пуст обширный, когда-то богатый двор, вместо частокола — выгарь, хоромины стоят черные, покосившиеся от огня, вот-вот падут, а местами уже и пали.
Запустение. Видно, некому пока заниматься усадебкой, не до того, али руки не доходят. А ведь какой сад был! Весь сгорел да порублен.
Пройдя мимо сгоревшей усадьбы, повернули к ручью.
— Постой-ка! — остановился вдруг Раничев. — Ну-ка, скажи, паря, где тут княжьи дружинные отроки живаху? Я чаю, недалече, а?
— Нет тут дружинных, одни ополченные. Ну да, недалече, — сглотнув слюну, согласился тать. Спросил обиженно: — А зачем тебе?
— Надо, — коротко пояснил Иван, усмехнулся. — Не боись, не по твою котовью душу. Так где?
— А эвон, за ракитою два поворота. Вишь, землянки?
— Ах, ну да… Шагаем, быстро управимся.
Раничев чуть изменил курс недаром. Кто их знает, сколько там татей, в баньке? А у него-то самого, между прочим, из оружия — один нож, и тот не особо увесистый. Так что, явись он к ворам в одиночестве, еще неизвестно, как там все сложится, даже если тати и малолетки. Тем более если — малолетки. Подростки самонадеянны и жестоки, как молодые, еще не разу не порванные в драках псы — цену крови еще не знают. Впрочем, эти, наверное, знают.
— Во-он землянки-то, — замедлив шаг, обернулся тать. — Пришли уж.
— Вижу, что пришли, — буркнул Иван. Посмотрел на вросшие в замерзшую землю, крытые еловыми лапами полуземлянки, с выходившими из прорех крыш клубами дыма. Остановился, крикнул:
— Лукьян, Лукьяне!
Улыбнулся, увидев, как, скрипнув сосновой дверью, выбрался наружу тощий нескладный парень, светлоголовый, узколицый, с детскими припухлыми губами и вздернутым носом — Лукьян. Увидев знакомого, Лукьян приветственно помахал рукой:
— Что, господине, не сидится на постоялом дворе-то?
— Да уж не сидится, — рассмеялся Иван. — Эвон, погодка-то! Красота. Да и праздник, одначе.
— Я б тебя в гости позвал, — подходя ближе, смущенно сказал Лукьян. — Да землянка выстыла — спасу нет. Топлю, топлю очаг — не помогает. Впрочем… — Отрок вдруг смешно наморщил нос. — Знаю, куда пойдем! К Барбашу, напарнику. У них тепло — в два наката потолок сложен. А это кто с тобою?
— В два наката, говоришь? — Раничев кашлянул. — Блиндаж целый, а не землянка. Поди, прямое попадание авиабомбы выдержит!
— Чего?
— Дело к тебе у меня, Лукьяне.
— Слушаю. — Парень почтительно склонил голову.
Кивнув на малолетнего татя, Иван в двух словах изложил проблему.
— Прогулялся бы тут со мной недалече, — закончил он. — Конечно, оружный и в кольчужице, да и желательно не один… Есть тут кого позвать-то?
— Барбаша позову, не откажет, — задумчиво кивнул отрок. — Еще и Варфоломея с Остяем можно. Нет, Варфоломей на страже уже… Ну тогда пожди чуть. Иване, я скоро.
Быстро натянув коротковатую кольчугу в пятнах коричневой ржавчины — так ведь за утро и не отчистил, — Лукьян прихватил сулицу и, быстро пробежавшись по друзьям, привел с собой еще двоих — круглоголового широкоплечего Барбаша и еще одного — щекастого, румяного да веснушчатого, про таких говорят — «рязанская рожа», впрочем, все они тут были рязанскими…
— Ну, пошли, что ли? — Иван кивнул ребятам, про себя отметив, что кольчуги-то и у остальных стражей оставляли желать лучшего. У Барбаша-то еще ничего себе, видно, что чинена да отчищена малость, а вот у щекастого Остея — ничуть не лучше, чем у Лукьяна.
— Татя держите, чтоб не убег, — Иван на ходу протянул парню веревку.
— Пусть только попробует! — хвастливо кивнул тот.
Воренок горестно вздохнул, показал на стоявшую в стороне от остальных баньку:
— Вона.
— Вона? — останавливаясь, переспросил Раничев. — А что-то там и не видать никого, а? Может, соврал ты, паря?
— Ну, ей-богу, не врал, кормилец! — бросился на колени тать. — Вон баня, тамоку они должны быть, там…
— Хорошо, — с угрозой кивнул Иван. — Пождем покуда.
