Привыкшая к полной свободе своего тела, девушка запротестовала:
– Есть ли уж такая необходимость, чтобы я напяливала все это на себя?
– Да, душа моя, это необходимо. Будь ты принцессой или буржуа, все едино: если вы не носите корсета, то слывете женщиной дурного поведения.
Несколько успокаивающе действовали на новообращенную легкие и восхитительные ткани, однако проблемой оставалась обувь. Привыкшая к бархатным туфлям на войлочной подошве или к очень высоким башмакам, на которых женщины считали своим долгом двигаться как можно меньше, дабы уподобляться идолу, Орхидея нашла ужасными и очень неудобными ботинки и лодочки, и даже котурны с высоким каблуком, вынуждающим ходить на кончиках пальцев. Но ей так было приятно, когда Эдуард, преклонив перед ней колени, снимал их, ее так волновала та нежная ласка, которую она испытывала в этот бесконечно долгий и сладкий момент, когда он снимал с нее тонкие, как паутинка, вышитые шелковые чулки, что она к этому быстро привыкла.
Зато когда он захотел, чтобы она надела на званый вечер вечернее платье с большим декольте, она наотрез отказалась: сокровища ее красоты лишь для глаз супруга. Только куртизанки могут предлагать на всеобщее обозрение свои плечи и шею. На этот раз добиться уступок с ее стороны было невозможно. Впоследствии лучшие парижские портные состязались в изобретательности, создавая модели платьев для молодой мадам Бланшар, с декоративной отделкой вокруг шеи, к счастью, высокой и тонкой, из цветов, драгоценностей, кружев, тюля, полосок меха и муслиновых шарфиков, сквозь которые мало что можно было увидеть. Вот так за примерками и открытиями пролетело время, и морское путешествие подошло к концу. По сравнению с китайской деревней Франция показалась Орхидее удивительно богатой. Париж поразил своими размерами, высокими зданиями, к сожалению, одинаково серыми, великолепными дворцами, золоченой скульптурой, правда, часто непристойной! – и рекой с большими деревьями, растущими по берегам. Орхидея радовалась, что живет совсем близко от большого и красивого сада, в котором не хватало только живописного изящества пагоды или грота с шелковым навесом, какие были в Запретном городе, и внутри которых текли вдоль стен скрытые воды, заполнявшие бассейны, полные красной рыбы. Во время сильной летней жары придворные дамы и императрица любили уединяться там, чтобы заняться живописью, вышиванием или послушать музыку.
В парке Монсо, окруженном высокой черно-золотой металлической оградой, гуляли также и дети. Они катались на осликах или маленьких каретах, запряженных козочками. Одеты они были во все новое и красивое. Их сопровождали полные женщины в шляпках из муслина, натянутого на жесткий каркас, с длинными шелковыми ленточками сзади. Кто-то просто приходил посидеть на железных стульях, наверное, не очень удобных.
Хотя дом, куда Эдуард устроил свою молодую супругу, не был похож на дворцы ее детства и чтобы попасть туда надо было подняться по одной из тех мраморных лестниц, устланных коврами, к которым она не могла никак привыкнуть, он все равно очень понравился Орхидее...
...В камине осталась куча пепла и несколько раскаленных угольков, жара которых не хватало, чтобы поддерживать тепло в большой комнате. Орхидея почувствовала, что остывший воздух, всегда более холодный к утру, начинает постепенно проникать в помещение. Выросшая в суровом пекинском климате, с жарким летом и ледяной зимой, она не была мерзлячкой. Однако озноб пробежал у нее по спине и она поспешила вернуться в постель.
Любопытно, что жуткая усталость, которую она испытывала после вскрытия письма, да к тому же усугубленная бессонной ночью, вдруг оставила ее. Необходимо было принять решение, и быстро! Чем жаловаться на отсутствие Эдуарда, вызванного в Ниццу к изголовью больной матери, лучше правильно воспользоваться этим.
Безусловно, о возвращении в Китай не может быть и речи, но доставить императрице, доброе отношение которой она не забыла, настоящую радость ей хотелось тем более что она не видела ничего предосудительного в том, чтобы пойти и забрать в доме напротив, где располагался музей Чернуччи, один из священных предметов. По сути, этот дом был домом вора, пусть уже умершего, но все равно вора.
