почти все домашние ушли спать вскоре после наступления темноты. Ей следовало бы понимать, убеждала себя леди Эдит, что если муж продолжает сидеть у огня и раздумывать, то у дверей стоит опасность; и глупо полагать, что сэр Оливер просто беспокоится за Бруно или за Одрис, огорченную столь скорым отъездом сводного брата.Вступив на узкую винтовую лестницу, ведущую в башню Одрис, Эдит выше подняла лампаду, ибо там оказалось темнее, чем она ожидала. Обычно лестница освещалась слабым светом от лучины, проникавшим через открытую дверь комнаты Одрис. Или Одрис уже спала, или дверь закрыта? Дрожь пробирала женщину, когда она достигла площадки. Убеждая себя, что дрожь вызвана только холодом от обледенелой снаружи стены, она, однако, сознавала ее подлинную причину — страх. У нее не было никакого желания увидеть, что выткала Одрис, но винить сэра Оливера за то, что он поручил эту задачу женщине, не приходилось. У него не было недостатка в храбрости. Он никогда не ступал в башню Одрис, чтобы те, кто просил ее руки и получал отказ, не имели оснований сочинять злые сплетни об отношениях между ним и его племянницей.До ушей Эдит долетел мягкий повторяющийся глухой стук. Ее снова объяла дрожь, она плотно сжала губы. Одрис не спала, и дверь была открыта. Это был звук гребня, уплотняющего вновь создаваемые ряды утка. Одрис ткала в темноте! Эдит постояла еще мгновение, борясь с желанием повернуться и побежать вниз по лестнице. Однако Эдит знала, что бегство ничем не поможет; зачастую зло, изображенное на картинах Одрис, могло быть отвращено любовью. Паническое состояние прошло, и она заставила себя шагнуть в комнату.— Почему ты в темноте? — спросила Эдит. Послышался звук чего-то упавшего и затем веселый смех Одрис. По мере того, как Эдит подходила ближе, в слабом свете лампады обрисовывалась Одрис, улыбающаяся и мигающая, как сова.— Ах, тетушка, как вы меня напугали! — воскликнула она. — Мне и в голову не приходило, что здесь так темно. А Фрита, должно быть, заснула, ожидая, пока я пойду спать. — Она повернула голову и позвала: — Фрита! Фрита! Зажги свечи!До того как послышались возня и прерывистое дыхание служанки, Эдит спросила:— Но как тебе удается ткать в темноте?— Я всего лишь делаю кайму, — ответила Одрис. — В любом случае на таком высоком станке узор не увидишь. Хороший ткач не обязательно должен смотреть на свою работу, тетя. Вам, наверное, известно, что женщины за такой работой ведут между собой разговоры или даже закрывают глаза. Это не то что вышивать.— Они ткут однотонную одежду без узоров, — возразила Эдит, хотя мысли ее были далеки от этих слов.Смех Одрис замер, и снова душу леди Эдит наполнил страх. Она забыла на мгновение, что Одрис и сама могла не представлять, какие картины делает. Когда появилась самая первая картина со Смертью, — а тогда Одрис была совсем ребенком, и работа не выглядела зрелой и легко доступной пониманию, — девочка в ужасе закричала, рассмотрев ее, и побежала с плачем к отцу Ансельму. Священник беседовал с нею очень долго, и она вышла из его кельи успокоенная и показала полотно дяде.Сэр Оливер назвал гобелен детской нелепостью, хотя отец Ансельм говорил об этой работе и с ним, — однако весной река разлилась и затопила озимую пшеницу. Мокрые поля удалось пересеять слишком поздно, и на хороший второй урожай не приходилось рассчитывать. За наводнением последовала болезнь. Слезы подступили к глазам леди Эдит: от этой болезни умерли двое ее детей, да и сам сэр Оливер был на пороге смерти, шепча в бреду, чтобы его не поминали лихом вилланы, предостерегавшие о засорении низовьев реки.За те секунды, в течение которых в памяти Эдит пролетели воспоминания, служанка зажгла свечи. Одрис нагнулась за упавшим веретеном, а когда выпрямилась и увидела лицо тети, вскрикнула:— Что случилось, тетя? Почему вы плачете?— Твой дядя захотел, чтобы я посмотрела на твою работу, Одрис, — ответила пожилая женщина.Взгляд Одрис выражал замешательство.— Но почему вы плачете?— Я не плачу. Просто глаза слезятся от яркого света.