заключению Печерниковой, с 1969 по 1972 г., в 1975 г. эмигрировала) и Вячеслав Игрунов (в 1976 г. за распространение «Архипелага ГУЛАГ» признан Печерниковой «невменяемым», много лет провел на принуддечении, ныне депутат Госдумы нескольких созывов, многолетний сподвижник «Яблока» и Григория Явлинского, директор Международного института гуманитарно-политических исследований). Кроме того, отлично помнит Печерникову по своим «делам» Владимир Буковский, один из самых известных советских диссидентов, политзаключенный, журналист, писатель, доктор биологии, с 1963 по 1976 г., с небольшими перерывами, находившийся попеременно в тюрьмах, лагерях и спецпсихлечебницах – за публикацию на Западе документов о фактах «деятельности Печерниковой» – злоупотреблениях психиатрией в политических целях, обмененный в 1976 г. на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана и живущий теперь в Великобритании. Свидетельствовала Печерникова со стороны обвинения (КГБ) на процессе против Александра Гинзбурга (журналиста, члена Московской Хельсинской группы, издателя самиздатского поэтического сборника «Синтаксис», первого распорядителя Общественного фонда помощи политзаключенным в СССР и их семьям, учрежденногоСолженицыным на гонорары от издания «Архипелага ГУЛАГ», четырежды получавшего сроки за диссидентскую деятельность, в 1979 г. высланного из СССР в обмен на советских разведчиков, умер во Франции в июле 2002 г.).И вот, уже в наши дни комиссия под руководством такой Печерниковой признает Буданова невменяемым. Причем только на миг совершения преступлений, а значит, уголовно не наказуемым за них. Однако вполне вменяемым до и после него, значит, с правом возвратиться на военную службу!… Виртуозное выведение полковника из-под уголовной ответственности и даже сохранение для него возможности быть в армии. Конечно, это был единственный способ «отмыть» Буданова – и им власть (президент, его администрация, Министерство обороны – «кураторы» процесса) воспользовалась.Однако, это получился и настоящий психиатрический абсурд нашего времени, вызвавший, когда оказался обнародован, волну общественного возмущения. По крайней мере, в Москве и европейских столицах. Стало очевидным, что репрессивная советская КГБ-психиатрия сохранена и отлично пристроена на «демократическую» службу. С чего бы это? Путину посыпались вопросы, особенно активные из Германии (вмешался бундестаг) и Франции: случайно ли появление именно Печерниковой в деле Буданова спустя столько лет после падения коммунистической системы?Ответ был, конечно, очевиден – история, как хроническая хворь, склонна к рецидивам, и мы их получили… Так выполненная Печерниковой заказуха получила далеко идущие политические последствия. Суд в Ростове-на-Дону, который, казалось бы, должен был уже «завтра» закончиться фактически оправдательным приговором, вдруг, по указке из Кремля, «сегодня» (это было 3 июля 2002 года) полностью изменил ход судебного спектакля (а временами это был, действительно, чистой воды спектакль в пользу Буданова), отменил чтение приговора, усомнился в правдивости экспертизы Печерниковой, назначил следующую и оставил Буданова под стражей…Эта будановская пока не-свобода – принципиальное событие нашего времени. Во-первых, для самой армии, безусловно, превратившейся в Чечне в политическую репрессивную структуру. Армия очень ждала, будет ли прецедент на суде в Ростове-на-Дону? А значит, «можно ли» – как Буданов?… Когда Печерникова сказала: «Можно», – этот сигнал был «правильно» понят в Чечне, где офицеры, находящиеся на свободе, продолжают дело Буданова. В конце мая 2002 года (как раз когда была обнародована экспертиза, оправдывающая полковника) в «зоне антитеррористической операции» опять была серия похищений молодых женщин с последующим убийством. 22 мая, например, в Аргуне, прямо из ее дома № 125 по улице Шалинской, на рассвете была увезена военными симпатичная 26-летняя учительница начальных классов Светлана Мударова. Как и Эльзу Кунгаеву, жертву Буданова, ее запихнули в БТР прямо в тапочках и халатике. Двое суток военные делали все, чтобы скрыть место, где они держат похищенную учительницу. 