Орхидея решила, чем раньше она осуществит задуманное, тем будет лучше. Итак, у нее было всего четыре дня на осуществление этого мероприятия. Затем на вокзале в Марселе она передаст человеку, который будет ее там ожидать, упомянутый предмет. После чего нужно будет спешно вернуться первым же поездом. Позавчера, когда Эдуард уезжал, он сказал, что будет отсутствовать около недели. Этого было вполне достаточно, чтобы успокоить раздраженное сердце Тсю-хи, которая, может быть, согласится после этого оставить их в живых, ее самое и ее горячо любимого мужа. Если небо будет благосклонно к ней, может, ей удастся добавить еще один-два предмета к застежке Кьен Лонга. Это лишь порадует старую государыню еще больше.
Мысль о том, что в момент ограбления она может быть поймана с поличным и арестована полицией, а затем препровождена в тюрьму, даже не пришла ей в голову. Во-первых, она прекрасно помнила уроки «ловкости рук» в «Красных фонариках», а все, что она делала, было во имя восстановления справедливости: вернуть своей отчизне часть из ее разграбленных богатств... Какая задача!
Решение принято, и, наконец, утомленная Орхидея сумела заснуть.
Во второй половине дня она одела теплое шерстяное платье темно-синего цвета из шотландской шерсти и шубу, подбитую мехом куницы, обулась в теплые ботинки, завершив свой туалет голубой фетровой шляпой с узкими полями, и накинула густую вуаль, предназначенную для защиты от ветра и чужого любопытства, надела на шею большую меховую муфту на серебряной цепочке, засунула туда руки в перчатках из шведской тонкой замши и объявила, что собралась на прогулку в парк.
– Мадам не боится простудиться? – спросил Люсьен своим напыщенным тоном. Казалось, он ставил ударение на каждом гласном звуке.
– Нет, нет... Я приехала из страны, где зима гораздо более суровая, чем здесь, а мне просто необходимо подышать свежим воздухом.
Мысль о парке возникла сама собой. Было бы верхом глупости идти в музей прямо, перейдя через проспект. Она пойдет туда рано и не вернется сразу домой, а прогуляется немного по бульвару Малерб, прежде чем пойти к себе.
Наутро снова выпал снег. Он одел деревья и припорошил следы прогуливавшихся накануне. Белый наряд вокруг был очень красив, тишина окутывала сад, мало кого можно было встретить по такой погоде. Орхидее хотелось, чтобы их было еще меньше и чтобы она могла как можно лучше воспользоваться моментом, когда вокруг было пусто и когда она должна была собраться с силами.
Возле Навмахии она узнала няню и малыша их соседа, шотландского банкира Конрада Джеймсона, но подавила в себе желание подойти к мальчугану. Ей очень нравились его черные кудряшки под морской береткой и его большие темные глаза. Она не могла смотреть на него и не думать о своем ребенке, которого бы хотела подарить мужу. К сожалению, боги, кажется, не очень торопились с тем, чтобы их брак принес плоды, и, думая, что они наказывают ее за то, что она приняла Христа, Орхидея погружалась часто в грустные размышления, несмотря на слова утешения, высказываемые Эдуардом по этому поводу.
– Иногда дети в браке появляются не сразу, а через много-много лет. Не стоит поддаваться отчаянию. Во всяком случае, я готов ждать...
На этот раз не нужно было, чтобы Джеми подходил к ней, как это он любил делать, несмотря на гневные гримасы своей гувернантки, и она удалилась. Час, когда она должна была исполнить свой долг, близился. Повернувшись на каблуках, она не спеша, но решительно направилась к старому зданию господина Чернуччи, прошла через подворотню, образованную двумя дорическими колоннами, поддерживающими балкон с балясиной, с одной и другой стороны которого, почти на высоте третьего этажа, сияли, как два желтых глаза, два медальона из золоченой мозаики. Там некогда жили Леонардо да Винчи и Аристотель.
Как-то она заставила Эдуарда пойти с ней в музей. Так хотелось, хотя бы немножко ощутить атмосферу родины. Попытка была совсем неудачной. Красивые античные вещи Китайской Империи, разложенные в ряд в темных витринах, произвели на нее такое впечатление, будто она видела заключенных, посаженных в клетку на посмешище и забаву черни. Даже те предметы, которые прибыли сюда из враждебной Китаю Японии, вызывали у нее жалость. Однако, обладая прекрасной зрительной памятью, Орхидея хорошо знала, где находится то, что она искала.
