Да, кстати, Кашин. Вот список для явки
на это наше совещание. Проверьте, почему некоторых сотрудников нету. У на
с в
стране, как вы знаете, демократия, а это значит, дисциплина для всех одна: и
для членов редколлегии, и для тети Маши. Вывод один: усилим бдительность --
к себе и другим.
-- Усилим... -- пробурчал Тавров, ни к кому не обращаясь, и на этот раз
достаточно громко и смело.
Наконец всех отпустили. Оттолкнув двух немолодых сотрудниц, он
протиснулся к двери и спустился к себе. Раппопорт бегло оглядел стол, не
стал ничего убирать, вынул из шкафа и нахлобучил шляпу, обмотал шею
протертым до дыр шарфом и протянул руку за пальто. Пальто на вешалке не
было. Яков Маркович с удивлением оглядел вешалку, посмотрел вниз (может,
упало?), заглянул за шкаф. Он даже не выругался, настолько был изумлен.
По коридору расходились с собрания. Останавливались, чтобы договорить
,
и скрывались за дверями.
-- Коллеги! -- завопил Тавров проходящим. -- Не видели, кто заходил в
мою комнату? Пальто мое, понимаете ли, тю-тю!
-- А хорошее пальто?
-- Не столько хорошее, сколько единственное.
-- Я бы такое пальто не украл, -- сказал Алексеев. -- А если бы у меня
украли, только радовался.
-- Но у меня же нет другого, -- растерянно моргал Яков Маркович.
-- Что за день сегодня -- с утра до вечера радуют новостями! --
проговорил замсекретаря Езиков, вращая маленькой головкой на длинной ш
ее. --
А почему у тебя нет другого? Намекаешь на то, что гонорары все время
урезают?
-- Ватник, правда, есть, в котором я из лагеря вернулся...
-- В ватнике тебя в ЦК не пустят.
-- Как же я без пальто на холод? -- приуныл Яков Маркович. -- У меня
ведь спина болит!
-- Это она в преддверии субботника, -- не унимался Езиков. -- За
субботник ты, Тавров, получишь премию -- на нее купишь новое пальто.
-- Не купит, -- возразил Алексеев. -- Премия -- не больше пятидесяти
рубчиков. А Рапу ее с Лениным пополам делить надо. Идея-то субботника обои
м
пришла!
-- Шучу я и сам, Петр Федорыч, -- сказал Раппопорт. -- А пальто нету!
-- Больше ничего не украли? -- сообразил Езиков. -- Ну-ка посмотри! Они
втроем вошли в комнату.
-- Портфель! -- крикнул Яков Маркович.
-- Ну вот! А ты пальто, пальто! Что там у тебя ценного?
Обычно у Якова Марковича в портфеле всегда лежало кое-что почитать не
для посторонних. Он сразу подумал об этом. Но сегодня, к счастью, ничего
такого не было. Хорошо еще, папку в кабинете Макарцева он не нашел!
-- Ценного? Да так... Ничего...
Яков Маркович недавно купил в киоске свежие речи вождей и собирался
нарезать их для своего конструктора. А потом решил эту книгу оставить ка
к
историческую реликвию -- последнее воспоминание о коллективном руковод
стве.
Носил он ее всегда в портфеле на тот случай, если портфель где-нибудь
забудет, чтобы перекрыть другое, бесцензурное. Книгу эту он вынимал в мет
ро,
а в редакции клал на стол, чтобы все посторонние видели название. И вот
книга осталась на столе, а портфель украли.
-- Надо сообщить Кашину, -- решил Алексеев. -- Пускай заявит в милицию.
Что творится! Не помню такого, хотя в редакции с сорок пятого года. А вот и
Валентин Афанасьевич. Легок на помине!
В комнату заглянул Кашин, подтянул отстающую ногу, тихо прикрыл за
собой дверь, улыбнулся.
-- Что тут у вас случилось?
-- Пальто и портфель, -- Тавров развел руки, не продолжая дальше.
-- Ясненько! -- хихикнул Кашин. -- Прошу ко мне...
Из своего кабинета он вынес портфель Якова Марковича и пальто,
аккуратно сложенное подкладкой наружу.
-- Что за спектакль, Валентин?
-- Спектакль? Вы систематически оставляете отдел незапертым. А я --
материально ответственное лицо. Почему же вы не хотите беречь собствен
ное
имущество?
-- От кого беречь? Что за идиотские установки?
-- Установки не мои, Яков Маркыч. Я ведь исполнитель. А уж какие они --
не мое дело. Хотите -- жалуйтесь.
-- И пойду! Не пойдешь -- тебе сядут на шею!