31 мая ее изуродованный труп был подброшен в развалины одного из аргунских домов… Это Печерникова сказала – «можно»… Психиатры в нашей стране продолжают писать свои экспертизы кровью безвинных жертв.Во-вторых, исхода дела Буданова ждали, и ждут, люди Чечни. Если победит полковник, а не правосудие, значит, по-прежнему нет надежд на то, что Чечня будет территорией, где действуют российские законы, она останется землей под пятой бандитов, и людям, там живущим, теперь нет разницы, какую форму и чью зарплату получают эти бандиты. Главное, что они убивают. Часть вторая
ЖИЗНЬ НА ФОНЕ ВОЙНЫ. СОВРЕМЕННАЯ. РОССИЙСКАЯ
Руслан Аушев : Жизнь в Чечне сегодня не гарантирует никто Автобус ехал из Грозного в райцентр Ачхой-Мартан – вёз людей. Недалеко от Грозного, по дороге к селению Алхан-Юрт (там по обе стороны асфальта – лес), автобус остановили «бородачи». Так в Чечне называют ваххабитов. На сей раз это были четверо вооруженных и характерно одетых мужчин. В автобусе ехали сотрудники чеченской милиции. Началась драка. И когда один из милиционеров схватил «ваххабита» за бороду – та осталась у него в руках. Борода была приклеенной. Вскоре пассажиры и милиционеры вместе скрутили налетчиков, и выяснилось, что маскарадные бороды-у всех четверых, двое из них – русские, а двое – чеченцы. В автобусе приняли решение: вернуться на ближайший блокпост и сдать там нападавших. Но очень скоро, на дороге, машину опять остановили – вооруженные военные на трех УАЗиках. Они освободили липовых «ваххабитов» – и вместе укатили в сторону Грозного… Ингушетия – соседняя с Чечней маленькая республика, когда-то, во времена СССР, часть единой Чечено-Ингушской АССР со столицей в Грозном. С самого начала войны Ингушетия поставила себя особняком по отношению к политике федерального центра, касающейся методов так называемой «антитеррористической операции». Во-первых, в сентябре 1999 года, с началом бомбежек Грозного и большинства сел, Ингушетия, по указу своего президента Руслана Аушева, открыла все свои границы для многотысячного потока беженцев, и очень быстро на ингушской земле их оказалось почти 200 тысяч, поселенных, в лучшем случае, в наспех организованных лагерях и палатках, а в худшем – в трансформаторных будках, на автостанциях, в гаражах, на заброшенных фермах и даже в кладбищенских подсобках. И это при том, что население самой Ингушетии – чуть более 300 тысяч, с соответственными мощностями в обеспечении водой, электричеством и продуктами. Во-вторых, Ингушетия поступила так единственная из всех других близлежащих республик, и в противовес им. Самый показательный пример прокремлевского поведения окрестных Чечне территорий – Кабардино-Балкария. По приказу президента Валерия Кокова, полностью подконтрольного Москве человека, в сентябре 1999 года на границах КБР просто-напросто выставили заградительные кордоны, и обезумевшие от всего пережитого, уставшие и голодные люди, с младенцами и стариками на руках, нуждающиеся в срочной медицинской помощи, вынуждены были поворачивать назад… Но куда? В Чечню дороги не было, и беженцы шли все в ту же Ингушетию, принявшую на себя главный удар чеченского исхода. Наконец, в-третьих, Ингушетия и дальше совершала этот свой подвиг, как могла. Заботилась о беженцах почти три года, несмотря на нападки подконтрольных Кремлю СМИ и на беспрецедентное давление и шантаж из Москвы, которому подвергался все это время президент Аушев, что и привело, в конце концов, к его отставке в январе 2002 года, внеочередным президентским выборам, череде тяжелейших испытаний и воцарению в апреле 2002 года в Ингушетии в качестве президента генерала ФСБ Мурата Зязикова – ставленника и Кремля, и лично Путина, и в целом отечественных спецслужб, к этому времени окончательно, по проииюму советскому образцу, окрепших во всех властных щелях нашей страны… Однако пока – конец февраля 2000-го. До смещения Аушева еще очень далеко, и мы разговариваем в Магасе – недавно отстроенной ингушской столице, в президентском дворце. Наш разговор происходит на фоне льющегося через СМИ потока кремлевских бредней о том, что теперь, после штурма Грозного и ухода оттуда боевиков во главе с Масхадовым и Басаевым, – наступает «конец войне». Как известно, конца войны нет до сих пор… Но тогда мы же этого еще не знали. – Так конец войне или нет?