Несмотря на решимость, ее сердце сильно стучало, когда, взяв входные билеты, поднималась по большой каменной лестнице, ведущей на второй этаж, откуда открывалась огромная двухэтажная зала, освещение которой осуществлялось сквозь длинную стеклянную крышу. Там находился главный экспонат: большая статуя Будды, привезенная Чернуччи в 1868 году из одного из токийских кварталов. Впрочем, здесь все было честно: в то время храмы, отделенные от Империи декретом, распродавали свои сокровища, чтобы выжить. Во время первого посещения музея Эдуард довольно детально изложил данный вопрос, в то время как Орхидея испытывала мучительную боль, видя Будду, пусть отлитого даже из японской бронзы, стоящего на цоколе при отсутствии горящих свечей или ладанных палочек. Полное отсутствие благоприятного сумрака для отправления молитвы в этом огромном холодном зале: ничего кроме витрин! Она тогда вышла вся в слезах.
На этот раз необходимость требовала того, чтобы она туда вернулась вновь. Случилось так, что от этого зависела жизнь Эдуарда и ее собственная, ее смелость решала все... Она спокойно, как простая посетительница, вошла в зал, через стеклянную крышу которого струился бледный дневной свет. Напротив огромной статуи, для тех, кто желал поразмышлять, стоял фетровый диванчик. Орхидея направилась прямо к нему и села. Любопытно, но белые иногда бывают до смешного деликатны.
Долгое время Орхидея сидела не шевелясь и смотрела на Будду, а тот, кажется, улыбался ей в ожидании подходящего момента. Музейный смотритель стоял, прислонившись спиной к дверному наличнику. Одет он был в голубую униформу и со скучающим видом посматривал вокруг. Орхидее, чтобы увидеть нужную застежку из бирюзы и золота, спокойно лежавшую среди других гораздо менее ценных экспонатов, разложенных, между прочим, без всякого вкуса, будто какой-то служащий музея взял их из кармана и просто высыпал в витрину, достаточно было лишь слегка повести глазами в сторону.
Удача улыбалась молодой женщине: в зале не было ни души. Оставалось только подождать, чтобы смотритель ненадолго отошел... Нервы ее были натянуты до предела. Несмотря на это, она попыталась сосредоточить свои мысли на этом старом человеке, будто бы было в ее власти удалить его отсюда. И вдруг он пошевельнулся и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов и встал перед окном, бросив рассеянный взгляд на заснеженный парк, затем, постояв немного, направился к соседней комнате, где раздавался чей-то голос.
Как только он повернулся спиной, Орхидея стремительно встала и быстро проскользнула к витрине. Вынув из своего манто длинную шпильку для волос, она уверенно засунула ее в медный замок. Не впервой ей было использовать этот инструмент, язычок быстро подался. Остальное было дело мгновенья: она открыла витрину, просунула внутрь руку и схватила сокровище, запрятала его в мех куницы с атласной подкладкой и, аккуратно и бесшумно закрыв витрину, вернулась на свое прежнее место, приняв созерцательную позу. На все у ней ушло не более двух-трех секунд.
Под вуалью и мехами Орхидее было жарко. Конечно, это из-за волнения. Но это было также и состояние какой-то странной радости, переполнившей ее, когда она ощутила в руках, выпуклые драгоценные камни застежки, некогда украшавшей мантию великого императора Кьен Лонга и многих других после него. Говорили, что императору эта вещь нравилась потому, что была очень древней, и что много-много лун тому назад эта застежка украшала платье императора-поэта Тайзю, основателя династии Сонгов. Когда же застежка принадлежала супругу Цы Си, последняя загорелась желанием овладеть этим сокровищем, но это ей так никогда и не удалось. Дело в том, что император Хьен Фонг считал, что эта драгоценная вещица обладает некой магической силой. Данное обстоятельство однако не помешало белым дьяволам благополучно украсть ее из Летнего дворца, который после грабежа был предан огню.