Одрис не поверила этому оправданию, ибо ее напугали не столько слезы на глазах, сколько выражение тетиного лица в целом. Странным также выглядело желание дяди узнать о ее работе. Несмотря на то, что гобелены приносили доход, он никогда не принуждал ее ткать, ткать и ткать, как поступал бы жадный человек. Иногда дядя рассказывал ей о картине, которую просят выткать, и обычно Одрис выполняла этот заказ, как только ею в очередной раз овладевало желание поработать. Может быть, в этом все и дело? Дядя приказал тетушке сообщить ей о каком-то особом заказе, а Эдит забыла и может теперь получить трепку.— Вы говорили мне, что была заказана какая-нибудь картина? — спросила Одрис. — Если так, я скажу дяде, что сожалею, но такая работа не для меня, и… Нет, это не тот ответ, который вы хотели услышать.— Одрис, остановись! — зарыдала леди Эдит, отступив на шаг. — Откуда ты знаешь, что я имею в виду?— Фрита, поверни станок так, чтобы мы видели работу, и принеси еще свечей, — приказала Одрис, не обращая внимания на вопрос тети.Она знала, о чем думает Эдит, так как отец Ансельм научил ее читать в человеческих душах по жестам и выражению лица, по походке и дыханию… Однако когда она пыталась объяснить увиденное другим, ей не верили. Даже Бруно не верил ей. Эта была игра с отцом Ансельмом, но после того, как он умер, никто больше, казалось, не понимал и не принимал такой игры. Они боялись, что картины на гобеленах… И тут Одрис осенило. Дядя боялся, что на этой новой работе опять покажется Смерть.Но причин бояться не было. Одрис не стала дожидаться, пока Фрита, которая отодвигала тяжелый станок от стены, принесет свечи. Она сама зажгла свет и всмотрелась через плечо служанки.— О, небеса! — воскликнула Одрис, — оно все изменилось с тех пор, как я начала. — Затем засмеялась. — Вот что происходит от того, что слушаешь чужие разговоры. Тетя, идите, взгляните.Страх отступил от леди Эдит, когда Одрис пропустила мимо ушей ее вопрос. Она никогда не имела намерения узнать, как Одрис читает мысли, и не ожидала ответа. Эдит никогда не высказывала этого вслух, зная, что муж убьет ее за такие предположения, однако иногда про себя думала, что племянница была ведьмой — правда, белой ведьмой, творящей добрые дела. Отец Ансельм говорил, что Одрис отличалась добротой, и отрицал ее связь с любыми колдовскими чарами. Может, так оно и было. Эдит знала, что взгляд Одрис лишен завораживающей силы и не творил злого колдовства; девушка часто посещала церковь, — возможно, не так часто, как следовало бы, но и не очень редко, — вознося молитвы к Господу и исповедуясь, и в момент причащения к телу Христову святые силы не вынесли ее из церкви и не превратили в чудовище.Месяцами, а то и годами леди Эдит легко развеивала собственные страхи по поводу того, кто такая Одрис, посмеивалась над прислугой замка и деревенскими жителями, которые относились к девушке с огромным благоговением и замолкали при ее появлении. Но так было до тех пор, пока не вызывало сомнений, что занятия Одрис ничем не отличались от обыденных. Выбросить подозрения из головы было тем легче, что после смерти отца Ансельма племянница леди Эдит почти ни с кем не общалась. Обычно она посещала сад, прогоняя тоску, или бродила по окрестным холмам, или пребывала в своей комнате, проводя время за работой. Часто она даже не выходила к столу. Когда же она появлялась среди людей, то казалась такой маленькой, такой хрупкой и несла в себе столько веселья и легкости, что никто не думал, да и не мог подумать о колдовстве. Но все же, все же, когда она заглядывала в чью-то душу…Эта мысль была прервана словами Одрис, и дыхание Эдит перехватило от удивления, которое прозвучало в голосе племянницы. Но свет, падающий на лицо девушки, выказывал отсутствие страха, на нем читалось только изумление. Эдит приблизилась и взглянула на полотно. Это была небольшая картина, размером, может, в квадратный ярд. На первый взгляд казалось, что она изображает какую-то веселую сцену, даже при мерцающем освещении бросались в глаза яркие пятна. После второго взгляда у Эдит комок подступил к горлу, когда она осознала, что этими яркими пятнами были штандарты, шатры и щиты рыцарей, а сама картина представляла собой сцену осады крепости.