Яков Маркович решительно взял из рук Кашина пальто и портфель и в гневе
направился прямо в кабинет Степана Трофимовича.
Анна Семеновна, заметив Таврова, бросилась ему наперерез.
-- Разве Ягубов вас вызывал?
-- Он -- меня?! -- не понял Раппопорт.
Анечка понизила голос.
-- Ягубов приказал пропускать к нему только тех, кого он сам вызвал...
-- Еще чего он придумает?!
Раппопорт оттолкнул Анну Семеновну и решительно рванул двери
ягубовского кабинета.
-- Вот! -- крикнул он с порога, показывая Ягубову пальто и портфель.
-- Что случилось, Яков Маркович? -- с готовностью спросил Ягубов.
Он стоял у окна, держа в одной руке блюдечко, в другой чашку с чаем.
Отхлебнув глоток, поставил чашку на блюдце.
-- Безобразие! -- заявил Раппопорт. -- Форменное безобразие!
-- Успокойтесь, -- Степан Трофимович поставил чашку на подоконник,
вынул из кармана чистейший носовой платок, вытер губы. -- Призыв к
бдительности -- общее распоряжение по редакции и касается всех сотрудни
ков,
в том числе и меня, и вас. Скажите спасибо, что это сделал Кашин, а не
посторонние.
-- А просто сказать он не мог? Не мог? -- жаловался Раппопорт. --
Сегодня вещи берет, а завтра будет шарить в карманах?
-- Ну, не думаю, -- усмехнулся Ягубов. -- В карманы он, вероятно, не
заглядывал. Впрочем...
-- Что впрочем?
Ягубов заколебался. "Впрочем, если вам не нравится работать в "Трудовой
правде", редколлегия и партбюро, я думаю, пойдут вам навстречу..." Нет,
Макарцева такой шаг рассердил бы, да и в горкоме, и в ЦК найдутся люди,
которым Раппопорт пока еще нужен для подготовки докладов. Если бы он не б
ыл
уверен в своей силе, он не стал бы говорить со мной в таком тоне. Услышав
"впрочем", Яков Маркович понял, что Ягубов хотел сказать. "Он меня
ненавидит, это ясно. Но теперь я ему скажу что я о нем думаю. Мне терять
нечего!"
-- Так что же -- "впрочем"? -- решительно повторил Яков Маркович,
израсходовав на этот вопрос весь запас гнева.
-- Впрочем, -- после некоторого размышления произнес Степан Трофимович,
-- Кашин погорячился... У всех есть свои слабости. Вот и вы тоже
нервничаете. А зря!
-- Зря? -- Раппопорт сменил гнев на жалобу. -- Да как же я могу
работать в условиях, когда меня не уважают как человека. Может, кому-нибуд
ь
не нравится мой пятый пункт? У нас в редакции раньше этого не ощущалось...
-- А разве сейчас есть? -- рассмеялся Ягубов. -- Или вы имеете в виду
конкретно меня? Подумайте, Яков Маркович, неужели мы, партийные работник
и,
можем быть антисемитами? Для нас главное -- убеждения. Мы с вами, хотя и
разных национальностей, но в одном лагере, так ведь? Хотя отдельные ваши
соплеменники и плохо рекомендуют себя.
-- А кто делал революцию?
Ягубов не ответил. Евреи участвовали в революции, но для чего?
Раппопорт просто не знает последних веяний наверху. Они шли в революцию
,
чтобы захватить власть и начать последовательно насаждать в России сио
низм.
Хорошо, что партии и Сталину удалось вовремя пресечь эту опасную тенден
цию.
Но до конца довести эту линию пока не удалось. Не фашизм опасен для
человечества, а евреи. Они рвутся к власти, и в США им это уже удалось. Они
хотят править миром. И поскольку коммунисты выражают интересы всех наро
дов,
наша историческая миссия -- спасти человечество. Так что антисемитизм в
целом, если его понимать с прогрессивных позиций, -- это гуманная политика
в
интересах передового человечества. Между нами говоря, Маркс портит вс
ю
историю коммунистического движения. Ее теперь, по существу, приходитс
я
начинать с Ленина и не лезть в глубокие дебри средневековья.
-- Революцию делали не только евреи, Яков Маркович, -- вежливо
улыбнувшись, заметил теперь Степан Трофимович. -- Должен сказать, что я
лично не люблю только тех евреев, которые борются по другую сторону
баррикады. Но не люблю я и таких французов, англичан, испанцев и даже
русских. Я думаю, что и вы, Яков Маркович, не любите таких?
-- Разумеется, -- поперхнулся Раппопорт. Наконец-то он понял, что нужно
заткнуться, ибо в любом случае прав будет Ягубов. И вообще, Яков Маркович
устал, и у него болел живот от голода. -- Я, Степан Трофимыч, только потому
обижен, что я же член партии с тридцать четвертого года!
