А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Наверное, пилот сообразил, что так он никогда не привлечет внимания. Тогда, сделав три витка над самой вершиной, он взял курс на равнину, решительно устремился по направлению к толпе и, красиво пикируя, пролетел очень низко прямо над головами публики. Он практически вынудил присутствующих прочесть транспарант и потом провожать его взглядом, пока, кабрируя, он опять три раза не облетел вершину, а потом не снизился почти до земли, у открытого входа в пещеру, где нашли оружие, роняя дождем лепестки роз. Толпа умолкла, все подумали об убитых из Крастичеддру, между тем самолет, сделав вираж, возвратился на бреющем полете, и в этот раз с него посыпались мириады бумажных прямоугольничков. Потом взял курс на горизонт и исчез. Если надпись на транспаранте вызвала великое любопытство, поскольку это была не реклама напитков или мебели, а два имени – Лизетта и Марио, если лепестки привели публику в трепет, то чтение карточек, совершенно одинаковых, увлекло ее в водоворот догадок, предположений, лихорадочных поисков ответа. Что должно было означать: «ЛИЗЕТТА И МАРИО ВОЗВЕЩАЮТ О СВОЕМ ПРОБУЖДЕНИИ»? Это явно не было объявление о свадьбе, да и, пожалуй, о крещении тоже. И тогда что же? В сумбуре бесконечных вопросов на одном только сошлись всем миром: что и аэроплан, и лепестки, и карточки, и транспарант – все они имеют касательство к убитым из пещеры.Потом начались гонки, и публика отвлеклась, принялась следить. Николо Дзито, когда аэроплан рассыпал лепестки, попросил Монтальбано никуда не отлучаться со своего места и исчез в толпе.Вернулся он через четверть часа в сопровождении оператора «Свободного канала».– Ты мне дашь интервью?– С удовольствием.Эта неожиданная сговорчивость Монтальбано окончательно подтвердила подозрения журналиста, которые уже успели у него зародиться, а именно: что в этой истории с аэропланом Монтальбано принимал живейшее участие.– Мы оказались только что свидетелями – во время подготовки к мотогонкам, которые проходят сейчас в Вигате, – совершенно исключительного события. Маленький рекламный самолет…И здесь последовало описание происшедшего.– Поскольку, по счастью, здесь находится также комиссар Сальво Монтальбано, мы хотим задать ему несколько вопросов. По-вашему, кто они, Лизетта и Марио?– Я мог бы уклониться от ответа, – отозвался прямой, как правда, комиссар, – сказав, что я ничего не знаю, что речь может идти о какой-нибудь паре, которая захотела отпраздновать свою свадьбу нетрадиционно. Но тогда меня опровергнет текст карточки, который говорит не о свадьбе, а о пробуждении. Отвечу поэтому со всей откровенностью на ваш вопрос: Лизетта и Марио – это имена двух молодых людей, найденных мертвыми в пещере Крастичеддру, вот в этой скале, которая теперь перед нами.– Но что все это значит?– Этого я вам сказать не могу, нужно спросить того, кто устроил это летучее представление.– Как вам удалось установить личность убитых?– Случайно.– Вы можете назвать и фамилии?– Нет. Они мне известны, но я их не назову. Могу только открыть, что она – девушка из наших мест и что он – моряк с севера. Добавлю: тот, кто решил таким широковещательным образом напомнить о нахождении тел, которое он называет пробуждением, забыл о собаке, у нее, бедняжки, тоже было имя, ее звали Китмир, это арабский пес.– Но зачем убийце было устраивать это зрелище?– Минуточку, кто вам сказал, что убийца и человек, который устроил зрелище, это одно и то же лицо? Я, например, так не думаю.– Бегу скорей монтировать репортаж, – сказал Николо Дзито, бросив на Монтальбано очень странный взгляд.Потом подходили из «Телевигаты», из областного выпуска новостей с государственного телевидения, с других частных каналов. На все вопросы Монтальбано отвечал охотно и, учитывая прецеденты, с несвойственной ему раскованностью.У него проснулся зверский голод, в ресторанчике «Сан Калоджеро» он набил живот всякими рыбными закусками и потом помчался домой, включил телевизор и нашел «Свободный канал». Николо Дзито подал новость о таинственном самолете с помпой, сообщил ей всю мыслимую эффектность, раздул как только можно. Однако апофеозом стало отнюдь не комиссарово интервью, пошедшее в эфир полностью, а неожиданная для Монтальбано беседа с директором агентства «Реклама-2000» из Палермо, разыскать которое Дзито оказалось тем легче, что оно единственное во всей западной Сицилии располагало рекламным самолетом.