Все остальные пострадавшие ее поддержали.
Между тем элементарнейшая осторожность требовала торопиться. Вскоре и сами балерины начали умолять об этом кучера: в сумерках заскользили весьма подозрительные тени. Но кучер не спешил. Он все еще не протрезвел, да и щека у него горела, а он был из тех людей, что любят колотить женщин и не любят, когда женщины колотят их. Наконец он сказал:
– Что ж, попробуем, пожалуй, поехать.
– И поскорей! – прикрикнула Нивель.
– Ну уж нет, хворостиночка моя, – галантно отвечал возница. – Шагом поедем, а то до Парижа не доберемся.
Поломанная карета кое-как потащилась к городу; следом за ней ехала исправная. Луны за туманом не было видно, а фонари отсутствовали.
Меж тем в темноте шныряло все больше черных фигур. Некоторые подходили к самой карете и заглядывали в окошко; вид у незнакомцев был самый недружелюбный.
Кое-кто из балерин отличался храбростью, но таких нашлось немного. Все остальные дрожали, стонали и клялись никогда (если, конечно, удастся выпутаться из этой переделки живыми) не возвращаться более в Лагранж-Бательер. Оружия у них не было – да они и обращаться с ним не умели. Один кучер защитить их не сможет, другой же казался трусоватым: скорее всего, он первым делом позаботится о собственном спасении, погонит лошадей наугад – и опрокинет карету, чего доброго, в какую-нибудь яму, а то и в большую канаву. Как тут не испугаться!
И страхи девушек были не напрасны. От долгого двукратного свиста кровь у них в жилах заледенела. В тот же миг откуда-то явилась дюжина молодцов: одни повисли на постромках, другие вскочили на подножки карет.
– Для начала, девочки, отдавайте кошельки, а там видно будет, – сказал один из бандитов.
– Чистокровные сучки! – засмеялся другой так, что у балерин мурашки по спине побежали. – Вон, глядь, какая кожица нежная.
– Ничего, – отозвался третий, – поспят сегодня и без перин.
– Сидализа приоткрыла глаза и пробормотала:
– Ну, что тут за шум? Поспать спокойно не дадут!
– На свой манер эта толстушка тоже была бесстрашна.
У всех девиц от страха перехватило горло – одна только Нивель нашла в себе силы позвать:
– На помощь! Женщин грабят!
Широкая ладонь зажала прима-балерине рот; ее бросили на сиденье и в один миг связали собственными юбками. Бандиты принялись неторопливо шарить по карманам и за корсажами своих жертв; прикосновения их рук очень мало походили на те, к которым привыкли наши девицы… Но недолгой была радость победителей.
Луна пробилась, наконец, сквозь туман и осветила поле – хотя и очень тусклым светом. Внезапно дамы в карете услышали предсмертный вопль, потом еще один; и в тот же миг кто-то громогласно прокричал:
– Дьявол меня раздери! Здесь бал-маскарад, я так понимаю? Спокойно, красавицы, мы уже тут!
Два разбойника слетели с подножки и валялись на земле с ранами в боку. Еще несколько человек поспешили убежать. Остальным было жалко упустить добычу – они вступили в бой.
Итак, против Кокардаса с Паспуалем, которым по дороге в «Клоповник» весьма кстати представился случай поразмяться, оставалось с полдюжины противников.
– Так, голубчики! – кричал Кокардас. – Крови захотелось? Ну, так получайте, дьявол меня раздери!
– Да уж, пропади я пропадом! – вторил ему нормандец.
– Это Кокардас и Паспуаль! – воскликнула Нивель (Флери успела развязать ее). – Мы их видели у Гонзага в тот вечер, помните?
– Они самые к вашим услугам! Сейчас посмотрите, как мы с лысеньким умеем защищать дам!
Танцовщицы, несколько придя в себя, высунулись из карет, наблюдая за боем и подбадривая своих защитников. Может быть, и молитва пришла кое-кому на уста…
– Что, ребята? – говорил Кокардас, работавший, как всегда, и руками, и языком сразу. – Немало у вас дырок на камзолах, ничего не скажешь! Так мы вам пришьем заплатки железными нитками!
– Вы довольны? – вежливо спросил Паспуаль. Прислонившись спиной к карете, чтобы не подпустить противника сзади, гасконец ревел, заглушая звон клинков:
– Так! Теперь ты, здоровый черт! Ты какую выбрал? Говори скорей, а то она не успеет послать тебе воздушный поцелуй!
«Здоровый черт» покатился по земле; изо рта у него потоком хлынула кровь.
– Нападать на женщин, на благоуханные цветы человеческого рода! – стонал между тем Паспуаль. – Господи, какая низость! Нет, мы этого не допустим!
