Так мало ли где поближе капищ да священных рощ? Нет. Подавай где подальше, поглуше. Ой, не только Перуна собрался ублажить Дирмунд, и не Тора... Тому, страшно сказать, даже и жертвы не досталось – сбежала жертва по вине Мозгляка Истомы. Вот интересно, какому богу достанется этот светлоглазый отрок? Уж не Тору и не Даждьбогу точно.
Притащив к колодцу отрока, по знаку хевдинга, с него сорвали рубаху, прижали плечами к холодному колодезному срубу...
Подойдя ближе, Дирмунд вытащил из колчана длинный железный прут и небольшую серебряную баклагу с широким горлом. Протянул ее Истоме:
– Будешь собирать кровь. А ты... – он обернулся к варягу, – взрежешь ему живот.
Альв молча кивнул и, подумав, убрал меч в ножны. Взял у Истомы кинжал. Примерился...
А Дирмунд-хевдинг вдруг посмотрел в небо и возопил на незнакомом языке, мало напоминавшем язык северных фьордов:
– О великий Кром Кройх! О Морриган, о Дагд, о богиня Дану! Напейтесь же свежей крови и скажите – приближаюсь ли я к концу своего пути? И как долго мне еще ждать? Скажите же... Это я, Черный друид Форгайл Коэл, взываю к вам!
С диким воплем Дирмунд пронзил острым прутом белую грудь отрока. Струя алой крови хлынула в подставленный Истомой сосуд. Важен страшно закричал, забился от боли. И в этот момент Альв Кошачий Глаз вспорол ему живот, вытаскивая наружу внутренности... Кишки, селезенку, печень, и... затрещали ребра... сердце. Еще живое, бьющееся...
Окровавленными руками хевдинг Дирмунд Заика – вернее, друид Форгайл Коэл в его теле – разложил дымящиеся внутренности на снегу. Внимательно вгляделся в них в пляшущем свете костра...
«Дальний путь», «могучий враг»... Ясно. Но почему до сих пор... Ага – «трудная дорога». Хаскульд будет княжить долго. И медленно терять власть. Народная молва будет гласить, что они правят вместе. А потом он, Дирмунд, станет настоящим конунгом. Не надолго. Что? Почему здесь, на сердце, знак смерти? Чьей смерти? Его, Дирмунда! Смерть от руки... от руки самого страшного врага и соперника! От руки Хельги, сына Сигурда-ярла! О боги... И ведь колдовство почему-то не берет этого змееныша, даже волшебный камень Лиа Фаль и тот не помогает... Почему же? О, как бы хотелось это знать, да, видно, пока тут боги бессильны. Вон и внутренности на этот счет ничего не показывают, а только предрекают недолгую власть и смерть. Кто же такой этот Хельги? Нет, он не обычный человек, явно... Но кто? Как узнать? И где он сейчас? У себя, в Бильрест-фьорде? Или – в Англии, с Железнобоким Бьорном? Ну хотя бы это-то узнать можно?
Дирмунд потряс в руках наполненную кровью баклажку так же, как трясут стаканчик с игральными костями. И так же метнул... Вишнями рассыпались на снегу кровавые пятна, складываясь в волшебные руны... «Аль»... «де»... Альде... Альдегьюборг! Альдога! Город на севере, у великого озера-моря! Туда вскоре прибудет Хельги! И там... И там его должны встретить...
– Альв, Истома! – Дирмунд подозвал приближенных. – Как откроются торговые пути, поедете в Альдегьюборг, Ладогу, как еще называют этот город. Теперь запоминайте: дождетесь там Хельги, молодого ярла из Халогаланда, сына Сигурда, найметесь в его дружину. И через верных купцов будете присылать мне донесения обо всем, что он делает. Истома, ты умеешь писать рунами?
– О да, боярин Дир.
– Тебя, Альв, не спрашиваю. Знаю. Всё запомнили?
Оба – и Истома, и Альв – молча кивнули.
– Ну, тогда в путь.
– А этот, третий? – вспомнил вдруг Альв. Дирмунд – к большой радости Истомы – отмахнулся.
– Волки выполнят нашу работу, – туманно пояснил он.
– Волки? – вздрогнув, переспросил Альв. – Так они поди ж уже сожрали наших коней вместе с охраной. Как же мы вернемся?
– Вернемся, – успокоил боярин. – Окрестные волки не тронут наших коней и к утру расправятся с беглецом... Да, этого тоже подвесьте на дубе... – Он кивнул на истерзанное тело Бажена, и злобная усмешка скривила его тонкие губы.
А Найден, сидя на вершине сосны, вдруг услыхал песню. Она звучала совсем рядом, со стороны реки. Прислушавшись, парень даже разобрал слова:
Весна, весна красная,
Приди, весна, с радостью,
С радостью, с радостью,
С великой милостью.
