С поросших зеленым мхом камней сочилась вода.
Ведущая в темницу дверь, обитая железом, была приоткрыта. Молодой дьяк, осторожно постучав, вошел, пропуская вперед палача.
На широкой скамье, за руки-ноги привязанный, лежал лицом вниз софейский отрок Гришаня. Спина отрока была заголена, напротив скамьи разложены орудия пыток. Реберный крюк, кнутья, плети-кошки, ногтяные иглы да деревянные клинья – вбивать меж пальцами. Незнамо откель и взялись – редко кого пытали в Новгороде.
Рядом с отроком сидел важный дьяк или даже боярин в богатом плаще с накинутым на голову капюшоном и перебирал в руках приспособления для снятия кожи.
– Здрав буди, князь, – поклонился палач. – Сразу и начнем?
Не оборачиваясь, боярин кивнул, ничего не ответив.
Сбросив кафтан, новоявленный кат закатал рукава рубахи, взял в руки кнут, примерился, размахнулся…
Вскочивший боярин резко схватил его за руку.
– Ну, здравствуй, Митря Упадыш! – язвительно произнес он. – Говорят, ты в каты подался?
Узнав Олега Иваныча, Митря попытался было бежать – да не тут-то было! Подскочивший сзади молодой дьяк – Олексаха – ловко завернул ему руку.
Отрок Гришаня со смехом уселся на лавке, показав Митре язык.
– Что, попытал, шильник?
Олег Иваныч показал Митре владычную грамоту, пояснив, что деваться тому некуда. Тот заскрипел зубами от злости… а может, и от испуга. Вид у собравшихся вокруг людей был довольно-таки решительный.
– Нам с тобой церемониться не с руки, – доходчиво объяснил Олег Иваныч. – Либо выкладываешь все о Ставре – куда он увез боярыню Софью, да не связан ли с деньгами бесчестными, либо…
Он не договорил, но стоявший рядом Олексаха красноречиво помахал кинжалом.
– Вижу, ваша взяла, – вздохнул Митря. – Скажу, куды ж мне деваться. Руку-то отпустите, чай, не железная.
Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал – в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить.
Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил:
– О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье… о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний.
– Зачем в монастырь-то?
– Так не хочет она за него, – пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье… как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть – вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто – и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться – знал, за то, что случилось, кнут – это еще самое малое.
Стражник записку со стола поднял.
– Ди-а… ди-а-ку…
– А ну, дай-ка… – встрепенулся дьяк. «Дьяку Февронию.
Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.».
– Не много ль берет на себя Феофил? – грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. – Да и человек этот житий – уж больно прыток.
Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания – воровали там зело много.
Глава 2
Псковская земля. Март – апрель 1471 г.
Однажды ночью – спало все вокруг –
В моих дверях раздался тихий стук
И гость вошел…
Хуан Руис, «Книга о хорошей любви»
Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь – не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели – век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль – вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь – сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине – никуда не годный месяц, а для торгового дела – просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись – как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди – сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те – все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.
И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали – сколь их, человек-то Ставровых… Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый – Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал – глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались.
Дорога – лугами да лесом – где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало – бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел – на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони – а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу – ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему – куда? Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких.
Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь – так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно – «лошадка», «солнышко», «камушек». Добрый – спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые… особенно Гришаня.
Лет сто назад – чуть поболе – отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли – не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях – Иван Васильевич, князь московский.
Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять – а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой – не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось – еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то…
Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему – и сам не знал пока. Не понравилось – и все! Интуиция…
Отрока отругал тут же – чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу… Черт… Теплые еще, уголья-то… Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен? Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня… а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина.
Олег Иваныч тоже прислушался – ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо – если охотники.
Разожгли костер на полянке – в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя – в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть – поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель?
«А и в лес! – подумал Олег Иваныч. – Такому волчищу там самое и место…»
Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему – завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать – это не по дождю грязь месить – куда как веселей да сподручнее.
Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили – на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали. Шкурой медвежьей, специально Олексахой прихваченной, укрылись, сверху лапник – хорошо! Сторожить договорились по очереди. Сначала – Гришаня, потом Олексаха. Олег Иваныч себе третью смену взял – самую-то сонную. Ну их, Гришаню да Олексаху, – молодые еще, да и опыта особого нет. Не то что у Олега Иваныча – в РОВД-то на дежурстве, бывало: только на столе (диван сломан был) прикемаришь под утро, как обязательно что-нибудь да случится. Грабеж какой или – еще хуже – кража в квартире многокомнатной, где один протокол осмотра писать – мозоль на пальце натрешь, от ручки шариковой…
Взгрустнулось Олегу Иванычу. Родное РОВД вспомнил, приятеля Кольку Вострикова – интересно, как он там, сняли ли выговорешник за пьянку? – Рощина Игорька, как же… Нет, скорее всего, удачно выпростало его тогда с мотоцикла, кажется, прямо в реку. Ну, плавать умеет – выплывет, да и не глубоко там. Вот те, с лесовозом, ушли, видать. Жаль… Впрочем, может, и не ушли – соседи перехватили. Много чего вспомнилось Олегу – даже районный прокурор Чемоданов, чтоб его разорвало, ужас до чего был вредный… хотя вроде, если не по работе, так и ничего мужик… ничего.
Сам не заметил, как и уснул Олег Иваныч. Специально старался о Софье не думать – что толку думать-то, когда действовать надо. Вот и действовал.
А не Ставровы ли людишки кострище оставили?! Нет, навряд ли они. Считай, на сутки опередили, Ставровы-то… нет, не их кострище, не их…
Перевернулся на другой бок Олег Иваныч, уснул. Крепко, без сновидений. Не то что Софья, а и даже прокурор Чемоданов не приснился.
Его разбудил Олексаха. Взволнованный, парень что-то тихо заговорил, быстро-быстро, так что Олег Иваныч и не врубился спросонья, потому перебил, заставил все обсказать сызнова.
– Люди там, говорю, – зашептал Олексаха. – От нас – полверсты. Разбойные хари!
– Откудова знаешь? – зевнув, переспросил Олег Иваныч.
– Костер палят. С дороги видать – такой кострище, да кони ржут… Никого не боятся! Точно – шиши лесные. Пастись бы их надо. О! Слышь, Олег Иваныч, вроде как голоса…
Затаив дыханье, прислушались. Из глубины леса, переговариваясь, шли люди. В направлении дороги. Но вполне могли и наткнуться на ночующих. Хорошо – костер вовремя притушили.
Вытащив из-под теплой шкуры Гришаню, велели смотреть в оба за Митрей, которого, естественно, будить не стали. Так и храпел шильник – кажется, аж на весь лес.
Оставив Гришаню, Олег Иваныч с Олексахой пошли посмотреть. Осторожно шли, с опаскою. Чтоб не хрустнула ветка какая, чтоб птица ночная не закричала испуганно.
Действительно, люди… Четверо шли по лесной тропе с факелами, хоть и светало уже, вели под уздцы коней. Одеты разно – кто в кафтанец, кто в армяк рваненький, а кто и кольчужкой позвякивал. Все оружны – луки со стрелами, да ножи, да пики. Ну, ясно – воровской народец, рисковый.
И речи вели воровские.
– Успеем до утра-то? – один спрашивал.
Другой отвечал, что успеют, как раз под утро самое то будет – боярина скудоумного на пики поднять… Потом и в монастырь можно, в Мирожский, грех замолить.
– В скиту, под Мирожским, говорят, появились оружные люди, – заметил третий. – Боярин с Новгорода с людьми своими да с жёнкой либо с пленницей…
Притаившийся в кустах у дороги Олег Иваныч навострил уши. Боярин! С пленницей! Не о Ставре ли речь?
Больше ничего не молвили хари, вывели лошадей на дорогу, скакнули в седла, гикнули – только их тут и видали!
Осмотрели костер брошенный Олег Иваныч с Олексахой. Догорал уже, костер-то, в сосновых угольях лишь чуть-чуть билось синеватое пламя. Вокруг натоптано, к соснам поперечные палки прибиты – лошадей привязывать. Видно, не впервой здесь собирались.
Походили около костра Олег Иваныч с Олексахой, снег подтаявший попинали, да, не углядевши ничего, обратно пошли. Обратно не очень таились – уехали уже шиши-то, боярина какого-то на пики вздымать…
Они еле нашли свою поляну, прошли б мимо, если б не жалобный стон.