Его шпага проткнула грудь еще одного разбойника. Тот упал. Трое оставшихся сплотились тесней, но один из них тут же поднес руку ко лбу и рухнул как подкошенный.
– Вот как мы учим невеж обходиться с дамами! – прорычал Кокардас.
Нашим бретерам повезло: среди нападавших не было лучших фехтовальщиков «Лопни-Брюха» – Бланкроше и Добри.
Скоро в живых оставался только один бандит – и он пустился наутек.
Балерины выпрыгнули из карет, бросились на шею своим спасителям, благодарили их, звонко целовали…
Чувствительному Амаблю впервые в жизни привалило столько счастья сразу; он наслаждался благодарностями, а в десятеро больше – поцелуями. Кокардасу же безумно хотелось промочить горло, но и он нашел, что прикосновения бархатных щечек недурно остужают хотя бы кожу.
– Что ж, горлинки, – сказал он, – дорога свободна. Езжайте! Разрешите откланяться и – доброй всем ночи.
– Вот еще! – воскликнула Нивель. – Мы вас так просто не отпустим. Во-первых, на нас снова могут напасть. Во-вторых, мы с вами еще не рассчитались.
– Приятели почесали в затылке.
– Вот черт! – промолвил Кокардас. – Как же быть-то?
– Как же быть-то? – повторил за ним Паспуаль. Добриньи, Флери, Дебуа и все остальные присоединились к Нивель. Даже Сидализа немного еще заплетающимся языком, но с величайшей нежностью в голосе позвала:
– Идите к нам, господа! Если места не хватит, мы к вам на коленки сядем.
Мог ли тут устоять нормандец? Он поглядел на Сидализу, на остальных девиц, еще несколько бледных от пережитого потрясения, и… забыл трактирщицу Подстилку. Он обо всем в тот миг забыл.
Паспуаль нашел, что шелковые юбки куда приятнее бумазейных. А какое наслаждение – раз в жизни поохотиться на заповедных землях настоящих господ! Итак, он без малейшего сопротивления дал затолкать себя в карету, где его с распростертыми объятиями приняла Сидализа.
Кокардас, усевшись в другую карету, невольно расхохотался: что бы ни говорил Шаверни, а кое-кто в тот вечер попал-таки в Оперу!
История совершенно точно сообщает, что обе кареты благополучно доехали до ворот Парижа. Но ни в одних мемуарах той эпохи (а сами Кокардас с Паспуалем написать мемуары не удосужились) не говорится, как же закончилась эта загородная прогулка. Остается предположить, что барышни из Оперы достойно вознаградили двоих бретеров. Те, во всяком случае, остались довольны.
IV
ХИТРАЯ МЕХАНИКА
Вернемся теперь к нашим старым знакомым: Франсуазе Берришон и ее внуку Жану-Мари. Мы помним его простоватым, чересчур болтливым мальчуганом. Кумушки с улицы дю Шантр вертели им как хотели, а он-то думал, что сам над ними смеется.
Но не много времени нужно пятнадцатилетнему провинциальному увальню, чтобы стать настоящим парижским гаменом – хитрым, нахальным и насмешливым. Для этого нужно только немного свободного времени, несколько добрых знакомых, встреченных на улице, и, конечно, сама улица.
Так что с тех пор, как Жан-Мари Берришон после отъезда мэтра Луи и его воспитанницы остался без дела, в росте он прибавил немного, а вот в лукавстве – изрядно. Бабушка много раз велела ему учиться ремеслу, но внук любил только одно ремесло – безделье и только один вид учений: он обожал смотреть на парады гвардейцев.
К моменту нашей новой встречи он уже совершил несколько славных деяний. Между прочим, на улице дю Шантр имя его лучше было не упоминать – и вот почему.
Неожиданное исчезновение мэтра Луи, горбуна и таинственной девушки, разумеется, переполошило всех окрестных кумушек. Мадам Балао, Гишар, Морен, Дюран, Муанре, молочница, хозяйка мелочной лавки из дома напротив – все хотели поскорее узнать, что случилось. А кроме Берришона, рассказать им этого никто не мог. И вот все эти женщины принялись его нежить, холить, баловать, употребили всю свою дипломатию, чтобы только разговорить паренька.
Иные пытались поймать его на обжорстве (и это было всего умней): молочница пичкала его булочками с кремом, хозяйка харчевни кормила самыми вкусными бульонами. Другие тоже задабривали кто чем мог: повитуха Муанре расчесала ему светлые кудри и подарила роскошные железные пуговицы для курточки, другая кумушка заштопала штаны, меховщица не пожалела на воротник шкурки любимого ангорского кота, которого оплакивала целых полгода.
