Это был приговор. Сержант взялся за автомат. К нему присоединились несколько солдат.
– Не надо! ребята…
Все уставились на нуристанца, стало тихо. Старший лейтенант быстро подошел к нему, сорвал чалму. Кто? кто такой? отвечать! быстро! ну! Нуристанец назвал имя и фамилию. Номер части! Он сказал. Старший лейтенант присвистнул. Подразделение? Черепаха вздрогнул, услышав ответ.
– Так он нашш?! – закричал сержант, снимая автомат. – Нашш? – Он отдал кому-то автомат и пошел на пленного. «Нуристанец» молчал.
– Нашш?!
Голова «нуристанца» мотнулась.
– Нашш?
Голова «нуристанца» ударилась о скалу. К нему подскочили еще двое.
– Эй, ну! – крикнул бегущий солдат, все расступились, и он, набежав, хрустко боднул «нуристанца» прикладом.
«Нуристанец» свалился. Его подняли. Из лопнувшего носа «нуристанца» торчала кость. Не надо, хватит, сказал кто-то негромко. Замелькали кулаки, сержант бил ногами. «Нуристанец» откинулся на скалу и упал, его стали топтать. Все! хватит!.. назад!
«Нуристанец» лежал на спине, царапая скрюченными пальцами лед, разевая рот, суча левой ногой, – а правая, странно вывернутая, была неподвижна.
– П….ц! Уже… – Сержант перевел дыхание. – Не ходок.
– Доставим в полк, – возразил офицер. – Замотайте.
Солдат запеленал голову «нуристанца» чалмой. Офицер приказал связать две плащ-палатки.
– Да кто его потащит, товарищ старший лейтенант.
– Как кто? – боевые друзья.
Пленным приказали положить «нуристанца» на брезент.
Черепаха нагнулся, поднял рацию, счистил с низа снег; синеглазый небритый лейтенант, его командир, помог надеть рацию.
– Удобно?
– Да.
– Ты поспел к шапочному разбору, – сказал лейтенант, когда все двинулись, заскрипели. Но я, – сказал лейтенант, идя рядом, снимая перчатку, засовывая руку в карман, – для тебя… на, держи. Гонконг. – Повизгивал снег. – Музыкальные.
Рота уходила вниз по ущелью, хрустя заголубевшим под вечер снегом.

9

В полк возвращались через Кабул. На исходе пасмурного дня колонна вышла к Кабульской долине и, лязгая, грохоча, поползла вниз, погружаясь в долину, затопленную густой влажной серостью.
Темнели мокрые дороги, белели обочины, крыши глиняных лачуг, ступенями поднимающихся по склонам тусклых заснеженных хребтов. Вдоль дорог стояли оцепеневшие деревья, многоэтажные дома, дуканы, ресторанчики. По дорогам проносились разноцветные автомобили, ехали повозки, груженные мешками, камнями, дровами с почерневшей мокрой корой, в них были запряжены или лошади, или ослы, или бедно одетые люди. Возле ресторанчиков под навесами краснели огни, на которых мальчишки жарили шашлыки. Торговали дуканы. На улицах было много людей: мужчин в шароварах, чалмах, каракулевых шапках, накидках, женщин, закутанных с головы до пят, солдат в шинелях, высоких черных ботинках, в зимних и летних головных уборах, – за их спинами воронели стволы советских автоматов. Мальчишки с крыш бросали снежки в тягачи, бронетранспортеры и танки, показывали солдатам кулачки и корчили рожи. Взрослые кабульцы ограничивались хмурыми взглядами. На одном перекрестке в ответ на свист и крики солдатам улыбнулась женщина с размалеванным лицом.
Колонна шла медленно, сумерки густели, надвигался вечер, вывески, витрины наливались разноцветными огнями, вспыхивали фонари и окна жилых домов. Солдаты с грязных гремящих машин смотрели на зашторенные окна.
В центре города на площадке, засаженной кустами, под фонарем стоял нищий с одутловатым дебильным лицом, одетый в какие-то драные тряпки, из коротких штанин торчали худые голые ноги; он стоял по щиколотку в снегу и, ковыряясь в носу, пучился на идущие по его городу танки и восхищенно улыбался.
Где-то здесь, в Кабуле, есть аэропорт, где однажды приземлился самолет, – и команду повели к горам, у подножия которых стоит палаточный лагерь, обнесенный колючей проволокой, и на следующий день за ними пришли потертые загорелые офицеры с автоматами и старомодными облупленными портфелями – «покупатели». Первым «покупатели» из города у Мраморной горы взяли Бориса, он попросил, чтобы они взяли и Черепаху, им было все равно, они взяли, и час спустя отобранные новобранцы висели в небе над пышущей золотистой Азией в раскаленном стрекочущем вертолете; посланцы города у Мраморной горы дремали, их просоленные панамы покачивались на дулах автоматов, стоявших между ног, когда вертолет попадал в воздушную яму; новобранцы с вещмешками и туго скрученными шинелями на коленях поглядывали на них и смотрели в иллюминаторы, – в степях желтели редкие реки… Позади было два месяца, впереди – двадцать два. И вот уже почти все позади; колонна пройдет через Кабул и вернется в город у Мраморной горы, наступит весна, и скорее всего на исходе весны или в начале лета те, кому суждено вернуться, прилетят на вертолетах сюда, в Кабул, и их поведут на взлетную полосу, они поднимутся по трапу в самолет, стюардесса прикажет пристегнуть ремни… Пошел снег. Мухобой открыл люк, спустился вниз, вернулся с плащ-палатками для себя и для Черепахи. Закутавшись в брезентовые плащи, они сидели на верху тягача, плывущего по улицам вечернего Кабула. Красно рдели сигареты. Снег падал большими кусками.