Когда смотритель вернулся на свое место, Орхидея медленно встала и пошла по залу, осматривая выставленные экспонаты. Иногда она нагибалась, чтобы получше рассмотреть какой-либо предмет, так как света, проходящего через стеклянную крышу, было маловато, а короткий зимний день уже клонился к концу... Непринужденной походкой она дошла до первого этажа, задержалась еще перед одним сокровищем музея: это был «кьен», или зеркало, представлявшее собой большой бронзовый таз, названный так потому, что вода, содержавшаяся в нем, предназначалась для отражения света факелов во время ночных церемоний. В конце концов она вышла из музея, вошла в парк, быстро пересекла его, вышла на улицу Монсо, затем на бульвар Малерб. К ее большому удовлетворению, уже почти стемнело, когда она возвратилась домой. Ее темно-синий ансамбль прекрасно вписывался в ночной сумрак, а промокшие ботинки, как ни странно, даже доставляли удовольствие.
– Мадам не следовало так долго бродить по улице! – упрекнул Орхидею Люсьен, заметив грязные мокрые следы на ковре.– Мадам может простыть, и господин Эдуард будет недоволен...
– Я сейчас переоденусь. Скажите-ка Гертруде, пусть она принесет несессер для чая в рабочий кабинет месье Эдуарда!
Слуга удалился, поджав губы. Дело в том, что чайная церемония приводила его жену кухарку в бешенство. Гертруда очень гордилась своим искусством приготовления этого напитка в соответствии с лучшими английскими рецептами, но Орхидея ненавидела «ти», приготовленный таким образом. По данному вопросу она не терпела никаких дебатов и была непримирима: она хотела пить чай так, как его пьют у нее на родине. Утром она пила душистый и очень черный кофе, как ее научил Эдуард.
– Она хоть и принцесса, – кудахтала ежедневно кухарка, – но не нужно ей учить меня моему ремеслу. Слава богу, она еще отказалась от «желтых листочков», собранных неизвестно под какой луной! Хотелось бы мне знать, а что обо всем этом подумала бы мадам Бланшар, матушка месье Эдуарда? Она очень осмотрительна, раз до сих пор не хочет встречаться с ней. Красавица девушка уж пусть будет здесь!
Однако все, о чем просила молодая особа, было поставлено на серебряный поднос.
Когда чай был готов, Орхидея взяла обеими руками зеленую тончайшего фарфора чашку и вдохнула ароматный запах с закрытыми глазами. Этот волшебный запах имел свойство уносить ее в беззаботное время прошлого, и она с благоговением смочила губы. Эдуард – как будто был рядом с ней, первая чашка для него: она бы ему ее предложила с соблюдением определенного ритуала и с улыбкой.
Отсутствие мужа было тем тягостнее, что несмотря на свое обещание, он не давал о себе знать. Да еще эта новая проблема, которую она должна решить сама. Серьезность создавшегося положения была очевидна: прошлой осенью пришло письмо от Антуана Лорана, которое они получили по возвращении из Америки. В нем говорилось, что во Франции объявилась Пион. Полиция разыскивает ее по подозрению в убийстве одного старого человека. А вот о том, что она поймана, – ни слова. Все это не могло рассеять гнетущих мыслей.
Ночью, затерянная в своей огромной супружеской кровати, Орхидея чувствовала себя страшно одинокой, тучи беспокойных мыслей роились в голове, лишая покоя. Тщетны были ее старания забыться сном. В памяти вдруг с необычайной четкостью зазвучали стихи семисотлетней давности:
Свет серебряной лампы погасший,
Струйки ладана растворились...
Проскользну за шелк занавески
А глаза затопились слезами,
одна!..
Безразличная вялость в теле,
Одна!..
Я на ложе теперь
одна!..
Покрывало тонкое не греет
Оно мне кажется и тоньше,
холоднее...
Довольно часто Цы Си пела эти стихи, положенные ею на музыку, и при этом невольные слезы стояли у нее в глазах. Орхидея не плакала, но с каждой минутой отсутствие ее супруга становилось для нее все более и более невыносимым... Ах, как она сейчас нуждалась в мужестве, ведь ей необходимо было собрать все свои силы.
Вспомнив вдруг об отваре, приготовленном ей Гертрудой и оставленном на ночном столике, она залпом выпила чашку и почувствовала себя лучше. Настолько лучше, что вскоре погрузилась в глубокий сон.
Сильный крик разбудил ее.