Стонал Гришаня. Прислонившись спиной к смолистому стволу ели, он прикладывал к голове красный комок снега. Красный – не от лучей восходящего солнца, как сперва подумал Олег Иваныч, нет – от крови красный. От Гришаниной крови-то…
Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того – аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки – и таков. Ищи теперь его, свищи.
– Хорошо еще – не насмерть прибил, – ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. – Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья… были бы камни…
– Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, – пригорюнился Гриша. – А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил.
– Ладно, не кручинься, – отмахнулся Олег. – Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут… Миронов, что ли?
– Мирожский! – встрепенулся Гришаня. – От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку – новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню.
– Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь?
– А чего ее помнить? – удивился отрок. – В людные места выйдем – всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда – по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи!
– Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи.
Олег Иваныч передернул плечами – прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, – горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез.
Монастырь Мирожский? Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки!
Да уж, похожи они на иноков – с оружием, да в панцирях, да при кольчугах – как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал – рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо…
К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни – не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догонялыцики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло – возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся – самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору – люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная – ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем – обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот – от чистого сердца.
– Молодец, Олександр! – похвалил Олег Иваныч. – Ну, раз дорогу вызнал, как стемнеет – тронемся.
Скит оказался совсем небольшим – пара топившихся по-черному изб, рубленных в лапу, да жердяной забор – не от людей, от зверей диких больше. Окна в обеих избах были закрыты ставнями. Несло дымом…
Олег Иваныч с Гришаней затаились у забора – Ставровы люди их знали. Олексаха нахлобучил на голову клобук, прогнусавил, в дверь сапогом стукнув:
– Славься, Богородица Пресвятая Дева, и ныне, и присно, и во веки веков.
Чуть не пришибив странника – вовремя отпрянул, – дверь резко распахнулась, и наружу выглянула заспанная недовольная рожа, похожая на богомольца примерно так же, как танк на велосипед.
– Чего надо? – сплюнув, неприветливо осведомилась рожа.
– Мир вам. Переночевать бы да помолитися…
– «Переночевать», – гнусаво передразнила морда. – Ходют тут… Вон, в ту избу ступай!
– Благодарствую, спаси тя Господи! – поклонившись, мелко закрестился Олексаха.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Новгородская сага - 2. Посол Господина Великого'
1 2 3 4 5
Ведущая в темницу дверь, обитая железом, была приоткрыта. Молодой дьяк, осторожно постучав, вошел, пропуская вперед палача.
На широкой скамье, за руки-ноги привязанный, лежал лицом вниз софейский отрок Гришаня. Спина отрока была заголена, напротив скамьи разложены орудия пыток. Реберный крюк, кнутья, плети-кошки, ногтяные иглы да деревянные клинья – вбивать меж пальцами. Незнамо откель и взялись – редко кого пытали в Новгороде.
Рядом с отроком сидел важный дьяк или даже боярин в богатом плаще с накинутым на голову капюшоном и перебирал в руках приспособления для снятия кожи.
– Здрав буди, князь, – поклонился палач. – Сразу и начнем?
Не оборачиваясь, боярин кивнул, ничего не ответив.
Сбросив кафтан, новоявленный кат закатал рукава рубахи, взял в руки кнут, примерился, размахнулся…
Вскочивший боярин резко схватил его за руку.
– Ну, здравствуй, Митря Упадыш! – язвительно произнес он. – Говорят, ты в каты подался?
Узнав Олега Иваныча, Митря попытался было бежать – да не тут-то было! Подскочивший сзади молодой дьяк – Олексаха – ловко завернул ему руку.
Отрок Гришаня со смехом уселся на лавке, показав Митре язык.
– Что, попытал, шильник?
Олег Иваныч показал Митре владычную грамоту, пояснив, что деваться тому некуда. Тот заскрипел зубами от злости… а может, и от испуга. Вид у собравшихся вокруг людей был довольно-таки решительный.
– Нам с тобой церемониться не с руки, – доходчиво объяснил Олег Иваныч. – Либо выкладываешь все о Ставре – куда он увез боярыню Софью, да не связан ли с деньгами бесчестными, либо…
Он не договорил, но стоявший рядом Олексаха красноречиво помахал кинжалом.
– Вижу, ваша взяла, – вздохнул Митря. – Скажу, куды ж мне деваться. Руку-то отпустите, чай, не железная.
Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал – в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить.
Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил:
– О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье… о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний.
– Зачем в монастырь-то?