ЧАСТЬ VI
ЖЕНЩИНА

1
Последняя весна долго не наступала. В феврале зима уже кончилась, снег повсюду растаял, степи вспухли и потемнели, но дули холодные ветры, солнце тонуло в серой мгле, по ночам подмораживало, птицы молчали, степи были мертвы. И уже треть стодневного дембельского календаря была заштрихована, уже начался март, но весны не было. По палатке стучали ледяные дожди, тонко выли северные ветры, иногда сыпался мокрый снег. Одежда, сапоги, портянки за ночь не просыхали, постели были влажны, солдаты чихали, шмыгали покрасневшими носами, при любом удобном случае кипятили воду в котелках, заваривали чай.
Наступил и День Последнего Приказа, – а межсезонье продолжалось.
В День Последнего Приказа деды стали дембелями, и вслед за ними все остальные поднялись на одну ступеньку: фазаны превратились в дедов, чижи – в фазанов, сыны – в чижей. Но это были формальные передвижения, новоиспеченные чижи продолжали выполнять обязанности сынов, а фазаны – чижей. Впрочем, новоиспеченные фазаны стали увиливать от работы чижей, стали перекладывать ее на сынов, и все чаще они смотрели прямо в глаза стоявшим на верхних ступеньках… До подлинных перемен было далеко. Подлинные перемены произойдут лишь тогда, когда улетят дембеля и прибудут новобранцы. А это случится не скоро. В лучшем случае, через два, два с половиной месяца. Все будет зависеть от обстановки. Что значит от обстановки? Ну как что, отвечали офицеры, допустим, начнется операция широкомасштабная, начнется она, предположим, в июне, а завершится в июле. Неужели нас до июня будут держать? Будут. Если в Союзе задержат новобранцев, то нам придется тормознуть вас, не оголять же позиции. Так пускай их там не задерживают. Пускай! А кто говорит, что не пускай? Да я бы вас всех сейчас, в день приказа, к чертовой бабушке! Вы мне уже во как надоели со своими расспросами. А последний вопрос можно? Правду говорят, что женатых и коммунистов будут отпускать в первую очередь? Про женатых не слышал, в первую очередь будут отпускать имеющих ранения и награды. А коммунистов? И коммунистов, а также кандидатов. А комсомольцев? Ильин, с кем я буду полк охранять? Полк охранять – это ладно, а вот операции… Что? что? Демоба в опасности, товарищ старший лейтенант, раньше я был чугунный, а теперь – стеклянный дембель. Стеклянный? Хорошо, Ильин, больше ты не поедешь ни на одну операцию, решено. Да нет, товарищ старший лейтенант, вы не так меня поняли… Все я понял. Кто еще здесь стеклянный? что, больше остекленелых нет? Товарищ старший лейтенант, да я это так, к слову пришлось, пошутил… Рядовой Ильин! кругом! Я сказал: кругом, товарищ солда-а-т! И ша-гом марш к старшине, он выдаст запасные подушки: одну привяжи к спине, другую к груди, третью к голове, а четвертую я разрешаю разрезать, чтобы ты мог всунуть в нее свой стеклянный…