1 2 3 4 5 6
– Есть ли уж такая необходимость, чтобы я напяливала все это на себя?
– Да, душа моя, это необходимо. Будь ты принцессой или буржуа, все едино: если вы не носите корсета, то слывете женщиной дурного поведения.
Несколько успокаивающе действовали на новообращенную легкие и восхитительные ткани, однако проблемой оставалась обувь. Привыкшая к бархатным туфлям на войлочной подошве или к очень высоким башмакам, на которых женщины считали своим долгом двигаться как можно меньше, дабы уподобляться идолу, Орхидея нашла ужасными и очень неудобными ботинки и лодочки, и даже котурны с высоким каблуком, вынуждающим ходить на кончиках пальцев. Но ей так было приятно, когда Эдуард, преклонив перед ней колени, снимал их, ее так волновала та нежная ласка, которую она испытывала в этот бесконечно долгий и сладкий момент, когда он снимал с нее тонкие, как паутинка, вышитые шелковые чулки, что она к этому быстро привыкла.
Зато когда он захотел, чтобы она надела на званый вечер вечернее платье с большим декольте, она наотрез отказалась: сокровища ее красоты лишь для глаз супруга. Только куртизанки могут предлагать на всеобщее обозрение свои плечи и шею. На этот раз добиться уступок с ее стороны было невозможно. Впоследствии лучшие парижские портные состязались в изобретательности, создавая модели платьев для молодой мадам Бланшар, с декоративной отделкой вокруг шеи, к счастью, высокой и тонкой, из цветов, драгоценностей, кружев, тюля, полосок меха и муслиновых шарфиков, сквозь которые мало что можно было увидеть. Вот так за примерками и открытиями пролетело время, и морское путешествие подошло к концу. По сравнению с китайской деревней Франция показалась Орхидее удивительно богатой. Париж поразил своими размерами, высокими зданиями, к сожалению, одинаково серыми, великолепными дворцами, золоченой скульптурой, правда, часто непристойной! – и рекой с большими деревьями, растущими по берегам. Орхидея радовалась, что живет совсем близко от большого и красивого сада, в котором не хватало только живописного изящества пагоды или грота с шелковым навесом, какие были в Запретном городе, и внутри которых текли вдоль стен скрытые воды, заполнявшие бассейны, полные красной рыбы. Во время сильной летней жары придворные дамы и императрица любили уединяться там, чтобы заняться живописью, вышиванием или послушать музыку.
В парке Монсо, окруженном высокой черно-золотой металлической оградой, гуляли также и дети. Они катались на осликах или маленьких каретах, запряженных козочками. Одеты они были во все новое и красивое. Их сопровождали полные женщины в шляпках из муслина, натянутого на жесткий каркас, с длинными шелковыми ленточками сзади. Кто-то просто приходил посидеть на железных стульях, наверное, не очень удобных.
Хотя дом, куда Эдуард устроил свою молодую супругу, не был похож на дворцы ее детства и чтобы попасть туда надо было подняться по одной из тех мраморных лестниц, устланных коврами, к которым она не могла никак привыкнуть, он все равно очень понравился Орхидее...
...В камине осталась куча пепла и несколько раскаленных угольков, жара которых не хватало, чтобы поддерживать тепло в большой комнате. Орхидея почувствовала, что остывший воздух, всегда более холодный к утру, начинает постепенно проникать в помещение. Выросшая в суровом пекинском климате, с жарким летом и ледяной зимой, она не была мерзлячкой. Однако озноб пробежал у нее по спине и она поспешила вернуться в постель.
Любопытно, что жуткая усталость, которую она испытывала после вскрытия письма, да к тому же усугубленная бессонной ночью, вдруг оставила ее. Необходимо было принять решение, и быстро! Чем жаловаться на отсутствие Эдуарда, вызванного в Ниццу к изголовью больной матери, лучше правильно воспользоваться этим.
Безусловно, о возвращении в Китай не может быть и речи, но доставить императрице, доброе отношение которой она не забыла, настоящую радость ей хотелось тем более что она не видела ничего предосудительного в том, чтобы пойти и забрать в доме напротив, где располагался музей Чернуччи, один из священных предметов. По сути, этот дом был домом вора, пусть уже умершего, но все равно вора.