Ждали долго, почти до вечера, Раничев уже отпустил Барбаша с Остеем, остался лишь один Лукьян. Сидели в баньке, прохаживались вдоль ручья, еще не замерзшего, журчащего черной холодной водою. Прождали тщетно.
— Что ж, — когда зазвонили к вечерне, пожал плечами Раничев. — Скажи-ка, Лукьян, что обычно с пойманными татями делают?
— Да на правеж сперва. Потом — бить кнутом да казнить али запродать в холопи, по вине смотря.
— Так и сделаем. Ты иди, Лукьяне, благодарствую за помощь. Авраама-писца увидишь?
— Да увижу. — Лукьян улыбнулся.
— Передашь, завтра его на постоялом дворе жду, после обедни пусть подойдет, ежели сможет.
— Гм… — Стражник замялся.
— Что такое? — вскинул глаза Иван.
— Навряд ли завтра сможет Авраам, — качнул головой Лукьян. — По всему ополчению с проверкою ходит — седни у нас вот был — записывает, у кого какое оружье да красиво ли, не ржаво ль, ново.
Раничев хохотнул:
— Ну то дело нужное. Прощай, Лукьяне.
— Инда, пойду. На стражу сеночь. Хорошо хоть, не в дождь. Морозец, правда, так у меня подкафтанье теплое. — Отрок улыбнулся, кивнул на татя: — А с этим что?
— С этим? — Иван недобро взглянул на съежившегося, словно пичуга, мальца. — А с этим я уж займусь, ты об том не печалься, Лукьяне.
Простившись, молодой ополченец подхватил прислоненную к бане сулицу и быстро пошел вдоль ручья к землянкам. Воренок попытался было сбежать, дернулся — да не тут-то было. Раничев задумчиво посмотрел на него:
— Есть в какой-то земле обычай — руки ворам отрубать. Хороший обычай, а?
Малец, громко завыв, бросился на землю, выставив вперед руки:
— Убей, убей, да! А то все пугаешь, устал я уже бояться, ну убей, убей же! — Повысив голос до истеричного крика, воренок резко разорвал на груди рубаху: — Убей, гад! Убей!
Подойдя ближе, Иван отвесил ему пару звонких оплеух. Успокоил. Воренок тихонько заскулил, однако кричать уже не осмеливался, лишь зыркал исподлобья.
— Как звать-то тебя, паря? — с усмешкой спросил Раничев.
— Авдеем, — откликнулся малец.
— Ну, Авдей, ждать больше не будем. Рассказывай-ка подробненько обо всех из своей шайки, а уж потом…
— Что потом? — блеснул глазами Авдей.
— А уж это — как расскажешь. Что смотришь? Говори, говори, убивать я тебя не буду.
Авдей сглотнул слюну:
— А чего мне об них скрывать-то? Как на татьбу идти — так «Авдеюшко», а как добычу делить, так «пошел к лешему». Трое нас в ватажке, с лета еще промышляем. Окромя меня еще рыжий Прокоп, мы его так и зовем — Рыжий — и Федька Коржак за главного. Тот еще упырь! К душегубству нас с Рыжим склоняет, зимой, грит, начнем купчин бить да возы грабить.
— Ага, — усмехнулся Иван. — Много вас там таких.
— Да ведь не одни будем. Федька сказывал — боярин какой-то ближний с нами в доле, то есть не сам боярин, конечно, но его люди. Они посейчас другим промышляют — хватают на дорогах путников да верстают в холопи али подпоят кого — тот и запродастся сдуру, потом-то, поди, доказывай.
— А этот Федька, — перебил Раничев. — Он какой с виду?
— Сильный такой, руки оглоблями, мне раз так шею сжал — думал, все… Лицом непригляден, носяга широкий, плоский, глаза узкие, ровно щелочки.
— Не русский, что ли?
— А пес его… Тут таких много, Орда-то эвон — рядком.