-- Знаю! -- Ягубов решил полностью отвести от себя подозрения. -- И
поверьте, люблю евреев, и у меня есть друзья-евреи. Есть партийцы, которые
считают: евреи трудолюбивей и настойчивей. Они быстрее пробиваются и
занимают все ответственные посты. Ведь так уже было в тридцатые годы! Раз
ве
это правильно, если русскими будут управлять евреи? Сторонники такой то
чки
зрения спрашивают: а что, если бы у них в Израиле правили русские? Еще раз
повторяю: это некоторые так считают, я с ними решительно не согласен!..
Давайте я помогу вам одеться, Яков Маркович.
Ягубов взял из рук Раппопорта пальто и, раскрыв его, держал, ожидая,
пока Тавров суетливо просовывал руки в рукава. Яков Маркович был на голо
ву
выше и значительно толще. Зато Степан Трофимович был спортсменом.
-- Между прочим, -- вспомнил Ягубов, -- я давно собирался с вами
посоветоваться... Мне тут предложили написать диссертацию в Высшей
партшколе. Тема: "Роль печати в коммунистическом воспитании трудящихся
по
материалам газеты "Трудовая правда". Это ведь близкая вам тема. Не будете
возражать, если я к ней прикоснусь?
-- Почему я должен возражать?
Яков Маркович понял, что за неувольнение ему придется написать Ягубов
у
диссертацию.
-- Не откажетесь помочь подобрать кое-какие материалы? От работы я вас
на это время освобожу.
-- Ленин сказал: "Партия -- это взаимопомощь", -- процитировал Яков
Маркович.
Эти слова Ленина он придумал сам только что.
-- Вот именно! -- подтвердил Ягубов. -- Значит, договорились.
Продолжая стоять посреди кабинета, Степан Трофимович вдруг подумал: н
е
провоцировал ли его Раппопорт разговором на высказывания? Не исключено
, что
он был осведомителем в лагерях, и нить тянется за ним. А сейчас, когда
руководство газетой передано ему, Ягубову, органы не прочь поинтересова
ться.
Он вспомнил весь разговор и пришел к выводу, что ничего лишнего не сказал.
Топая по коридору, Яков Маркович размышлял о том, что Ивлев клянет его
на чем свет стоит и теперь ничего не остается, кроме как разориться на
такси.
-- Я извиняюсь, вы -- Тавров?
Перед ним вырос мордастый молодой грузин в клетчатом пальто, большой
замшевой кепке и игривом шелковом шарфике с цветочками.
-- Ну, -- сказал Раппопорт. -- Я невероятно спешу!
-- Дело в том, -- продолжал молодой грузин с тяжелым акцентом, -- что
меня зовут Зураб Макашвили. Мне надо сказать вам несколько слов. Зайдем
в
комнату, дорогой!
-- А здесь нельзя?
-- Нет, здесь никак нельзя! Я долго не задержу.
-- Что, насильник? -- спросил Яков Маркович, входя в свой отдел.
Комната была открыта, он ушел, опять забыв ее запереть.
-- А вы точно Яков Маркович?
-- Клянусь покойной матерью. Дальше!
Зураб тщательно затворил дверь, расстегнул пальто, пиджак и вынул
прижатую ремнем брюк к животу серую папку. Яков Маркович сразу узнал ее, т
у
самую папку, которую показывал ему Макарцев и которую он сегодня утром
безуспешно искал у него в кабинете. Морщины у Таврова углубились, губы
сжались. Он пытался не показать вида, что узнал папку.
-- Что это за бухгалтерия?
-- Не узнаете?
"Влип. Влип совершенно глупо, не по своей вине. Пока буду все отрицать,
отрицать до последнего. Только бы не били по позвоночнику. Этого второй р
аз
я не перенесу, расколюсь, утоплю всех..."
-- Понятия не имею, -- глухо сказал он.
-- Не волнуйтесь, я вам объясню, -- сказал Макашвили.
-- Сашка Какабадзе -- мой старый друг, мы с ним сидели на одной парте
до четвертого класса. Вчера я позвонил ему и сказал, что прилетел из Тбили
си
в командировку на одни сутки утвердить проект, и он вечером приехал ко мн
е в
гостиницу "Россия". Я всегда останавливаюсь в гостинице "Россия": кладу в
паспорт двадцать пять рублей -- и никаких забот! Саша приехал, мы немножко
выпили чачи, и он мне показал эту папку. Он сказал, что у вас в редакции все
ее читают с большим интересом. Я попросил оставить мне ее на ночь, но утро
м
он мне не позвонил. Мне надо улетать в Тбилиси. Я искал его весь день --
дома он не ночевал.