Директор, все еще заметно волнуясь, поведал, что некая молодая и прекрасная женщина – господи, что за женщина! – казалась прямо-таки ненастоящей, знаете, вроде манекенщицы, точно как в журналах-господи, какая красавица! – несомненно иностранка, потому что говорила на плохом итальянском («Я сказал плохом? Нет, я не так выразился, в ее устах наш язык был как мед»), – нет, за то, откуда она, он не мог поручиться, немка или англичанка, – четыре дня назад она появилась в агентстве («Боже! Прямо видение!») и попросила самолет. Детально объяснила, что должно было быть написано на транспаранте и на карточках. Да, это была ее идея по поводу розовых лепестков. А уж что касается местности, она оказалась сама обстоятельность! Нельзя быть точнее. Летчик со своей стороны, сказал директор, тоже проявил инициативу: он решил не бросать как попало карточки на шоссе, а осыпать ими стечение народа, следившего за гонками. Эта синьора («Мадонна, лучше уж я не буду больше о ней говорить, а не то моя жена меня убъет!») заплатила вперед, притом наличными, в квитанции попросила проставить имя Розмари Антверпен, и адрес был брюссельский. Больше он ни о чем незнакомку не спрашивал («Боже!») и потом, – почему? Она же не просила сбросить бомбу! Она такая красивая! И тонкая! И воспитанная! А уж улыбалась-то как! Мираж.Монтальбано получил истинное наслаждение. Он так и наказывал Ингрид:– Ты давай, еще прихорошись. Тогда люди, как тебя увидят, перестанут вообще что-либо понимать.На таинственную и прекрасную незнакомку бросилась «Телевигата», назвав ее «воскресшей Нефертити» и измыслив фантастическую историю, в которой пирамиды за уши притягивались к Крастичеддру, но было ясно, что «Телевигата» плелась в хвосте Николо Дзито и новостей конкурирующего канала. Областной выпуск по центральному телевидению тоже обнаружил большой интерес к этому происшествию.Тарарам, шум, отклик, которых добивался Монтальбано, постепенно материализовывались, мысль его оказалась правильной.– Монтальбано? Это начальник полиции. Я только что узнал об истории с самолетом. Я вас поздравляю, гениальная идея.– Это ваша заслуга, это вы мне посоветовали продолжать, помните? Я пытаюсь выгнать из норы человека, о котором мы с вами говорили. Если он вскорости не объявится, значит, его уже нет среди нас.– В добрый час. Держите меня в курсе. Ах да, это, конечно, вы оплатили самолет?– Разумеется. В надежде на обещанное вознаграждение.– Комиссар? Это директор Бурджио. Моя жена и я, мы восхищены вашей предприимчивостью.– Будем надеяться.– Пожалуйста, комиссар, если вдруг Лилло объявится, вы нам сообщите.В полночном выпуске Николо Дзито отвел еще большее место этой новости, он показал фотографии убитых из пещеры, то здесь, то там увеличивая и приближая изображение.«Любезно предоставленные Якомуцци», – подумал Монтальбано.Дзито взял отдельно тело юноши, которого он назвал Марио, потом девушки, которую назвал Лизеттой, показал аэроплан, рассеивавший розовые лепестки, и затем – крупным планом текст на карточках. Отправляясь от всего этого, он принялся плести столь же мудреную, сколь и душещипательную историю, которая была совершенно не в стиле «Свободного канала» и скорей уж напоминала «Телевигату». Почему юные любовники были убиты? Что за жребий привел их к печальному концу? Кто с таким состраданием устроил их тела в пещере? Возможно, прекрасная женщина, которая явилась в рекламное агентство, возникла из прошлого, чтобы требовать отмщения за убийство? И что за связь существовала между красавицей и молодой парой пятидесятилетней давности? Каков был смысл слова «пробуждение»? Каким образом комиссар Монтальбано смог узнать даже кличку собаки из терракоты? Что ему было известно об этом загадочном деле?– Сальво? Это Ингрид. Надеюсь, ты не подумал, что я сбежала с твоими деньгами.– Да нет, конечно. Почему, у тебя что-то осталось?– Да, все стоило меньше половины того, что ты мне дал. Остаток у меня, и я тебе его возвращу, как только вернусь в Монтелузу.