Люди! И поют весенние песни – веснянки. Ну правильно, что же еще им петь в этакую пору? Конечно, веснянки, чтоб лето было хорошее, чтоб урожай. И славить весну, по обычаю, надо на реке, возле проруби, пока солнце не встанет. А лед-то уже не крепок, усадист. Поди, и провалиться можно. Да ведь дело важное, как тут без риска? Такие песни всей деревней поют, сначала одна деревня, потом другая, так и переходит песня от селенья к селенью.
Улыбнувшись, Найден спрыгнул с сосны и быстро направился на звук песнопений.
– Приди, весна, с радостью! – выйдя из леса к реке, запел он, поклонившись людям. Тех было много, один раз по сорок да еще половина, – видно, из нескольких селений сразу. Не прерывая пения, люди – в праздничных, расшитых разноцветными нитками, одеждах – расступились, приняли путника в круг.
Приди, весна, с радостью!
С великой милостью.
Со льном высоким,
С корнем глубоким,
С хлебами обильными.
Стая волков медленно, но верно окружала поющих людей. Прижав уши, серые твари ползли по темному снегу, чертили отощавшим брюхом по черным проталинам, оставляя на колючих кустах свалявшиеся клочья шерсти. Впереди полз вожак – злобный, поджарый, ничуть не потерявший силу от зимней бескормицы. Темная полоса тянулась по всему его хребту, от хвоста до холки, ближе к брюху шерсть светлела, на мощных лапах она тоже была светлой. Вожак был страшен: оскаленная пасть, глухое рычание, глаза, горящие желтым огнем. Следом ползли молодые волки-трехлетки, обычно наглые, но за зиму отощавшие, утратившие уверенность в своих силах. Не по зубам было им открывающееся на берегу реки многолюдство – старую лошадь задрать бы и то хлеб, а тут... Молодые волки тоскливо переглядывались, но упорно ползли вперед, опасаясь клыков вожака, а тот тут же загрыз бы любого, осмелившегося не подчиниться...
Вот и берег реки, люди...
Вожак бросился на них первым, безошибочно выцеливая из толпы приблудного светлобородого парня, словно запах его был давно знаком волку. Вожак прыгнул на пришельца, раскрыв пасть, полную острых зубов. Стая с рычанием бросилась на остальных...
Битва была недолгой. Вожака сразу, еще в прыжке, подняли на рогатины, а остальных недоносков просто забили палками. Забивая, удивлялись: с чего бы это всегда осторожные волки вдруг резко поглупели и потеряли страх настолько, что пошли на верную гибель? Неужто голод до такой степени достал?
Что ж, им же хуже, а местным мужикам – мягкие шкуры, вот уж, поистине, не знаешь, где найдешь, где потеряешь!
А в быстро затягивающихся смертной пленкой глазах вожака застыл только один образ – образ светлобородого парня, Найдена. Не знал Найден, что, не встреть он людей, не помогла бы ему и сосна. Не отсиделся бы, уснул или помер с голоду – волки бы никуда от сосны не ушли. Ибо не смели ослушаться Того, Кто Велел...
Но так могло бы быть, да, слава богам, не случилось. И Найден, быстро обретя новых друзей, уже весело шагал вместе с ними в деревню. Над лесом, над проталинами, над еще замерзшей рекой, заливая светлым пожаром вершины деревьев, вставало золотистое солнце, принося с собою первое весеннее тепло и радость близкого лета. Приди, весна, с радостью!
Глава 2
НОЧНЫЕ ГОСТИ
Март 862 г. Северная Норвегия
Один лишь ветер здесь хозяин;
Разбита дверь в дому;
Я ветром и войной измаян,
И я вхожу во тьму.