Жан-Мари вовсю наслаждался этими маленькими услугами и всеобщим вниманием: они ему служили наградой за бабушкино ворчание. Франсуаза же не переставая ругала его бездельником и болтуном. Болтуном? Помилуйте! Он был нем как рыба!
– Ничего не знаю, – отвечал он на все расспросы. – Ничего не знаю, ничего не ведаю. – Но тут же добавлял: – Погодите, погодите, скоро все расскажу. Все узнаете, только не торопитесь.
Кумушки верили этим обещаниям и обхаживали его на зависть всякому, а наш пройдоха между тем вынашивал коварный план: когда им станет нечего дарить, он соберет их всех вместе и всех разом обманет.
– А ты нас провести не задумал, сынок? – спросила как-то тетушка Гишар, потеряв всякое терпение.
– Ах так, мадам Гишар? – отвечал Жак-Мари. – Ну так вот: завтра я всем все расскажу, а вам – кукиш с маслом!
Он сделал вид, будто очень рассердился, повернулся и ушел. И как же расстроилась госпожа Гишар, когда ее соседке на другой день сказали: все собираются у молочницы, и Берришон будет говорить… а он столько всего знает, наш ангелочек!
– И вы представьте себе, кумушка, – хихикала госпожа Морен, – что сказал этот милый мальчик: если, мол, вы туда придете, он и рта не раскроет.
– Господи! Да быть того не может! Ну так хоть вы-то мне расскажете все?
– Ни боже мой! Он нам не велел.
– Вот скверный мальчишка! Обиделся на меня за мое подозрение, а вы же меня знаете, я слова дурного ни о ком отроду не сказала – ну подтвердите хотя бы вы! Ох, увидать бы мне его только…
Но Берришон где-то затаился, а когда, наконец, прошел мимо двери кумушки Гишар, то вид у него был крайне независимый: руки в карманах, на губах – веселая песенка. Напрасно она окликала его, напрасно хотела вернуть себе его расположение: мальчишка только усмехнулся и показал ей фигу.
– Ну, поплатишься ты у меня, гаденыш! – злобно крикнула ему вслед соседка.
Все же остальные были в сборе у молочницы. Ставни прикрыли, чтоб было поуютнее. Какие уж тут покупатели – есть дела поважнее! Ведь подумать только: о горбуне вообще никто ничего не знал; мэтра Луи у всех на глазах провели на казнь, – а о казни никто не слышал… да вдобавок красавица барышня вдруг пропала неведомо куда!
Сначала, чтобы прочистить горло, Жан-Мари выпил большой кувшин парного молока. И пока он пил, а потом еще минут пять облизывался, все гадали, что же он собирается рассказать. Наверное, что-то очень серьезное – вон какую загадочную мину состроил, все кумушки даже рты пооткрывали.
– Вы обещаете, – начал он, – ничего не говорить бабушке Франсуазе?
– Обещаем, малыш!
– И никому-никому ни слова? Ни человеку, ни даже кошке?
– Рта не раскроем, золотце, ты уж поверь!
– Так слушайте: горбун…
– Горбун?! Что горбун?!
– Вы слыхали о Миссисипи, в честь которой был бал у регента?
– А как же, – ответила Балао. – Мы тогда все вместе смотрели, как подъезжают знатные господа и дамы, и ты с бабушкой тоже смотрел.
– Смотрел, верно. Так вот – горбун…
– Что горбун? Не томи душу, малыш!
– Горбун-то был миссисипец!
– Господи Иисусе! – простонала хозяйка мелочной лавки и чуть не упала в обморок.
– А это что такое – месипесец? – прошептала Дюран. – Еретик?
– Такой еретик, тетенька, что сотня еретиков ему в подметки не годятся, – отвечал Берришон (его так и распирало от смеха).
– А мэтр Луи?
– Мэтр Луи – это все равно, что горбун, только не все равно. Когда он снимал горб – а горб-то весь золотой, – то становился мэтром Луи, а когда опять надевал – превращался в горбуна. Вот и все.
– А девушка тоже была месипсица?
– Да она вовсе и не девушка.
– Женщина, значит?
– И не женщина.
– Как не женщина? Вон как она пела, а ты говоришь – не женщина.
– Не женщина, и все тут.
– Ты сказки, Берришон, не рассказывай, – воскликнули все хором. – Женщина она самая настоящая!
– Говорю, не женщина! Это знаете, кто был?
– Кто?!
– Хитрая механика!
Несколько кумушек так и грохнулись на пол. Но повитуха, руки в боки, встала перед Берришоном и произнесла:
– Уж мне ты можешь не говорить: я женщин как облупленных знаю, каждый день их в лучшем виде вижу. Какая же тут хитрая механика: ведь она, золотко мое, все время живая из окна глядела?