Орхидея решила, чем раньше она осуществит задуманное, тем будет лучше. Итак, у нее было всего четыре дня на осуществление этого мероприятия. Затем на вокзале в Марселе она передаст человеку, который будет ее там ожидать, упомянутый предмет. После чего нужно будет спешно вернуться первым же поездом. Позавчера, когда Эдуард уезжал, он сказал, что будет отсутствовать около недели. Этого было вполне достаточно, чтобы успокоить раздраженное сердце Тсю-хи, которая, может быть, согласится после этого оставить их в живых, ее самое и ее горячо любимого мужа. Если небо будет благосклонно к ней, может, ей удастся добавить еще один-два предмета к застежке Кьен Лонга. Это лишь порадует старую государыню еще больше.
Мысль о том, что в момент ограбления она может быть поймана с поличным и арестована полицией, а затем препровождена в тюрьму, даже не пришла ей в голову. Во-первых, она прекрасно помнила уроки «ловкости рук» в «Красных фонариках», а все, что она делала, было во имя восстановления справедливости: вернуть своей отчизне часть из ее разграбленных богатств... Какая задача!
Решение принято, и, наконец, утомленная Орхидея сумела заснуть.
Во второй половине дня она одела теплое шерстяное платье темно-синего цвета из шотландской шерсти и шубу, подбитую мехом куницы, обулась в теплые ботинки, завершив свой туалет голубой фетровой шляпой с узкими полями, и накинула густую вуаль, предназначенную для защиты от ветра и чужого любопытства, надела на шею большую меховую муфту на серебряной цепочке, засунула туда руки в перчатках из шведской тонкой замши и объявила, что собралась на прогулку в парк.
– Мадам не боится простудиться? – спросил Люсьен своим напыщенным тоном. Казалось, он ставил ударение на каждом гласном звуке.
– Нет, нет... Я приехала из страны, где зима гораздо более суровая, чем здесь, а мне просто необходимо подышать свежим воздухом.
Мысль о парке возникла сама собой. Было бы верхом глупости идти в музей прямо, перейдя через проспект. Она пойдет туда рано и не вернется сразу домой, а прогуляется немного по бульвару Малерб, прежде чем пойти к себе.
Наутро снова выпал снег. Он одел деревья и припорошил следы прогуливавшихся накануне. Белый наряд вокруг был очень красив, тишина окутывала сад, мало кого можно было встретить по такой погоде. Орхидее хотелось, чтобы их было еще меньше и чтобы она могла как можно лучше воспользоваться моментом, когда вокруг было пусто и когда она должна была собраться с силами.
Возле Навмахии она узнала няню и малыша их соседа, шотландского банкира Конрада Джеймсона, но подавила в себе желание подойти к мальчугану. Ей очень нравились его черные кудряшки под морской береткой и его большие темные глаза. Она не могла смотреть на него и не думать о своем ребенке, которого бы хотела подарить мужу. К сожалению, боги, кажется, не очень торопились с тем, чтобы их брак принес плоды, и, думая, что они наказывают ее за то, что она приняла Христа, Орхидея погружалась часто в грустные размышления, несмотря на слова утешения, высказываемые Эдуардом по этому поводу.
– Иногда дети в браке появляются не сразу, а через много-много лет. Не стоит поддаваться отчаянию. Во всяком случае, я готов ждать...
На этот раз не нужно было, чтобы Джеми подходил к ней, как это он любил делать, несмотря на гневные гримасы своей гувернантки, и она удалилась. Час, когда она должна была исполнить свой долг, близился. Повернувшись на каблуках, она не спеша, но решительно направилась к старому зданию господина Чернуччи, прошла через подворотню, образованную двумя дорическими колоннами, поддерживающими балкон с балясиной, с одной и другой стороны которого, почти на высоте третьего этажа, сияли, как два желтых глаза, два медальона из золоченой мозаики. Там некогда жили Леонардо да Винчи и Аристотель.
Как-то она заставила Эдуарда пойти с ней в музей. Так хотелось, хотя бы немножко ощутить атмосферу родины. Попытка была совсем неудачной. Красивые античные вещи Китайской Империи, разложенные в ряд в темных витринах, произвели на нее такое впечатление, будто она видела заключенных, посаженных в клетку на посмешище и забаву черни. Даже те предметы, которые прибыли сюда из враждебной Китаю Японии, вызывали у нее жалость. Однако, обладая прекрасной зрительной памятью, Орхидея хорошо знала, где находится то, что она искала.