Хорст Ланге. «Кошки»
Низкое небо хмурилось над узким фьордом, окруженным скалистыми берегами. Моросил дождь, вымывая из горных расщелин остатки снега. С моря дул ветер, бросал на берег мутно-сизые волны, и те, шипя, откатывались назад, оставляя на черных камнях грязные клочья пены. В том месте, где залив вонзался в сушу, за низкой оградой из круглых камней темнела усадьба – длинный дом, наполовину вросший в землю, амбары, хлев, конюшня, корабельный сарай, приземистый и узкий, за ним, ближе к фьорду, – смотровая башня из толстых жердей. Двое слуг в промокших туниках из грубой шерсти кололи во дворе усадьбы дрова, складывая их в поленницу у дверей дома. Занятие это, как видно, полностью их занимало, поскольку они не обращали внимания ни на дождь, ни на серые воды фьорда, ни на лодку – а скорее, даже небольшую ладью, – что быстро подходила к причалу, не опустив квадратный шерстяной парус, сшитый из красных и зеленых полос. Ловко обогнув скалы – видно, кормчий хорошо знал фарватер, – лодка подошла к причалу. Один из сидевших на веслах соскочил на скользкие камни и, схватив веревку, быстро привязал суденышко к пирсу. Бросив ему кормовой конец, кормщик – молодой смуглый парень – тоже вылез из лодки, за ним поднялся на причал высокий человек с узким красивым лицом и темными мокрыми волосами. Велев остальным ждать, кормщик и узколицый, не оглядываясь, быстро пошли к усадьбе. Справа от них шумел водопад, окутанный радужной пеной, от этого водопада и прозвали залив Бильрест-фьордом – Радужным. Войдя во двор усадьбы, прибывшие удивленно переглянулись – уж больно запущенным выглядело хозяйство. Прохудившаяся крыша амбара, давно не ремонтированный сарай, клочья старого сена и щепки, валяющиеся по всему двору. Из коровника доносилось недовольное мычание.
– Эй, слуги! – крикнул узколицый. – Дома ль хозяева?
– Да нет никого, – обернувшись, ответил один из слуг. – Все в Скирингсалле с хозяином, Хельги-ярлом.
– А, так Хельги-ярл, выходит, в Скирингсалле?
– Да, там. И хозяйка Сельма с ним.
– А где же хозяйка Гудрун?
– Какая хозяйка Гудрун? – удивился слуга, а его напарник бросил на землю топор:
– Вы, видно, поминаете старую госпожу? Так три года прошло, как померла она.
– А, вот как...
– В один год со старым кузнецом Велундом.
– Что? Так и Велунд умер?
– Да, он умер. Ненадолго и пережил старую хозяйку. Как почувствовал, что время ему умирать пришло, так дождался бури, сел в лодку – с той поры его и не видели... Молодой-то ярл был тогда в походе с Железнобоким Бьорном, а когда возвратился – горевал очень по Велунду. Так никто не горевал и по старой хозяйке.
– Однако большие перемены в Бильрест-фьорде, – снова переглянулись пришельцы. – А что, живы ли еще старый Скъольд Жадина, да Свейн Копитель Коров, да Торкель-бонд из Снольди-Хольма? Или и они уже все умерли?
– Нет, они не умерли, – покачал головой слуга. – Живы все, кроме Торкеля-бонда – тот прошлым летом утонул в бурю. Дернули его тролли отправиться как-то на лодке к Рекину-ярлу, выплыл-то – солнце светило, а потом вдруг разгневался Тор-громовержец, молния заполыхала, да такой шторм поднялся, что и старики таких не упомнят. Так и утонул Торкель, больше его не видали.
– Еще бы вам его видать, коли он утонул, – усмехнувшись, резонно заметил узколицый. – А что, в Снольди-Хольме нет теперь хозяев?
– Да как же нет, господин? А хозяйка Сельма, жена нашего молодого ярла? Вот они вдвоем и владеют Снольди-Хольмом.
Гулко скрипнув, отворилась вдруг тяжелая дверь дома, сколоченная из толстых дубовых досок еще во времена старого ярла Сигурда. Из помещения высунулось наружу сморщенное женское лицо:
– С кем это ты там разговариваешь, Эйвир? – Старушка прищурила глаза и вдруг радостно всплеснула руками: – О, боги! Да это ж, никак, Ирландец с Трэлем! Помнишь меня, Трэль-мальчик?
– Помню, бабушка Сигрдрива, – улыбнулся в ответ смуглый. – Рад, что ты нас узнала.
– Так что же вы здесь, на дожде, стоите? – Сигрдрива дребезжаще рассмеялась. – Зайдите же в дом, сейчас распоряжусь насчет еды. Уж пока так, по-малому, а как вернется молодой ярл, так, уж конечно, устроит пир. Он вас всех частенько вспоминал, как с похода вернулся.
– А зачем он в Скирингсалль уехал, а, бабушка Сигрдрива?
– Зачем? – Сигрдрива задумалась, деловито гремя посудой над очагом. – А новый корабль выстроить хочет, вот зачем! Старые-то корабли давно прохудились, да и неудачен поход оказался – уж сколько там наших сгинуло, не перечесть!
– Достойная смерть.
– Пожалуй... Выпьете скира?
– Охотно. А ты с нами, бабушка Сигрдрива?
– Куда мне, старой... Впрочем, не откажусь. – Передумав, старушка почмокала губами и единым махом опрокинула огромную кружку хмельного молочного скира.
