..
— Да, я знаю. Сюда имеют право входить только лыжные тренеры, не так ли, мистер Курц?
— После закрытия мастерской — да. Иногда мы приходим для мелкого ремонта лыж или...
— Или для того, чтобы что-нибудь наточить, а, мистер Курц?
— Да. Коньки, например.
— Да, — повторил Хейз, — коньки. Но ведь вас здесь не было прошлой ночью, верно, мистер Курц?
— Да, не было.
— А то, понимаете, я слышал что-то вроде визга пилы или, точнее, напильника, а потом загудело и это точило. Так вы уверены, что не были здесь и ничего не оттачивали? Коньки, например? Или, — Хейз скрестил руки на груди, — палку?
— Палку? Зачем... — Курц вдруг замолчал. Потом взглянул на Хейза. — Кто вы? — спросил он. — Полицейский?
— Почему? Вы не любите полицейских?
— Я не имею никакого отношения к смерти Хельги, — поспешил заявить Курц.
— Никто не говорил, что вы имеете какое-то отношение.
— Но вы это подразумевали.
— Я ничего не подразумевал.
— Вы спросили, не оттачивал ли я палку прошлой ночью. Из этого я сделал вывод...
— Но палку вы не оттачивали?
— Нет! — отрезал Курц.
— Тогда что вы здесь делали прошлой ночью?
— Ничего. Прошлой ночью я не заходил в мастерскую.
— Нет, вы были здесь, мистер Курц. Я встретил вас у двери, помните? Вы еще очень торопились, спускаясь по лестнице. Разве забыли?
— Это было раньше...
— Раньше чего? Я не называл вам время, мистер Курц. Я спросил, приходили ли вы в мастерскую ночью, не уточняя, в котором часу.
— Я не приходил в мастерскую! Ни в котором часу!
— Но вы только что сказали: «Это было раньше». Раньше чего, мистер Курц?
Курц помолчал минуту. Потом ответил:
— Раньше... Раньше того, другого, который тут был.
— Вы здесь кого-то видели?
— Я... видел здесь свет.
— Когда? В котором часу?
— Не помню. После того, как я с вами встретился, я зашел в бар... выпил кое-чего, а потом вышел прогуляться. Вот тогда и увидел свет.
— Где ваша комната, мистер Курц?
— В главном здании.
— Вы видели Хельгу прошлой ночью?
— Нет.
— Ни разу?
— Нет.
— Тогда что вы делали наверху?
— Зашел взять коньки Мэри. Вот эти. — Он кивнул на коньки для фигурного катания.
— Кто это Мэри?
— Мэри Файрс.
— Молоденькая девушка с темными волосами?
— Вы ее знаете?
— По-моему, я только что видел ее в коридоре, — сказал Хейз. — Значит, вы зашли взять коньки, потом отправились выпить, а после — прогуляться. В котором часу это было?
— Пожалуй, после полуночи.
— И в мастерской горел свет?
— Да.
— Но вы не видели, кто был внутри?
— Нет, не видел.
— Вы хорошо знали Хельгу?
— Очень хорошо. Мы работали вместе.
— Что значит «очень хорошо»?
— Я же вам сказал!
— Вы с ней спали?
— Как вы смеете?
— Ладно-ладно, — Хейз показал на коньки. — Вы говорите, что они принадлежат Мэри?
— Да, она тоже лыжный тренер. Но и коньками владеет хорошо. Почти так же, как лыжами.
— Значит, вы с ней хорошие друзья, мистер Курц?
— Я всем хороший друг, — вскинулся Курц. — Я просто дружелюбный человек. — Он помолчал. — Так вы не полицейский?
— Полицейский.
— Я не люблю полицейских, — тихо произнес Курц. — Я не любил их в Вене, где они носили свастики на рукавах, не люблю и здесь. И я никакого отношения к гибели Хельги не имею.
— У вас есть ключ от этой мастерской, мистер Курц?
— Да. У нас у всех есть ключи. Мы сами делаем мелкий ремонт. Днем здесь много народу. А ночью можно...
— Кто это — все? Лыжные тренеры?
— Да.
— Ясно. Значит, любой из них мог...
Визг, словно нечто осязаемое, хлынул в помещение так внезапно, что содрогнулись стены. Он донесся откуда-то сверху, пронзив старые доски пола и старую штукатурку потолка, резко ворвался в комнату, и оба мужчины вскинули головы в тревожном ожидании. Визг раздался снова.
— Бланш, — прошептал Хейз и бросился к выходу.
Бланш стояла в коридоре перед ванной, в сущности, не стояла, а бессильно опиралась на стену, так как ее балетные ноги потеряли свою силу и твердость. Поверх длинной фланелевой рубашки на ней был пеньюар. Она стояла у стены закрыв глаза, русые волосы были растрепаны, крик как бы застыл на неподвижном лице и трепещущих раскрытых губах. Хейз, грохоча, взбежал по лестнице, резко свернул вправо и замер на месте, увидев ее, замер только на долю секунды, а потом снова кинулся вперед тремя огромными шагами.