-- А при чем тут я? -- спросил Раппопорт, несколько успокоившись, но
все еще осторожно.
-- Вы? Он мне вчера рассказывал про субботник -- я очень смеялся. Он
показывал мне фотографии: профессора из какого-то института скалывают
лед
возле шашлычной. Это годится для любой китайской газеты. Вы -- гений, Яков
Маркович! Саша вас очень хвалил.
-- Что еще он клеветал?
-- Меня не надо бояться, Яков Маркович. Зураб Макашвили -- могила,
ясно? Я их ненавижу! Вот скажите, как вы относитесь к Сталину?
-- Видите ли, Зураб, я должен уважать ваши грузинские чувства...
-- Бросьте! Сталин был подонок, фашист! Он вырезал три четверти нашей
семьи только за то, что мой дедушка кое-что знал. Они учились вместе в
духовной семинарии. Дедушка был коммунистом, а Джугашвили они звали "кин
то".
-- Что это -- кинто?
-- Кинто? Бродяга, подзаборник... Мой дедушка хоронил его мать, она
умерла перед войной. "Кинто" даже не приехал ее проводить. Грузин так не
может поступить! Так что Зураба Макашвили не надо бояться. Где же Сашка?
Говоря по секрету, он взял эту папку у редактора... Как бы не хватились...
-- Вы -- наивный провинциал, -- пробурчал Раппопорт. -- Ладно, черт с
вами, давайте!
_42. ДОМА У РАППОПОРТА_
Когда все уселись и Ягубов постучал карандашом по столу, начиная
совещание, Ивлев и Сироткина сидели в такси. Вячеслав позвонил Надежде с
разу
после звонка Раппопорту.
-- У меня есть ключ, -- сказал он ей. -- Смыться можешь?
-- Сейчас?
-- Естественно...
-- А совещание у Ягубова?
-- Авось, не заметят. А заметят -- у тебя болел зуб. В общем, я сижу в
такси -- в двадцати шагах от редакции.
Теперь они ехали, и Надя не спрашивала куда. Он позвонил, и вот она с
ним. Таксист ехал быстро, дергал и резко тормозил. На поворотах Надя
хваталась за ивлевское колено, чтобы не улететь в сторону, потом смущенн
о
убирала руку. Но едва отодвинувшись, она успокаивалась, потому что он все
м
этим мелочам, казавшимся ей такими важными, не придавал никакого значени
я.
-- Измайлово? -- удивилась она, выглянув в окно, будто рассчитывала,
что он везет ее на остров Фиджи. -- А ты обедал?
-- Голодный кобель, -- сказал он, усмехнувшись ее логике.
-- Тогда надо купить поесть.
-- И выпить... Старина! -- обратился Ивлев к шоферу. -- Останови возле
гастронома!
В магазине Надя встала в очередь в кулинарию, а Ивлев --в винный отдел.
Встретились они у выхода. Сироткина держала в руке ромштексы, а он -- четыр
е
бутылки пива.
-- Теперь хлеба, -- сказала Надя и продолжила с немецким акцентом. --
Рюсские льюбят ошень много хлеб...
Они зашли в булочную.
-- А масло? Там, куда ты меня везешь, масло для ромштексов найдется?
Они проехали еще два квартала.
-- Не суетись, я заплачу, -- она вытащила из сумочки трешку.
Ивлев поставил возле двери бутылки и долго ковырялся, не зная в какую
сторону поворачивать ключ, и оглядывался, не идет ли кто по лестнице.
Наконец, они вошли в коридор. В темноте перед ними засветились две пары
зеленых глаз.
-- О Господи! Хорошие вы мои!
Две кошки, одна серая, другая черная, потеревшись у Надиных ног, охотно
забрались к ней на руки, и Сироткина вошла с ними в комнату. Вошла она
осторожно, будто боялась обнаружить там кого-нибудь еще. Убедившись, чт
о
никого нет, Надежда двинулась вдоль стен, как в музее, разглядывая
фотографии, книги на полках, посуду в серванте. На книгах лежала пыль, на
тарелках тоже.
-- А хозяйничать можно? -- спросила она.
-- Делай что хочешь.
Ивлев с деловым видом направился к шкафу.
-- Ай-яй-яй! -- покачала головой Надя. -- В чужих вещах рыться...
-- Выполняю приказ, -- объяснил Вячеслав и извлек из шкафа чистую
простыню.