Несмотря на решимость, ее сердце сильно стучало, когда, взяв входные билеты, поднималась по большой каменной лестнице, ведущей на второй этаж, откуда открывалась огромная двухэтажная зала, освещение которой осуществлялось сквозь длинную стеклянную крышу. Там находился главный экспонат: большая статуя Будды, привезенная Чернуччи в 1868 году из одного из токийских кварталов. Впрочем, здесь все было честно: в то время храмы, отделенные от Империи декретом, распродавали свои сокровища, чтобы выжить. Во время первого посещения музея Эдуард довольно детально изложил данный вопрос, в то время как Орхидея испытывала мучительную боль, видя Будду, пусть отлитого даже из японской бронзы, стоящего на цоколе при отсутствии горящих свечей или ладанных палочек. Полное отсутствие благоприятного сумрака для отправления молитвы в этом огромном холодном зале: ничего кроме витрин! Она тогда вышла вся в слезах.
На этот раз необходимость требовала того, чтобы она туда вернулась вновь. Случилось так, что от этого зависела жизнь Эдуарда и ее собственная, ее смелость решала все... Она спокойно, как простая посетительница, вошла в зал, через стеклянную крышу которого струился бледный дневной свет. Напротив огромной статуи, для тех, кто желал поразмышлять, стоял фетровый диванчик. Орхидея направилась прямо к нему и села. Любопытно, но белые иногда бывают до смешного деликатны.
Долгое время Орхидея сидела не шевелясь и смотрела на Будду, а тот, кажется, улыбался ей в ожидании подходящего момента. Музейный смотритель стоял, прислонившись спиной к дверному наличнику. Одет он был в голубую униформу и со скучающим видом посматривал вокруг. Орхидее, чтобы увидеть нужную застежку из бирюзы и золота, спокойно лежавшую среди других гораздо менее ценных экспонатов, разложенных, между прочим, без всякого вкуса, будто какой-то служащий музея взял их из кармана и просто высыпал в витрину, достаточно было лишь слегка повести глазами в сторону.
Удача улыбалась молодой женщине: в зале не было ни души. Оставалось только подождать, чтобы смотритель ненадолго отошел... Нервы ее были натянуты до предела. Несмотря на это, она попыталась сосредоточить свои мысли на этом старом человеке, будто бы было в ее власти удалить его отсюда. И вдруг он пошевельнулся и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов и встал перед окном, бросив рассеянный взгляд на заснеженный парк, затем, постояв немного, направился к соседней комнате, где раздавался чей-то голос.
Как только он повернулся спиной, Орхидея стремительно встала и быстро проскользнула к витрине. Вынув из своего манто длинную шпильку для волос, она уверенно засунула ее в медный замок. Не впервой ей было использовать этот инструмент, язычок быстро подался. Остальное было дело мгновенья: она открыла витрину, просунула внутрь руку и схватила сокровище, запрятала его в мех куницы с атласной подкладкой и, аккуратно и бесшумно закрыв витрину, вернулась на свое прежнее место, приняв созерцательную позу. На все у ней ушло не более двух-трех секунд.
Под вуалью и мехами Орхидее было жарко. Конечно, это из-за волнения. Но это было также и состояние какой-то странной радости, переполнившей ее, когда она ощутила в руках, выпуклые драгоценные камни застежки, некогда украшавшей мантию великого императора Кьен Лонга и многих других после него. Говорили, что императору эта вещь нравилась потому, что была очень древней, и что много-много лун тому назад эта застежка украшала платье императора-поэта Тайзю, основателя династии Сонгов. Когда же застежка принадлежала супругу Цы Си, последняя загорелась желанием овладеть этим сокровищем, но это ей так никогда и не удалось. Дело в том, что император Хьен Фонг считал, что эта драгоценная вещица обладает некой магической силой. Данное обстоятельство однако не помешало белым дьяволам благополучно украсть ее из Летнего дворца, который после грабежа был предан огню.