– Вот и я говорю, – невозмутимо отвечал Берришон. – Сама из золота, а как живая. А не верите мне – ступайте к соседке Гишар. Может, она лучше расскажет.
– А как же она пела?
– А это и называется хитрая механика. Она ведь со мной говорила вот как я с вами, а я ничего и не понял.
– И что она тебе говорила?
– Да много всяких слов – все такие хорошие, ласковые… долго рассказывать. И пела, и смеялась, и плакала, и кушать могла, и сморкалась, и моргала, и руками двигала… А на самом деле все не настоящее, все из золота.
– Ох, сатанинская работа! – вздохнула госпожа Балао. – Говорила я, надо на них донести! А ты-то сам, Берришон, куда глядел?
– Куда, куда! Я ведь думал, она настоящая. Я что ж – я не повитуха, женщин в лучшем виде каждый день не вижу.
– Как же она так – и пела, и говорила?
Жан-Мари поднял вверх палец, наклонился вперед и шепотом сказал:
– У нее – тссс!.. У нее в животе были пружины!
У всех единодушно вырвался изумленный вопль, а Бертран, славившаяся своим едва не собачьим чутьем, заявила: она всегда знала, что на улице дю Шантр творится что-то неладное – оттуда частенько несло паленым!
Несколько мгновений Жан-Мари наслаждался этим зрелищем всеобщей глупости, а, насладившись, продолжал:
– Я еще всегда удивлялся, вот как и все: почему она на улицу ногой не ступит?
– Почему?
– Да у нее и ног-то не было!
– А как же она по комнате ходила?
– А она не ходила – она прыгала, как воробей на крыше. Была тут – прыг-скок! – и уже там.
И для вящей убедительности Берришон сам прыгнул в другой угол кухни. (На самом-то деле мальчишка подбирался поближе к горшочку со сметаной. Он окунул в него пальцы и тщательно их облизал).
– А знаете, почему у нее не было ног? – продолжал он.
– Нет, малыш. Расскажи-ка!
– Просто у горбуна золота в горбу на ноги не хватило. Он, говорят, попросил взаймы золота у господина Лоу, а тот ему вместо золота дал акций. А из акций золотых ног, понятно, не сделаешь – да сейчас из них, не при дамах будь сказано, дрянь одну можно сделать.
– Умница какая этот наш мальчик! – проворковала меховщица.
– А что же сделал горбун, когда увидел, что золота на ноги не хватает? – спросила Морен.
– А это уже было дело мэтра Луи: он разобрал свою механику на кусочки, сложил за спину, превратился опять в горбуна и поехал на Миссисипи добыть еще золота.
– Туда ему и дорога! – разом воскликнули кумушки. – А то бы весь квартал заколдовал, месипесец проклятый! Хорошо еще не поджег ничего, чуму не навел, холеру, пропади он совсем!
– А если бы не уехал, – расхрабрилась госпожа Балао, поскольку бояться было нечего, – не уехал бы – мы бы полицию вызвали, камнями бы его закидали!
– А девку золотую отволокли бы на Гревскую площадь на костер и там переплавили…
– А с дома бы крышу сорвали… И двери бы с петель сняли…
Берришон подождал, пока они вдоволь наголосятся, и вдруг сказал:
– В полиции-то он уже был, да только надолго там не задержался.
– Как это? – воскликнули все разом.
– А вы разве не видали, как его вели на казнь?
– Видали, в самом деле, видали! – воскликнула госпожа Дюран. – Мы еще, помню, стояли на углу улицы Феронри, а его мимо вели, а вокруг все тюремная стража…
– И еще там был доминиканец…
– И еще четыре жандарма с саблями наголо…
– А он даже глаз не опустил!
– Мы еще сказали: ничто его не берет!
– А куда же его вели? К позорному столбу? Так, что ли, малыш?
Жан-Мари сначала спокойно слушал все эти бредни, а потом приложил палец к губам и произнес:
– Тс-с! Он еще вернется!
Все как по команде смолкли и беспокойно оглянулись – кое-кто даже посмотрел за окошко. Никогда еще Жан-Мари так не потешался.
– Вы поосторожней, – сказал он. – Что такое для колдуна позорный столб? Никакие жандармы его не удержат, никакие доминиканцы!
– А ты знаешь, когда он вернется? – испуганно спросили кумушки.
– Откуда мне знать? Он же колдун, у него разве что угадаешь?
– А ты тогда при нем останешься?
