По меньшей мере полтора метра в поясе, подумал я. Широкий кожаный ремень поддерживал его темно-серые брюки. Кремовая рубашка, галстук в косую полоску, жирный подбородок агрессивно выпячен вперед.
– Что вам надо?
– Ничего, – ответил я. – Неважно.
Он с раздражением дернул плечом, а я побрел к своей машине, думая о телефонах. Я носил свой мобильный телефон на поясе, всегда под рукой. Я заметил, что такой же аппарат был прикреплен к широкому ремню Пола.
Я вспомнил, как вчера вечером обрадовался за Доротею, что Пол ответил из своего дома в Суррее, когда я рассказал ему о нападении на его мать. Суррей был надежным местом для алиби.
Если бы я хорошо относился к Полу или, по крайней мере, верил ему, мне и в голову не пришло бы проверять. Я попытался припомнить номер, по которому я звонил, но вспомнил только первые четыре цифры и последние две и соответственно связаться с ним я не мог.
Я позвонил в справочную и спросил, являются ли первые четыре цифры номером местной станции Суррея.
– Нет, сэр, – четко ответил женский голос. – Эти цифры используются для мобильных телефонов.
Вздрогнув, я попросил, если можно, найти мне номер мобильного телефона Пола Паннира: он живет около Годалминга, последние цифры – две семерки. После короткой паузы, потребовавшейся на поиск, она любезно сообщила мне номер, который я не мог вспомнить. Я записал этот номер и набрал его.
Пол отрывисто спросил:
– Да?
Я не сказал ничего.
– Кто вы? Что вам надо? Я молчал.
– Я вас не слышу, – сердито сказал он и отключил свой телефон.
Вот вам и весь Суррей, угрюмо подумал я. Но даже Пол не смог бы нанести такие раны своей матери.
Известны случаи, когда сыновья убивали своих матерей… Но не жирные сорокапятилетние мужчины, раздутые от самодовольства.
Расстроенный, я ехал на запад, в Оксфордшир, чтобы повидаться с Джексоном Уэллсом.
Вновь прибегнув к услугам справочных служб, я установил более точно место его проживания и, расспрашивая техников в гаражах и людей, выгуливавших собак, я в конце концов добрался дофермы «Бой-ива», сонной и мирной в этот воскресный вечер.
Я медленно проехал по узкой немощеной колее, приведшей меня на неподстриженную лужайку перед увитым плющом домом. Цвели одуванчики. Несколько старых покрышек валялось у подгнившего деревянного сарая. Неустойчивый на вид штабель досок для забора, казалось, пришел уже в полную негодность. Некто, бывший когда-то человеком, стоял, прислонившись к воротам фермы, и нелюбезно смотрел на меня.
Выйдя из машины и сразу же почувствовав себя угнетенно, я спросил:
– Мистер Уэллс?
– А?
Он был глух.
– Мистер Уэллс? – крикнул я.
– Ага.
– Могу я поговорить с вами? – проорал я. Безнадежно, подумал я.
Старик не слышал. Я попытался снова. Он просто бессмысленно уставился на меня, а потом указал на дом.
Будучи не совсем уверен, что он имеет в виду, я все же прошел туда, куда он указывал, и нажал кнопку звонка.
Раздавшийся звук отнюдь не походил на деликатное «динь-дон», как в доме Доротеи; звонок фермы «Бой-ива» заставлял клацать зубами. Вскоре дверь открыла прелестная юная блондинка с волосами, собранными в конский хвост, и кожей, за которую любая актриса готова была бы умереть.
Я сказал:
– Я хотел бы поговорить с мистером Джексоном Уэллсом.
– О'кей, – кивнула она. – Проходите. – Она отступила в прихожую и скрылась за дверью слева. Оттуда на сей раз появился тощий блондин с вихляющей походкой, на вид несколько моложе пятидесяти лет.
– Вы хотели видеть меня? – осведомился он. Я бросил взгляд назад, туда, где глухой старый пень по-прежнему подпирал ворота.
– Мой отец, – сказал блондин, проследив направление моего взгляда.
– Мистер Джексон Уэллс?
– Это я, – ответил он. – Ох!
Он усмехнулся, увидев мое облегчение, с беззаботностью, на сотню миль отстоявшей от того, что ожидал увидеть я. Он спокойно ждал, пока я представлюсь, а потом медленно спросил:
– Я не мог видеть вас раньше?
– Я так не думаю.
– По телевизору, – произнес он, сомневаясь.
– О… ну… вы смотрели вчера репортаж о Линкольнском забеге в Донкастере?
– Да, смотрел, но… – Он потер лоб, не в силах вспомнить поточнее.
– Меня зовут Томас Лайон, – сказал я. – Я был другом Валентина Кларка.