В ходе дальнейшей беседы со старой Сигрдривой гости узнали практически всё, что случилось в Бильрест-фьорде за время их весьма продолжительного отсутствия. Ну, про тех, кто умер, они услышали еще во дворе, а вот что касается остальных... Скъольд Альвсен по-прежнему точил зубы на граничащие с его усадьбой земли и верхние луга, когда-то принадлежавшие Сигурду-ярлу, а ныне – его наследнику Хельги. Свейн Копитель Коров спелся со Скъольдом и, воспользовавшись временным отсутствием молодого ярла, попытался было присвоить себе общинные пастбища, что тянулись вдоль Радужного ручья, однако получил достойный отпор и пока на этом успокоился. Правда, продолжал вынашивать коварные планы, ожидая возвращения из викинга сына – молодого хевдинга Фриддлейва, слава о воинской доблести которого достигла и берегов Бильрест-фьорда. Впрочем, где сейчас шатался Фриддлейв с дружиной, сказать было затруднительно. Во всяком случае, у берегов Иберии в составе экспедиции Хельги и Железнобокого Бьорна его кораблей не было, как не было их и у побережья ирландского королевства Лейнстер. Говорили, будто Фриддлейв нанялся на службу к английскому королю Этельберту, а может, и к ромейскому императору Михаилу. Если так, то Свейну Копителю Коров долгонько дожидаться сына придется.
– Да, в Константинополе я слышал о варанге по имени Фриддлейв, – важно кивнул головой Трэль... вернее, бывший Трэль, бывший раб Трэль Навозник, а ныне брат Никифор, монах монастыря Святого Колумбана, что в Лейнстере, близ холма Тары.
– Что ж ты не остался в своем Миклагарде, парень? – подав к столу круглые ячменные лепешки и рыбу, осведомилась Сигрдрива. – Молодой ярл говорил – ты именно туда отправился.
– Там я чужой, – невесело усмехнулся Никифор. – Никто меня не ждал в Империи, а все мои родственники давно умерли... Можно было бы, правда, отсудить у них дом, но... – Никифор махнул рукой. – Не для того Господь дал нам разум, чтобы судиться из-за каких-то домов, уж куда лучше изучать науки в дальней монастырской келье, под руководством мудрых отцов-монахов.
– Что-то ты не очень долго там пробыл. Али монахи не такие ученые оказались? – усмехнулась Сигрдрива – ох, и язвой же, видно, была эта бабуся в молодости!
– Монахи-то ничего себе, – грустно покачал головой Никифор. – Да вот злые наветы, к сожалению, не дали мне возможности полностью посвятить себя служению Господу и наукам.
– Какие еще наветы? – полюбопытствовала Сигрдрива.
– Да один козел, содержатель гнусной корчмы под названием заезжий дом, нажаловался на нас королю Лейнстера, а также и верховному королю всей Ирландии, – прикончив третью кружку скира, пояснил узколицый Ирландец, бывший друид, затем – любовник Гудрун, а потом – добропорядочный лейнстерский землевладелец... увы, тоже, к сожалению, уже бывший. Да, если б не этот козел, хозяин заезжего дома, который они с Никифором якобы спалили дотла, притом понося страшными словами и самого короля Лейнстера, и всю его семью... Если б не он, не сидел бы здесь Конхобар Ирландец, не пустился бы на ночь глядя в море на утлой лодчонке. Хорошо, Трэль... вернее, брат Никифор вовремя предупредил о том, что королевские судьи хотят наконец казнить обоих – и Конхобаpa и Никифора – за поношение хозяина заезжего дома и небрежение законами Ирландии.
– В общем, еле упаслись, бабуся! Что, скира уж больше нету?
– Да нету. Есть брага. Будете?
Хмурый, невыспавшийся и злой возвращался из Скирингсалля молодой бильрестский ярл Хельги Сигурдассон. Словно чувствуя настроение хозяина, шли, понурив головы, кони. Бок о бок с супругом молча ехала Сельма – высокая, белокожая, с темно-голубыми, как воды фьорда, глазами. Молчала не потому, что боялась мужа, у самой на душе было не легче, – правда, если Хельги-ярла тревожили дела воинские – так и не сладилось в Скирингсалле с постройкой нового драккара, – то Сельму больше занимали проблемы семейного очага – как-то там в усадьбе Торкеля маленькая Сигрид, дочь? Приболела третьего дня Сигрид – запылала вся, как бы огнеманка не приключилась. Когда уезжали, правда, повеселее дочь стала, улыбнулась даже на прощанье, так ведь всё равно тяжело на сердце было. Как ни хотелось Сельме быть мужу верной во всех делах помощницей, да, видно, доля женская иного от нее требовала. Хотя за последний год не было у Хельги советчицы более опытной, чем собственная жена. Мудрой та оказалась не по годам, да и любила молодого мужа, не без того, сопровождала лично во всех делах, даже и на охоту, бывало, с ним ездила, только что в походы не ходила, ну, так то уж совсем не женское дело.
