разводил огонь, готовил пищу, стелил постель Баскому. Все это он делал машинально, пестуя в глубине души свою ненависть.
Раненая рука заживала, но доставляла еще немало хлопот – Джаг испытывал тупую боль в кисти каждый раз перед началом похолодания. Но он надеялся, что со временем это пройдет и к поврежденным мышцам вернется их прежняя сила и упругость. Так, во всяком случае, утверждал один тип из банды Баскома – коновал с горячечным блеском глубоко посаженных глаз, которого все называли Психом. На него Джаг должен был просто-таки молиться, потому что именно Псих сделал все возможное, чтобы сохранить ему руку: он каким-то чудом сшил два рассеченных сухожилия, что позволило сохранить подвижность пальцев и всей кисти в целом. Без него Джаг навсегда остался бы калекой.
Время шло своим чередом, давило монотонным, однообразным течением тоскливых дней, сменявшихся полными печали и боли ночами.
Незаметно для самого себя, Джаг стал смотреть на мир с жестким прищуром похолодевших глаз, мышцы его ног обрели рельефность и силу, легкие стали работать как кузнечные меха, развилась выносливость, и теперь он не задыхался и не хватал воспаленным ртом бедный кислородом воздух. Он раздался в плечах, закалился в горниле своих унижений и бед, а в его сердце навсегда поселились ожесточение и тоска.
Опаленный ненавистью, истерзанный ненастьем, Джаг подсознательно старался не погрузиться в состояние полного отупения, хотя и вел полувегетативный образ жизни, полностью замкнувшись в себе, чуждый внешнему миру.
Иногда какое-то странное озарение нисходило на него, и тогда он чувствовал себя так, будто растворялся в небе, становился легким и неуязвимым, свободным от тяжкого бремени своего тела, превратившегося в тутой клубок страданий и боли. В эти минуты он присоединялся к призраку Патча и скакал рядом с ним, убаюканный мелодией его речей.
Потом волшебное чувство исчезало, и он опускался на землю, чтобы очнуться в компании с Психом, который в припадке безумия скакал вокруг него и что-то хрипло каркал, широко разевая беззубый рот с почерневшими губами.
Независимо от того, слушали его или нет, он без конца монотонно бормотал странные, непонятные слова, полные гортанных созвучий, и в которых трудно было уловить хоть какой-либо смысл.
Часто по ночам он обращался к небесам с бесконечными речами, которые в конечном итоге неизменно обращались против тех, кого будили его гневные угрожающие тирады и кто ворчливо проклинал его и забрасывал камнями, лишь бы заткнуть ему рот.
Психа презирали, оскорбляли, издевались над ним, но, как ни странно, его и побаивались, испытывая суеверный страх. Он обладал широчайшими познаниями в области медицины, знал растения, излечивавшие раны и переломы, владел секретами древних лекарственных средств, изготавливать которые мог только он один.
Для авантюристов, рыскающих в поисках легкой наживы, Псих являлся своего рода гарантом их безопасности, и никому в голову не могла прийти шальная мысль прогнать его прочь.
Джагу, упорное молчание и отсутствующий взгляд которого он оценил по достоинству, Псих часто рассказывал то, о чем не говорил никому: о прошлом и будущем, о том, что было до агонии планеты и даже до того, как Земля стала Землей, и куда она неизбежно вернется, поглощенная небывалым вселенским катаклизмом.
Он обрушивал на парня бесконечные монологи, из которых Джаг не понимал и десятой части. Чаще всего в его рассказах встречалось слово, которое Псих явно смаковал, шлепая губами, прежде чем четко произнести:
– Па-лин-ге-нез! Палингенез – признаки отдаленных предков, проявляющиеся у их потомков лишь в период зародышевого или личиночного развития и отсутствующие у них во взрослом состоянии.


Из-за бесконечного повторения таинственное слово заинтриговало Джага до такой степени, что беспрестанно звенело у него в голове дни и ночи напролет.
Однажды вечером, когда весь лагерь погрузился в сон, Джаг, будучи не в силах и дальше сдерживать свое любопытство, впервые обратился за разъяснением к Психу, нарушив тем самым свой обет молчания.
– Что значит то слово, без которого не обходится ни один ваш рассказ? Я имею в виду «палингез».
Псих посмотрел на парня так, будто видел его в первый раз.
