Он понимал, что если не измотает Минасяна в этой молчаливой, яростной схватке, то рискует погибнуть или упустить его. Какими глазами он посмотрит на Чиверадзе, провалив его задание? И Сандро изо всех сил давил противника. Временами борьба этих сильных людей затихала, и тогда можно было подумать, что они отдыхают. Но каждый знал, за что он борется и что с ним будет, если он ослабеет. Короткими, резкими рывками Минасян пытался выскользнуть из-под душившего его Сандро. Это не удавалось, и он отдыхал, собирая силы для новой попытки. Голод, скитальческая тревожная жизнь в лесу ослабили его, дыхание Минасяна стало прерывистым, и только неистребимая жажда жизни заставляла его бороться. Вокруг них дышала темная прохладная ночь, но земля, на которой они боролись, еще не успевшая остыть от лучей солнца, была теплой и пыльной.Звуки, доносившиеся из селения, затихли. Там рано ложились, чтобы рано, еще до восхода солнца, встать. Было бы совсем тихо, если б не борьба этих двух людей, их тяжелое дыхание, проклятия сквозь зубы. В рот набивалась поднятая ими пыль, они отплевывались. * * * В нескольких километрах от места схватки, у большого железного моста, переброшенного через высохшее русло реки, возле громадного, обточенного весенними горными потоками камня, закутавшись в бурку, лежал человек, ожидая утра. На груди его, в небольшой кожаной сумке лежало письмо. Человек пришел издалека, с другой стороны перевала. Минасян должен был получить от него письмо и передать его Эмухвари в маленьком селении Бешкардаш. Бывший царский офицер, ротмистр Чолокаев, произведенный деникинским генералом Улагаем сразу в полковники, послал это письмо «своему брату и другу». Ни Чолокаев, ни Эмухвари никогда не видели друг друга, но приказ резидента английской разведки Томаса Кребса обязывал их соединиться, а в случае невозможности – координировать свои действия.Зависимость от этого человека и звериная ненависть к Советской власти должны были свести этих людей, и Минасян был связным. Судьба этой встречи решалась сейчас, в схватке на пыльной дороге.Чиверадзе в этот час думал о своем контрразведчике. Он уже знал, что Сандро прошел Ольгинскую и идет на Цебельду. Через несколько часов он ожидал сообщения из Цебельды. От захвата Минасяна зависело многое. Чиверадзе, хорошо зная Сандро, не сомневался в его успехе. Но сколько коварных случайностей в пути? * * * Собрав силы, Минасян рванулся в сторону, сжался в комок и, оттолкнувшись от упавшего Сандро, вскочил на ноги. Вскочил и… как растаял в темноте. Оглушенный нападением, Сандро не сразу осознал случившееся. Но минуту спустя ему стало ясно, что вставать нельзя, потому что малейший шорох вызовет огонь притаившегося где-то рядом врага.Оставалось одно – затаиться, замереть. Ночь спасала его. Только не двигаться, застыть, как ящерица, вжаться в эту землю, в темноту и ждать. Ждать, пока не сдадут нервы у противника и он начнет уходить… Минасян мог разрядить в ночь, в дорогу, в него свое оружие, быть может, даже бросить гранату. Но нет! На это он не пойдет, много шума. И потом, у него мало патронов и только одна граната. Так что ждать, ждать! И Сандро лежал неподвижно, напряженно вслушиваясь. Что-то пролетело и упало справа, но Сандро не шевельнулся. Ему был понятен этот нехитрый маневр. Брошенный Минасяном камень только еще больше его насторожил. Теперь он был почти спокоен, вот только сердце. Оно стучало так сильно, что ему казалось, будто этот звук слышен врагу.Сколько прошло времени? Минута, час или больше? Сандро посмотрел на небо. Затянутое облаками, оно было низким и темным. Наконец, что-то хрустнуло в нескольких шагах от него. Сандро приподнял голову и, еще ничего не видя, почувствовал, что Минасян стоит под выступом скалы. И тут же Сандро услышал прыжок, зашуршала осыпавшаяся земля. Как дикий кабан, с шумом раздирая густой кустарник, Минасян бросился бежать. Сандро следил за удаляющимся шумом. Минасян уходил не к Цебельде, а в сторону ущелья, к Ольгинской.