– Так не хочет она за него, – пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье… как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть – вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто – и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться – знал, за то, что случилось, кнут – это еще самое малое.
Стражник записку со стола поднял.
– Ди-а… ди-а-ку…
– А ну, дай-ка… – встрепенулся дьяк. «Дьяку Февронию.
Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.».
– Не много ль берет на себя Феофил? – грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. – Да и человек этот житий – уж больно прыток.
Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания – воровали там зело много.
Глава 2
Псковская земля. Март – апрель 1471 г.
Однажды ночью – спало все вокруг –
В моих дверях раздался тихий стук
И гость вошел…
Хуан Руис, «Книга о хорошей любви»
Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь – не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели – век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль – вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь – сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине – никуда не годный месяц, а для торгового дела – просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись – как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди – сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те – все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.
И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали – сколь их, человек-то Ставровых… Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый – Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал – глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались.
Дорога – лугами да лесом – где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало – бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел – на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони – а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу – ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему – куда? Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких.
Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь – так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно – «лошадка», «солнышко», «камушек». Добрый – спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые… особенно Гришаня.
Лет сто назад – чуть поболе – отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли – не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях – Иван Васильевич, князь московский.
Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять – а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой – не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось – еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то…
Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему – и сам не знал пока. Не понравилось – и все! Интуиция…
Отрока отругал тут же – чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу… Черт… Теплые еще, уголья-то… Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен? Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня… а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина.
Олег Иваныч тоже прислушался – ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо – если охотники.
Разожгли костер на полянке – в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя – в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть – поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель?
«А и в лес! – подумал Олег Иваныч. – Такому волчищу там самое и место…»
Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему – завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать – это не по дождю грязь месить – куда как веселей да сподручнее.
Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили – на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали. Шкурой медвежьей, специально Олексахой прихваченной, укрылись, сверху лапник – хорошо! Сторожить договорились по очереди. Сначала – Гришаня, потом Олексаха. Олег Иваныч себе третью смену взял – самую-то сонную. Ну их, Гришаню да Олексаху, – молодые еще, да и опыта особого нет. Не то что у Олега Иваныча – в РОВД-то на дежурстве, бывало: только на столе (диван сломан был) прикемаришь под утро, как обязательно что-нибудь да случится. Грабеж какой или – еще хуже – кража в квартире многокомнатной, где один протокол осмотра писать – мозоль на пальце натрешь, от ручки шариковой…
Взгрустнулось Олегу Иванычу. Родное РОВД вспомнил, приятеля Кольку Вострикова – интересно, как он там, сняли ли выговорешник за пьянку? – Рощина Игорька, как же… Нет, скорее всего, удачно выпростало его тогда с мотоцикла, кажется, прямо в реку. Ну, плавать умеет – выплывет, да и не глубоко там. Вот те, с лесовозом, ушли, видать. Жаль… Впрочем, может, и не ушли – соседи перехватили. Много чего вспомнилось Олегу – даже районный прокурор Чемоданов, чтоб его разорвало, ужас до чего был вредный… хотя вроде, если не по работе, так и ничего мужик… ничего.
Сам не заметил, как и уснул Олег Иваныч. Специально старался о Софье не думать – что толку думать-то, когда действовать надо. Вот и действовал.
А не Ставровы ли людишки кострище оставили?! Нет, навряд ли они. Считай, на сутки опередили, Ставровы-то… нет, не их кострище, не их…
Перевернулся на другой бок Олег Иваныч, уснул. Крепко, без сновидений. Не то что Софья, а и даже прокурор Чемоданов не приснился.
Его разбудил Олексаха. Взволнованный, парень что-то тихо заговорил, быстро-быстро, так что Олег Иваныч и не врубился спросонья, потому перебил, заставил все обсказать сызнова.
– Люди там, говорю, – зашептал Олексаха. – От нас – полверсты. Разбойные хари!
– Откудова знаешь? – зевнув, переспросил Олег Иваныч.
– Костер палят. С дороги видать – такой кострище, да кони ржут… Никого не боятся! Точно – шиши лесные. Пастись бы их надо. О! Слышь, Олег Иваныч, вроде как голоса…
Затаив дыханье, прислушались. Из глубины леса, переговариваясь, шли люди. В направлении дороги. Но вполне могли и наткнуться на ночующих. Хорошо – костер вовремя притушили.