1 2 3 4 5
Притащив к колодцу отрока, по знаку хевдинга, с него сорвали рубаху, прижали плечами к холодному колодезному срубу...
Подойдя ближе, Дирмунд вытащил из колчана длинный железный прут и небольшую серебряную баклагу с широким горлом. Протянул ее Истоме:
– Будешь собирать кровь. А ты... – он обернулся к варягу, – взрежешь ему живот.
Альв молча кивнул и, подумав, убрал меч в ножны. Взял у Истомы кинжал. Примерился...
А Дирмунд-хевдинг вдруг посмотрел в небо и возопил на незнакомом языке, мало напоминавшем язык северных фьордов:
– О великий Кром Кройх! О Морриган, о Дагд, о богиня Дану! Напейтесь же свежей крови и скажите – приближаюсь ли я к концу своего пути? И как долго мне еще ждать? Скажите же... Это я, Черный друид Форгайл Коэл, взываю к вам!
С диким воплем Дирмунд пронзил острым прутом белую грудь отрока. Струя алой крови хлынула в подставленный Истомой сосуд. Важен страшно закричал, забился от боли. И в этот момент Альв Кошачий Глаз вспорол ему живот, вытаскивая наружу внутренности... Кишки, селезенку, печень, и... затрещали ребра... сердце. Еще живое, бьющееся...
Окровавленными руками хевдинг Дирмунд Заика – вернее, друид Форгайл Коэл в его теле – разложил дымящиеся внутренности на снегу. Внимательно вгляделся в них в пляшущем свете костра...
«Дальний путь», «могучий враг»... Ясно. Но почему до сих пор... Ага – «трудная дорога». Хаскульд будет княжить долго. И медленно терять власть. Народная молва будет гласить, что они правят вместе. А потом он, Дирмунд, станет настоящим конунгом. Не надолго. Что? Почему здесь, на сердце, знак смерти? Чьей смерти? Его, Дирмунда! Смерть от руки... от руки самого страшного врага и соперника! От руки Хельги, сына Сигурда-ярла! О боги... И ведь колдовство почему-то не берет этого змееныша, даже волшебный камень Лиа Фаль и тот не помогает... Почему же? О, как бы хотелось это знать, да, видно, пока тут боги бессильны. Вон и внутренности на этот счет ничего не показывают, а только предрекают недолгую власть и смерть. Кто же такой этот Хельги? Нет, он не обычный человек, явно... Но кто? Как узнать? И где он сейчас? У себя, в Бильрест-фьорде? Или – в Англии, с Железнобоким Бьорном? Ну хотя бы это-то узнать можно?
Дирмунд потряс в руках наполненную кровью баклажку так же, как трясут стаканчик с игральными костями. И так же метнул... Вишнями рассыпались на снегу кровавые пятна, складываясь в волшебные руны... «Аль»... «де»... Альде... Альдегьюборг! Альдога! Город на севере, у великого озера-моря! Туда вскоре прибудет Хельги! И там... И там его должны встретить...
– Альв, Истома! – Дирмунд подозвал приближенных. – Как откроются торговые пути, поедете в Альдегьюборг, Ладогу, как еще называют этот город. Теперь запоминайте: дождетесь там Хельги, молодого ярла из Халогаланда, сына Сигурда, найметесь в его дружину. И через верных купцов будете присылать мне донесения обо всем, что он делает. Истома, ты умеешь писать рунами?
– О да, боярин Дир.
– Тебя, Альв, не спрашиваю. Знаю. Всё запомнили?
Оба – и Истома, и Альв – молча кивнули.
– Ну, тогда в путь.
– А этот, третий? – вспомнил вдруг Альв. Дирмунд – к большой радости Истомы – отмахнулся.
– Волки выполнят нашу работу, – туманно пояснил он.
– Волки? – вздрогнув, переспросил Альв. – Так они поди ж уже сожрали наших коней вместе с охраной. Как же мы вернемся?
– Вернемся, – успокоил боярин. – Окрестные волки не тронут наших коней и к утру расправятся с беглецом... Да, этого тоже подвесьте на дубе... – Он кивнул на истерзанное тело Бажена, и злобная усмешка скривила его тонкие губы.
А Найден, сидя на вершине сосны, вдруг услыхал песню. Она звучала совсем рядом, со стороны реки. Прислушавшись, парень даже разобрал слова:
Весна, весна красная,
Приди, весна, с радостью,
С радостью, с радостью,
С великой милостью.