Сироткина, стараясь не оскорбляться этой мужской деловитостью,
склонилась над газовой плитой. Аккуратно покрыв тахту простыней, Ивле
в
придвинул журнальный столик и постелил на него "Трудовую правду".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
на это наше совещание. Проверьте, почему некоторых сотрудников нету. У на
с в
стране, как вы знаете, демократия, а это значит, дисциплина для всех одна: и
для членов редколлегии, и для тети Маши. Вывод один: усилим бдительность --
к себе и другим.
-- Усилим... -- пробурчал Тавров, ни к кому не обращаясь, и на этот раз
достаточно громко и смело.
Наконец всех отпустили. Оттолкнув двух немолодых сотрудниц, он
протиснулся к двери и спустился к себе. Раппопорт бегло оглядел стол, не
стал ничего убирать, вынул из шкафа и нахлобучил шляпу, обмотал шею
протертым до дыр шарфом и протянул руку за пальто. Пальто на вешалке не
было. Яков Маркович с удивлением оглядел вешалку, посмотрел вниз (может,
упало?), заглянул за шкаф. Он даже не выругался, настолько был изумлен.
По коридору расходились с собрания. Останавливались, чтобы договорить
,
и скрывались за дверями.
-- Коллеги! -- завопил Тавров проходящим. -- Не видели, кто заходил в
мою комнату? Пальто мое, понимаете ли, тю-тю!
-- А хорошее пальто?
-- Не столько хорошее, сколько единственное.
-- Я бы такое пальто не украл, -- сказал Алексеев. -- А если бы у меня
украли, только радовался.
-- Но у меня же нет другого, -- растерянно моргал Яков Маркович.
-- Что за день сегодня -- с утра до вечера радуют новостями! --
проговорил замсекретаря Езиков, вращая маленькой головкой на длинной ш
ее. --
А почему у тебя нет другого? Намекаешь на то, что гонорары все время
урезают?
-- Ватник, правда, есть, в котором я из лагеря вернулся...
-- В ватнике тебя в ЦК не пустят.
-- Как же я без пальто на холод? -- приуныл Яков Маркович. -- У меня
ведь спина болит!
-- Это она в преддверии субботника, -- не унимался Езиков. -- За
субботник ты, Тавров, получишь премию -- на нее купишь новое пальто.
-- Не купит, -- возразил Алексеев. -- Премия -- не больше пятидесяти
рубчиков. А Рапу ее с Лениным пополам делить надо. Идея-то субботника обои
м
пришла!
-- Шучу я и сам, Петр Федорыч, -- сказал Раппопорт. -- А пальто нету!
-- Больше ничего не украли? -- сообразил Езиков. -- Ну-ка посмотри! Они
втроем вошли в комнату.
-- Портфель! -- крикнул Яков Маркович.
-- Ну вот! А ты пальто, пальто! Что там у тебя ценного?
Обычно у Якова Марковича в портфеле всегда лежало кое-что почитать не
для посторонних. Он сразу подумал об этом. Но сегодня, к счастью, ничего
такого не было. Хорошо еще, папку в кабинете Макарцева он не нашел!
-- Ценного? Да так... Ничего...
Яков Маркович недавно купил в киоске свежие речи вождей и собирался
нарезать их для своего конструктора. А потом решил эту книгу оставить ка
к
историческую реликвию -- последнее воспоминание о коллективном руковод
стве.
Носил он ее всегда в портфеле на тот случай, если портфель где-нибудь
забудет, чтобы перекрыть другое, бесцензурное. Книгу эту он вынимал в мет
ро,
а в редакции клал на стол, чтобы все посторонние видели название. И вот
книга осталась на столе, а портфель украли.
-- Надо сообщить Кашину, -- решил Алексеев. -- Пускай заявит в милицию.
Что творится! Не помню такого, хотя в редакции с сорок пятого года. А вот и
Валентин Афанасьевич. Легок на помине!
В комнату заглянул Кашин, подтянул отстающую ногу, тихо прикрыл за
собой дверь, улыбнулся.
-- Что тут у вас случилось?
-- Пальто и портфель, -- Тавров развел руки, не продолжая дальше.
-- Ясненько! -- хихикнул Кашин. -- Прошу ко мне...
Из своего кабинета он вынес портфель Якова Марковича и пальто,
аккуратно сложенное подкладкой наружу.
-- Что за спектакль, Валентин?
-- Спектакль? Вы систематически оставляете отдел незапертым. А я --
материально ответственное лицо. Почему же вы не хотите беречь собствен
ное
имущество?
-- От кого беречь? Что за идиотские установки?
-- Установки не мои, Яков Маркыч. Я ведь исполнитель. А уж какие они --
не мое дело. Хотите -- жалуйтесь.
-- И пойду! Не пойдешь -- тебе сядут на шею!
Яков Маркович решительно взял из рук Кашина пальто и портфель и в гневе
направился прямо в кабинет Степана Трофимовича.