Тень омрачила лучезарное настроение Джексона Уэллса.
– Бедный старикан умер на этой неделе, – сказал он. Мое имя наконец-то подхлестнуло его память. – Томас Лайон. Не тот ли, что снимает фильм?
– Тот, – признался я.
– Я видел вас вчера по телику, вас и Нэша Рурка.
Он подвел церемонии знакомства краткий итог, потерев кончик носа тыльной стороной ладони. Я сказал:
– Я не хочу принести вам никакого вреда созданием этого фильма. Я приехал спросить вас, существует ли что-либо, о чем вам в особенности хотелось бы умолчать. Потому что иногда, – объяснил я, – можно затронуть вещи или думать, что затрагиваешь вещи, которые оборачиваются ранящей истиной.
Он подумал над этим и сказал наконец:
– Вам, наверное, лучше пройти в дом.
– Спасибо.
Он провел меня в маленькую комнату рядом со входом, на вид нежилую. Пианино, вращающийся стул, тяжелое деревянное кресло и закрытый шкаф составляли всю его обстановку. Сам он сел на вращающийся стул и указал мне на кресло.
– Вы играете? – учтиво поинтересовался я, имея в виду пианино.
– Моя дочь играет. Люси, вы видели ее.
– М-м… – Я кивнул и набрал побольше воздуха. – В общем-то я хотел расспросить вас об Ивонн.
– О ком?
– Об Ивонн. О вашей жене.
– Соня, – с усилием сказал он. – Ее звали Соня.
– В книге Говарда Тайлера она Ивонн.
– Да, – согласился он, – Ивонн. Я читал эту книгу.
Казалось, он не испытывал ни горя, ни гнева, поэтому я спросил:
– Что вы думаете о ней?
Неожиданно он рассмеялся:
– Куча вздора. Призрачные любовники! И этот аристократический сморчок, который в книге вроде бы как я! Сапожники.
– В фильме вы будете далеко не сморчком.
– Значит, это правда? Нэш Рурк – это я?
– Он играет человека, жена которого была найдена повешенной.
– Что вы знаете? – Солнечное сияние его настроения и улыбку в его глазах, несомненно, нельзя было подделать. – Все это было чертовски давно. Я и плевка не дам за то, что вы скажете в фильме. Я едва могу вспомнить Соню, и это факт. Это была другая жизнь. Я оставил ее позади. Делайте эту ерундовину, если вам хочется. Я досыта наелся этой мерзостью. Понимаете, мне было двадцать два, когда я женился на Соне, и еще не было двадцати пяти, когда она умерла, и я на самом деле был еще ребенком. Ребенком, который играет в большого ньюмаркетского тренера скаковых лошадей. После этого дела люди стали забирать своих лошадей. Я свернул бизнес, перебрался сюда и живу здесь нормально, тихо, никаких сожалений.
Поскольку казалось, что он обсуждает вопрос совершенно спокойно, я спросил:
– Почему… э… почему умерла ваша жена?
– Называйте ее Соня. Я не думаю о ней как о своей жене. Моя жена здесь, в этом доме. Мать Люси. Мы женаты уже двадцать три года, и нам хорошо друг с другом.
Во всей его личности чувствовалось нескрываемое удовлетворение своей жизнью. У него было обветренное лицо и исчерченные прожилками щеки человека, проводящего много времени на свежем воздухе, на загорелой коже резко выделялись светлые брови. В синих глазах не крылось ни капли хитрости. Зубы его были от природы белыми и здоровыми. В его длинных конечностях и крепкой шее не было заметно никакого напряжения. Я думал, что вряд ли он наделен великим умом, но взамен того он был одним из тех прирожденных счастливчиков, которые могут довольствоваться малым.
– Вы можете ответить на мой вопрос? – напомнил я.
– О Соне? Нет, я думаю, что не могу сказать вам, почему она умерла, поскольку не знаю этого.
Я подумал, что это первая ложь, которую я услышал от него.
– Меня забирали в полицию, – улыбнулся он. – Для помощи следствию, сказали они прессе. Потому что все, конечно, думали, что это сделал я. Вопросы целыми днями! Я просто говорил, что не знаю, почему она умерла. Я говорил это снова и снова. А они продолжали спрашивать. Они думали, что заставят меня признаться, понимаете? – Он засмеялся. – Как будто они всегда имели дело с дураками, которые признавались в том, чего не делали. Я не мог видеть, как это произошло, понимаете? Если ты не делал чего-то, ты просто настаиваешь на этом. В Англии по крайней мере. Никаких настоящих пыток, понимаете? Они отменили пытки. – Он снова засмеялся над своей шуткой. – Я сказал им, чтобы они отцепились от меня и искали того, кто действительно убил ее, но они даже ухом не повели. Они не могли придумать больше ничего – только заставить меня сознаться. Я хочу сказать, это был идиотизм. Вот вы сознались бы в убийстве, если вы этого не делали?
