А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– А разве не сказано: «Сон распутывает все узелки»? Только не спрашивай, где это сказано, молодой Карум. Я забыла. Но что верно, то верно – мне лучше всего думается, когда позади моих незрячих глаз загораются краски. Все для меня становится яснее, как страннику на чужбине яснее представляется родной дом.
Все трое сели у ее ног.
– Подышим, считая до ста, – сказала Мать Альта, – а ты, Длинный Лук, следуй за нами, как можешь. Это старое альтианское упражнение – оно успокаивает ум и обостряет чувства, подготавливая нас для новой работы. Богиня улыбается, когда мы это делаем.
Как только они начали дышать, Дженна ощутила странную легкость, точно ее истинная суть освободилась из тела и воспарила над ним. Счет дошел до двадцати, до тридцати, и Дженна кружила по комнате жрицы, не двигаясь с места, разглядывая то, чего не заметила раньше: кровать с двумя подушками, большой платяной шкаф, украшенный знаками Богини, Книгу Света на подставке, с выпуклыми буквами, бросающими странные тени в меркнущем свете дня, и зеркало, покрытое красновато-коричневой тканью цвета засохшей крови. Считающие внизу дошли до семидесяти и восьмидесяти, и прозрачные пальцы Дженны вдруг проникли каждому в голову, туда, где под кожей и черепом бился пульс. При этом прикосновении – которого, видимо, не заметил никто, кроме нее – Дженна поочередно оказалась в каждом из присутствующих. Мать Альта была холодна, как колодец, и столь же темна. Армина вся сверкала и потрескивала, словно угли костра. Пинта, как вихрь, веяла то зноем, то холодом, меняясь постоянно. Карум… Она погружалась в него все глубже, минуя пазухи покоя и тревоги и ярого чуждого жара, угрожавшего ее поглотить. Она вырвалась, убежала и опять оказалась в воздухе, перед собственным шевелящим губами лицом. Это было самое странное – следить за ничего не ведающей собой, словно из зеркала…
Счет закончился, и Дженна открыла глаза, почти удивившись тому, что она снова здесь, в своем теле.
– Мать, – сказала она охрипшим, чуть слышным голосом, – со мной сейчас случилось странное. Я освободилась от тела и стала летать по комнате, ища что-то или кого-то.
– Ах, Джо-ан-энна, – медленно проговорила Мать Альта, – это пробуждение женственности, начало истинного двуединства – хотя ты слишком молода для этого, раз только что отправилась странствовать. Такое просветление случается в Сестринскую Ночь, когда душа после недолгих мечтаний находит зеркало и погружается в образ, ожидающий там. Свет призывает тень, и две половинки одного существа соединяются. Нашла ли ты зеркало, дитя?
– Оно… – Дженна оглядела комнату и увидела, что зеркало в самом деле завешено тканью. – Оно закрыто.
– Да, это странно, дитя мое, – странно, что это случилось с тобой в столь юном возрасте, при свете дня и при завешенном зеркале. – Жрица снова уронила подбородок на грудь и как будто задремала.
Армина встала и тихо вышла за дверь.
– Как это было, Дженна? – прошептала Пинта. – Ты испугалась? Или тебе было приятно?
Дженна хотела ответить, но Карум тронул ее за руку.
– Мать просыпается.
Жрица открыла свои матовые глаза.
– Я не сплю – но видения посещают меня.
– Армина сказала, – зашептала Пинта на ухо Дженне, – что иногда она бывает не в себе. Может, и сейчас тоже?
– Тише! – прошипела Дженна.
– Сейчас я мыслю ясно, как никогда, милая Пинта, – сказала старушка. – Помни, дитя: тот, кто лишен зрения, обладает необычайно острым слухом – так заведено в природе.
– Прости меня, Мать, – потупила голову Пинта. – Я не хотела…
Мать Альта, вынув руку из рукава, отмахнулась от ее извинений.
– Мы все должны подумать о том, что свело нас вместе.
– Мы вернулись сказать тебе, что Карума нужно увести отсюда. – сказала Пинта.
– Боюсь, что я опасен для вашего хейма. Мы видели всадников… – сказал Карум.
– Этого мало, чтобы сложить головоломку, – сказала Мать Альта. – В Игре чего-то не хватает – никак не могу вспомнить чего. – И она забормотала: – Светлая сестра, темная сестраa, игла, ложка, нож, нитка…
Пинта пихнула Дженну локтем. Старушка вскинула голову.
– Поди ко мне, Пинта, и расскажи мне о себе. Не о том, что ты сделала, – это я уже знаю. Расскажи, кто ты.
Пинта нехотя, подталкиваемая Дженной, подошла к жрице и опустилась на колени так, чтобы шестипалые руки могли коснулся ее головы.