Анна Семеновна, заметив Таврова, бросилась ему наперерез.
-- Разве Ягубов вас вызывал?
-- Он -- меня?! -- не понял Раппопорт.
Анечка понизила голос.
-- Ягубов приказал пропускать к нему только тех, кого он сам вызвал...
-- Еще чего он придумает?!
Раппопорт оттолкнул Анну Семеновну и решительно рванул двери
ягубовского кабинета.
-- Вот! -- крикнул он с порога, показывая Ягубову пальто и портфель.
-- Что случилось, Яков Маркович? -- с готовностью спросил Ягубов.
Он стоял у окна, держа в одной руке блюдечко, в другой чашку с чаем.
Отхлебнув глоток, поставил чашку на блюдце.
-- Безобразие! -- заявил Раппопорт. -- Форменное безобразие!
-- Успокойтесь, -- Степан Трофимович поставил чашку на подоконник,
вынул из кармана чистейший носовой платок, вытер губы. -- Призыв к
бдительности -- общее распоряжение по редакции и касается всех сотрудни
ков,
в том числе и меня, и вас. Скажите спасибо, что это сделал Кашин, а не
посторонние.
-- А просто сказать он не мог? Не мог? -- жаловался Раппопорт. --
Сегодня вещи берет, а завтра будет шарить в карманах?
-- Ну, не думаю, -- усмехнулся Ягубов. -- В карманы он, вероятно, не
заглядывал. Впрочем...
-- Что впрочем?
Ягубов заколебался. "Впрочем, если вам не нравится работать в "Трудовой
правде", редколлегия и партбюро, я думаю, пойдут вам навстречу..." Нет,
Макарцева такой шаг рассердил бы, да и в горкоме, и в ЦК найдутся люди,
которым Раппопорт пока еще нужен для подготовки докладов. Если бы он не б
ыл
уверен в своей силе, он не стал бы говорить со мной в таком тоне. Услышав
"впрочем", Яков Маркович понял, что Ягубов хотел сказать. "Он меня
ненавидит, это ясно. Но теперь я ему скажу что я о нем думаю. Мне терять
нечего!"
-- Так что же -- "впрочем"? -- решительно повторил Яков Маркович,
израсходовав на этот вопрос весь запас гнева.
-- Впрочем, -- после некоторого размышления произнес Степан Трофимович,
-- Кашин погорячился... У всех есть свои слабости. Вот и вы тоже
нервничаете. А зря!
-- Зря? -- Раппопорт сменил гнев на жалобу. -- Да как же я могу
работать в условиях, когда меня не уважают как человека. Может, кому-нибуд
ь
не нравится мой пятый пункт? У нас в редакции раньше этого не ощущалось...
-- А разве сейчас есть? -- рассмеялся Ягубов. -- Или вы имеете в виду
конкретно меня? Подумайте, Яков Маркович, неужели мы, партийные работник
и,
можем быть антисемитами? Для нас главное -- убеждения. Мы с вами, хотя и
разных национальностей, но в одном лагере, так ведь? Хотя отдельные ваши
соплеменники и плохо рекомендуют себя.
-- А кто делал революцию?
Ягубов не ответил. Евреи участвовали в революции, но для чего?
Раппопорт просто не знает последних веяний наверху. Они шли в революцию
,
чтобы захватить власть и начать последовательно насаждать в России сио
низм.
Хорошо, что партии и Сталину удалось вовремя пресечь эту опасную тенден
цию.
Но до конца довести эту линию пока не удалось. Не фашизм опасен для
человечества, а евреи. Они рвутся к власти, и в США им это уже удалось. Они
хотят править миром. И поскольку коммунисты выражают интересы всех наро
дов,
наша историческая миссия -- спасти человечество. Так что антисемитизм в
целом, если его понимать с прогрессивных позиций, -- это гуманная политика
в
интересах передового человечества. Между нами говоря, Маркс портит вс
ю
историю коммунистического движения. Ее теперь, по существу, приходитс
я
начинать с Ленина и не лезть в глубокие дебри средневековья.
-- Революцию делали не только евреи, Яков Маркович, -- вежливо
улыбнувшись, заметил теперь Степан Трофимович. -- Должен сказать, что я
лично не люблю только тех евреев, которые борются по другую сторону
баррикады. Но не люблю я и таких французов, англичан, испанцев и даже
русских. Я думаю, что и вы, Яков Маркович, не любите таких?
-- Разумеется, -- поперхнулся Раппопорт. Наконец-то он понял, что нужно
заткнуться, ибо в любом случае прав будет Ягубов. И вообще, Яков Маркович
устал, и у него болел живот от голода. -- Я, Степан Трофимыч, только потому
обижен, что я же член партии с тридцать четвертого года!