– Думаю, нет.
– Конечно, нет. Час за часом такое! Я перестал слушать. Я не позволил им довести меня до кондиции. Я просто сидел там, как чурбан, и регулярно повторял, чтобы они отцепились.
– Им, должно быть, это не очень понравилось, – сухо сказал я.
– Вы что, за них?
– На самом деле нет, – заверил я его. – Я думаю, вы были великолепны.
– Я был молод, – весело ответил он. – Они не давали мне спать. Тупые ослы не знали, что я часто просиживал по полночи с больными лошадьми. Только так и надо. Я мотал головой, когда они болтали вздор о Соне. Это их бесило.
– Хм-м, – пробормотал я и осторожно спросил: – Вы видели… Соню… Я хочу сказать… э…
– Видел ли я ее в петле? Нет. Я видел ее в морге, несколько часов спустя после того, как они забрали ее. К тому времени они придали ей приличный вид.
– Значит, это не вы нашли ее?
– Нет. Считаю, что в этом мне повезло. Один из моих конюхов нашел ее, когда я ехал на север, на Йоркские скачки. Полиция завернула меня назад, и они уже решили, что я убил ее. Соня висела в стойле, которое мы тогда не использовали. Парень, который нашел ее, выблевал свою жратву на неделю вперед, бедный олух.
– Вы думаете, она повесилась?
– Это не было похоже на нее. – Уэллс выразил свои застарелые сомнения. – Там были сложены тюки сена, с которых она могла спрыгнуть. – Он покачал головой. – Никто не знает правды об этом, и, честно говоря, так лучше. Я читал в этой статейке из «Барабанного боя» о том, что вы собираетесь узнать правду. Ну, если говорить честно, я не хочу этого. Я не хочу, чтобы беспокоили мою жену и Люси. Это нечестно по отношению к ним. Просто сочините для фильма любую историю, какую захотите. Если вы не сделаете там меня убийцей, то для меня оно и так сойдет.
– В фильме вы не убиваете ее, – сказал я.
– Значит, все хорошо.
– Но я должен сказать, отчего она умерла.
Он без малейшего раздражения повторил:
– Я не знаю, отчего она умерла, я говорил вам.
– Да, я знаю, но вы должны были думать об этом.
Он выдал мне искреннюю веселую улыбку и никаких сведений, и я отчетливо понял, с чем пришлось иметь дело полицейским следователям двадцать шесть лет назад: непробиваемая кирпичная стена.
– В книге Говарда Тайлера, – произнес я, – Ивонн грезит о любовниках-жокеях. Где… я хочу сказать… у вас есть догадки, откуда он взял эту идею?
Джексон Уэллс рассмеялся, на сей раз затаенно.
– Говард Тайлер не спрашивал меня об этом.
– Да, – согласился я. – Он говорил мне, что вообще не пытался увидеться с вами.
– Не пытался. Я впервые узнал об этой книге, «Неспокойные времена», от знакомых, они сказали, что она обо мне и Соне.
– А у нее были… ну… видения?
Снова затаенное искрометное веселье.
– Я не знаю, – ответил он. – Могли быть. Вся наша женитьба была в некотором роде понарошку. Мы были детьми, играющими во взрослых. Этот писатель, он сочинил нас совершенно не так. Но я не обижаюсь, поверьте.
– Но любовники-грезы – это так впечатляет, – настаивал я. – Откуда это?
Джексон Уэллс поразмышлял без видимого волнения.
– Я полагаю, – произнес он наконец, – что вам стоит расспросить эту ее задаваку сестрицу.
– Сестрицу… вы имеете в виду вдову Руперта Висборо?
Он кивнул.
– Одри. Сестра Сони. Одри вышла замуж за члена Жокейского клуба и никогда не позволяла мне забыть об этом. Одри говорила Соне, что та впустую растратилась на меня. Я не был для нее достаточно хорош, понимаете? – Он беззаботно усмехнулся. – Когда я читал эту книгу, я все время слышал ядовитый голосок Одри.
Ошеломленный простой глубиной этого восприятия, я сидел молча и думал, что же спросить у него еще; думал, должен ли я задать вопрос, почему страшная смерть загадочной свояченицы так глубоко и навечно погубила шансы Руперта Висборо на политическую карьеру?
Насколько действительно для Вестминстера была неприемлема связь с загадочной смертью? Несчастье семьи, бросающее тень на репутацию человека, может послужить препятствием, но если прощались грехи сыновей и дочерей, то нераскрытая смерть более отдаленной родственницы, вне сомнений, должна быть всего лишь мелочью.