– Я Марга, именуемая Пинтой, дочь воительницы Амальды, чью темную сестру зовут Саммор. Я выбрала путь воительницы и охотницы. Я… – Пальцы жрицы коснулись ее лица, и Пинта хихикнула.
– Хорошо, дитя, хорошо. Пальцы – это мои глаза. Они говорит мне, что у тебя, Марга, именуемая Пинтой, темные кудрявые волосы и быстрая улыбка.
– Почем ты знаешь, что темные? Ведь цветов твои глаза не различают.
– По их жесткости. Темные волосы всегда жестче светлых. Светлые обычно тонкие, а рыжие часто путаются.
– Понятно.
– Кроме того, – улыбнулась жрица, – Армина сказала мне, что ты темненькая, как женщина Нижних Долин. Может, я и стара, но память мне пока не изменяет. Когда я в здравом уме, конечно.
Пинта вспыхнула, и старушка рассмеялась.
– Ты смущена, дитя, или просто разочарована, что мое колдовство имеет столь нехитрое объяснение? – Пинта промолчала. – Ну хорошо. Продолжай.
– На правой коленке у меня шрам – я получила его, борясь с Дженной, когда нам было семь лет, перед самым Выбором. Глаза у меня тоже темные.
– Почти лиловые, – вставила Дженна.
– И…
– И у тебя есть еще шрамик – на подбородке. Снова боролась с кем-то, Пинта?
– Это я упала в кухне, когда мы играли в прятки. Ужас, сколько крови было – или это мне тогда так казалось?
– Хорошо. Вот пока и все, что мне нужно знать о тебе. Дженна?
Дженна заняла место Пинты, и та успела шепнуть ей:
– Щекотно.
– Я щекотки не боюсь.
Карум откашлялся, но не сказал ничего. Пальцы жрицы легли на лицо Дженны.
– Говори, дитя.
– Я Джо-ан-энна, именуемая Дженной, дочь женщины, убитой дикой кошкой, удочеренная Сельной, первейшей воительницей Селденского хейма, и ее темной сестрой Марджо. В честь сестры меня, кажется, и назвали.
– Тебе кажется, но, наверное, ты не знаешь?
– Они умерли, когда я была еще младенцем.
– Кто же тогда удочерил тебя в хейме, дитя трех матерей?
– Никто, – упавшим голосом призналась Дженна.
– Наша Мать Альта запретила брать ее в дочки. Позор для Селденского хейма, – вмешалась Пинта. – Моя мать Амальда с радостью взяла бы ее. Но что-то ужасное было связано со смертью приемной матери Дженны – столь ужасное, что никому не разрешалось говорить об этом. И…
– Довольно, Пинта, – прервала Дженна.
– Пусть говорит, – возразила Мать Альта, но Пинта прикусила губу и умолкла.
Жрица вновь возложила руки на голову Дженны. Правая рука сложилась в знак Богини, и шестой палец запутался у Дженны в волосах.
– Ты тоже темная, Джо-ан-энна? Твои волосы недостаточно тонки для белокурых, но Пинта называет тебя своей светлой сестрой.
– А я зову ее Белой Дженной, – сказал Карум. – Про себя, во всяком случае.
– Белая Дженна? – Жрица вдруг умолкла, словно прислушиваясь к песне, не слышной больше никому, и наконец проговорила тихо с расстановкой: – Твои… волосы… совсем… белые?
– Да, Мать.
– Вот она, недостающая частица Игры, – торжествующе улыбнулась жрица. – Если бы не моя слепота, я поняла бы это сразу. – И старушка тихим, но звонким голосом запела всем известную песенку.

ПЕСНЯ


Пророчество

И будет дева, как снег, бела,
С десницей твердой, точно скала.
Склонятся ниц, испытав эту твердь.
Гончая, бык, кот и медведь.


ПОВЕСТЬ

Когда песня отзвучала и даже эхо ее умолкло, Дженна вскочила на ноги.
– Я не Белая Дева. Наша Мать Альта полагала, что это так, но я это отрицаю. Посмотрите на меня. Посмотрите! – с мольбой обратилась она к друзьям. – Разве я похожа на ту, о ком говорится в пророчестве?
Карум встал и усадил ее рядом с собой.
– Тише, Дженна, – сказал он, гладя ее руку. – Тише. Это только старушечьи бредни. Позволь мне разобраться с этим. – И он обратился к жрице: – Это Гарунийское пророчество, Мать, – белая дева, поклонение животных и все остальное. Но ни один истинный ученый не принимает его всерьез.
– Ах, мой юный Длинный Лук, – думаешь, ты единственный истинный ученый на Островах?
– Конечно же, я так не думаю, – покраснел Карум. – Просто я не ожидал найти здесь свою сподвижницу.