– Да нет: погляжу только, приделал ли он нога своей хитрой механике, а там заберу бабушку – и до свиданья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Между тем элементарнейшая осторожность требовала торопиться. Вскоре и сами балерины начали умолять об этом кучера: в сумерках заскользили весьма подозрительные тени. Но кучер не спешил. Он все еще не протрезвел, да и щека у него горела, а он был из тех людей, что любят колотить женщин и не любят, когда женщины колотят их. Наконец он сказал:
– Что ж, попробуем, пожалуй, поехать.
– И поскорей! – прикрикнула Нивель.
– Ну уж нет, хворостиночка моя, – галантно отвечал возница. – Шагом поедем, а то до Парижа не доберемся.
Поломанная карета кое-как потащилась к городу; следом за ней ехала исправная. Луны за туманом не было видно, а фонари отсутствовали.
Меж тем в темноте шныряло все больше черных фигур. Некоторые подходили к самой карете и заглядывали в окошко; вид у незнакомцев был самый недружелюбный.
Кое-кто из балерин отличался храбростью, но таких нашлось немного. Все остальные дрожали, стонали и клялись никогда (если, конечно, удастся выпутаться из этой переделки живыми) не возвращаться более в Лагранж-Бательер. Оружия у них не было – да они и обращаться с ним не умели. Один кучер защитить их не сможет, другой же казался трусоватым: скорее всего, он первым делом позаботится о собственном спасении, погонит лошадей наугад – и опрокинет карету, чего доброго, в какую-нибудь яму, а то и в большую канаву. Как тут не испугаться!
И страхи девушек были не напрасны. От долгого двукратного свиста кровь у них в жилах заледенела. В тот же миг откуда-то явилась дюжина молодцов: одни повисли на постромках, другие вскочили на подножки карет.
– Для начала, девочки, отдавайте кошельки, а там видно будет, – сказал один из бандитов.
– Чистокровные сучки! – засмеялся другой так, что у балерин мурашки по спине побежали. – Вон, глядь, какая кожица нежная.
– Ничего, – отозвался третий, – поспят сегодня и без перин.
– Сидализа приоткрыла глаза и пробормотала:
– Ну, что тут за шум? Поспать спокойно не дадут!
– На свой манер эта толстушка тоже была бесстрашна.
У всех девиц от страха перехватило горло – одна только Нивель нашла в себе силы позвать:
– На помощь! Женщин грабят!
Широкая ладонь зажала прима-балерине рот; ее бросили на сиденье и в один миг связали собственными юбками. Бандиты принялись неторопливо шарить по карманам и за корсажами своих жертв; прикосновения их рук очень мало походили на те, к которым привыкли наши девицы… Но недолгой была радость победителей.
Луна пробилась, наконец, сквозь туман и осветила поле – хотя и очень тусклым светом. Внезапно дамы в карете услышали предсмертный вопль, потом еще один; и в тот же миг кто-то громогласно прокричал:
– Дьявол меня раздери! Здесь бал-маскарад, я так понимаю? Спокойно, красавицы, мы уже тут!
Два разбойника слетели с подножки и валялись на земле с ранами в боку. Еще несколько человек поспешили убежать. Остальным было жалко упустить добычу – они вступили в бой.
Итак, против Кокардаса с Паспуалем, которым по дороге в «Клоповник» весьма кстати представился случай поразмяться, оставалось с полдюжины противников.
– Так, голубчики! – кричал Кокардас. – Крови захотелось? Ну, так получайте, дьявол меня раздери!
– Да уж, пропади я пропадом! – вторил ему нормандец.
– Это Кокардас и Паспуаль! – воскликнула Нивель (Флери успела развязать ее). – Мы их видели у Гонзага в тот вечер, помните?
– Они самые к вашим услугам! Сейчас посмотрите, как мы с лысеньким умеем защищать дам!
Танцовщицы, несколько придя в себя, высунулись из карет, наблюдая за боем и подбадривая своих защитников. Может быть, и молитва пришла кое-кому на уста…
– Что, ребята? – говорил Кокардас, работавший, как всегда, и руками, и языком сразу. – Немало у вас дырок на камзолах, ничего не скажешь! Так мы вам пришьем заплатки железными нитками!
– Вы довольны? – вежливо спросил Паспуаль. Прислонившись спиной к карете, чтобы не подпустить противника сзади, гасконец ревел, заглушая звон клинков:
– Так! Теперь ты, здоровый черт! Ты какую выбрал? Говори скорей, а то она не успеет послать тебе воздушный поцелуй!
«Здоровый черт» покатился по земле; изо рта у него потоком хлынула кровь.
– Нападать на женщин, на благоуханные цветы человеческого рода! – стонал между тем Паспуаль. – Господи, какая низость! Нет, мы этого не допустим!