— И смотрите, — продолжала Одрис, — она не закончена. Я думала, что уже тку бордюр, потому что стал повторяться один и тот же узор, но это начало новой картины. Всё это бойницы в стене. А кайма здесь. — Она указала на темную полоску с заостренными выступами, напоминавшими лезвия кинжалов, которые внизу впивались в законченную картину, а вверху давали начало тому, что должно было стать новым полотном.— Я вижу, — произнесла леди Эдит. Она заметила также, что ошеломление, поначалу переполнявшее пристальный взгляд Одрис на свою работу, уступило место вдохновению, и поспешно добавила: — Я должна идти. Твой дядя, наверное, беспокоится, что со мной.Одрис кивнула, но идея создания второго полотна уже настолько всецело овладела ею, что она не ответила тете.— Поставь станок обратно на место, Фрита, — произнесла она. — Еще не очень поздно. Я еще немного поработаю. В январе солнце тяжело на подъем, и утром я смогу понежиться в постели, сколько пожелаю, пока не наступит день.Она поставила канделябры, которые держала в руках, лишь смутно сознавая, что тетя покинула комнату, и помогла служанке. С помощью Одрис передвинуть станок было легче, так как девушка, несмотря на малый рост, была сильна, ее мышцы окрепли от лазания по деревьям и утесам. Когда станок встал точно на свое место и веретена с пряжей оказались именно там, где им надлежало находиться, она выбрала одно из них, с которым работала до прихода тети, и продолжила работу. Ее светлые брови озабоченно сдвинулись, а бледно-голубые глаза, когда Одрис повернула голову к служанке, блеснули в мерцающем свете, как две льдинки.— Фрита, как ты думаешь, я избавила бы тетю от тяжелых мыслей, если бы рассказала про наш с Бруно разговор о том, что могут сделать шотландцы, и не запал ли этот разговор мне в память, когда я ткала эту картину?Служанка повернулась к госпоже, и свет попал на ее уродливую раздвоенную верхнюю губу — первый внешний признак немоты. Вторым признаком был слишком широкий нос с раздутыми ноздрями, который приковывал к себе внимание, заставляя почти всех окружающих не замечать большие прекрасные голубые глаза. Одрис смотрела только в глаза или на руки своей служанки; она привыкла к безобразным чертам ее лица, а также к тому, что Фрита не могла произнести ни звука, хотя другие, имея заячью губу, могли издавать ворчанье или жадно заглатывать воздух, а иногда даже произносить нечто нечленораздельное. Временами Одрис замечала, что Фрита выглядит гораздо старше ее, хотя разница в возрасте между ними составляла всего несколько лет, но сегодня следы жестокого обращения на лице служанки не пробудили в ней искру гнева, как это обычно бывало.Фрита отложила веретено, с которого сматывала остатки пряжи, отрицательно потрясла головой, выставила пальцы и крепко сжала их в кулак. Затем несколько раз повторила этот жест.— Ты имеешь в виду, что я уже пыталась объясняться много раз?Фрита кивнула, и Одрис вздохнула.— Да, это так, — продолжала Одрис, — но тут совсем другое. Я не знаю, будем ли мы осаждены. Я изобразила осаду только на основании бесед с Бруно, а также его разговора с дядей, услышанного мной как-то во время ужина, когда Бруно еще был здесь. Я даже вижу, какой должна быть следующая картина. Вверху будут изображены нападавшие, которые спасаются бегством, отступая за большую стену, а в центре король и его рыцари вступают в нижний двор крепости, неся нам спасение. Но на самом деле такое не должно обязательно произойти, Фрита. На самом деле я не думаю, что король будет в Джернейве. Это всего лишь картина.Фрита лишь снова потрясла головой, подходя к отдельной полке, вмонтированной в каменную стену, и вытаскивая моток пряжи. Она не взглянула на цвет, ибо невозможно его подобрать в тусклом желтоватом свете от канделябров. Да в этом и не было необходимости. Каждому из веретен на стойке была отведена строго своя полочка на стене, за исключением особой пряжи из шелковых, серебряных и золотых нитей, которые хранились в сундуке, — ошибки здесь быть не могло.Фрита была убеждена, что госпожа обладает сверхъестественной силой, но ни разу у нее в мыслях не мелькнуло слово «ведьма». Для Фриты это слово означало зло, а она знала, что леди Одрис была доброй. Однако леди Одрис могла понимать ее мысли, даже когда они не сопровождались никакими жестами. Фрита была уверена, что любая картина, появляющаяся на гобелене, должна сбыться наяву.