-- Знаю! -- Ягубов решил полностью отвести от себя подозрения. -- И
поверьте, люблю евреев, и у меня есть друзья-евреи. Есть партийцы, которые
считают: евреи трудолюбивей и настойчивей. Они быстрее пробиваются и
занимают все ответственные посты. Ведь так уже было в тридцатые годы! Раз
ве
это правильно, если русскими будут управлять евреи? Сторонники такой то
чки
зрения спрашивают: а что, если бы у них в Израиле правили русские? Еще раз
повторяю: это некоторые так считают, я с ними решительно не согласен!..
Давайте я помогу вам одеться, Яков Маркович.
Ягубов взял из рук Раппопорта пальто и, раскрыв его, держал, ожидая,
пока Тавров суетливо просовывал руки в рукава. Яков Маркович был на голо
ву
выше и значительно толще. Зато Степан Трофимович был спортсменом.
-- Между прочим, -- вспомнил Ягубов, -- я давно собирался с вами
посоветоваться... Мне тут предложили написать диссертацию в Высшей
партшколе. Тема: "Роль печати в коммунистическом воспитании трудящихся
по
материалам газеты "Трудовая правда". Это ведь близкая вам тема. Не будете
возражать, если я к ней прикоснусь?
-- Почему я должен возражать?
Яков Маркович понял, что за неувольнение ему придется написать Ягубов
у
диссертацию.
-- Не откажетесь помочь подобрать кое-какие материалы? От работы я вас
на это время освобожу.
-- Ленин сказал: "Партия -- это взаимопомощь", -- процитировал Яков
Маркович.
Эти слова Ленина он придумал сам только что.
-- Вот именно! -- подтвердил Ягубов. -- Значит, договорились.
Продолжая стоять посреди кабинета, Степан Трофимович вдруг подумал: н
е
провоцировал ли его Раппопорт разговором на высказывания? Не исключено
, что
он был осведомителем в лагерях, и нить тянется за ним. А сейчас, когда
руководство газетой передано ему, Ягубову, органы не прочь поинтересова
ться.
Он вспомнил весь разговор и пришел к выводу, что ничего лишнего не сказал.
Топая по коридору, Яков Маркович размышлял о том, что Ивлев клянет его
на чем свет стоит и теперь ничего не остается, кроме как разориться на
такси.
-- Я извиняюсь, вы -- Тавров?
Перед ним вырос мордастый молодой грузин в клетчатом пальто, большой
замшевой кепке и игривом шелковом шарфике с цветочками.
-- Ну, -- сказал Раппопорт. -- Я невероятно спешу!
-- Дело в том, -- продолжал молодой грузин с тяжелым акцентом, -- что
меня зовут Зураб Макашвили. Мне надо сказать вам несколько слов. Зайдем
в
комнату, дорогой!
-- А здесь нельзя?
-- Нет, здесь никак нельзя! Я долго не задержу.
-- Что, насильник? -- спросил Яков Маркович, входя в свой отдел.
Комната была открыта, он ушел, опять забыв ее запереть.
-- А вы точно Яков Маркович?
-- Клянусь покойной матерью. Дальше!
Зураб тщательно затворил дверь, расстегнул пальто, пиджак и вынул
прижатую ремнем брюк к животу серую папку. Яков Маркович сразу узнал ее, т
у
самую папку, которую показывал ему Макарцев и которую он сегодня утром
безуспешно искал у него в кабинете. Морщины у Таврова углубились, губы
сжались. Он пытался не показать вида, что узнал папку.
-- Что это за бухгалтерия?
-- Не узнаете?
"Влип. Влип совершенно глупо, не по своей вине. Пока буду все отрицать,
отрицать до последнего. Только бы не били по позвоночнику. Этого второй р
аз
я не перенесу, расколюсь, утоплю всех..."
-- Понятия не имею, -- глухо сказал он.
-- Не волнуйтесь, я вам объясню, -- сказал Макашвили.
-- Сашка Какабадзе -- мой старый друг, мы с ним сидели на одной парте
до четвертого класса. Вчера я позвонил ему и сказал, что прилетел из Тбили
си
в командировку на одни сутки утвердить проект, и он вечером приехал ко мн
е в
гостиницу "Россия". Я всегда останавливаюсь в гостинице "Россия": кладу в
паспорт двадцать пять рублей -- и никаких забот! Саша приехал, мы немножко
выпили чачи, и он мне показал эту папку. Он сказал, что у вас в редакции все
ее читают с большим интересом. Я попросил оставить мне ее на ночь, но утро
м
он мне не позвонил. Мне надо улетать в Тбилиси. Я искал его весь день --
дома он не ночевал.