— Что случилось?
Она не могла говорить. Лицо ее было белей стены, глаза все еще оставались плотно зажмуренными, крик замер в горле и душил ее. Голова моталась из стороны в сторону.
— Бланш, в чем дело?
Она опять покачала головой, а потом оторвала одну руку от стены так осторожно, словно боясь, что та упадет на пол. Рука бессильно поднялась. Бланш не указывала, только направляла, да и то — совсем неопределенно, как будто рука у нее оцепенела.
— В ванной? — спросил Хейз.
Она кивнула. Он обернулся. Дверь ванной была полуоткрыта. Хейз распахнул ее, вошел и застыл на месте, словно наткнувшись на каменную стену.
Мэри Файрс была ни одета, ни раздета. Убийца застал ее в тот момент, когда она одевалась или раздевалась, находясь, видимо, в полном уединении. Одна нога ее оказалась внутри пижамной брючины, а другая, голая, была подвернута под тело. Пижамная куртка вздернулась над нежно закругленной грудью, может быть, при падении, а может быть, при борьбе. Даже волосы остались в каком-то неопределенном состоянии — часть накручена на бигуди, а часть разметалась как попало. Рассыпавшиеся бигуди валялись на полу. Засов с внутренней стороны двери висел на одном винте. Вода все еще текла из крана. Девушка лежала, замерев в своем нарушенном уединении, полураздетая, удивление и ужас читались на смертной маске ее лица. Вокруг шеи обвилось вафельное полотенце, его стянули с такой страшной силой, что оно рассекло кожу. Из носа текла кровь — при падении она ударилась лицом об кафельные плитки пола.
Хейз тихо вышел спиной вперед.
Он нашел в главном здании телефон-автомат и вызвал Теодора Вэйта.
Глава 11
Бланш сидела на краешке кровати в 105-й комнате, дрожала в ночной рубашке с пеньюаром, укутанная сверху одеялом. Теодор Вэйт, устало опираясь на туалетный столик, заговорил:
— Может быть, теперь вы расскажете мне подробно, что случилось, мисс Колби?
Бланш сидела растрепанная, бледная и напряженная. Она попыталась заговорить, не смогла, мотнула головой, прокашлялась и явно удивилась, что ей все же удалось ответить:
— Я... я была одна. Коттон спустился проверить, что... что... там за шум...
— Какой шум, Хейз? — спросил Вэйт.
— Гудение точила. Внизу, в лыжной мастерской. Я слышал его и прошлой ночью.
— Вы выяснили, кто работал на точиле?
— Сегодня там был некто по имени Хельмут Курц. Тоже лыжный тренер. Он утверждает, что прошлой ночью не приходил в мастерскую. Но после полуночи видел там свет.
— Где он сейчас?
— Не знаю. Шериф, он разговаривал со мной, когда убили девушку. Он не мог бы...
Вэйт, не обращая внимания на Хейза, встал и вышел в коридор.
— Фред, — позвал он, — найди мне Хельмута Курца, лыжного тренера.
— Я уже нашел другого там, в коридоре, — отозвался Фред.
— И до него дойдет дело. Скажи, пусть подождет.
— Что за другой? — спросил Хейз.
— Лыжный тренер из сто второй. Ларри Дэвидсон. — Вэйт покачал головой. — Извините, мисс, но тут кишмя кишат лыжные тренеры. Удивительно, как находится место для лыжников. — Он снова мотнул головой. — Вы, мисс Колби, говорили, что остались в одиночестве...
— Да. И я... мне показалось, что из коридора послышался, как будто... не знаю, как что... Внезапный сильный шум...
— Очевидно, когда он выбил дверь ванной, — пояснил Вэйт. — Давайте дальше.
— И тогда я... услышала голос девушки, она говорила: «Убирайтесь! Слышите? Убирайтесь!» А... а потом стало тихо и я услышала, как кто-то бежит по коридору и вниз по лестнице, тогда я решила... решила... посмотреть.
— Да, продолжайте.
— Я пошла по... коридору и взглянула вниз на лестницу, но никого не увидела. А потом, когда... возвращалась... услышала, что в ванной течет вода. Ох... дверь была открыта, и я... О Боже, неужели это нужно?
— Вы нашли девушку, не так ли?
— Да, — ответила Бланш очень тихо.
— И закричали?
— Да.
— И тогда поднялся Хейз, так?
— Да, — подтвердил Хейз. — И вызвал вас по телефону из главного здания.
— Ага, — пробормотал Вэйт. Он подошел к двери и выглянул в коридор. — Вы еще здесь, мистер Дэвидсон?