«Растерялся! – подумал Сандро. – Побежал совсем в другую сторону. Теперь уж не подпустит к себе никого! Задание Чиверадзе выполнить не удалось. Ну, а как же его встреча у Красного моста?» – не поднимаясь с земли и прислушиваясь, продолжал рассуждать Сандро. И сейчас же решил: «Придет, конечно, придет, должен прийти! Надо немедленно связаться с Чиверадзе, сообщить о неудаче. И перехватить место встречи! Нет, еще не все потеряно», – подумал он. Выждав, когда вокруг все стихло, Сандро поднялся на ноги и, забыв об усталости, побежал в сторону Цебельды. Досада и злость придавали ему силы. 23 Тяжелый автобус, волоча за собой облако пыли, подошел к уже знакомой Строгову белокаменной станции Союзтранса. Николай Павлович, отряхиваясь и сплевывая набившийся в рот песок, вылез из машины и сразу же пошел к пристани, надеясь встретить старого рыбака. Но обжигающие лучи солнца разогнали все живое, и берег казался вымершим. Горячий воздух был неподвижен, тяжел. Дышать трудно было. Плотный слой известковой пыли лежал на дороге, домах, деревьях. Хотелось спрятаться от палящего солнца, забраться в холодный, влажный подвал, пить леденящую родниковую воду, от которой стынут зубы.Постояв на берегу. Строгов вернулся на площадь. Автобус уже ушел в Гудауты, и оживленная несколько минут назад станция была пуста. «Видимо, до вечера здесь никто не появиться», – подумал он и решил зайти к гостеприимному отцу Мелитону. Пройдя по запомнившейся ему дороге, Строгов подошел к винному подвалу и постучал. За дверью послышалось шарканье, дверь отворилась, и Николай Павлович увидел сухонькую фигурку винодела. Прищуривая близорукие глаза и, видимо, не узнавая, он вопросительно смотрел на Строгова.– Не узнаете, отец Мелитон? – улыбнулся Николай Павлович. Старик, всмотревшись, закивал головой и пропустил Строгова. Пройдя несколько шагов, Николай Павлович остановился, ожидая семенившего за ним монаха.– Где найти мне Алексея Ивановича, отец? – нарочно назвав Нифонта его мирским именем, спросил Строгов.– Полюбился он вам? – улыбаясь, спросил монах. – Сейчас пошлю отрока, приведет его сюда.Он повел Строгова в свою комнату, которая служила ему винодельческой лабораторией, жильем и молельней, и попросил обождать. Но посылать за рыбаком не пришлось. В дверь постучали, и открыв ее, старик увидел Нифонта.– Легок ты на помине, – сказал Мелитон. – Давешний гость тебя ищет.Нифонт с озабоченным лицом вошел и поздоровался.– Нужен ты мне, Николай Павлович, – негромко сказал он Строгову, когда Мелитон отправился за вином, чтобы угостить их.Строгов выжидательно смотрел на рыбака.– Выйдем отсюда, поговорим, – продолжал Нифонт и потянул Строгова за рукав к выходу. В дверях он приостановился и обернулся к Мелитону, который уже возвращался с кувшином вина и стаканами.– Погоди, отец, мы скоро придем.Выйдя из винницы и пройдя небольшую площадку, они приблизились к широкой каменной лестнице. Окруженная ровными рядами старых кипарисов, она круто уходила от приморского шоссе вверх, к монастырскому собору.Присев на камне, старик вполголоса сказал:– Садись, милый, поговорить надо.Оглянувшись еще раз, он повернулся к Николаю Павловичу и, глядя на него в упор, понизив голос до шепота, спросил:– Ты большевик, прямо скажи?В его взгляде были и вопрос, и ожидание, и, как будто, надежда.Николай Павлович колебался только секунду.– Да!– Я так и думал, – с облегчением сказал рыбак. – Ну, так послушай. Вот прошлый раз сказывал я тебе про настоятеля. Что приезжают к нему, яко тати. Вот и ноне приехали двое. Живут там, – старик мотнул головой на блестевшую на солнце шапку собора, – таятся. Днем не выходят. Настоятель третьеводни ночью у них гостевал. А вчерась от него ходок пошел на Псху.– Ты подожди, Алексей Иванович, давай по порядку, – остановил его Строгов. Он почувствовал, что приезд этих двух неизвестных всколыхнул монастырь, привел в движение какие-то силы, и необходимо выяснить обстановку более подробно.– Когда они приехали?– Да в ночь, как мы с тобой расстались!– Откуда приехали, не слышал?– Сказывали – из города.– А примет их не знаешь? – и, заметив, что старик его не понял, он пояснил: – Ну, какие они?– Один толстый да важный такой. Все себя по лысине гладил. С портфелем. В обращении, видать, строгий. Другой попроще. Веселый такой. А вечор приехал милицейский начальник из Гудаут. Ну, в духане-то они и встретились. Как будто невзначай. Пили, ели, да говорили.