– Па-лин-ге-нез, – поправил он его и повторил еще раз: – Палингенез. И это означает только одно: то, что было, произойдет снова. Это вечное возрождение. Мы переживаем времена страшных бедствий, присутствуем при последних судорогах агонизирующей системы! Мы возвращаемся в Небытие! Затем Великий Хаос возьмется за дело, и все снова пойдет по накатанному пути: от докембрийского периода до голоцена – от рептилий до обезьяноподобных! Все начнется заново, от протерозоя до четвертичного! Вот что такое палингенез! Ты понял?
В ушах у Джага звенело от такого обилия слов, лишенных для него всякого смысла, поэтому он решил, что для первого раза этого предостаточно.
В дальнейшем он больше не задавал Психу никаких вопросов, а просто слушал его, не перебивая, даже когда тот напрямую обращался к нему, предсказывая судьбу скитальца, обреченного на вечные странствия.
Однако Псих никогда не предпринимал ни малейшей попытки освободить Джага. Скованные одной цепью, они оставались на вершине какого-либо холма вместе с остальными рабами, в то время как шайка Баскома отправлялась на очередное дело.
Путь ее отмечался налетами, насилиями, грабежами, убийствами, угонами скота. Там, где ступала нога бандитов, земля обагрялась кровью, и небо освещалось заревом пожаров. Ветви деревьев сгибались под тяжестью повешенных, изуродованные трупы непокорных валялись там, где застала их смерть. Старых и некрасивых женщин ожидал страшный конец, молодые и привлекательные пополняли когорту пленниц. Что касается мужчин, то их в плен не брали, опасаясь возможного восстания. Исключение делалось только в исключительных случаях, когда пленник обладал необычайными качествами.
– Посмотри, Джаг, – каркал тогда Псих, обводя рукой место очередного побоища, – посмотри, в кого они превратились! Взгляни на их боевые колесницы, похожие на панцири насекомых, на их рогатые шлемы, перчатки, усеянные заклепками и шипами, лиловые плащи... Налицо возврат к животным, к насекомым! Им не хватает только крыльев! Но терпение, всему свое время... Скоро за дело возьмутся Мутанты, я уже видел общины людей-муравьев, готовых наброситься на эту несчастную землю как на кусок падали. И тогда человеку придет конец, Джаг. Можешь мне поверить, грядет конец цивилизации, – он оборачивался к Джагу, впивался диким взглядом в его расширенные зрачки и четко произносил: – Не думай, будто у меня ветер в голове, мой мальчик! Я знаю, о чем говорю! К тому же, тебе не век сидеть на привязи. Придет время, и ты воздашь им по заслугам! Ты должен быть сильным телом и духом, иначе...

Глава 18

Псих был незаурядным ясновидцем, если только случайно не подслушал отрывки разговора между Баскомом и его сообщниками. В один прекрасный день, проезжая через деревню, в которой банда уже не раз останавливалась на отдых, а посему щадила ее обитателей и их добро, Джага, к его превеликому удивлению, обменяли на мула.
– Теперь за тебя не дадут и ломаного гроша, – прохрипел Баском, швырнув крестьянину преклонных лет конец веревки, которая обвивалась вокруг шеи Джага, – так что будет лучше, если я избавлюсь от тебя. Я рассчитывал продать тебя в «пике» твоей формы на рынке в Тенессии, но за время похода ты слишком изменился: черты лица стали резче и тверже, молочная кожа огрубела и потемнела, гладкие мышцы вздулись и обрели рельефность. К тому же, мне не нравится выражение твоей мрачной рожи. Короче, ты уже не тот лакомый кусочек, каким был раньше. Мало того, как мне доложил Баз, ты не слишком-то сговорчив. Даже ему ты больше не нужен, и этим все сказано! А поскольку мне очень нужен мул, я решил выменять его за тебя.
На том дело и закончилось, и караван тронулся в путь, сопровождаемый растерянным взглядом Джага. Пропустив всех вперед, Псих подъехал к нему, чтобы попрощаться.
– Не забудь, что я тебе говорил, Джаг! – отчеканил он, разворачивая нетерпеливо бьющую копытом лошадь. – Самое трудное еще впереди!..
Пришпорив лошадь, Псих нагнал колонну, которая постепенно скрывалась в облаках пыли.

Глава 19

Последняя фраза Психа надолго запала в память Джага: «Самое трудное еще впереди!..»
После ночи, проведенной на охапке сухого тростника в запертом снаружи сарае, Джагу дали миску пустой баланды и вывели во двор, где суетливо копошились в пыли худые грязные куры.