* * *

День Последнего Приказа дембеля отметили в бане. Когда скверная, плохо выходившаяся, белая пенная брага была выпита, они покрошили анашу, смешали крошки с табаком, набили три выпотрошенные сигареты с самодельными бумажными фильтрами смесью, один осторожно брал в рот горящий конец, дул в сигарету, а курильщик с силой всасывал дым, – этот способ почему-то назывался «маяк». «Маяк» мгновенно зажигал глаза, развязывал языки и сдергивал узды. Баня наполнилась громкими голосами; когда Черепаха сказал, что отправляется на равнину ловить серебристую жирную рыбу в родниках, – смехом. Черепаха встал. Его начали упрашивать не уходить на рыбную ловлю, остаться здесь, а рыба пусть подрастет, пусть ры… ры… рр! рры! – там ходят звери: рры! – дикие и косматые медведи и кабаны! Лучше здесь лови. Баня сотрясалась от хохота; Мухобой набрал в таз воды, бросил в воду мочалку и стал ловить ее, вскрикивая, ухая, звонко хлеща ладонями по воде, – о! лещ! лещара! пуд! Череп! скорей помогай! Вода разлилась по полу, Черепаха, вырываясь из рук окосевших товарищей по оружию, поскользнулся и упал. Погоди! у тебя что-то красное! Где? где? что красное? Вон, смотри, по затылку течет! Что течет? что там? кто? Красная кровь. Кто? Красная кровь! Кровь? Да! Да! Надо замыть, а то хэбэ испачкается. Кто Хэбэ. Какая Хэбэ? Да хэбе! хахахахахаха!.. на тебе хебэ! На мне? Дай я замою тебе голову, давай сюда твой череп, Череп. Дай твой черепок, нагнись, вот так, я тебе его замою. А может, он расколот? Кто? Череп. Да вот он, цел. Да не он, не сам Череп, а череп. Тогда б мозги потекли. У него только кровь? нет белых таких соплей? Нет, белых соплей я не вижу. Эй, Мухобой! ты смотри не налей ему в череп воды! а то будет булькать, спать мешать! Домой приедет, а у него: буль-буль! Ха-ха! К девушке: можно на танец? Танцует, а у него: буль-буль! Она: вы что, обмочилися? Он: да нет, просто у меня мозг немного разбавлен… ха-ха-ха… разбавлен… ха-ха… Надо ему перевязать. Один из них снял с себя куртку, майку и разодрал ее. Дай, я тебе перевяжу голову. Но Черепаха отпихнул его, солдат повалился на лавку, и груда тазов с грохотом и звоном разлетелась. Ты чего? чего?.. Череп, зачем ты так? Замолчи. Но Череп, это не по-че… не по-че… Замолчи лучше. Но ведь это не по-че…. че… Череп! Я тебе, понял? Ты что, взбесился? Я тебе, понял ты? Ты что, Череп? Какой я тебе Череп? А кто ты? Какой я тебе? А кто ты? кто ты? Я? Да! Да, ты. Если ты не Череп? Я? Да. Да, ты. Если ты не Череп. Я? Ты. Корректировщик. А-а, кор-р…рры… А я гаубица! Х-х! Гаубица! стодвадцатидвухмиллиметровая! Зовите меня гаубицей! Стодвадцатидвуххх-х! ха!ха!ха!.. держите его!!! Че-реп! ты что? опупел? Пусти! Череп! успокойся, нас больше. Какой я тебе Череп? Ну, а кто? Я? Да, именно ты. Я – Корректировщик. Ну хорошо, ну, ладно, мне все равно, только ты сядь, не кричи, а то могут застукать… Ты понял? Я-то все понял, ладно, мне что… но вот ты посмотри – ты ударил человека, а он ведь, а он-то, а? он ведь свою майку последнюю для тебя разодрал, а? Майку? Да, майку! Да, представь себе, майку, личную, последнюю. Где вы были со своими майками, когда меня вот здесь месили? когда вы меня продали и я здесь пятый угол искал? Да ладно. Череп, чего теперь копаться, что было, то было. Его нужно перебинтовать. Слышишь, Череп, сядь, не дури, будь другом. Он сел на лавку… Ладно, только не подходите. Да как же мы тебе голову забинтуем? Пусть Коля перевяжет. Свинопас? да где он? его же нет здесь, он дрыхнет. Почему нет? Да ты что, с луны свалился? А что? разве его Приказ не касается? Касается, но… А! свинопас! а! а вы тут все рыцари? ковбои? индейцы? мушкетеры?.. Череп, хватит дурака ломать, дай забинтую. Ладно. Бинтуй. Но запомни. Хорошо, запомню, – что? Запомните все раз и навсегда: Корректировщик.