Вытащив из-под теплой шкуры Гришаню, велели смотреть в оба за Митрей, которого, естественно, будить не стали. Так и храпел шильник – кажется, аж на весь лес.
Оставив Гришаню, Олег Иваныч с Олексахой пошли посмотреть. Осторожно шли, с опаскою. Чтоб не хрустнула ветка какая, чтоб птица ночная не закричала испуганно.
Действительно, люди… Четверо шли по лесной тропе с факелами, хоть и светало уже, вели под уздцы коней. Одеты разно – кто в кафтанец, кто в армяк рваненький, а кто и кольчужкой позвякивал. Все оружны – луки со стрелами, да ножи, да пики. Ну, ясно – воровской народец, рисковый.
И речи вели воровские.
– Успеем до утра-то? – один спрашивал.
Другой отвечал, что успеют, как раз под утро самое то будет – боярина скудоумного на пики поднять… Потом и в монастырь можно, в Мирожский, грех замолить.
– В скиту, под Мирожским, говорят, появились оружные люди, – заметил третий. – Боярин с Новгорода с людьми своими да с жёнкой либо с пленницей…
Притаившийся в кустах у дороги Олег Иваныч навострил уши. Боярин! С пленницей! Не о Ставре ли речь?
Больше ничего не молвили хари, вывели лошадей на дорогу, скакнули в седла, гикнули – только их тут и видали!
Осмотрели костер брошенный Олег Иваныч с Олексахой. Догорал уже, костер-то, в сосновых угольях лишь чуть-чуть билось синеватое пламя. Вокруг натоптано, к соснам поперечные палки прибиты – лошадей привязывать. Видно, не впервой здесь собирались.
Походили около костра Олег Иваныч с Олексахой, снег подтаявший попинали, да, не углядевши ничего, обратно пошли. Обратно не очень таились – уехали уже шиши-то, боярина какого-то на пики вздымать…
Они еле нашли свою поляну, прошли б мимо, если б не жалобный стон.
Стонал Гришаня. Прислонившись спиной к смолистому стволу ели, он прикладывал к голове красный комок снега. Красный – не от лучей восходящего солнца, как сперва подумал Олег Иваныч, нет – от крови красный. От Гришаниной крови-то…
Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того – аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки – и таков. Ищи теперь его, свищи.
– Хорошо еще – не насмерть прибил, – ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. – Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья… были бы камни…
– Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, – пригорюнился Гриша. – А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил.
– Ладно, не кручинься, – отмахнулся Олег. – Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут… Миронов, что ли?
– Мирожский! – встрепенулся Гришаня. – От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку – новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню.
– Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь?
– А чего ее помнить? – удивился отрок. – В людные места выйдем – всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда – по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи!
– Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи.
Олег Иваныч передернул плечами – прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, – горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез.
Монастырь Мирожский? Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки!
Да уж, похожи они на иноков – с оружием, да в панцирях, да при кольчугах – как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал – рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо…
К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни – не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догонялыцики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло – возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся – самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору – люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная – ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем – обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот – от чистого сердца.
– Молодец, Олександр! – похвалил Олег Иваныч. – Ну, раз дорогу вызнал, как стемнеет – тронемся.
Скит оказался совсем небольшим – пара топившихся по-черному изб, рубленных в лапу, да жердяной забор – не от людей, от зверей диких больше. Окна в обеих избах были закрыты ставнями. Несло дымом…
Олег Иваныч с Гришаней затаились у забора – Ставровы люди их знали. Олексаха нахлобучил на голову клобук, прогнусавил, в дверь сапогом стукнув:
– Славься, Богородица Пресвятая Дева, и ныне, и присно, и во веки веков.
Чуть не пришибив странника – вовремя отпрянул, – дверь резко распахнулась, и наружу выглянула заспанная недовольная рожа, похожая на богомольца примерно так же, как танк на велосипед.
– Чего надо? – сплюнув, неприветливо осведомилась рожа.
– Мир вам. Переночевать бы да помолитися…
– «Переночевать», – гнусаво передразнила морда. – Ходют тут… Вон, в ту избу ступай!
– Благодарствую, спаси тя Господи! – поклонившись, мелко закрестился Олексаха.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Новгородская сага - 2. Посол Господина Великого'
1 2 3 4 5