Двое батраков держали его за руки, пока новый хозяин занимался какими-то таинственными приготовлениями.
– Готово, можно приступать, – сказал он наконец, заходя со спины Джага. – Держите крепче, бездельники, иначе я не смогу взнуздать его!
Сильный удар заставил Джага согнуться, и грязные пальцы вцепились ему в щеку.
– А ну, опусти голову! Теперь открой рот и хватай зубами эту штуковину!
Оторопев от неожиданности, Джаг почувствовал, как его затылок и челюсти оплела сложная система ремней, а мягкие удила, забитые между зубов, растянули рот.
Взнузданный таким образом, он затряс головой, ошалев от бешенства и унижения. Но на этом дело не кончилось: на плечи ему взгромоздили тяжелую деревянную колодку, под весом которой он рухнул на колени.
Ярмо! Он никак не мог поверить, что его взнуздали, как обычную тягловую скотину!
В оцепенении он даже не обращал внимания на то, что с ним делали. Руки его завели назад и забросили на поперечину, отполированную временем и сыромятными ремнями; на запястья надели браслеты, которые соединялись с цепями, кольцами крепившимися к ярму. Свет померк в глазах Джага, и он уже не замечал батраков, лихорадочно прилаживавших сбрую: постромки, поводья и вожжи.
Он пришел в себя лишь тогда, когда крестьянин больно ткнул его в спину острой палкой, которой обычно погоняют волов. С трудом поднявшись на ноги и покачиваясь из стороны в сторону, Джаг в сопровождении батраков побрел в поле.
При их появлении стая луней с громким хлопаньем крыльев тяжело поднялась в воздух, с явным сожалением оставляя не обглоданную до конца лошадиную голову.
Заметив у начала борозды брошенный плуг, Джаг понял, чего от него ждали. Ему предстояло заменить подохшую лошадь! Перед его внутренним взором встал Псих, и Джага охватил приступ дикого смеха: он обратился в животное быстрее, чем тот предсказывал!
Запряженный в плуг, покачиваясь под тяжестью ярма, он встрепенулся, почувствовав укол палки.
Первые шаги стоили ему ударов хлыста и потоков брани:
– Тяни! Тяни же! – орал крестьянин. – Бросайся вперед! Ты все время должен чувствовать, что вот-вот потеряешь равновесие, и смотреть в одну точку в конце поля! Только так можно проложить ровную борозду! Тяни! Да тяни же ты!
Пошатываясь и невзирая на боль, которую причиняла сбруя, Джаг пытался найти тот ритм движений, который позволил бы ему удержаться на ногах. Удила раздирали ему рот, по подбородку текла вязкая слюна, глаза заливал едкий пот, а туча жирных зеленоватых мух с глухим гудением роилась вокруг головы! Проклятые насекомые забивались в уши, ноздри, садились вокруг глаз, и отогнать их не было никакой возможности.
Загипнотизированный монотонной, ровной линией горизонта, Джаг со стоном тянул плуг. Туго натянутые постромки при ударе палки погонщика низко гудели, словно басовые струны.
Ему приходилось напрягать все силы, чтобы стальной лемех вспарывал неподатливую землю, выворачивал из нее камни, чтобы колеса плуга, наехав на препятствие, перескочили через него. Все мышцы его тела вспухали узлами, когда лемех цеплялся за корень дерева, который никак не хотел поддаваться напору стали.
Джаг пахал с утра до вечера, от зари до зари, чаще всего один, изредка с кем-нибудь из батраков, – когда земля была чересчур тяжелой и каменистой.
Он пахал из последних сил, даже на грани обморока. И в холод и в жару он изо всех сил упирался ногами в твердую почву, временами то утопая в пыли, то по щиколотку увязая в раскисшей от дождей земле.
Он пахал то подбадриваемый криками довольного крестьянина, то осыпаемый потоками брани и градом палочных ударов, на которые тот никогда не скупился.
С течением времени менялись и работы, которые ему приходилось выполнять: он бороновал, таскал двухколесную тележку, груженую то навозом, то тюками сена, то собранным урожаем.
Хозяева использовали его на самых тяжелых работах: Джаг поднимал целину, корчевал старые, крепко сидящие в земле пни, таскал срубленный строевой лес.