– Нет, конечно, – все только начинается. Боевые действия продолжаются по всему периметру. В Грозном – боевики. В селах – тоже… А где террористы? В моей системе координат «антитеррористическая операция» может заканчиваться только тем, что заложники выходят на свободу, а террористы задержаны, наказаны или уничтожены.– Но ведь часть заложников уже освобождена? Военные показывают их по телевизору.– Это те, кто мог быть вызволен из неволи и без крупномасштабных боевых действий. Более того, я уверен: без войны они бы вышли из плена еще быстрее.– Так как бы вы назвали нынешний этап войны?– Я не знаю, потому что вообще никакого этапа не вижу. Базы террористов не уничтожены – они по-прежнему по всей территории Чечни. Объявленная партизанская война продолжается.– Однако мирная жизнь, уверяет Кремль, кое-где в Чечне налаживается?– Где? Покажите! У нас в Ингушетии по-прежнему более 200 тысяч беженцев! Все южные районы – здесь. Грозный – тоже. Почему люди так и идут из Чечни к нам? Почему вместо возвращения домой – новые потоки беженцев? Лично для меня это главный признак, что ситуация нестабильна.Вспомните первую войну. Когда шли интенсивные бомбежки Самашек, Ачхой-Мартана и Грозного, в Ингушетию тоже пришли тысячи людей. Но это продолжалось совсем недолго, мы даже палатки не развертывали. И только бои прекращались – люди двигались к себе домой. Мы их не гнали – они сами так хотели, потому что тогда ощущалась хоть какая-то элементарная стабильность. Люди верили, что пусть плохо, но жить можно. Сейчас ничего этого нет, люди не надеются на лучшее – и поэтому продолжают оставаться в Ингушетии. При этом некоторые из них делали попытки вернуться, но попадали под бомбежки и «зачистки» и опять приходили к нам.Вторая причина, почему беженцы не идут домой в Чечню, – там нет никакой реальной власти. Например, ответьте на вопрос: кто вам в Чечне гарантирует жизнь? А ведь эта главное конституционное требование человека к государству! Ответ прост: никто не гарантирует! Кто будет отвечать, если придет боевик и убьет вас? Никто. А если пожалует контрактник и ограбит? Никто. Вот почему до последнего люди намерены сидеть в Ингушетии, где есть стабильность и власть. Если у нас кого-то оскорбят или обидят, тут же работают все положенные государственные структуры – милиция, прокуратура, суд…– Тем не менее и в лагерях беженцев на территории Ингушетии прекращена раздача горячего супа и бесплатного хлеба…– Нам очень трудно, это правда. Хотя большинство беженцев продолжают находиться в Ингушетии, средств на их содержание мы из федерального бюджета не получаем. При этом Москва знает: наша кредиторская задолженность по беженскому содержанию – 450 миллионов! Как она образовалась? Чтобы кормить пришедших к нам голодных людей, мы в долг (а как еще могли мы поступить?) закупали продукты, пекли хлеб и т.д. Вы ведь по нескольку раз в день едите и пьете? Так и они. В результате мы – должники своим хлебозаводам, тем поварам, которые варили обеды, поставщикам продуктов. Дальше так продолжаться не могло. Если бы не помощь гуманитарных организаций, я и не знаю, что бы мы сейчас делали… Кроме того, я уверен, большинство ингушей, живших до войны в Чечне, обратно туда уже не вернутся. Останутся здесь и многие чеченцы и русские. И мы должны их обустраивать на постоянное жилье! За счет каких средств?– Федеральный центр пока видит, как известно, лишь один выход из беженского тупика – в насильственном переселении людей обратно.