– Как выглядит этот, из Гудаут? – спросил Строгов.– Да главный там, старый уже, с седой бородой, Гумба по фамилии. Я и подумал: не должен он хлеб-соль есть с такими, как эти, что потайно с настоятелем видаются.– А о чем говорили, не слыхал?– Не. Вначале все тихо говорили, а как выпили, все тосты начали подымать, а Гумба все хвалился да грозился.– Он один приезжал?– Двое с ним. Тоже такие, как он, милицейские, только молодые.– И долго были в духане?– Да часа два, а потом поручкались и обратно.– Ты сам видел?– А как же! Главный сильно хмельной был, все сесть в седло не мог.– Узнаешь, если увидеть придется? – спросил Строгов.– А как же!– А откуда ты его фамилию знаешь? – поинтересовался Строгов.– Как уехали, я у людей спрашивал, они и сказали. Он не впервой сюда заезжал, только ранее в гражданском все больше ходил. Ты шукни в городе, кому следовает. У них дружба-то неспроста, как я считаю.– Пили где? В ресторане внизу, что ли?– Эге, там! Где станция автомобильная. Сам заведующий им все подавал. То из кабинету не выходит и с людьми не разговаривает, а тут заместо лакея прислуживал. А ишо говорили, что партийный! – он сокрушенно покачал головой.– А на Псху кто пошел? – Из монастырских кто-нибудь? – продолжал допытываться Строгов.– Нет. Тут ден пять тому приехал какой-то отдыхающий. Не здешний, из России. Ходил, хозяйство совхозное смотрел, все удивлялся и хвалил, как тут-де монахи работали. А как стемнело, пошел в домик к настоятелю и заночевал там. А утром ушел на Псху. Настоятель провожатого ему дал.– Кто с ним пошел?– Да один из схимников. Там в пещерах их много.– Ну? А кормит их кто?– Что нужно схимнику-то? Вода да фрухта. Этого там много. А сухарей верующие принесут.– Разве они там есть?Нифонт посмотрел на Строгова с удивлением.– А то как же. На их век хватит!– Ну, а ты сам на Псху был? – спросил Николай Павлович.– Бывал. Еще когда монастырь был, хаживал. А в прошлом годе – я уж в мир ушел – позвали меня. Настоятель просил помочь. Груз какой-то переносили. Не знаю, что там было, все тяжелое. В брезентовых мешках уложено плотно, зашито наглухо и плечевые ремни приторочены. Шло нас к перевалу восемь человек, все крепкие да сильные. Дорога туда хоть не дальняя, а трудная. Всю ночь шли. Раньше ходили через хребет, до селения, а в тот раз дошли только до вершины, оставили те мешки на перевале и назад воротились.– А с грузом кто остался?Старик пожал плечами.– Да никто. Мешки в кустах положили, рядом с тропою, ветками прикрыли, посидели, отдохнули, да и назад.– Да что в них было-то? Неужели не поинтересовался? – с досадой допытывался Строгов.– Нет. Мне ни к чему, – сказал Нифонт.– Ну ладно! А теперь скажи, почему ты мне все стал рассказывать про настоятеля и прочее? – полюбопытствовал Строгов.Старик насупился.– Почему да почему? Люди они не наши, неладное что-то у них там затеяно. Нам все видно.– А почему же ты догадался, что я большевик? – продолжал допрашивать Николай Павлович.Нифонт в ответ хитро улыбнулся.– Ты думаешь, наш брат ничего не понимает? Давеча, как ты меня спрашивал про то, про другое, я заприметил – неспроста это. Даром, что ли я столько годов на свете живу? Молод ты еще, Николай Павлович, меня, старика, провести.Строгов рассмеялся.– Ну вот хорошо, Алексей Иванович. Тогда не будем таиться. Ты вспомни, кто с тобой ходил. И расскажи все, что про Псху знаешь. – Он наклонился к рыбаку: – Может быть, нам с тобой сходить туда придется! Только про наши разговоры и про меня – молчок.– Что ж я, не понимаю, что ли? – обиделся старик.Отец Мелитон несколько раз выходил из винницы. Поглядывая на сидевших у парапета и потоптавшись в дверях, он пакачивал головой и, сутулясь, уходил обратно.Солнце быстро приближалось к горизонту, готовое коснуться потемневшей воды, зажечь ее и после короткой вспышки потухнуть, а Строгов и старик все сидели на камнях и говорили, говорили.Беседа была интересной. Николай Павлович все время что-то записывал в свой блокнот. 