Отпустив Авдея — тот, до конца не веря в спасение, все оглядывался, таращился светлыми глазами, только лишь поднявшись на холм, помчался во весь дух, сверкая пятками, скрылся за старой усадьбой, — Иван медленно направился на постоялый двор. Подумалось вдруг — а зачем ему вообще надо было выпытывать юного татя о подельниках? Ну собираются они иногда в баньке делить добычу, так что теперь — жить там прикажете? И до каких пор, интересно? Вряд ли существует возможность выследить их здесь, тем более — вернуть обратно деньги. И поделом, не фиг было варежку на Торгу разевать! Вот лох-то. Раничев посмеялся над собственной неудачей, ну что ж, бывает. Короче, серебро теперь не вернешь — нет, ну совершенно нет, времени — стало быть, нечего напрасно терзаться, надо думать — где раздобыть денег, без них-то плохо. Ну не совсем уж так, что хоть помирай, но все же невесело. Однорядку можно продать, дадут не так уж и мало… Нет, пожалуй, однорядку жалко — замерзать без нее, что ли? Итак, в минусе имеются деньги, кинжал, пояс. Главное, конечно, деньги. А что в плюсе? Жизнь и здоровье — что тоже весьма немаловажно — стильный прикид: однорядка, кафтан, сапоги, ну и, пожалуй, знакомства. Лукьян-ополченец, хозяин постоялого двора Ефимий — уж всяко пустит в долг переночевать, в крайнем случае — под залог однорядки, — ну и, конечно же, Авраам, старый знакомец, за короткое время достигнувший «степеней изрядных». Ну не таких, чтобы очень, однако же — княжий дьяк, хоть пусть пока и младший, чин небольшой, но из тех должностей, что везде являются необходимыми. Корнет, по позднейшей «Табели о рангах» — коллежский регистратор, или, говоря еще более поздними словами, — «молодой специалист». Вот у Авраамки-то и можно разжиться на первое время деньжатами! Много-то, правда, у него нет, но кое-что наверняка в запасе имеется, ежели не потратил на книжки, хотя — на книжки-то и всей его жизни заработать не хватит — дорогущий пергамент, плюс труд писца, плюс серебряный или золотой оклад с каменьями драгоценными — штучный товар, однако, эксклюзив. Ни в жизнь Авраамке столько не заработать, если только украсть, ну да воровать он не будет — честен. Авраам-то честен, а вот его непосредственный начальник, старший дьяк… как его? Софроний, кажется… Интересно, накопал молодой правдолюбец чего-нибудь насчет его афер с кольчугами? Ефимий обмолвился — Софроний оружием через боярина Колбяту Собакина спекулирует, для Колбяты же и холопы его стараются, крадут одиноких путников в холопы, не брезгуя и откровенным гоп-стопом… да и эти малолетки с Торга, Федька Коржак со компанией, тоже ведь как-то с Колбятой связаны, не лично, так через его людей. Интересная компания получается — боярин Собакин, его гоп-стопники холопы, малолетки и Софроний, старший дьяк. Плюс — защита на самом верху, у князя — Аксен, родной Колбятин сынуля и гад, каких мало. Такая вот нехорошая схема выстраивается. Прямо мафия. Интересно еще, почему Тамерлановы воины Колбятину усадьбу не пожгли? Не дошли? Или? В общем, хреновое дело для Авраамки. Тронь он старшего дьяка — непременно заденет и Колбяту, а уж тогда ответный ход долго ждать себя не заставит. Что ж Авраам-то, полный дурень? Не понимает этого? Да нет, скорее просто не знает. Ну то есть о проделках Софрония догадывается, конечно, но вот о его связях — похоже, ни сном ни духом. Надо бы предостеречь писца, иначе не у кого будет подразжиться деньгами. Да и, в общем-то, не в деньгах и дело — парня жалко, вот что.
Переночевав у Ефимия, Раничев не стал дожидаться прихода дьяка, а с раннего утра сам направился к нему. Лукьян говорил, Авраамка жил в кельях у разрушенной, но быстро восстанавливаемой воротной башни.
День снова выдался ничего себе, солнечный и морозный. Только небо все чаше туманилось и из светлой желтовато-серой дымки сыпал на промерзшую землю белый, искрящийся на солнце снежок. Несмотря на ранний час, на городской стене уже вовсю шли работы. Слышался визг пилы, стук топора и людские крики.
— Эй, ухнем! — весело кричали артельщики, втаскивая на вал огромных размеров бревнище. Огромное было бревно, кондовое, тяжелющее, артельные мужики — сильные молодые парни — едва с ним управлялись. Тащили на кожаных перемочах, толкая сзади слегами, катки не подложить было — горка. Чувствовалось, нелегко ребятам приходится, да дело того стоило. Не за просто так горбатились — на городских-то ремонтах, ежели артельный староста не дурак, а дураки в такой должности долго не держались, деньгу приличную зашибали, оттого и странствовали по всей Руси-матушке в поисках выгоднейших шабашек, работали на совесть, тяжело и много, зато уж кого-кого, а бедняков средь артельного народа не было. Нестоящие это люди — бедняки-попрошайки, а уж работный человек везде ценен! Артельных в городах уважали, но и побаивались — чужаки, они и есть чужаки, пришельцы. Такие же, как и их собратья с речных волоков, что перетаскивали в торговые сезоны купеческие суда. Уж про тех, кто «с волочи», такие россказни-небылицы ходили! Послушаешь — словно бы и не про православных христиан сказано! Еще бы — кто девок местных обижает? Ребята с волочи. Кто драки затеет? Кто переметы мужицкие тайно ночью снимет, всю рыбу себе забрав? Они же — «с волочи». Сволочи — вот так и прозвали! А что? Чужакам местный обычай не писан. Вот и эти, артельщики, тоже, поди, сволочи, а как же!