2

И в начале апреля еще было холодно, слякотно. Но все чаще вспыхивало солнце и среди грязных облаков сверкала голубизна, – и было ясно, что там, в вышине, идет работа, готовится праздник, и среди плотных строительных лесов что-то возводят неведомые молчаливые зодчие. И однажды строительные леса рухнули и обломки были сметены южным ветром и ливнем, – взорам открылся огромный храм. Пространства наполнились музыкой, вспухшие земли задышали, и в липкой темноте шевельнулись, лопнули зерна, и в путь тронулись ростки, теплые вязкие щели разомкнулись, курясь, и взбухшие бледные ростки окунулись в свет и зазеленели. В вышине пролетали журавли. На зеленой земле грелись змеи, жуки, облезлые тушканчики, вараны с разрисованной голой кожей. Земля пышнела, зеленела с каждым днем, с каждым часом и мигом. И по зелени вдруг растекались алые и желтые пятна, и над зелеными травами вдруг повисали бледно-голубые, розовые и белые пахучие облачка.
Каждый день дембеля говорили об одном и том же – о возвращении: о партиях, о подарках, о парадной форме, об альбомах, фотографиях и снова о подарках, о фуражках с черным, «артиллерийским», околышем – где раздобыть? говорят, на складе фуражки с помидорными, «пехотными», околышами, – а ведь мы артиллеристы, ну и что, что в пехотном полку! надо вот что: купить в магазине офицерские фуражки или купить черные погоны и сшить из них околыш; и снова об альбомах – разрешат ли вывезти альбомы с фотографиями? а разрешат ли провезти джинсы и все прочее? говорят, на таможне все отбирают; и снова: когда же будет первая партия? неужели до июня продержат? – я слышал, в мае, на майские праздники, – так это, небось, награжденных орденами, коммунистов и кандидатов, – а где коммунисты? у нас ни одного, во второй ни одного, в третьей батарее… там чеченец, учитель, он кандидат, – видишь, не дурак, – да кто знал, что так будет? я бы тоже в кандидаты подался.
Последняя пышная весна была в разгаре, зеленый праздник, убранный маками и тюльпанами, ирисами и ядовитыми олеандрами, опеваемый свадебными песнями птиц и журавлиными кликами, продолжался. И однажды в батарее появились женщины. Комбат отправил всех на позицию обслуживать орудия, и солдаты не успели насмотреться на женщин в легких ярких платьях, но, чистя гаубицы, они слышали смех и вскрики, и удивительные голоса – женский смех, женские вскрики и женские голоса – и видели мельканье голой кожи в ячейках масксети, окружавшей бассейн, – впрочем, было неясно, чья она, в бассейне вместе с женщинами купались офицеры. Но достаточно было и этих звуков: музыкальных вскриков и чарующего смеха, – чтобы праздник обрел истинный размах, истинную полноту.
– Смотрите!.. что это?
В воздухе над зеленой степью висело облако. Оно было, пожалуй, пепельное; оно мерцало и меняло очертания. Солдаты удивленно глядели на пепельное далекое облако, низко нависшее над землей. Облако стояло на месте. Что это может быть? Нет, оно двигалось. Самум? Облако росло, оно медленно плыло над степью, и вскоре уже стало ясно, что это не облако, а огромная, жирная, невероятная туча, и стало ясно, что она идет на город у Мраморной горы… Неожиданно туча села, растворилась… Но через некоторое время вновь встала над степью. Солдаты вытирали руки тряпками, брали свои куртки, ремни, выходили из окопов, всовывали руки в рукава, застегивались, неотрывно глядя на тучу… Женщины в бассейне вскрикивали и смеялись… Солдаты вдруг услышали слабый напряженный треск.
– Пчелы!
Смуглые потные лица вытянулись. Солдаты стали пятиться. Электрическая туча приближалась. Му-хобой побежал, за ним кинулись остальные, топоча кирзовыми сапогами, оглядываясь на колышущуюся тучу. Они вбегали во двор, бросались в палатку, задраивали окна. От бассейна в глиняный офицерский домик просеменили, сверкая глянцевитыми бедрами, женщины в ярких купальниках. Туча прошла над окопами и гаубицами, затопила контрольно-пропускной пункт и приблизилась к батарее. Дневальный бросил свой пост и ринулся в палатку, и, едва за ним закрылась дверь, – по палатке застучали шелестящие тела, на пластмассовые окна налипли бледно-зеленые насекомые, небольшие тополя, посаженные в прошлом году вдоль мраморной ограды, согнулись под тяжестью гроздей.
Это была саранча. Полчища саранчи захватили город у Мраморной горы и заработали челюстями. Крупные бледно-зеленые и коричневые насекомые стремительно оголяли редкие деревца, пожирали траву, листву на кустах; шуршливые орды сидели на палатках, на стенах, на крышах, на земле – всюду, где можно было сидеть; несколько городских бассейнов были запружены дохлой саранчой; саранча набивалась в палатки, в оружейные комнаты, гибла в чанах со щами, цеплялась зубчатыми лапками за одежду, лезла за шиворот. Под сапогами хрустело. Люди пытались спасти деревца, но тщетно – вскоре вся листва, все зеленое мясо было с них ободрано, и деревца стояли хрупкими скелетами между казарм. Зеленый праздник кончился. Весна стремительно угасала, бурела, скрючивалась, чахла, превращалась в прах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33