Его шпага проткнула грудь еще одного разбойника. Тот упал. Трое оставшихся сплотились тесней, но один из них тут же поднес руку ко лбу и рухнул как подкошенный.
– Вот как мы учим невеж обходиться с дамами! – прорычал Кокардас.
Нашим бретерам повезло: среди нападавших не было лучших фехтовальщиков «Лопни-Брюха» – Бланкроше и Добри.
Скоро в живых оставался только один бандит – и он пустился наутек.
Балерины выпрыгнули из карет, бросились на шею своим спасителям, благодарили их, звонко целовали…
Чувствительному Амаблю впервые в жизни привалило столько счастья сразу; он наслаждался благодарностями, а в десятеро больше – поцелуями. Кокардасу же безумно хотелось промочить горло, но и он нашел, что прикосновения бархатных щечек недурно остужают хотя бы кожу.
– Что ж, горлинки, – сказал он, – дорога свободна. Езжайте! Разрешите откланяться и – доброй всем ночи.
– Вот еще! – воскликнула Нивель. – Мы вас так просто не отпустим. Во-первых, на нас снова могут напасть. Во-вторых, мы с вами еще не рассчитались.
– Приятели почесали в затылке.
– Вот черт! – промолвил Кокардас. – Как же быть-то?
– Как же быть-то? – повторил за ним Паспуаль. Добриньи, Флери, Дебуа и все остальные присоединились к Нивель. Даже Сидализа немного еще заплетающимся языком, но с величайшей нежностью в голосе позвала:
– Идите к нам, господа! Если места не хватит, мы к вам на коленки сядем.
Мог ли тут устоять нормандец? Он поглядел на Сидализу, на остальных девиц, еще несколько бледных от пережитого потрясения, и… забыл трактирщицу Подстилку. Он обо всем в тот миг забыл.
Паспуаль нашел, что шелковые юбки куда приятнее бумазейных. А какое наслаждение – раз в жизни поохотиться на заповедных землях настоящих господ! Итак, он без малейшего сопротивления дал затолкать себя в карету, где его с распростертыми объятиями приняла Сидализа.
Кокардас, усевшись в другую карету, невольно расхохотался: что бы ни говорил Шаверни, а кое-кто в тот вечер попал-таки в Оперу!
История совершенно точно сообщает, что обе кареты благополучно доехали до ворот Парижа. Но ни в одних мемуарах той эпохи (а сами Кокардас с Паспуалем написать мемуары не удосужились) не говорится, как же закончилась эта загородная прогулка. Остается предположить, что барышни из Оперы достойно вознаградили двоих бретеров. Те, во всяком случае, остались довольны.
IV
ХИТРАЯ МЕХАНИКА
Вернемся теперь к нашим старым знакомым: Франсуазе Берришон и ее внуку Жану-Мари. Мы помним его простоватым, чересчур болтливым мальчуганом. Кумушки с улицы дю Шантр вертели им как хотели, а он-то думал, что сам над ними смеется.
Но не много времени нужно пятнадцатилетнему провинциальному увальню, чтобы стать настоящим парижским гаменом – хитрым, нахальным и насмешливым. Для этого нужно только немного свободного времени, несколько добрых знакомых, встреченных на улице, и, конечно, сама улица.
Так что с тех пор, как Жан-Мари Берришон после отъезда мэтра Луи и его воспитанницы остался без дела, в росте он прибавил немного, а вот в лукавстве – изрядно. Бабушка много раз велела ему учиться ремеслу, но внук любил только одно ремесло – безделье и только один вид учений: он обожал смотреть на парады гвардейцев.
К моменту нашей новой встречи он уже совершил несколько славных деяний. Между прочим, на улице дю Шантр имя его лучше было не упоминать – и вот почему.
Неожиданное исчезновение мэтра Луи, горбуна и таинственной девушки, разумеется, переполошило всех окрестных кумушек. Мадам Балао, Гишар, Морен, Дюран, Муанре, молочница, хозяйка мелочной лавки из дома напротив – все хотели поскорее узнать, что случилось. А кроме Берришона, рассказать им этого никто не мог. И вот все эти женщины принялись его нежить, холить, баловать, употребили всю свою дипломатию, чтобы только разговорить паренька.
Иные пытались поймать его на обжорстве (и это было всего умней): молочница пичкала его булочками с кремом, хозяйка харчевни кормила самыми вкусными бульонами. Другие тоже задабривали кто чем мог: повитуха Муанре расчесала ему светлые кудри и подарила роскошные железные пуговицы для курточки, другая кумушка заштопала штаны, меховщица не пожалела на воротник шкурки любимого ангорского кота, которого оплакивала целых полгода.