Люди! И поют весенние песни – веснянки. Ну правильно, что же еще им петь в этакую пору? Конечно, веснянки, чтоб лето было хорошее, чтоб урожай. И славить весну, по обычаю, надо на реке, возле проруби, пока солнце не встанет. А лед-то уже не крепок, усадист. Поди, и провалиться можно. Да ведь дело важное, как тут без риска? Такие песни всей деревней поют, сначала одна деревня, потом другая, так и переходит песня от селенья к селенью.
Улыбнувшись, Найден спрыгнул с сосны и быстро направился на звук песнопений.
– Приди, весна, с радостью! – выйдя из леса к реке, запел он, поклонившись людям. Тех было много, один раз по сорок да еще половина, – видно, из нескольких селений сразу. Не прерывая пения, люди – в праздничных, расшитых разноцветными нитками, одеждах – расступились, приняли путника в круг.
Приди, весна, с радостью!
С великой милостью.
Со льном высоким,
С корнем глубоким,
С хлебами обильными.
Стая волков медленно, но верно окружала поющих людей. Прижав уши, серые твари ползли по темному снегу, чертили отощавшим брюхом по черным проталинам, оставляя на колючих кустах свалявшиеся клочья шерсти. Впереди полз вожак – злобный, поджарый, ничуть не потерявший силу от зимней бескормицы. Темная полоса тянулась по всему его хребту, от хвоста до холки, ближе к брюху шерсть светлела, на мощных лапах она тоже была светлой. Вожак был страшен: оскаленная пасть, глухое рычание, глаза, горящие желтым огнем. Следом ползли молодые волки-трехлетки, обычно наглые, но за зиму отощавшие, утратившие уверенность в своих силах. Не по зубам было им открывающееся на берегу реки многолюдство – старую лошадь задрать бы и то хлеб, а тут... Молодые волки тоскливо переглядывались, но упорно ползли вперед, опасаясь клыков вожака, а тот тут же загрыз бы любого, осмелившегося не подчиниться...
Вот и берег реки, люди...
Вожак бросился на них первым, безошибочно выцеливая из толпы приблудного светлобородого парня, словно запах его был давно знаком волку. Вожак прыгнул на пришельца, раскрыв пасть, полную острых зубов. Стая с рычанием бросилась на остальных...
Битва была недолгой. Вожака сразу, еще в прыжке, подняли на рогатины, а остальных недоносков просто забили палками. Забивая, удивлялись: с чего бы это всегда осторожные волки вдруг резко поглупели и потеряли страх настолько, что пошли на верную гибель? Неужто голод до такой степени достал?
Что ж, им же хуже, а местным мужикам – мягкие шкуры, вот уж, поистине, не знаешь, где найдешь, где потеряешь!
А в быстро затягивающихся смертной пленкой глазах вожака застыл только один образ – образ светлобородого парня, Найдена. Не знал Найден, что, не встреть он людей, не помогла бы ему и сосна. Не отсиделся бы, уснул или помер с голоду – волки бы никуда от сосны не ушли. Ибо не смели ослушаться Того, Кто Велел...
Но так могло бы быть, да, слава богам, не случилось. И Найден, быстро обретя новых друзей, уже весело шагал вместе с ними в деревню. Над лесом, над проталинами, над еще замерзшей рекой, заливая светлым пожаром вершины деревьев, вставало золотистое солнце, принося с собою первое весеннее тепло и радость близкого лета. Приди, весна, с радостью!
Глава 2
НОЧНЫЕ ГОСТИ
Март 862 г. Северная Норвегия
Один лишь ветер здесь хозяин;
Разбита дверь в дому;
Я ветром и войной измаян,
И я вхожу во тьму.
Хорст Ланге. «Кошки»
Низкое небо хмурилось над узким фьордом, окруженным скалистыми берегами. Моросил дождь, вымывая из горных расщелин остатки снега. С моря дул ветер, бросал на берег мутно-сизые волны, и те, шипя, откатывались назад, оставляя на черных камнях грязные клочья пены. В том месте, где залив вонзался в сушу, за низкой оградой из круглых камней темнела усадьба – длинный дом, наполовину вросший в землю, амбары, хлев, конюшня, корабельный сарай, приземистый и узкий, за ним, ближе к фьорду, – смотровая башня из толстых жердей. Двое слуг в промокших туниках из грубой шерсти кололи во дворе усадьбы дрова, складывая их в поленницу у дверей дома. Занятие это, как видно, полностью их занимало, поскольку они не обращали внимания ни на дождь, ни на серые воды фьорда, ни на лодку – а скорее, даже небольшую ладью, – что быстро подходила к причалу, не опустив квадратный шерстяной парус, сшитый из красных и зеленых полос. Ловко обогнув скалы – видно, кормчий хорошо знал фарватер, – лодка подошла к причалу. Один из сидевших на веслах соскочил на скользкие камни и, схватив веревку, быстро привязал суденышко к пирсу. Бросив ему кормовой конец, кормщик – молодой смуглый парень – тоже вылез из лодки, за ним поднялся на причал высокий человек с узким красивым лицом и темными мокрыми волосами. Велев остальным ждать, кормщик и узколицый, не оглядываясь, быстро пошли к усадьбе. Справа от них шумел водопад, окутанный радужной пеной, от этого водопада и прозвали залив Бильрест-фьордом – Радужным. Войдя во двор усадьбы, прибывшие удивленно переглянулись – уж больно запущенным выглядело хозяйство. Прохудившаяся крыша амбара, давно не ремонтированный сарай, клочья старого сена и щепки, валяющиеся по всему двору. Из коровника доносилось недовольное мычание.