Ларри Дэвидсон неуверенно вошел в комнату. Он оказался высоким и сутулым. Когда он входил, могло показаться, что ему приходится нагибаться, чтобы не удариться головой о притолоку. Он носил темные брюки и спортивную шерстяную куртку, волосы стриг очень коротко, чуть ли не наголо. Голубые глаза смотрели внимательно, даже зорко.
— Надо полагать, вы знаете, о чем речь, а, мистер Дэвидсон? — спросил Вэйт.
— Да, думаю, что знаю.
— Вы не возражаете против того, чтобы ответить на несколько вопросов?
— Не возражаю. Я... отвечу на все, что вы...
— Прекрасно. Вы были в своей комнате весь вечер, мистер Дэвидсон?
— Нет, не весь вечер. Какое-то время я был наверху, в главном здании.
— Что вы там делали?
— Ну, я...
— Продолжайте, мистер Дэвидсон. Что вы там делали?
— Я... тренировался. Видите ли, я ничего общего с этим не имею...
— Что вы делали, мистер Дэвидсон?
— Тренировался. Я нашел там наверху несколько шпаг и я... просто забавлялся с ними. Видите ли, я знаю, что Хельгу убили палкой, но...
— Когда вы вернулись сюда, мистер Дэвидсон?
— В... в десять, может быть, в половине одиннадцатого.
— И потом все время были в комнате?
— Да.
— Что вы делали после того, как вернулись?
— Писал письмо жене, потом лег.
— Когда легли?
— Примерно в полночь.
— Вы слышали какой-нибудь шум в коридоре?
— Нет.
— Слышали голоса?
— Нет.
— Слышали крик мисс Колби?
— Нет.
— Почему?
— Наверное, уже спал.
— Вы спите одетым, мистер Дэвидсон?
— Что? Ох! Нет-нет! Ваш коллега... ваш помощник сказал, что я могу что-нибудь набросить...
— В чем вы спите?
— В пижаме. Послушайте, я плохо знал этих девушек. Я поступил сюда всего две недели назад. Я хочу сказать, мы были знакомы, иногда разговаривали, но больше ничего. А фехтование — это просто совпадение. То есть мы часто забавляемся со шпагами. Я хочу сказать, что с тех пор, как я здесь, там всегда кто-нибудь упражняется на них...
— Сколько раз вы кричали, мисс Колби? — спросил Вэйт.
— Не помню.
— Она два раза кричала, — подал голос Хейз.
— А вы где были, Хейз, когда услышали крик?
— Внизу. В лыжной мастерской.
— А вы находились в своей комнате в этом коридоре, мистер Дэвидсон, и ничего не слышали, а-а-а? Может, вы были очень заняты?..
И вдруг Дэвидсон расплакался. Лицо его искривила гримаса, по щекам поползли слезы, и он тихо проговорил:
— Я тут ни при чем, клянусь! Ради Бога... я тут ни при чем. Ради Бога... я женат, жена моя в городе, она ждет ребенка, мне очень нужна эта работа, и я не глядел на тех девушек. Богом клянусь... что вам нужно от меня? Ради Бога, ради Бога...
В комнате стояла тишина, слышались только его всхлипывания.
— Клянусь, — говорил он тихо, — клянусь, я крепко спал. Сильно устал за день. Ради Бога! Это не я. Я с ними только здоровался, не больше. Я ничего не слышал. Прошу вас, поверьте мне. Прошу вас! Мне никак нельзя терять работу. Единственное, что я умею — это лыжи. Мне нельзя быть в это замешанным. Прошу вас!
Он опустил голову, пытаясь скрыть слезы, плечи его дрожали, хриплые рыдания вырывались из груди и сотрясали все тело.
— Прошу вас! — повторил он.
В первый раз за все время Вэйт повернулся к Хейзу и спросил у него совета:
— Как вы думаете? — спросил он.
— Я тоже крепко сплю, — отозвался Хейз. — Можете хоть дом взорвать — не услышу.
Глава 12
Утром в воскресенье долину наполнил звон церковных колоколов.
Колокола били в Роусоне. Их звон резко и ясно отдавался в горном воздухе, стекая по снегам в долину. Хейз подошел к окну, поднял жалюзи, вслушался в колокольный звон и вспомнил молодость, вспомнил своего отца, преподобного Иеремию Хейза, и воскресные колокола, и звучный голос отца, читавшего проповедь. Отцовские проповеди всегда были логичны. Воспитание не привило Хейзу особенной религиозности, но привило ему уважение к логике. «Чтобы тебе поверили, — говорил ему отец, — нужно говорить разумно. А быть разумным — значит быть логичным. Не забывай этого, Коттон».