— Эй, ухнем!
А пошло бревнище-то, эвон, почти что и дотянули уже. Ну, еще рывок, последний, ребятушки! Староста, ругаясь и уговаривая, метался среди артельных. Раничев не стал смотреть дальше, спросил у прохожих монахов, где тут кельи, да туда и пошел, ускоряя шаг.
Авраамки в келье не оказалось. Один из служек — мелкий бельмастый парень — сказал, что сразу опосля заутрени отправился «дьяк Авраамий» ко служивым людям. Сиречь — к ополченцам, значит. Где те живут, Раничев знал хорошо, а потому, не останавливаясь и не расспрашивая никого, вскорости прибыл на место. Однако и там, у землянок, Авраама не видели. Правда, большинство парней только что пришли со сторожи.
— Угу, — задумчиво покивал Иван. — А Лукьян с Барбашем где сегодня?
— Барбаш у ворот, — звеня кольчугой — тоже, кстати, ржавой, — пояснил кто-то из парней. — А Лукьян на мосту, у пристани.
Поблагодарив за сведения, Раничев направился к мосту. Лукьяна он увидал сразу — стоя у края моста, он картинно опирался на тупую сулицу и строил глазки проходившим мимо девицам. Те — трое, все в одинаковых сереньких шушунах, похожих на короткие кафтаны, — смеясь, несли в деревянных ведрах воду. Несли не торопясь, возле молодого воина остановились отдохнуть.
— Ой, какой у нас страж справный! — громко шепнула одна.
— Это теперь же никакой ворог не доберется, — тут же поддержала подружку другая.
— Да, пожалуй, что и не доберется. Страж, а страж, а копье-то у тебя вострое?
— Да уж конечно вострое, — отозвался Лукьян. — Совсем как у вас языки-то!
— Ой…
Подойдя ближе, Раничев помахал рукой, и стражник, подмигнув девкам, вальяжно, вразвалочку подошел к нему, улыбнулся:
— Здоров будь, дядько Иване!
— И тебе тем же местом. Авраама-писца не видал ли?
— Авраама?
Поправив торчащий из-под шишака подшлемник, Лукьян задумчиво скривил губы, а затем поведал, что видал молодого дьяка с утра, раненько еще, тот был с сумой, а в суме той — грамоты.
— Не в себе чегой-то был Авраам, — вспомнив, добавил стражник. — Бледен зело, на шутки не отвечал никак, а то ведь, бывало…
— А в грамотах-то что было?
— А леший знает, что, — Лукьян махнул рукой. — Записи какие-то. Он чего зашел-то — справлялся насчет оружья да мне пару старых пергаменов дал — я ж тоже в грамотеи учуся. Вона!
Страж хвастливо вытащил из-за пояса свернутые в трубочку кусочки пергамента, видно, что старые уже, многократно подчищенные и затертые. Черновики…
Иван взглянул с интересом: «Взяты с воеводина двора кольчуг кольчатых — двенадцать, вси новый, колонтарь один, шеломы еловчатые да шишаки… Брал Софроний-дьяк для ополченной стражи. На сей день у Флегонта-воя — панцирь кожи бычачей, копье тупо, шелома и вовсе нет, у Варфоломея — шишак еловчат без бармицы, кольчужица в рже, тако же и у Лукьяна, тако же и…»
— Слушай, Лукьяне, а дай-ка ты мне эти грамотцы, а? Ну не навсегда, на время.
— Да бери, — пожал плечами Лукьян. — Владей, коли хошь, мне Авраам еще даст.
— Ну спасибо, — Раничев посмотрел вдаль. — К усадьбе Колбяты-боярина вон та дорога?
— Та, — стражник кивнул. — Есть еще другая, за болотом. Но там через реку — не понять как. Льда еще нет, так, наверное, на лодке можно.
— Знаю я ту дорогу, — задумчиво произнес Иван. — Вот что, Лукьяне. Ты ведь на мосту все возки проверяешь, да и вообще — и пеших, и конных.
Отрок гордо выпятил грудь:
— Для того и поставлен волею князя нашего, Олега Иваныча Рязанского!
— Молодец. Только попрошу лично — приглядывай сегодня особо.
— А что так?