– В этом захолустье, хочешь ты сказать? Среди женщин-воинов? Но мы здесь не все воительницы, как бы я ни походила на таковую. – Старушка добродушно посмеялась. – Одни из нас стряпают, другие убирают, третьи должны управлять всем, как и в вашем мире. Есть среди нас, – она подалась вперед, – и самые что ни на есть истинные ученые. – Откинувшись назад, она продолжила: – Кто знает, Карум, кем я могла бы стать в твоем мире – я ведь дочь Гарунийского лорда. Да, это правда. Но взгляни на мои руки, посмотри мне в глаза, и ты прочтешь мою судьбу. Меня завернули в шитые золотом пеленки и оставили в вереске через много лет после того, как беловласая Альта подбирала младенцев в горах. Но женщины хеймов в ее честь продолжали собирать этот, отвергнутый другими, урожай. Меня доставили в этот хейм и воспитали из меня правительницу. Годы спустя, когда род моего отца угас, был послан гонец – он обошел все хеймы, спрашивая, нет ли у них слепой девочки с шестью пальцами на каждой руке. Но моя приемная мать и сестры не отдали меня, да я и сама не пошла бы. Я принесла обет Альте и остаюсь ей верна. – Жрица помолчала, приложив палец к губам.
– Всем было ясно, что я необычное дитя и мне не суждено умереть просто так на склоне холма. Но никто не знал, что суждено мне вместо этого. Я выбрала путь познания и, в числе всего прочего, изучала и то, что касалось мира, где жил мой отец. Мне помогали уши, сильные, надежные дочери разума. За эти годы с помощью ушей, Карум, я узнала столько, сколько тебе вовек не узнать с помощью глаз.
– Прости меня, Мать, я говорил, не подумав, – сказал Карум, ударив себя кулаком в грудь.
– Бездумие – привилегия юности. Но и познание тоже. Думай же, Карум Длинный Лук. Быть может, мы с тобой родня по крови, но по душе уж верно родня. Мы оба ищем связующие звенья между вещами. Ты видишь – я знаю Гарунийское пророчество.
– Это просто песенка, Мать. Никто в него не верит.
– Думаешь, я только эту песенку и знаю? – засмеялась жрица. – Нет, дитя: я знаю пророчество целиком. Я знаю, что дитя должно родиться в разгар зимы от девы – хотя мы здесь в хейме полагаем, что под «девой» подразумевается юная женщина, почти ребенок. Знаю, что у дитяти должны быть три матери, и все прочее. А знаешь ли ты столь же хорошо альтианское пророчество?
– Я его совсем не знаю. Почти все, что касается Альты, скрыто от посторонних.
– Мы того и хотели. Но скажу тебе вот что: наше пророчество – светлая сестра, а ваше – темная. Мы верим в то, что родится дитя, белое как снег… какого цвета твои глаза, Дженна?
– Черные, Мать, – но…
– Белое как снег, черное как ночь, красное как кровь.
– Но что же в ней красного? – спросил Карум.
– Разве я все знаю? Пророчества говорят языком загадок и снов. Часто под одними словами подразумеваются другие. Часто понимание приходит к нам лишь тогда, когда предсказанное уже совершилось. Возможно, красное – это кровь Гончего Пса. Или первая кровь самой Дженны. Но у нас, как и у Гарунов, ясно говорится, что она станет владычицей и положит начало новому миру. Первейший долг Матери каждого хейма – ждать и искать ее, белое дитя, Анну.
– Анна, – задумчиво повторил Карум. – Белое дитя, великая белая богиня.
Мать Альта кивнула.
– Не раз я думала, что я и есть Анна – ведь мои волосы полностью побелели за одну ночь, когда мне было восемнадцать.
И стоило посмотреть на меня, чтобы понять, что Альта отметила меня своей тяжкой дланью. Мы ждали долго, но ничего так и не случилось, и, наконец, сестры стали жалеть меня как жалкую, уродливую калеку. Но меня никогда не оставляла надежда, что я окажусь как-то причастна к пророчеству. Пусть я не Анна – я могу быть ее предтечей, ее провозвестницей, той, что воспоет ей хвалу. И вот Анна здесь.
– Нет, Мать. Это не я, – вскричала Дженна: – Никакое я не белое дитя – я просто Дженна из Селденского хейма. Когда я простужаюсь, у меня течет из носа. Когда в жарком попадаются бобы, я пускаю ветры. Я не Анна – я обыкновенная девочка.
– Знамения налицо, дитя мое, как бы тебе ни хотелось, чтобы было иначе. Правда, что и раньше встречались девочки с тремя матерями, а также беляночки с волосами, как снег, и глазами, как разбавленное вино. Но Гончий Пес склонился перед тобой. Нельзя забывать об этом.