– Откуда ты звонишь?– Из Таормины. Встретила тут одного. Вернусь через четыре-пять дней. Ну, как я справилась? Все получилось, как ты хотел?– Ты просто умница. Желаю хорошо провести время.– Монтальбано? Это Николо. Тебе понравились репортажи? Давай, благодари меня.– За что?– Я сделал то, что ты хотел.– Я тебя ни о чем не просил.– Это правда, напрямую – нет. Только я тоже не дурак, я догадался, что тебе хотелось, чтоб эта история имела резонанс и взбудоражила публику. Я говорил такие вещи, за которые мне будет стыдно до конца моих дней.– Спасибо, хотя и не знаю, повторяю тебе, за что ты просишь благодарности.– Знаешь! На редакцию градом сыплются телефонные звонки. Запись репортажа запросили Радио и Телевидение Италии, Фининвест Итальянское Радио и Телевидение (RAI) – государственные каналы. Фининвест – финансовое общество, включающее 150 фирм, работающих, в частности, в сфере средств массовой коммуникации. Контролируется семьей Берлускони.

, Национальное Агентство Печати, все центральные газеты. Ты произвел настоящий фурор. Могу я тебе задать один вопрос?– Конечно.– Во сколько тебе обошелся этот самолет?Спал он превосходно, как, по рассказам, спят люди, удовлетворенные сделанным. Он сделал все возможное и, похоже, даже невозможное, теперь оставалось только ждать отклика, сообщение было послано, и кто-нибудь должен был расшифровать код, выражаясь языком Альчиде Маравентано. Первый телефонный звонок последовал в семь часов утра. Это был Лучано Аквасанта из «Медзоджорно», который хотел, чтобы Монтальбано подтвердил его предположение. Не могло ли случиться, что юную пару принесли в жертву сатанисты?– Почему бы и нет? – ответил любезный и открытый любым гипотезам Монтальбано.Второй последовал четверть часа спустя. Версия Стефано Куаттрини из журнала «Быть женщиной» была такова: Марио, в то время когда он был с Лизеттой, застигла другая и в припадке ревности – вы ведь знаете, что такое моряки, да? – прикончила обоих. Потом она бежала за границу, но на смертном одре открыла все дочери, которая, в свою очередь, рассказала о бабушкиных грехах собственной дочери. Девушка, чтобы как-нибудь поправить дело, отправляется в Палермо – она ведь говорила с акцентом, не так ли? – и устраивает всю эту штуку с аэропланом.– Почему бы и нет? – ответил любезный и открытый любым гипотезам Монтальбано.Соображения Козимо Дзаппала из еженедельника «Жить!» были доведены до его сведения в семь двадцать пять. Лизетта и Марио, опьяненные любовью и юностью, имели обыкновение прогуливаться обнаженными, вроде Адама и Евы, в полях, взявшись за руки. В один отнюдь не прекрасный день их застигло подразделение отступавших немцев, тоже опьяненных, но только страхом и жестокостью, их изнасиловали и убили. На смертном одре, один из немцев… И здесь рассказ любопытным образом подхватывал версию Стефано Куаттрини.– Почему бы и нет? – ответил любезный и открытый любым гипотезам Монтальбано.В восемь побарабанил Фацио, который, как ему было накануне вечером приказано, принес Монтальбано все ежедневные газеты, приходившие в Вигату. Продолжая отвечать на телефонные звонки, комиссар их пролистал. Все они, больше или меньше заостряя на ней внимание, помещали новость. Заглавие, которое повеселило Монтальбано больше всего, принадлежало «Коррьере». Звучало оно так: «Комиссар дает имя собаке из терракоты, скончавшейся пятьдесят лет назад». Все приходилось кстати, ирония тоже.Аделина удивилась, что застала его дома, такого обычно не бывало.– Аделина, я несколько дней просижу дома, жду важного звонка, и ты, значит, постарайся, чтоб мне сиделось хорошо.– Ничего не пойму, чего сказали.Монтальбано тогда растолковал, что ее задачей было скрасить его добровольное заточение избытком фантазии в приготовлении обедов и ужинов.Около десяти позвонила ему Ливия:– Да что происходит? Все время короткие гудки!– Извини, это мне тут без конца звонят из-за того, что…– Знаю я из-за чего. Я тебя видела по телевизору. Такой светский, за словом в карман не лезешь, на себя непохож. Оно и видно, что, когда меня рядом нет, тебе лучше.