— Да так… Боюсь, не приключилось бы что с Авраамом.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Русич - 2. Шпион Тамерлана'
1 2 3 4 5 6
Запустение. Видно, некому пока заниматься усадебкой, не до того, али руки не доходят. А ведь какой сад был! Весь сгорел да порублен.
Пройдя мимо сгоревшей усадьбы, повернули к ручью.
— Постой-ка! — остановился вдруг Раничев. — Ну-ка, скажи, паря, где тут княжьи дружинные отроки живаху? Я чаю, недалече, а?
— Нет тут дружинных, одни ополченные. Ну да, недалече, — сглотнув слюну, согласился тать. Спросил обиженно: — А зачем тебе?
— Надо, — коротко пояснил Иван, усмехнулся. — Не боись, не по твою котовью душу. Так где?
— А эвон, за ракитою два поворота. Вишь, землянки?
— Ах, ну да… Шагаем, быстро управимся.
Раничев чуть изменил курс недаром. Кто их знает, сколько там татей, в баньке? А у него-то самого, между прочим, из оружия — один нож, и тот не особо увесистый. Так что, явись он к ворам в одиночестве, еще неизвестно, как там все сложится, даже если тати и малолетки. Тем более если — малолетки. Подростки самонадеянны и жестоки, как молодые, еще не разу не порванные в драках псы — цену крови еще не знают. Впрочем, эти, наверное, знают.
— Во-он землянки-то, — замедлив шаг, обернулся тать. — Пришли уж.
— Вижу, что пришли, — буркнул Иван. Посмотрел на вросшие в замерзшую землю, крытые еловыми лапами полуземлянки, с выходившими из прорех крыш клубами дыма. Остановился, крикнул:
— Лукьян, Лукьяне!
Улыбнулся, увидев, как, скрипнув сосновой дверью, выбрался наружу тощий нескладный парень, светлоголовый, узколицый, с детскими припухлыми губами и вздернутым носом — Лукьян. Увидев знакомого, Лукьян приветственно помахал рукой:
— Что, господине, не сидится на постоялом дворе-то?
— Да уж не сидится, — рассмеялся Иван. — Эвон, погодка-то! Красота. Да и праздник, одначе.
— Я б тебя в гости позвал, — подходя ближе, смущенно сказал Лукьян. — Да землянка выстыла — спасу нет. Топлю, топлю очаг — не помогает. Впрочем… — Отрок вдруг смешно наморщил нос. — Знаю, куда пойдем! К Барбашу, напарнику. У них тепло — в два наката потолок сложен. А это кто с тобою?
— В два наката, говоришь? — Раничев кашлянул. — Блиндаж целый, а не землянка. Поди, прямое попадание авиабомбы выдержит!
— Чего?
— Дело к тебе у меня, Лукьяне.
— Слушаю. — Парень почтительно склонил голову.
Кивнув на малолетнего татя, Иван в двух словах изложил проблему.
— Прогулялся бы тут со мной недалече, — закончил он. — Конечно, оружный и в кольчужице, да и желательно не один… Есть тут кого позвать-то?
— Барбаша позову, не откажет, — задумчиво кивнул отрок. — Еще и Варфоломея с Остяем можно. Нет, Варфоломей на страже уже… Ну тогда пожди чуть. Иване, я скоро.
Быстро натянув коротковатую кольчугу в пятнах коричневой ржавчины — так ведь за утро и не отчистил, — Лукьян прихватил сулицу и, быстро пробежавшись по друзьям, привел с собой еще двоих — круглоголового широкоплечего Барбаша и еще одного — щекастого, румяного да веснушчатого, про таких говорят — «рязанская рожа», впрочем, все они тут были рязанскими…
— Ну, пошли, что ли? — Иван кивнул ребятам, про себя отметив, что кольчуги-то и у остальных стражей оставляли желать лучшего. У Барбаша-то еще ничего себе, видно, что чинена да отчищена малость, а вот у щекастого Остея — ничуть не лучше, чем у Лукьяна.
— Татя держите, чтоб не убег, — Иван на ходу протянул парню веревку.
— Пусть только попробует! — хвастливо кивнул тот.
Воренок горестно вздохнул, показал на стоявшую в стороне от остальных баньку:
— Вона.
— Вона? — останавливаясь, переспросил Раничев. — А что-то там и не видать никого, а? Может, соврал ты, паря?
— Ну, ей-богу, не врал, кормилец! — бросился на колени тать. — Вон баня, тамоку они должны быть, там…
— Хорошо, — с угрозой кивнул Иван. — Пождем покуда.
Ждали долго, почти до вечера, Раничев уже отпустил Барбаша с Остеем, остался лишь один Лукьян. Сидели в баньке, прохаживались вдоль ручья, еще не замерзшего, журчащего черной холодной водою. Прождали тщетно.