Жан-Мари вовсю наслаждался этими маленькими услугами и всеобщим вниманием: они ему служили наградой за бабушкино ворчание. Франсуаза же не переставая ругала его бездельником и болтуном. Болтуном? Помилуйте! Он был нем как рыба!
– Ничего не знаю, – отвечал он на все расспросы. – Ничего не знаю, ничего не ведаю. – Но тут же добавлял: – Погодите, погодите, скоро все расскажу. Все узнаете, только не торопитесь.
Кумушки верили этим обещаниям и обхаживали его на зависть всякому, а наш пройдоха между тем вынашивал коварный план: когда им станет нечего дарить, он соберет их всех вместе и всех разом обманет.
– А ты нас провести не задумал, сынок? – спросила как-то тетушка Гишар, потеряв всякое терпение.
– Ах так, мадам Гишар? – отвечал Жак-Мари. – Ну так вот: завтра я всем все расскажу, а вам – кукиш с маслом!
Он сделал вид, будто очень рассердился, повернулся и ушел. И как же расстроилась госпожа Гишар, когда ее соседке на другой день сказали: все собираются у молочницы, и Берришон будет говорить… а он столько всего знает, наш ангелочек!
– И вы представьте себе, кумушка, – хихикала госпожа Морен, – что сказал этот милый мальчик: если, мол, вы туда придете, он и рта не раскроет.
– Господи! Да быть того не может! Ну так хоть вы-то мне расскажете все?
– Ни боже мой! Он нам не велел.
– Вот скверный мальчишка! Обиделся на меня за мое подозрение, а вы же меня знаете, я слова дурного ни о ком отроду не сказала – ну подтвердите хотя бы вы! Ох, увидать бы мне его только…
Но Берришон где-то затаился, а когда, наконец, прошел мимо двери кумушки Гишар, то вид у него был крайне независимый: руки в карманах, на губах – веселая песенка. Напрасно она окликала его, напрасно хотела вернуть себе его расположение: мальчишка только усмехнулся и показал ей фигу.
– Ну, поплатишься ты у меня, гаденыш! – злобно крикнула ему вслед соседка.
Все же остальные были в сборе у молочницы. Ставни прикрыли, чтоб было поуютнее. Какие уж тут покупатели – есть дела поважнее! Ведь подумать только: о горбуне вообще никто ничего не знал; мэтра Луи у всех на глазах провели на казнь, – а о казни никто не слышал… да вдобавок красавица барышня вдруг пропала неведомо куда!
Сначала, чтобы прочистить горло, Жан-Мари выпил большой кувшин парного молока. И пока он пил, а потом еще минут пять облизывался, все гадали, что же он собирается рассказать. Наверное, что-то очень серьезное – вон какую загадочную мину состроил, все кумушки даже рты пооткрывали.
– Вы обещаете, – начал он, – ничего не говорить бабушке Франсуазе?
– Обещаем, малыш!
– И никому-никому ни слова? Ни человеку, ни даже кошке?
– Рта не раскроем, золотце, ты уж поверь!
– Так слушайте: горбун…
– Горбун?! Что горбун?!
– Вы слыхали о Миссисипи, в честь которой был бал у регента?
– А как же, – ответила Балао. – Мы тогда все вместе смотрели, как подъезжают знатные господа и дамы, и ты с бабушкой тоже смотрел.
– Смотрел, верно. Так вот – горбун…
– Что горбун? Не томи душу, малыш!
– Горбун-то был миссисипец!
– Господи Иисусе! – простонала хозяйка мелочной лавки и чуть не упала в обморок.
– А это что такое – месипесец? – прошептала Дюран. – Еретик?
– Такой еретик, тетенька, что сотня еретиков ему в подметки не годятся, – отвечал Берришон (его так и распирало от смеха).
– А мэтр Луи?
– Мэтр Луи – это все равно, что горбун, только не все равно. Когда он снимал горб – а горб-то весь золотой, – то становился мэтром Луи, а когда опять надевал – превращался в горбуна. Вот и все.
– А девушка тоже была месипсица?
– Да она вовсе и не девушка.
– Женщина, значит?
– И не женщина.
– Как не женщина? Вон как она пела, а ты говоришь – не женщина.
– Не женщина, и все тут.
– Ты сказки, Берришон, не рассказывай, – воскликнули все хором. – Женщина она самая настоящая!
– Говорю, не женщина! Это знаете, кто был?
– Кто?!
– Хитрая механика!
Несколько кумушек так и грохнулись на пол. Но повитуха, руки в боки, встала перед Берришоном и произнесла:
– Уж мне ты можешь не говорить: я женщин как облупленных знаю, каждый день их в лучшем виде вижу. Какая же тут хитрая механика: ведь она, золотко мое, все время живая из окна глядела?