Прежде чем я смог подыскать слова, открылась дверь и вошла Люси, столь же солнечная, как и ее отец.
– Мама хочет узнать, не желаете ли вы чего-нибудь, например, выпить?
Я счел, что этим вопросом миссис Уэллс настаивает на моем уходе, и поднялся.
Джексон Уэллс представил меня своей дочери:
– Люси, это Томас Лайон, воплощение зла в образе кинорежиссера, если верить вчерашнему «Барабанному бою».
Глаза ее расширились, и она с таким же озорным спокойствием, какое я подметил в ее отце, сказала:
– Я видела вас по телику, но ни рогов, ни хвоста не заметила! Как здорово, должно быть, делать фильм с Нэшем Рурком!
Я спросил:
– Вы хотите попасть в фильм?
– Что вы имеете в виду?
Я объяснил, что мы набираем в Хантингдоне местных жителей для создания «толпы» для съемок скачек на ипподроме.
– Нам нужны люди, чтобы они охали и ахали…
– И кричали «подтяни задницу»? – усмехнулась она.
– Точно.
– Па?..
Первым побуждением ее отца было отказать. Когда он покачал головой, я сказал:
– Никто не будет знать, кто вы такие. Скажем, ваша фамилия Бой-ива… Кстати, что такое бой-ива?
– Это дерево, из которого делаются биты для крикета, – ответила Люси так, словно этот вопрос разоблачал мою тупость.
– Вы меня разыгрываете?
– Конечно, нет, – произнес ее отец. – Откуда, вы думаете, берутся биты для крикета? Они растут на деревьях.
Они смотрели на меня.
– Мы выращиваем ивы на влажной земле у ручья, – сказал Джексон. – На этой ферме растили ивы в течение жизни нескольких поколений.
Мне казалось, что «выращивание» бит для крикета целиком заполнило его жизнь: широкие плечи посылали тщательно намеченные удары через черту и останавливали летящий мяч, не давая ему попасть в ворота.
В дверях с любопытным видом появилась мать Люси, дружелюбная женщина в желтовато-коричневых брюках и широченном коричневом свитере, надетом поверх кремовой водолазки. Я подумал, что она бессознательно копирует стиль своей дочери.
Джексон Уэллс объяснил причину моего приезда. Его жена обрадовалась приглашению.
– Конечно, мы все приедем, – решительно сказала она, – если вы обещаете, что мы увидим Нэша Рурка!
– А тебе тоже хочется? – спросила у нее Люси.
Я пояснил:
– Завтра в два часа мы проводим репетицию с толпой. Будет ли там Нэш, не могу обещать. Во вторник и в среду мы снимаем сцены с толпой. Всем, кто будет там, мы предлагаем завтрак и небольшую плату, а Нэш Рурк точно будет там.
– Отсюда до Хантингдонского ипподрома почти два часа езды, – запротестовал Джексон Уэллс.
– Не выкручивайся, па, – сказала Люси. – В какое время во вторник? Будет ли все в норме, если мы пропустим завтрашнюю репетицию?
Я дал им одну из своих визиток, написав на обратной стороне: «Привилегированный вход. Семья Бой-ива».
– В девять утра во вторник, – уточнил я. – Следуйте за толпой, которая будет знать, что делать. Когда мы прервемся на ленч, воспользуйтесь этой карточкой и найдите меня.
– Вау! – воскликнула Люси. На носу у нее были веснушки. Лукавые синие глаза. Я думал, насколько хорошо она умела играть на пианино.
Я обратился к ее отцу:
– Вы не знаете, кто может быть заинтересован в том, чтобы сорвать съемки фильма?
Он вежливо ответил:
– Это то, о чем я слышал по радио? Кто-то пытался пырнуть ножом вашу звезду? Совершенный безумец. Никто из тех, кого я знаю, не боится вашего фильма.
Я подумал, что это, вероятно, вторая ложь, которую он сказал мне, или, по крайней мере, вторая замеченная мною.
Люси спросила:
– А может прийти папин брат?
Ее отец махнул рукой в знак отрицания и ответил:
– Он не захочет.
– Нет, он должен захотеть. – Мне она сообщила: – Мой дядя Ридли живет в Ньюмаркете. Он все время бегает в кино и бредит тем, чтобы попасть в фильм с Нэшем Рурком.
– Тогда приводите его с собой, – согласился я. – Нам нужна самая большая толпа, какую мы сможем собрать.
Я видел, что родители Люси не разделяют ее энтузиазма касательно дяди Ридли.
– Найдется ли у него время, – закинул я удочку, – чтобы провести в Хантингдоне денек во вторник или в среду?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33