В убийстве Хельги Нильсон и Мэри Файрс явно отсутствовала логика — если вообще может быть логика в бессмысленной жестокости. Глядя на мирную долину и слушая размеренный колокольный звон, Хейз пытался осмыслить факты. За его спиной спала, свернувшись клубочком, Бланш. Она ровно дышала, обняв одной рукой подушку. Он не хотел ее будить, особенно после того, что ей пришлось пережить ночью. Для него отдых кончился — он уже не мог с удовольствием кататься на лыжах в это воскресенье. Больше всего ему хотелось уехать прочь, хотя нет, это было не совсем так. Он хотел найти убийцу. Больше всего он хотел найти убийцу. Не потому, что ему платили за эту работу, не потому, что он хотел доказать Теодору Вэйту, что и городские детективы на что-то годятся — его приводили в ярость сами убийства. Он все еще помнил животную силу человека, напавшего на него в горах, и мысль, что эту силу направили против двух беспомощных девушек, доводила Хейза до бешенства.
«Зачем?» — спрашивал он себя.
Где логика?
Нет логики. Нет логики в выборе жертвы, нет логики в выборе места преступления. Зачем было убивать Хельгу средь бела дня на висящем в двенадцати метрах над землей кресле, да еще и лыжной палкой? Палкой, отточенной и превращенной в смертоносное оружие. Такое просто так не случится, это не был необдуманный порыв, это было предумышленное, подготовленное убийство. Кто-то ночью, накануне первого убийства, поработал в лыжной мастерской, воспользовался напильником, а потом точилом, заострил эту проклятую палку, чтобы она наверняка могла пробить и толстую лыжную куртку, и лыжный пуловер, и сердце...
«Но тогда в выборе места преступления не может не быть логики, — рассудил Хейз. — Убийца Хельги задумал свое дело уже давно, раз подготовил оружие накануне. А допустить, что преступление было предварительно обдумано, значит допустить, что логика есть, что убийство именно в подъемнике составляло часть замысла — иначе и быть не могло...»
«Похоже, есть логика, — сказал себе Хейз... — вот только опять выходит нелогично...»
У него за спиной заворочалась Бланш. Он обернулся взглянуть на нее, вспоминая ужас, написанный на ее лице прошлой ночью — по контрасту с теперешним сонным спокойствием. Она рассказала все Вэйту трижды, снова и снова объясняя ему, как нашла мертвую девушку...
Мэри Файрс, двадцать один год, брюнетка, родом из Монпелье, Вермонт. Занималась лыжным спортом с шести лет, четырехкратная чемпионка по женскому слалому, тренер с семнадцатилетнего возраста. Кроме того, каталась на коньках, входила в школьную сборную по плаванию, состязалась в многоборье, красивая, порядочная девушка с приветливой улыбкой — теперь она мертва.
Почему?
Она жила в комнате рядом с Хельгой, познакомилась с ней год назад. Не приближалась к канатной дороге в день убийства Хельги. Как раз тогда занималась с начинающими у Т-образного подъемника — довольно далеко от канатной дороги. Не могла видеть ни убийства Хельги, ни убийцы Хельги...
И все же кто-то и ее убил.
Но если допустить, что это предумышленное убийство, что в нем есть логика, что убийство Хельги в кресле на полпути на гору логично, — тогда смерть Мэри Файрс должна быть частью той же логики.
Но какой?
«К дьяволу логику, — сказал себе Хейз. — Уже не могу рассуждать нормально. Так хочу раскрыть дело, что уже не могу рассуждать нормально, а это меня делает более чем бесполезным. Значит, надо убираться отсюда, надо разбудить Бланш, велеть ей одеваться, собирать вещи, потом уплатить по счету и уехать, вернуться в город, в район 87-го участка, где убивают честнее — не то чтобы менее жестоко, но не исподтишка. Оставить это дело шерифу Вэйту, который так держится за свои ошибки. Ему и его умелым помощникам — может раскроют, а может, не сумеют, но мне это не по силам, я уже не в состоянии рассуждать нормально...»
Он разбудил Бланш и ушел в главное здание, торопясь как можно скорее заплатить по счету и уехать. Кто-то упражнялся на пианино. Хейз прошел мимо него и мимо камина, свернул к кабинету Уландера. Постучал и стал ждать у двери. Внутри кто-то помедлил, потом сказал: «Войдите», и Хейз нажал на дверную ручку.
Все выглядело точно так же, как и в пятницу вечером, в день их приезда, вечность тому назад. Уландер сидел за столом, тридцатилетний темноволосый мужчина с темными бровями, низко нависающими над темно-карими глазами. Та же белая рубашка с расстегнутым воротом, а поверх — яркий пуловер с оленем. На правой, неподвижно торчащей ноге, все еще гипс, ступня опирается на низенький диванчик. Все выглядело совсем по-старому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18