– Эй, слуги! – крикнул узколицый. – Дома ль хозяева?
– Да нет никого, – обернувшись, ответил один из слуг. – Все в Скирингсалле с хозяином, Хельги-ярлом.
– А, так Хельги-ярл, выходит, в Скирингсалле?
– Да, там. И хозяйка Сельма с ним.
– А где же хозяйка Гудрун?
– Какая хозяйка Гудрун? – удивился слуга, а его напарник бросил на землю топор:
– Вы, видно, поминаете старую госпожу? Так три года прошло, как померла она.
– А, вот как...
– В один год со старым кузнецом Велундом.
– Что? Так и Велунд умер?
– Да, он умер. Ненадолго и пережил старую хозяйку. Как почувствовал, что время ему умирать пришло, так дождался бури, сел в лодку – с той поры его и не видели... Молодой-то ярл был тогда в походе с Железнобоким Бьорном, а когда возвратился – горевал очень по Велунду. Так никто не горевал и по старой хозяйке.
– Однако большие перемены в Бильрест-фьорде, – снова переглянулись пришельцы. – А что, живы ли еще старый Скъольд Жадина, да Свейн Копитель Коров, да Торкель-бонд из Снольди-Хольма? Или и они уже все умерли?
– Нет, они не умерли, – покачал головой слуга. – Живы все, кроме Торкеля-бонда – тот прошлым летом утонул в бурю. Дернули его тролли отправиться как-то на лодке к Рекину-ярлу, выплыл-то – солнце светило, а потом вдруг разгневался Тор-громовержец, молния заполыхала, да такой шторм поднялся, что и старики таких не упомнят. Так и утонул Торкель, больше его не видали.
– Еще бы вам его видать, коли он утонул, – усмехнувшись, резонно заметил узколицый. – А что, в Снольди-Хольме нет теперь хозяев?
– Да как же нет, господин? А хозяйка Сельма, жена нашего молодого ярла? Вот они вдвоем и владеют Снольди-Хольмом.
Гулко скрипнув, отворилась вдруг тяжелая дверь дома, сколоченная из толстых дубовых досок еще во времена старого ярла Сигурда. Из помещения высунулось наружу сморщенное женское лицо:
– С кем это ты там разговариваешь, Эйвир? – Старушка прищурила глаза и вдруг радостно всплеснула руками: – О, боги! Да это ж, никак, Ирландец с Трэлем! Помнишь меня, Трэль-мальчик?
– Помню, бабушка Сигрдрива, – улыбнулся в ответ смуглый. – Рад, что ты нас узнала.
– Так что же вы здесь, на дожде, стоите? – Сигрдрива дребезжаще рассмеялась. – Зайдите же в дом, сейчас распоряжусь насчет еды. Уж пока так, по-малому, а как вернется молодой ярл, так, уж конечно, устроит пир. Он вас всех частенько вспоминал, как с похода вернулся.
– А зачем он в Скирингсалль уехал, а, бабушка Сигрдрива?
– Зачем? – Сигрдрива задумалась, деловито гремя посудой над очагом. – А новый корабль выстроить хочет, вот зачем! Старые-то корабли давно прохудились, да и неудачен поход оказался – уж сколько там наших сгинуло, не перечесть!
– Достойная смерть.
– Пожалуй... Выпьете скира?
– Охотно. А ты с нами, бабушка Сигрдрива?
– Куда мне, старой... Впрочем, не откажусь. – Передумав, старушка почмокала губами и единым махом опрокинула огромную кружку хмельного молочного скира.