24 Готовясь к допросу Дзиапш-ипа, Чиверадзе внимательно просмотрел архивные материалы, но они не много прибавили к тому, что он уже знал об этом старинном абхазском роде. Роясь в архивах, он наткнулся на эпизод с посылкой дипломатического посольства в Англию и Францию. Случилось это в первой половине прошлого века, во время борьбы горцев с русским царизмом. Посольство было послано изнемогавшими в борьбе западногорскими племенами за помощью. Пребывание посольства в Париже и Лондоне произвело фурор. Французов и англичан, падких на все экзотическое, поразили оригинальные костюмы, серебряное и позолоченное оружие, гордость и восточная вежливость посланцев далекого, таинственного Cavcasa. Газеты были полны описаний черкесов. Государственные деятели Соединенного Королевства, далекие от романтизма и поэтических воздыханий, на одном из деловых приемов предложили делегации признать власть Англии, обещая взамен помощь вооруженной силой и оружием. Плата за помощь была слишком велика, и делегаты вернулись домой, не приняв предложения. Во главе посольства стоял Измаил Баракей-ипа Дзиапш, из абхазского племени убыхов. Потомок этого дипломата, так гордо отказавшегося от покровительства английской короны, ждал теперь вызова Чиверадзе, чтобы решить свою судьбу найти свое место в жизни родного народа.Просматривая материалы, Чиверадзе до сих пор еще нигде не встретил фамилии Дзиапш-ипа, хотя считал маловероятным, чтобы враги сбросили со своих счетов прошлое и настроения этого бывшего царского офицера, активно боровшегося против большевиков в годы гражданской войны и интервенции. Да и сам Дзиапш-ипа не скрывал, что к нему неоднократно приезжали прощупывать его. Смешно было бы не использовать всех плюсов, которые давала врагам его вербовка. Во-первых, он – офицер, военспец. Во-вторых, имеет значение его авторитет, как князя, у патриархальных стариков, еще ведущих за собой отсталые элементы. В-третьих, очень важно то, что он прекрасно знает местность, где родился, вырос и воевал. И наконец, дом его стоит в погранзоне. Море – граница. Вот оно рядом, видно из его окон. Сколько возможностей! Понятен интерес, проявляемый к нему представителями различных антисоветских группировок, а значит, и пронырливых агентов иностранных разведок. Бесплодная, бесперспективная борьба, вероятно, кое-чему его научила, разочаровала, вернула к родной земле, к семье, которую он любит. А если нет? Если эта кажущаяся искренность и смирение – маска хитрого врага. Он многое рассказал и назвал приходивших к нему людей. Но, может быть, назвал второстепенных, чтобы сохранить главных. Его фамилия не встречается нигде, но разве не может это означать, что он глубоко зашифрован и его берегут? А ранение Чочуа? Случайное совпадение или… «Нет, нет, только допрос, большой кропотливый разговор внесет ясность», – решил Чиверадзе и вызвал Дмитренко. * * * Тяжелая форма туберкулеза привела старшего оперуполномоченного ОГПУ Дмитренко в Сухум. Исключительно спокойный и неразговорчивый, Дмитренко был полной противоположностью своих горячих и темпераментных товарищей – уроженцев юга. Слегка наклонив голову и как бы изучая собеседника, он внимательно смотрел на него и слушал, не перебивая. Он умел слушать, чтобы потом, сделав нужные выводы, исчерпывающе, точно и лаконично высказать свое мнение, с которым соглашались все. Иной по характеру, Андрей Михайлович все же чем-то напоминал Чиверадзе. Будучи моложе своего начальника, он выглядел старше его. Тяжелая болезнь ограничила круг его обязанностей, но усидчивость, пунктуальность и любовь к следственной работе принесли ему признание и уважение. Его любили товарищи, любил и Чиверадзе, прислушивавшийся к его замечаниям и советам. Дмитренко был обязательным участником наиболее сложных допросов и очных ставок, где выдержка и спокойствие являлись оружием психологических поединков.Когда дежурный передал, что его ждет Чиверадзе, он, зная о предстоящем допросе, достал из несгораемого шкафа документы, которые могут ему понадобиться, сложил их аккуратно в папку и, закрыв на ключ свой небольшой кабинет, не торопясь пошел к начальнику оперативной группы. * * * – Здравствуй, Дзиапш-ипа. Задержал тебя немного. Занят был очень, но, помня обещание, вызвал для серьезного разговора. Надеюсь, ты продумал все, о чем будем говорить?– Ки Ки – да (груз.).

, батоно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31