— Что ж, — когда зазвонили к вечерне, пожал плечами Раничев. — Скажи-ка, Лукьян, что обычно с пойманными татями делают?
— Да на правеж сперва. Потом — бить кнутом да казнить али запродать в холопи, по вине смотря.
— Так и сделаем. Ты иди, Лукьяне, благодарствую за помощь. Авраама-писца увидишь?
— Да увижу. — Лукьян улыбнулся.
— Передашь, завтра его на постоялом дворе жду, после обедни пусть подойдет, ежели сможет.
— Гм… — Стражник замялся.
— Что такое? — вскинул глаза Иван.
— Навряд ли завтра сможет Авраам, — качнул головой Лукьян. — По всему ополчению с проверкою ходит — седни у нас вот был — записывает, у кого какое оружье да красиво ли, не ржаво ль, ново.
Раничев хохотнул:
— Ну то дело нужное. Прощай, Лукьяне.
— Инда, пойду. На стражу сеночь. Хорошо хоть, не в дождь. Морозец, правда, так у меня подкафтанье теплое. — Отрок улыбнулся, кивнул на татя: — А с этим что?
— С этим? — Иван недобро взглянул на съежившегося, словно пичуга, мальца. — А с этим я уж займусь, ты об том не печалься, Лукьяне.
Простившись, молодой ополченец подхватил прислоненную к бане сулицу и быстро пошел вдоль ручья к землянкам. Воренок попытался было сбежать, дернулся — да не тут-то было. Раничев задумчиво посмотрел на него:
— Есть в какой-то земле обычай — руки ворам отрубать. Хороший обычай, а?
Малец, громко завыв, бросился на землю, выставив вперед руки:
— Убей, убей, да! А то все пугаешь, устал я уже бояться, ну убей, убей же! — Повысив голос до истеричного крика, воренок резко разорвал на груди рубаху: — Убей, гад! Убей!
Подойдя ближе, Иван отвесил ему пару звонких оплеух. Успокоил. Воренок тихонько заскулил, однако кричать уже не осмеливался, лишь зыркал исподлобья.
— Как звать-то тебя, паря? — с усмешкой спросил Раничев.
— Авдеем, — откликнулся малец.
— Ну, Авдей, ждать больше не будем. Рассказывай-ка подробненько обо всех из своей шайки, а уж потом…
— Что потом? — блеснул глазами Авдей.
— А уж это — как расскажешь. Что смотришь? Говори, говори, убивать я тебя не буду.
Авдей сглотнул слюну:
— А чего мне об них скрывать-то? Как на татьбу идти — так «Авдеюшко», а как добычу делить, так «пошел к лешему». Трое нас в ватажке, с лета еще промышляем. Окромя меня еще рыжий Прокоп, мы его так и зовем — Рыжий — и Федька Коржак за главного. Тот еще упырь! К душегубству нас с Рыжим склоняет, зимой, грит, начнем купчин бить да возы грабить.
— Ага, — усмехнулся Иван. — Много вас там таких.
— Да ведь не одни будем. Федька сказывал — боярин какой-то ближний с нами в доле, то есть не сам боярин, конечно, но его люди. Они посейчас другим промышляют — хватают на дорогах путников да верстают в холопи али подпоят кого — тот и запродастся сдуру, потом-то, поди, доказывай.
— А этот Федька, — перебил Раничев. — Он какой с виду?
— Сильный такой, руки оглоблями, мне раз так шею сжал — думал, все… Лицом непригляден, носяга широкий, плоский, глаза узкие, ровно щелочки.
— Не русский, что ли?
— А пес его… Тут таких много, Орда-то эвон — рядком.