В ходе дальнейшей беседы со старой Сигрдривой гости узнали практически всё, что случилось в Бильрест-фьорде за время их весьма продолжительного отсутствия. Ну, про тех, кто умер, они услышали еще во дворе, а вот что касается остальных... Скъольд Альвсен по-прежнему точил зубы на граничащие с его усадьбой земли и верхние луга, когда-то принадлежавшие Сигурду-ярлу, а ныне – его наследнику Хельги. Свейн Копитель Коров спелся со Скъольдом и, воспользовавшись временным отсутствием молодого ярла, попытался было присвоить себе общинные пастбища, что тянулись вдоль Радужного ручья, однако получил достойный отпор и пока на этом успокоился. Правда, продолжал вынашивать коварные планы, ожидая возвращения из викинга сына – молодого хевдинга Фриддлейва, слава о воинской доблести которого достигла и берегов Бильрест-фьорда. Впрочем, где сейчас шатался Фриддлейв с дружиной, сказать было затруднительно. Во всяком случае, у берегов Иберии в составе экспедиции Хельги и Железнобокого Бьорна его кораблей не было, как не было их и у побережья ирландского королевства Лейнстер. Говорили, будто Фриддлейв нанялся на службу к английскому королю Этельберту, а может, и к ромейскому императору Михаилу. Если так, то Свейну Копителю Коров долгонько дожидаться сына придется.
– Да, в Константинополе я слышал о варанге по имени Фриддлейв, – важно кивнул головой Трэль... вернее, бывший Трэль, бывший раб Трэль Навозник, а ныне брат Никифор, монах монастыря Святого Колумбана, что в Лейнстере, близ холма Тары.
– Что ж ты не остался в своем Миклагарде, парень? – подав к столу круглые ячменные лепешки и рыбу, осведомилась Сигрдрива. – Молодой ярл говорил – ты именно туда отправился.
– Там я чужой, – невесело усмехнулся Никифор. – Никто меня не ждал в Империи, а все мои родственники давно умерли... Можно было бы, правда, отсудить у них дом, но... – Никифор махнул рукой. – Не для того Господь дал нам разум, чтобы судиться из-за каких-то домов, уж куда лучше изучать науки в дальней монастырской келье, под руководством мудрых отцов-монахов.
– Что-то ты не очень долго там пробыл. Али монахи не такие ученые оказались? – усмехнулась Сигрдрива – ох, и язвой же, видно, была эта бабуся в молодости!
– Монахи-то ничего себе, – грустно покачал головой Никифор. – Да вот злые наветы, к сожалению, не дали мне возможности полностью посвятить себя служению Господу и наукам.
– Какие еще наветы? – полюбопытствовала Сигрдрива.
– Да один козел, содержатель гнусной корчмы под названием заезжий дом, нажаловался на нас королю Лейнстера, а также и верховному королю всей Ирландии, – прикончив третью кружку скира, пояснил узколицый Ирландец, бывший друид, затем – любовник Гудрун, а потом – добропорядочный лейнстерский землевладелец... увы, тоже, к сожалению, уже бывший. Да, если б не этот козел, хозяин заезжего дома, который они с Никифором якобы спалили дотла, притом понося страшными словами и самого короля Лейнстера, и всю его семью... Если б не он, не сидел бы здесь Конхобар Ирландец, не пустился бы на ночь глядя в море на утлой лодчонке. Хорошо, Трэль... вернее, брат Никифор вовремя предупредил о том, что королевские судьи хотят наконец казнить обоих – и Конхобаpa и Никифора – за поношение хозяина заезжего дома и небрежение законами Ирландии.
– В общем, еле упаслись, бабуся! Что, скира уж больше нету?
– Да нету. Есть брага. Будете?
Хмурый, невыспавшийся и злой возвращался из Скирингсалля молодой бильрестский ярл Хельги Сигурдассон. Словно чувствуя настроение хозяина, шли, понурив головы, кони. Бок о бок с супругом молча ехала Сельма – высокая, белокожая, с темно-голубыми, как воды фьорда, глазами. Молчала не потому, что боялась мужа, у самой на душе было не легче, – правда, если Хельги-ярла тревожили дела воинские – так и не сладилось в Скирингсалле с постройкой нового драккара, – то Сельму больше занимали проблемы семейного очага – как-то там в усадьбе Торкеля маленькая Сигрид, дочь? Приболела третьего дня Сигрид – запылала вся, как бы огнеманка не приключилась. Когда уезжали, правда, повеселее дочь стала, улыбнулась даже на прощанье, так ведь всё равно тяжело на сердце было. Как ни хотелось Сельме быть мужу верной во всех делах помощницей, да, видно, доля женская иного от нее требовала. Хотя за последний год не было у Хельги советчицы более опытной, чем собственная жена. Мудрой та оказалась не по годам, да и любила молодого мужа, не без того, сопровождала лично во всех делах, даже и на охоту, бывало, с ним ездила, только что в походы не ходила, ну, так то уж совсем не женское дело.
1 2 3 4 5