Он позвонил Фацио в управление, чтоб попросить принести ему домой почту и купить удлинитель для телефона. Почта, добавил он, впредь должна приноситься ему на дом ежедневно, как только прибудет. И чтобы всем передать: если кто будет его спрашивать, давать домашний номер без лишних расспросов.Не прошло и часу, как появился Фацио с двумя открытками, совершенно неважными, и удлинителем.– Что нового в управлении?– А что там может быть нового? Ничего. Это вы притягиваете большие дела, а к доктору Ауджелло, наоборот, липнет ерунда всякая – сумочки вырванные, мелкие кражи, ну, подерется там кто.– Что это значит, что я притягиваю большие дела?– То и значит, что я сказал. Супружница моя, к примеру, мышей пугается. Ну и что же, верьте слову, она их притягивает. Куда ни ступнет, а мыши тут как тут.Комиссар уже сорок восемь часов просидел на цепи, как пес, его жизненное пространство измерялось длиной телефонного шнура, потому ему не дозволялось ни побродить по берегу моря, ни сделать пробежку. Телефонный аппарат он таскал за собой постоянно, даже когда шел в сортир, и время от времени – мания, которая началась у него по прошествии первых суток, – он поднимал трубку и подносил ее к уху, чтобы проверить, работает ли. На утро третьего дня ему пришла мысль:«Зачем это мыться, если все равно из дома не выходишь?»Следующая мысль, непосредственно связанная с первой, была:«И тогда есть ли нужда бриться?»На утро четвертого дня грязный, волосатый, в шлепанцах и рубахе, которую он ни разу не переменял, он перепугал Аделину.– Мария, Матерь Божья, дохтур, да что же это такое с вами? Никак захворали?– Ага.– Почему не позовете медика?– В моей болезни медик не понимает.Он был величайшим тенором, которому аплодировали во всем мире. В этот вечер он должен был петь в оперном театре Каира, еще в старом, не успевшем сгореть, он прекрасно знал, что немного спустя здание будет поглощено пламенем. Попросил служителя известить его, как только синьор Джедже займет свое место в ложе, пятой справа во втором ярусе. Он был уже в костюме, ему закончили подправлять грим. Услышал обычное: «На сцену!» Он не двинулся. Прибежал, тяжело дыша, служитель сказать, что синьор Джеджене умерший, это было известно, а сбежавший в Каир, – еще не появлялся. Он бросился на сцену, оглядел зал сквозь маленькое отверстие в занавесе: театр был полон до отказа, единственная свободная ложа была пятая справа во втором ярусе. Тогда он тут же принял решение, вернулся в уборную, снял костюм и переоделся в свою обычную одежду, но оставил грим – длинную седую бороду и густые белые брови. Никто бы не смог узнать его, и, значит, ему больше не пришлось бы петь. Он понимал прекрасно, что его карьера кончена, что отныне ему придется искать способов заработать себе на пропитание, но не знал, что делать: без Джедже он не мог петь. Он проснулся весь мокрый от пота. Классический фрейдистский сон – с пустой сценой – он переделал на свой лад. Что это должно было означать? Что бессмысленное ожидание Лилло Риццитано испортило бы ему жизнь?– Комиссар? Это директор Бурджио. Давненько уже мы с вами не созванивались. У вас есть новости о нашем общем друге?– Нет.Ответ односложный, краткий, рискующий показаться невежливым. Нельзя было поощрять долгие или ненужные разговоры: если б вдруг Риццитано набрался решимости и услышал короткие гудки, он, очень даже возможно, мог потом и не перезвонить.– Я думаю, что теперь уже единственный способ, который у нас остается, чтобы поговорить с Лилло, простите за цинизм, – это прибегнуть к столоверчению.Они страшно погрызлись с Аделиной. Домработница, ненадолго зайдя в кухню, подняла крик. Потом возникла перед ним в спальне.– Вчера и в обед, и в ужин сидели не евши.– Адели, не было аппетиту.– Я тут для вас стряпаю-убиваюсь разносолы всякие, а вы брезгуете!– Не брезгую, а я же тебе сказал: аппетиту нет.– И потом, этот дом превратился в свинарник! Полы вам мыть не моги, белье не стирай! Пять дней в одной рубашке и трусах! Запах уже пошел!– Извини, Аделина, вот увидишь, потом пройдет.– Вот когда пройдет, вы мне скажите, я тогда и приду. А иначе ноги моей тут не будет. Как опамятуетесь, позовете.Он вышел на свою веранду, уселся на скамейку, поставил под бок телефон и принялся смотреть на море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25