И не напрасно Одрис заглушила в себе побуждение рассказать дяде и тете о том, что заставило ее ткать полотно из двух картин. Действительные события последующего месяца не соответствовали изображенным сценам, за исключением их общего хода. Однако для тех, кто уже был убежден в пророческой силе полотен Одрис, ее нежелание это сделать могло сойти за обман. * * * Спустя неделю после того, как Эдит сбежала вниз по лестнице и, не переведя дыхания, рассказала, что Одрис изобразила осаду, сэр Вильям де Саммервилль провел свое войско через пролом в Великой стене, располагающийся в нескольких милях к востоку от Джернейва. Неуверенная попытка штурма была без труда отбита, так как обороняющиеся могли быстро собраться у места атаки со всего внутреннего пространства, обнесенного стеной, а у Саммервилля не хватало сил, чтобы штурмовать одновременно в нескольких местах. Получив отпор, Саммервилль расположился лагерем на расстоянии полета стрелы от восточной стены, а небольшие силы выдвинул стеречь брод. Это не оказалось осадой в буквальном смысле, так как западная стена не была блокирована неприятелем; поэтому жители Джернейва могли свободно приходить и уходить.Сэр Оливер усилил охрану, хотя и был уверен, что первый штурм являлся всего лишь попыткой определить, привлек ли он для обороны своих арендаторов, что он и сделал. В отличие от юга, где множество англичан испытывали тяготы крепостного права и люто ненавидели своих норманнских повелителей, на севере большинство составляли свободные люди, которые могли носить оружие. После опустошения северных графств Вильямом Бастардом в живых там осталось так мало людей, что земли большей частью пустовали. Теперешние обитатели были преимущественно переселенцами, прибывшими за последние пятьдесят лет в поисках свободной земли. И такие хозяева, как отец сэра Оливера, которые нуждались в арендаторах, чтобы те возделывали землю и пасли их овец и коров, не задавали лишних вопросов. Когда приходили беглые крестьяне, лордам не было дела до того, кто они такие, откуда и чьи; их утверждения о личной свободе охотно принимались на веру. Итак, сэру Оливеру, имевшему в подчинении не больше пятидесяти латников, удалось собрать достаточное количество защитников, чтобы удерживать крепость против вдвое превосходящих сил Саммервилля. Однако тот факт, что Саммервилль, убедившись в достаточной численности обороняющихся, встал лагерем неподалеку, означал, что он ожидает подход значительного пополнения его войска. Это дело времени, полагал сэр Оливер, обдумывая варианты. Если Прудго выстоял, то у короля Дэвида не найдется подкреплений для Саммервилля; и если король Стефан не вовлечен в подавление другого восстания против принятия им короны и придет на север, то Саммервилль будет отозван.И в том, и в другом случае «осада» была также испытанием темперамента и проверкой здравого смысла сэра Оливера или, скорее, искушением для него. Саммервилль попытался уменьшить численность обороняющихся, выманивая сэра Оливера на битву за брод, так как, заняв его, блокировал путь возможного отступления защитников Джернейва или прихода к ним подкрепления с юга. Для человека гордого или горячего небольшой отряд шотландцев, стороживший брод, мог бы показаться легкой добычей, пока их основные силы остаются в лагере. Сэр Оливер обладал гордостью, но другого сорта; он был хитрым старым лисом и усомнился, что Саммервилль настолько глуп, чтобы оставить беззащитным небольшой отряд. Кроме того, сэр Оливер не имел ни малейшего желания отступать. Если потребуется, он погибнет, защищая Джернейв, но никогда его не покинет.О попытке нового штурма не могло быть и речи. Даже если Дэвид и возьмет Прудго вскорости, то, зная Джернейв, может и не решиться на штурм древнего Железного Кулака. Дэвид предпочтет взять его измором — ведь на картине Одрис изображена лишь осада; эта мысль внезапно поразила сэра Оливера.Но если станет известно, что Стефан собирает или уже двинул свое войско на север, то Дэвид может начать штурм Джернейва, ибо Джернейв стоит на пути в центральные севернее графства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64