– Вот и я говорю, – невозмутимо отвечал Берришон. – Сама из золота, а как живая. А не верите мне – ступайте к соседке Гишар. Может, она лучше расскажет.
– А как же она пела?
– А это и называется хитрая механика. Она ведь со мной говорила вот как я с вами, а я ничего и не понял.
– И что она тебе говорила?
– Да много всяких слов – все такие хорошие, ласковые… долго рассказывать. И пела, и смеялась, и плакала, и кушать могла, и сморкалась, и моргала, и руками двигала… А на самом деле все не настоящее, все из золота.
– Ох, сатанинская работа! – вздохнула госпожа Балао. – Говорила я, надо на них донести! А ты-то сам, Берришон, куда глядел?
– Куда, куда! Я ведь думал, она настоящая. Я что ж – я не повитуха, женщин в лучшем виде каждый день не вижу.
– Как же она так – и пела, и говорила?
Жан-Мари поднял вверх палец, наклонился вперед и шепотом сказал:
– У нее – тссс!.. У нее в животе были пружины!
У всех единодушно вырвался изумленный вопль, а Бертран, славившаяся своим едва не собачьим чутьем, заявила: она всегда знала, что на улице дю Шантр творится что-то неладное – оттуда частенько несло паленым!
Несколько мгновений Жан-Мари наслаждался этим зрелищем всеобщей глупости, а, насладившись, продолжал:
– Я еще всегда удивлялся, вот как и все: почему она на улицу ногой не ступит?
– Почему?
– Да у нее и ног-то не было!
– А как же она по комнате ходила?
– А она не ходила – она прыгала, как воробей на крыше. Была тут – прыг-скок! – и уже там.
И для вящей убедительности Берришон сам прыгнул в другой угол кухни. (На самом-то деле мальчишка подбирался поближе к горшочку со сметаной. Он окунул в него пальцы и тщательно их облизал).
– А знаете, почему у нее не было ног? – продолжал он.
– Нет, малыш. Расскажи-ка!
– Просто у горбуна золота в горбу на ноги не хватило. Он, говорят, попросил взаймы золота у господина Лоу, а тот ему вместо золота дал акций. А из акций золотых ног, понятно, не сделаешь – да сейчас из них, не при дамах будь сказано, дрянь одну можно сделать.
– Умница какая этот наш мальчик! – проворковала меховщица.
– А что же сделал горбун, когда увидел, что золота на ноги не хватает? – спросила Морен.
– А это уже было дело мэтра Луи: он разобрал свою механику на кусочки, сложил за спину, превратился опять в горбуна и поехал на Миссисипи добыть еще золота.
– Туда ему и дорога! – разом воскликнули кумушки. – А то бы весь квартал заколдовал, месипесец проклятый! Хорошо еще не поджег ничего, чуму не навел, холеру, пропади он совсем!
– А если бы не уехал, – расхрабрилась госпожа Балао, поскольку бояться было нечего, – не уехал бы – мы бы полицию вызвали, камнями бы его закидали!
– А девку золотую отволокли бы на Гревскую площадь на костер и там переплавили…
– А с дома бы крышу сорвали… И двери бы с петель сняли…
Берришон подождал, пока они вдоволь наголосятся, и вдруг сказал:
– В полиции-то он уже был, да только надолго там не задержался.
– Как это? – воскликнули все разом.
– А вы разве не видали, как его вели на казнь?
– Видали, в самом деле, видали! – воскликнула госпожа Дюран. – Мы еще, помню, стояли на углу улицы Феронри, а его мимо вели, а вокруг все тюремная стража…
– И еще там был доминиканец…
– И еще четыре жандарма с саблями наголо…
– А он даже глаз не опустил!
– Мы еще сказали: ничто его не берет!
– А куда же его вели? К позорному столбу? Так, что ли, малыш?
Жан-Мари сначала спокойно слушал все эти бредни, а потом приложил палец к губам и произнес:
– Тс-с! Он еще вернется!
Все как по команде смолкли и беспокойно оглянулись – кое-кто даже посмотрел за окошко. Никогда еще Жан-Мари так не потешался.
– Вы поосторожней, – сказал он. – Что такое для колдуна позорный столб? Никакие жандармы его не удержат, никакие доминиканцы!
– А ты знаешь, когда он вернется? – испуганно спросили кумушки.
– Откуда мне знать? Он же колдун, у него разве что угадаешь?
– А ты тогда при нем останешься?
– Да нет: погляжу только, приделал ли он нога своей хитрой механике, а там заберу бабушку – и до свиданья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32