Со временем пришел и опыт. Теперь Джаг знал, как лучше надевать на себя ярмо, равномерно распределяя его вес по загорелой шее и могучим мышцам спины. Он научился тащить любой груз, и это зрелище могло зачаровать кого угодно: согнувшись чуть ли не вдвое и низко опустив голову, он шел вперед, напрягая мощные развитые мышцы.
Джаг не ведал покоя ни днем ни ночью, ни в дождь ни в ведро. Во время пахоты, сева, сбора урожая или на лесоповале он редко спал больше двух часов кряду.
С ним редко разговаривали. Все разговоры ограничивались короткими приказаниями, которые отдавал ему хозяин дома.
В полдень его, не распрягая, оставляли посреди поля, в то время как крестьяне устраивались в тени деревьев, либо под навесом, защищавшим их от дождя и пронизывающего ветра, чтобы наскоро перекусить, что Бог послал! Перед Джагом же ставили ведро воды с твердым брикетом прессованного черного зерна. Справлять естественные надобности ему приходилось стоя, как скотине. Но в отличие от нее, он не должен был забывать прятать следы своего «преступления».
На ночь Джага распрягали и сажали на цепь в сарае, который запирался снаружи, – излишняя предосторожность. Даже допуская возможность побега, Джаг понимал, что идти ему некуда. К тому же, на поимку беглеца потребуется не так уж много времени. Его неизбежно найдут и вернут назад, исполосуют спину хлыстом и проденут стальное кольцо через мошонку, как это делают с некоторыми конями, отказывающимися ходить под седлом.
Первые дни Джаг сваливался с ног и засыпал, едва успев проглотить свою порцию похлебки. Но постепенно молодость брала свое, крепла выносливость, наливались силой мышцы, и сон перестал быть тем бездонным омутом, в который он проваливался, едва коснувшись головой охапки соломы, служившей ему подушкой. Джаг заставил себя смириться с судьбой... До поры до времени. Что будет дальше – будущее покажет. Со дня смерти Патча на долю Джага выпадали только жесточайшие муки и лишения. Патч... Всякий раз вспоминая его, Джаг чувствовал, как оттаивает его душа, уже давно превратившаяся в кусок льда. Без старика жизнь потеряла для него всякий смысл, но, чтобы возродиться, чтобы не удавиться цепями, сковывавшими его, Джаг думал о Баскоме. И о Базе тоже. Образы этих подонков не давали остыть его ненависти и заставляли, стиснув зубы, ждать своего часа. «К тому же, тебе не долго осталось сидеть на цепи», сказал когда-то Псих. Джаг молил небеса, чтобы его слова обернулись правдой, чтобы в один прекрасный день он снова обрел свободу. И тогда тем двоим не придется долго ждать расплаты. Он перевернет все вверх дном, но доберется до них! Эту клятву Джаг давал себе каждую ночь.
Однажды, когда он уже засыпал, его заставил насторожиться какой-то тихий посторонний шум. Кто-то пытался открыть засов, на который запиралась дверь сарая. Затаив дыхание, Джаг ждал, что за этим последует, приготовившись к любой неожиданности.
По опьяняюще-сладкому запаху духов он узнал в ночном посетителе женщину. Джаг слегка расслабился, но бдительности не потерял – в его памяти еще живы были воспоминания о Базе и его кошмарных объятиях.
Легкая рука коснулась его щеки, скользнула по лицу, словно ночная посетительница хотела убедиться, что он именно тот, к кому она пришла, затем поползла ниже, ниже... и наконец легла на восставшее мужское достоинство Джага. Тонкие пальцы начали осторожно массировать нетерпеливо рвущуюся наружу плоть, обтянутую тонкой тканью штанов.
После событий в «Последнем эротическом саду», расцветшем на краю пустыни, у Джага больше не было нормальных сексуальных связей. До сих пор это нисколько не мучило его, но он понял, насколько соскучился по женскому телу в тот самый момент, когда ловкие пальцы ночной посетительницы расстегнули пояс его холщовых штанов.
Все произошло без лишних слов и в кромешной темноте. Тишину нарушили лишь короткие сдавленные крики, сладострастные стоны и едва сдерживаемые рыдания экстаза.
Переступив через Джага, гостья опустилась на его вздыбившийся член. Сначала она не шевелилась, наслаждаясь ощущением живой силы, заполнившей ее естество, затем, все так же сохраняя неподвижность, она повела Джага к вратам наслаждения и восторга, умело сокращая мышцы, без остатка вобравшие в себя мужское достоинство партнера, что выдавало ее большой опыт в любовных играх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14