Когда смотритель вернулся на свое место, Орхидея медленно встала и пошла по залу, осматривая выставленные экспонаты. Иногда она нагибалась, чтобы получше рассмотреть какой-либо предмет, так как света, проходящего через стеклянную крышу, было маловато, а короткий зимний день уже клонился к концу... Непринужденной походкой она дошла до первого этажа, задержалась еще перед одним сокровищем музея: это был «кьен», или зеркало, представлявшее собой большой бронзовый таз, названный так потому, что вода, содержавшаяся в нем, предназначалась для отражения света факелов во время ночных церемоний. В конце концов она вышла из музея, вошла в парк, быстро пересекла его, вышла на улицу Монсо, затем на бульвар Малерб. К ее большому удовлетворению, уже почти стемнело, когда она возвратилась домой. Ее темно-синий ансамбль прекрасно вписывался в ночной сумрак, а промокшие ботинки, как ни странно, даже доставляли удовольствие.
– Мадам не следовало так долго бродить по улице! – упрекнул Орхидею Люсьен, заметив грязные мокрые следы на ковре.– Мадам может простыть, и господин Эдуард будет недоволен...
– Я сейчас переоденусь. Скажите-ка Гертруде, пусть она принесет несессер для чая в рабочий кабинет месье Эдуарда!
Слуга удалился, поджав губы. Дело в том, что чайная церемония приводила его жену кухарку в бешенство. Гертруда очень гордилась своим искусством приготовления этого напитка в соответствии с лучшими английскими рецептами, но Орхидея ненавидела «ти», приготовленный таким образом. По данному вопросу она не терпела никаких дебатов и была непримирима: она хотела пить чай так, как его пьют у нее на родине. Утром она пила душистый и очень черный кофе, как ее научил Эдуард.
– Она хоть и принцесса, – кудахтала ежедневно кухарка, – но не нужно ей учить меня моему ремеслу. Слава богу, она еще отказалась от «желтых листочков», собранных неизвестно под какой луной! Хотелось бы мне знать, а что обо всем этом подумала бы мадам Бланшар, матушка месье Эдуарда? Она очень осмотрительна, раз до сих пор не хочет встречаться с ней. Красавица девушка уж пусть будет здесь!
Однако все, о чем просила молодая особа, было поставлено на серебряный поднос.
Когда чай был готов, Орхидея взяла обеими руками зеленую тончайшего фарфора чашку и вдохнула ароматный запах с закрытыми глазами. Этот волшебный запах имел свойство уносить ее в беззаботное время прошлого, и она с благоговением смочила губы. Эдуард – как будто был рядом с ней, первая чашка для него: она бы ему ее предложила с соблюдением определенного ритуала и с улыбкой.
Отсутствие мужа было тем тягостнее, что несмотря на свое обещание, он не давал о себе знать. Да еще эта новая проблема, которую она должна решить сама. Серьезность создавшегося положения была очевидна: прошлой осенью пришло письмо от Антуана Лорана, которое они получили по возвращении из Америки. В нем говорилось, что во Франции объявилась Пион. Полиция разыскивает ее по подозрению в убийстве одного старого человека. А вот о том, что она поймана, – ни слова. Все это не могло рассеять гнетущих мыслей.
Ночью, затерянная в своей огромной супружеской кровати, Орхидея чувствовала себя страшно одинокой, тучи беспокойных мыслей роились в голове, лишая покоя. Тщетны были ее старания забыться сном. В памяти вдруг с необычайной четкостью зазвучали стихи семисотлетней давности:
Свет серебряной лампы погасший,
Струйки ладана растворились...
Проскользну за шелк занавески
А глаза затопились слезами,
одна!..
Безразличная вялость в теле,
Одна!..
Я на ложе теперь
одна!..
Покрывало тонкое не греет
Оно мне кажется и тоньше,
холоднее...
Довольно часто Цы Си пела эти стихи, положенные ею на музыку, и при этом невольные слезы стояли у нее в глазах. Орхидея не плакала, но с каждой минутой отсутствие ее супруга становилось для нее все более и более невыносимым... Ах, как она сейчас нуждалась в мужестве, ведь ей необходимо было собрать все свои силы.
Вспомнив вдруг об отваре, приготовленном ей Гертрудой и оставленном на ночном столике, она залпом выпила чашку и почувствовала себя лучше. Настолько лучше, что вскоре погрузилась в глубокий сон.
Сильный крик разбудил ее.
1 2 3 4 5 6