– Он не склонился, он умер – с моим мечом в глотке и ножом Пинты в бедре.
– Можно ли склониться ниже?
– Напророчить можно что угодно. К примеру, что у богини будут рыжие волосы и что коза и конь склонятся перед ней.
– Это верно, – проворчала Пинта.
Мать Альта засмеялась тихо и ласково.
– Пророчества следует читать вприщурку, дитя.
– Читай их сама. Я не стану.
Карум, все это время сидевший с отсутствующим видом, обратился к жрице:
– Мать Альта, в пророчестве также сказано, что белое дитя положит начало новому миру. В этом вся суть и заключается, правда? Но чтобы сделать это, сначала нужно… сначала нужно…
– Смелее, мальчик!
– Сначала нужно уничтожить старый, а я не могу представить себе, как Дженна это совершит,
– Ах, Длинный Лук, смотри на мир вприщурку… – И жрица вдруг уснула с улыбкой на лице, словно малый ребенок.
Трое друзей переглянулись и разом, не сговариваясь, вышли в темный коридор.
За дверью караулила Армина.
– Ну, что она сказала? Она все еще спит?
– Она расспрашивала нас о нашей жизни, а потом уснула. Но успела сказать, что меня… нужно проводить в убежище, – сказал Карум.
Дженна и Пинта промолчали, как будто в знак согласия. Озадаченная Армина с шумом выдохнула воздух и улыбнулась.
– Убежище? Хорошо. Но сначала нам всем надо поесть – путь предстоит долгий. Я снова отведу вас в мою комнату и принесу еду туда. Никто больше не должен знать о наших намерениях. Выйдем, когда стемнеет, чтобы Дармина могла меня сопровождать. Нынче последняя ночь перед полнолунием.
Все последовали за ней вниз по лестнице. Светильник на стене отбрасывал тени. В полном молчании, чувствуя себя заговорщиками, трое друзей вошли в комнату Армины и пристроились на краешке кровати. Армина улыбнулась им с порога.
– Я скоро вернусь и принесу поесть. – Она закрыла дверь, и вслед за этим раздался странный скрежещущий звук.
Дженна, бросившись к двери, попыталась открыть ее и с пораженным видом повернулась к остальным.
– Она нас заперла. Дверь не открывается. – Дженна за молотила в дверь, крича: – Армина, что ты делаешь? Открой сейчас же.
Армина ответила глухо из-за дубовых досок:
– Вы сказали мне неправду, сестрички. Мать не отправила бы вас куда-то в убежище, не сказав об этом мне. Я поговорю с ней, когда она проснется – а до тех пор сидите тихо. Чем не убежище? Ничего худого с вами тут не случится.
Дженна прислонилась спиной к двери.
– Ну и что же нам теперь делать?
Они не стали делать ничего. Дверь была неприступна, а в окошко могла пролезть одна только Пинта. Кроме того, до земли было слишком высоко, даже если связать вместе все простыни Армины и несколько пар ее штанов. Второй этаж на поверку оказался четвертым, ибо задняя стена хейма выходила на утес, стоящий над бурной рекой. Плавать девочки не умели.
Армина вернулась затемно, когда луна уже заглядывала в оконную щель. Они с темной сестрой приоткрыли дверь, загородив ее мечами, и ногами затолкали в комнату поднос с едой. – Мать все еще спит, – сказала Армина. – Увидитесь с ней утром. Разговор с вами ее утомил – так что ешьте досыта и отдыхайте.
– В кровати хватит места для двоих, – улыбнулась им Дармина, – да и для троих тоже, если на то пошло.
Армина взглянула на окно, где еще висели связанные вместе простыни.
– Вижу, вы времени даром не теряли, – засмеялась она. – Когда я была моложе, то вылезала вот так из окна и раскачивалась над рекой. Мы все это проделывали до того, как нас допустили к игре в прутья. Тогда мы, правда, жили внизу, где было не так высоко…
– Но была у нас одна девочка Мара, – подхватила Дармина, – дурочка с вечно влажными руками и слабым сердцем…
– Таким же, как ее подбородок. Она сорвалась и долго летела вниз с криком, пока вода не накрыла ее с головой.
– Она не умела плавать, – добавила Дармина, и сестры завершили хором:
– И тела ее так и не нашли.
– Еще одна страшная сказка? – спросил Карум.
– Пусть она послужит вам уроком. Кроме того, там часовые.
– Зачем все это, Армина? – спросила Пинта. – Почему ты не хочешь нас отпустить?
– Дважды за этот вечер к нашим воротам приходили Люди Короля и спрашивали о Длинном Луке. Они называли его по имени и перечисляли все его родимые пятна.
Карум покраснел.
– Дважды мы отсылали их прочь, говоря, что ничего не знаем, – продолжала Армина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44