– Если человек хочет, создайте ему условия и он переедет. Это моя позиция. И главные слова здесь – создайте условия. Однако подавляющее большинство чиновников слышать о подобном повороте не желает, а силовыми методами ничего не добиться. Перед нашим, ингушским, правительством я поставил следующую задачу: выяснить реальную картину, кто же в лагерях беженцев куда хочет ехать, и доложить ее мне. Если окажется, что, например, 40 тысяч человек намерены остаться в Ингушетии на постоянное жительство, значит, у нас необходимо закладывать новые города и поселки, финансируя это из денег на восстановление Чечни после проведения «антитеррористической операции». Или, например, выяснится, что 20 тысяч решили перебраться в другие регионы России. Так вот, в зависимости от того, куда они отправятся, тот регион и должен получить под них средства, обеспечивая жильем. Это будет справедливо.– Почему такой работой занимается не федеральное правительство, начавшее войну, результатом которой всегда бывает беженский исход, и, значит, несущее ответственность за ее последствия, – а ингушское правительство?– Я не знаю, почему. Они не делают – и все. А для меня очень важна такая ревизия, чтобы видеть ясную картину и в зависимости от этого действовать.– Как вам кажется, когда будет конец войне?– Силового решения чеченской проблемы нет и не будет. Надо искать только политический выход. И он – тот же. Надо договариваться с Масхадовым. А что мы продолжаем слышать? Он – нелегитимный, возбудили уголовное дело, подали в международный розыск… Это ставит крест на политическом процессе, и тогда придется воевать до последнего, терять солдат, офицеров, мирных людей. Результат – заплатим за войну втридорога.– Хорошо, сели за стол переговоров. И о чем беседуем?– Сначала о прекращении огня. Потом – о базах террористов, незаконных формированиях и т.д. И по всем вопросам вместе работаем…– Но вряд ли Масхадов уже на это согласится. Он скажет: «Нет».– Ну почему вы так считаете? Позиция Масхадова была такой с самого начала.– При любых переговорах уже ясно: Масхадов не будет президентом Чечни. Люди его не хотят.– Вы правы. Но и это вопрос политического диалога, хотя следующий после военного. Не хочет чеченский народ Масхадова, пусть изберет себе другого, и Москва будет разговаривать с тем, новым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
ЖИЗНЬ НА ФОНЕ ВОЙНЫ. СОВРЕМЕННАЯ. РОССИЙСКАЯ
Руслан Аушев : Жизнь в Чечне сегодня не гарантирует никто Автобус ехал из Грозного в райцентр Ачхой-Мартан – вёз людей. Недалеко от Грозного, по дороге к селению Алхан-Юрт (там по обе стороны асфальта – лес), автобус остановили «бородачи». Так в Чечне называют ваххабитов. На сей раз это были четверо вооруженных и характерно одетых мужчин. В автобусе ехали сотрудники чеченской милиции. Началась драка. И когда один из милиционеров схватил «ваххабита» за бороду – та осталась у него в руках. Борода была приклеенной. Вскоре пассажиры и милиционеры вместе скрутили налетчиков, и выяснилось, что маскарадные бороды-у всех четверых, двое из них – русские, а двое – чеченцы. В автобусе приняли решение: вернуться на ближайший блокпост и сдать там нападавших. Но очень скоро, на дороге, машину опять остановили – вооруженные военные на трех УАЗиках. Они освободили липовых «ваххабитов» – и вместе укатили в сторону Грозного… Ингушетия – соседняя с Чечней маленькая республика, когда-то, во времена СССР, часть единой Чечено-Ингушской АССР со столицей в Грозном. С самого начала войны Ингушетия поставила себя особняком по отношению к политике федерального центра, касающейся методов так называемой «антитеррористической операции». Во-первых, в сентябре 1999 года, с началом бомбежек Грозного и большинства сел, Ингушетия, по указу своего президента Руслана Аушева, открыла все свои границы для многотысячного потока беженцев, и очень быстро на ингушской земле их оказалось почти 200 тысяч, поселенных, в лучшем случае, в наспех организованных лагерях и