Отпустив Авдея — тот, до конца не веря в спасение, все оглядывался, таращился светлыми глазами, только лишь поднявшись на холм, помчался во весь дух, сверкая пятками, скрылся за старой усадьбой, — Иван медленно направился на постоялый двор. Подумалось вдруг — а зачем ему вообще надо было выпытывать юного татя о подельниках? Ну собираются они иногда в баньке делить добычу, так что теперь — жить там прикажете? И до каких пор, интересно? Вряд ли существует возможность выследить их здесь, тем более — вернуть обратно деньги. И поделом, не фиг было варежку на Торгу разевать! Вот лох-то. Раничев посмеялся над собственной неудачей, ну что ж, бывает. Короче, серебро теперь не вернешь — нет, ну совершенно нет, времени — стало быть, нечего напрасно терзаться, надо думать — где раздобыть денег, без них-то плохо. Ну не совсем уж так, что хоть помирай, но все же невесело. Однорядку можно продать, дадут не так уж и мало… Нет, пожалуй, однорядку жалко — замерзать без нее, что ли? Итак, в минусе имеются деньги, кинжал, пояс. Главное, конечно, деньги. А что в плюсе? Жизнь и здоровье — что тоже весьма немаловажно — стильный прикид: однорядка, кафтан, сапоги, ну и, пожалуй, знакомства. Лукьян-ополченец, хозяин постоялого двора Ефимий — уж всяко пустит в долг переночевать, в крайнем случае — под залог однорядки, — ну и, конечно же, Авраам, старый знакомец, за короткое время достигнувший «степеней изрядных». Ну не таких, чтобы очень, однако же — княжий дьяк, хоть пусть пока и младший, чин небольшой, но из тех должностей, что везде являются необходимыми. Корнет, по позднейшей «Табели о рангах» — коллежский регистратор, или, говоря еще более поздними словами, — «молодой специалист». Вот у Авраамки-то и можно разжиться на первое время деньжатами! Много-то, правда, у него нет, но кое-что наверняка в запасе имеется, ежели не потратил на книжки, хотя — на книжки-то и всей его жизни заработать не хватит — дорогущий пергамент, плюс труд писца, плюс серебряный или золотой оклад с каменьями драгоценными — штучный товар, однако, эксклюзив. Ни в жизнь Авраамке столько не заработать, если только украсть, ну да воровать он не будет — честен. Авраам-то честен, а вот его непосредственный начальник, старший дьяк… как его? Софроний, кажется… Интересно, накопал молодой правдолюбец чего-нибудь насчет его афер с кольчугами? Ефимий обмолвился — Софроний оружием через боярина Колбяту Собакина спекулирует, для Колбяты же и холопы его стараются, крадут одиноких путников в холопы, не брезгуя и откровенным гоп-стопом… да и эти малолетки с Торга, Федька Коржак со компанией, тоже ведь как-то с Колбятой связаны, не лично, так через его людей. Интересная компания получается — боярин Собакин, его гоп-стопники холопы, малолетки и Софроний, старший дьяк. Плюс — защита на самом верху, у князя — Аксен, родной Колбятин сынуля и гад, каких мало. Такая вот нехорошая схема выстраивается. Прямо мафия. Интересно еще, почему Тамерлановы воины Колбятину усадьбу не пожгли? Не дошли? Или? В общем, хреновое дело для Авраамки. Тронь он старшего дьяка — непременно заденет и Колбяту, а уж тогда ответный ход долго ждать себя не заставит. Что ж Авраам-то, полный дурень? Не понимает этого? Да нет, скорее просто не знает. Ну то есть о проделках Софрония догадывается, конечно, но вот о его связях — похоже, ни сном ни духом. Надо бы предостеречь писца, иначе не у кого будет подразжиться деньгами. Да и, в общем-то, не в деньгах и дело — парня жалко, вот что.
Переночевав у Ефимия, Раничев не стал дожидаться прихода дьяка, а с раннего утра сам направился к нему. Лукьян говорил, Авраамка жил в кельях у разрушенной, но быстро восстанавливаемой воротной башни.
День снова выдался ничего себе, солнечный и морозный. Только небо все чаше туманилось и из светлой желтовато-серой дымки сыпал на промерзшую землю белый, искрящийся на солнце снежок. Несмотря на ранний час, на городской стене уже вовсю шли работы. Слышался визг пилы, стук топора и людские крики.
— Эй, ухнем! — весело кричали артельщики, втаскивая на вал огромных размеров бревнище. Огромное было бревно, кондовое, тяжелющее, артельные мужики — сильные молодые парни — едва с ним управлялись. Тащили на кожаных перемочах, толкая сзади слегами, катки не подложить было — горка. Чувствовалось, нелегко ребятам приходится, да дело того стоило. Не за просто так горбатились — на городских-то ремонтах, ежели артельный староста не дурак, а дураки в такой должности долго не держались, деньгу приличную зашибали, оттого и странствовали по всей Руси-матушке в поисках выгоднейших шабашек, работали на совесть, тяжело и много, зато уж кого-кого, а бедняков средь артельного народа не было. Нестоящие это люди — бедняки-попрошайки, а уж работный человек везде ценен! Артельных в городах уважали, но и побаивались — чужаки, они и есть чужаки, пришельцы. Такие же, как и их собратья с речных волоков, что перетаскивали в торговые сезоны купеческие суда. Уж про тех, кто «с волочи», такие россказни-небылицы ходили! Послушаешь — словно бы и не про православных христиан сказано! Еще бы — кто девок местных обижает? Ребята с волочи. Кто драки затеет? Кто переметы мужицкие тайно ночью снимет, всю рыбу себе забрав? Они же — «с волочи». Сволочи — вот так и прозвали! А что? Чужакам местный обычай не писан. Вот и эти, артельщики, тоже, поди, сволочи, а как же!