-- А при чем тут я? -- спросил Раппопорт, несколько успокоившись, но
все еще осторожно.
-- Вы? Он мне вчера рассказывал про субботник -- я очень смеялся. Он
показывал мне фотографии: профессора из какого-то института скалывают
лед
возле шашлычной. Это годится для любой китайской газеты. Вы -- гений, Яков
Маркович! Саша вас очень хвалил.
-- Что еще он клеветал?
-- Меня не надо бояться, Яков Маркович. Зураб Макашвили -- могила,
ясно? Я их ненавижу! Вот скажите, как вы относитесь к Сталину?
-- Видите ли, Зураб, я должен уважать ваши грузинские чувства...
-- Бросьте! Сталин был подонок, фашист! Он вырезал три четверти нашей
семьи только за то, что мой дедушка кое-что знал. Они учились вместе в
духовной семинарии. Дедушка был коммунистом, а Джугашвили они звали "кин
то".
-- Что это -- кинто?
-- Кинто? Бродяга, подзаборник... Мой дедушка хоронил его мать, она
умерла перед войной. "Кинто" даже не приехал ее проводить. Грузин так не
может поступить! Так что Зураба Макашвили не надо бояться. Где же Сашка?
Говоря по секрету, он взял эту папку у редактора... Как бы не хватились...
-- Вы -- наивный провинциал, -- пробурчал Раппопорт. -- Ладно, черт с
вами, давайте!
_42. ДОМА У РАППОПОРТА_
Когда все уселись и Ягубов постучал карандашом по столу, начиная
совещание, Ивлев и Сироткина сидели в такси. Вячеслав позвонил Надежде с
разу
после звонка Раппопорту.
-- У меня есть ключ, -- сказал он ей. -- Смыться можешь?
-- Сейчас?
-- Естественно...
-- А совещание у Ягубова?
-- Авось, не заметят. А заметят -- у тебя болел зуб. В общем, я сижу в
такси -- в двадцати шагах от редакции.
Теперь они ехали, и Надя не спрашивала куда. Он позвонил, и вот она с
ним. Таксист ехал быстро, дергал и резко тормозил. На поворотах Надя
хваталась за ивлевское колено, чтобы не улететь в сторону, потом смущенн
о
убирала руку. Но едва отодвинувшись, она успокаивалась, потому что он все
м
этим мелочам, казавшимся ей такими важными, не придавал никакого значени
я.
-- Измайлово? -- удивилась она, выглянув в окно, будто рассчитывала,
что он везет ее на остров Фиджи. -- А ты обедал?
-- Голодный кобель, -- сказал он, усмехнувшись ее логике.
-- Тогда надо купить поесть.
-- И выпить... Старина! -- обратился Ивлев к шоферу. -- Останови возле
гастронома!
В магазине Надя встала в очередь в кулинарию, а Ивлев --в винный отдел.
Встретились они у выхода. Сироткина держала в руке ромштексы, а он -- четыр
е
бутылки пива.
-- Теперь хлеба, -- сказала Надя и продолжила с немецким акцентом. --
Рюсские льюбят ошень много хлеб...
Они зашли в булочную.
-- А масло? Там, куда ты меня везешь, масло для ромштексов найдется?
Они проехали еще два квартала.
-- Не суетись, я заплачу, -- она вытащила из сумочки трешку.
Ивлев поставил возле двери бутылки и долго ковырялся, не зная в какую
сторону поворачивать ключ, и оглядывался, не идет ли кто по лестнице.
Наконец, они вошли в коридор. В темноте перед ними засветились две пары
зеленых глаз.
-- О Господи! Хорошие вы мои!
Две кошки, одна серая, другая черная, потеревшись у Надиных ног, охотно
забрались к ней на руки, и Сироткина вошла с ними в комнату. Вошла она
осторожно, будто боялась обнаружить там кого-нибудь еще. Убедившись, чт
о
никого нет, Надежда двинулась вдоль стен, как в музее, разглядывая
фотографии, книги на полках, посуду в серванте. На книгах лежала пыль, на
тарелках тоже.
-- А хозяйничать можно? -- спросила она.
-- Делай что хочешь.
Ивлев с деловым видом направился к шкафу.
-- Ай-яй-яй! -- покачала головой Надя. -- В чужих вещах рыться...
-- Выполняю приказ, -- объяснил Вячеслав и извлек из шкафа чистую
простыню.
Сироткина, стараясь не оскорбляться этой мужской деловитостью,
склонилась над газовой плитой. Аккуратно покрыв тахту простыней, Ивле
в
придвинул журнальный столик и постелил на него "Трудовую правду".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68