палатках, а в худшем – в трансформаторных будках, на автостанциях, в гаражах, на заброшенных фермах и даже в кладбищенских подсобках. И это при том, что население самой Ингушетии – чуть более 300 тысяч, с соответственными мощностями в обеспечении водой, электричеством и продуктами. Во-вторых, Ингушетия поступила так единственная из всех других близлежащих республик, и в противовес им. Самый показательный пример прокремлевского поведения окрестных Чечне территорий – Кабардино-Балкария. По приказу президента Валерия Кокова, полностью подконтрольного Москве человека, в сентябре 1999 года на границах КБР просто-напросто выставили заградительные кордоны, и обезумевшие от всего пережитого, уставшие и голодные люди, с младенцами и стариками на руках, нуждающиеся в срочной медицинской помощи, вынуждены были поворачивать назад… Но куда? В Чечню дороги не было, и беженцы шли все в ту же Ингушетию, принявшую на себя главный удар чеченского исхода. Наконец, в-третьих, Ингушетия и дальше совершала этот свой подвиг, как могла. Заботилась о беженцах почти три года, несмотря на нападки подконтрольных Кремлю СМИ и на беспрецедентное давление и шантаж из Москвы, которому подвергался все это время президент Аушев, что и привело, в конце концов, к его отставке в январе 2002 года, внеочередным президентским выборам, череде тяжелейших испытаний и воцарению в апреле 2002 года в Ингушетии в качестве президента генерала ФСБ Мурата Зязикова – ставленника и Кремля, и лично Путина, и в целом отечественных спецслужб, к этому времени окончательно, по проииюму советскому образцу, окрепших во всех властных щелях нашей страны… Однако пока – конец февраля 2000-го. До смещения Аушева еще очень далеко, и мы разговариваем в Магасе – недавно отстроенной ингушской столице, в президентском дворце. Наш разговор происходит на фоне льющегося через СМИ потока кремлевских бредней о том, что теперь, после штурма Грозного и ухода оттуда боевиков во главе с Масхадовым и Басаевым, – наступает «конец войне». Как известно, конца войны нет до сих пор… Но тогда мы же этого еще не знали. – Так конец войне или нет?– Нет, конечно, – все только начинается. Боевые действия продолжаются по всему периметру. В Грозном – боевики. В селах – тоже… А где террористы? В моей системе координат «антитеррористическая операция» может заканчиваться только тем, что заложники выходят на свободу, а террористы задержаны, наказаны или уничтожены.– Но ведь часть заложников уже освобождена? Военные показывают их по телевизору.– Это те, кто мог быть вызволен из неволи и без крупномасштабных боевых действий. Более того, я уверен: без войны они бы вышли из плена еще быстрее.– Так как бы вы назвали нынешний этап войны?– Я не знаю, потому что вообще никакого этапа не вижу. Базы террористов не уничтожены – они по-прежнему по всей территории Чечни. Объявленная партизанская война продолжается.– Однако мирная жизнь, уверяет Кремль, кое-где в Чечне налаживается?– Где? Покажите! У нас в Ингушетии по-прежнему более 200 тысяч беженцев! Все южные районы – здесь. Грозный – тоже. Почему люди так и идут из Чечни к нам? Почему вместо возвращения домой – новые потоки беженцев? Лично для меня это главный признак, что ситуация нестабильна.Вспомните первую войну. Когда шли интенсивные бомбежки Самашек, Ачхой-Мартана и Грозного, в Ингушетию тоже пришли тысячи людей. Но это продолжалось совсем недолго, мы даже палатки не развертывали. И только бои прекращались – люди двигались к себе домой. Мы их не гнали – они сами так хотели, потому что тогда ощущалась хоть какая-то элементарная стабильность. Люди верили, что пусть плохо, но жить можно. Сейчас ничего этого нет, люди не надеются на лучшее – и поэтому продолжают оставаться в Ингушетии. При этом некоторые из них делали попытки вернуться, но попадали под бомбежки и «зачистки» и опять приходили к нам.