— Эй, ухнем!
А пошло бревнище-то, эвон, почти что и дотянули уже. Ну, еще рывок, последний, ребятушки! Староста, ругаясь и уговаривая, метался среди артельных. Раничев не стал смотреть дальше, спросил у прохожих монахов, где тут кельи, да туда и пошел, ускоряя шаг.
Авраамки в келье не оказалось. Один из служек — мелкий бельмастый парень — сказал, что сразу опосля заутрени отправился «дьяк Авраамий» ко служивым людям. Сиречь — к ополченцам, значит. Где те живут, Раничев знал хорошо, а потому, не останавливаясь и не расспрашивая никого, вскорости прибыл на место. Однако и там, у землянок, Авраама не видели. Правда, большинство парней только что пришли со сторожи.
— Угу, — задумчиво покивал Иван. — А Лукьян с Барбашем где сегодня?
— Барбаш у ворот, — звеня кольчугой — тоже, кстати, ржавой, — пояснил кто-то из парней. — А Лукьян на мосту, у пристани.
Поблагодарив за сведения, Раничев направился к мосту. Лукьяна он увидал сразу — стоя у края моста, он картинно опирался на тупую сулицу и строил глазки проходившим мимо девицам. Те — трое, все в одинаковых сереньких шушунах, похожих на короткие кафтаны, — смеясь, несли в деревянных ведрах воду. Несли не торопясь, возле молодого воина остановились отдохнуть.
— Ой, какой у нас страж справный! — громко шепнула одна.
— Это теперь же никакой ворог не доберется, — тут же поддержала подружку другая.
— Да, пожалуй, что и не доберется. Страж, а страж, а копье-то у тебя вострое?
— Да уж конечно вострое, — отозвался Лукьян. — Совсем как у вас языки-то!
— Ой…
Подойдя ближе, Раничев помахал рукой, и стражник, подмигнув девкам, вальяжно, вразвалочку подошел к нему, улыбнулся:
— Здоров будь, дядько Иване!
— И тебе тем же местом. Авраама-писца не видал ли?
— Авраама?
Поправив торчащий из-под шишака подшлемник, Лукьян задумчиво скривил губы, а затем поведал, что видал молодого дьяка с утра, раненько еще, тот был с сумой, а в суме той — грамоты.
— Не в себе чегой-то был Авраам, — вспомнив, добавил стражник. — Бледен зело, на шутки не отвечал никак, а то ведь, бывало…
— А в грамотах-то что было?
— А леший знает, что, — Лукьян махнул рукой. — Записи какие-то. Он чего зашел-то — справлялся насчет оружья да мне пару старых пергаменов дал — я ж тоже в грамотеи учуся. Вона!
Страж хвастливо вытащил из-за пояса свернутые в трубочку кусочки пергамента, видно, что старые уже, многократно подчищенные и затертые. Черновики…
Иван взглянул с интересом: «Взяты с воеводина двора кольчуг кольчатых — двенадцать, вси новый, колонтарь один, шеломы еловчатые да шишаки… Брал Софроний-дьяк для ополченной стражи. На сей день у Флегонта-воя — панцирь кожи бычачей, копье тупо, шелома и вовсе нет, у Варфоломея — шишак еловчат без бармицы, кольчужица в рже, тако же и у Лукьяна, тако же и…»
— Слушай, Лукьяне, а дай-ка ты мне эти грамотцы, а? Ну не навсегда, на время.
— Да бери, — пожал плечами Лукьян. — Владей, коли хошь, мне Авраам еще даст.
— Ну спасибо, — Раничев посмотрел вдаль. — К усадьбе Колбяты-боярина вон та дорога?
— Та, — стражник кивнул. — Есть еще другая, за болотом. Но там через реку — не понять как. Льда еще нет, так, наверное, на лодке можно.
— Знаю я ту дорогу, — задумчиво произнес Иван. — Вот что, Лукьяне. Ты ведь на мосту все возки проверяешь, да и вообще — и пеших, и конных.
Отрок гордо выпятил грудь:
— Для того и поставлен волею князя нашего, Олега Иваныча Рязанского!
— Молодец. Только попрошу лично — приглядывай сегодня особо.
— А что так?
— Да так… Боюсь, не приключилось бы что с Авраамом.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Русич - 2. Шпион Тамерлана'
1 2 3 4 5 6