Вторая причина, почему беженцы не идут домой в Чечню, – там нет никакой реальной власти. Например, ответьте на вопрос: кто вам в Чечне гарантирует жизнь? А ведь эта главное конституционное требование человека к государству! Ответ прост: никто не гарантирует! Кто будет отвечать, если придет боевик и убьет вас? Никто. А если пожалует контрактник и ограбит? Никто. Вот почему до последнего люди намерены сидеть в Ингушетии, где есть стабильность и власть. Если у нас кого-то оскорбят или обидят, тут же работают все положенные государственные структуры – милиция, прокуратура, суд…– Тем не менее и в лагерях беженцев на территории Ингушетии прекращена раздача горячего супа и бесплатного хлеба…– Нам очень трудно, это правда. Хотя большинство беженцев продолжают находиться в Ингушетии, средств на их содержание мы из федерального бюджета не получаем. При этом Москва знает: наша кредиторская задолженность по беженскому содержанию – 450 миллионов! Как она образовалась? Чтобы кормить пришедших к нам голодных людей, мы в долг (а как еще могли мы поступить?) закупали продукты, пекли хлеб и т.д. Вы ведь по нескольку раз в день едите и пьете? Так и они. В результате мы – должники своим хлебозаводам, тем поварам, которые варили обеды, поставщикам продуктов. Дальше так продолжаться не могло. Если бы не помощь гуманитарных организаций, я и не знаю, что бы мы сейчас делали… Кроме того, я уверен, большинство ингушей, живших до войны в Чечне, обратно туда уже не вернутся. Останутся здесь и многие чеченцы и русские. И мы должны их обустраивать на постоянное жилье! За счет каких средств?– Федеральный центр пока видит, как известно, лишь один выход из беженского тупика – в насильственном переселении людей обратно.– Если человек хочет, создайте ему условия и он переедет. Это моя позиция. И главные слова здесь – создайте условия. Однако подавляющее большинство чиновников слышать о подобном повороте не желает, а силовыми методами ничего не добиться. Перед нашим, ингушским, правительством я поставил следующую задачу: выяснить реальную картину, кто же в лагерях беженцев куда хочет ехать, и доложить ее мне. Если окажется, что, например, 40 тысяч человек намерены остаться в Ингушетии на постоянное жительство, значит, у нас необходимо закладывать новые города и поселки, финансируя это из денег на восстановление Чечни после проведения «антитеррористической операции». Или, например, выяснится, что 20 тысяч решили перебраться в другие регионы России. Так вот, в зависимости от того, куда они отправятся, тот регион и должен получить под них средства, обеспечивая жильем. Это будет справедливо.– Почему такой работой занимается не федеральное правительство, начавшее войну, результатом которой всегда бывает беженский исход, и, значит, несущее ответственность за ее последствия, – а ингушское правительство?– Я не знаю, почему. Они не делают – и все. А для меня очень важна такая ревизия, чтобы видеть ясную картину и в зависимости от этого действовать.– Как вам кажется, когда будет конец войне?– Силового решения чеченской проблемы нет и не будет. Надо искать только политический выход. И он – тот же. Надо договариваться с Масхадовым. А что мы продолжаем слышать? Он – нелегитимный, возбудили уголовное дело, подали в международный розыск… Это ставит крест на политическом процессе, и тогда придется воевать до последнего, терять солдат, офицеров, мирных людей. Результат – заплатим за войну втридорога.– Хорошо, сели за стол переговоров. И о чем беседуем?– Сначала о прекращении огня. Потом – о базах террористов, незаконных формированиях и т.д. И по всем вопросам вместе работаем…– Но вряд ли Масхадов уже на это согласится. Он скажет: «Нет».– Ну почему вы так считаете? Позиция Масхадова была такой с самого начала.– При любых переговорах уже ясно: Масхадов не будет президентом Чечни. Люди его не хотят.– Вы правы. Но и это вопрос политического диалога, хотя следующий после военного. Не хочет чеченский народ Масхадова, пусть изберет себе другого, и Москва будет разговаривать с тем, новым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30