— Заткнись, ящер подкроватный!— Ну, не вечно мне под твоей кроватью лежать, это место скоро занято будет.— Кем это?— Не кем, а чем — ночным горшком.— Хвост оторву!— А вот так не шути, хозяйка, — предупредил Жан, показывая акульи зубы, — сегодня я нервный, могу и цапнуть ненароком.Жанна презрительно фыркнула и лягнула Жана, но дразнить больше не стала.Освятили весь дом, после чего отца Георгия напоили чаем, и Акоп Спартакович повез его обратно в Лавру.Вот о чем поведал бы домовой Михрютка бесу Недокопу, будь он в состоянии вести рассказ, но он не мог и двух слов связать. И вообще, он шел прятаться, когда Недокоп за ним увязался. Так вдвоем они и дошли до Лебяжьего пруда, где у Михрютки было присмотрено на всякий случай укрытие на чердаке лебединого домика. Напугав и разогнав лебединую семью, с шумом разлетевшуюся по глади пруда, забрались они на чердак, зарылись в сухую солому в самом узком месте под крышей и сразу же уснули: домовой Михрютка — чтобы оправиться от перенесенного потрясения, а ленивый бес Недокоп — просто за компанию.Снилось Михрютке, что он снова оказался на старом месте работы, в Исаакиевском соборе, и почему-то лежит связанный под маятником Фуко, а маятник с каждым раскачиванием бьет его по боку чугунным шаром — «Бу-ум! Бу-ум!». Михрютка при этом дергался и повизгивал, не просыпаясь.До самого ужина сестры с помощью Акопа Спартаковича вешали в красном углу киот, ставили в него иконы, прикрепляли кронштейн с лампадкой. Когда же красный угол был полностью устроен, Аннушка вынула из своей сумки портрет в деревянной рамке и попросила Акопа Спартаковича повесить его над их с Юлькой кроватью. С портрета на девочек веселыми глазами глядела молодая женщина с пышными русыми волосами.— Это наша мама, Юленька, — сказала Аннушка.Юлька запрыгнула на кровать, подошла к стене и долго смотрела на маму, опершись руками на стену. Потом вздохнула и сказала:— Ладно, пойдем повесим икону в столовой.А поздно вечером, когда обе улеглись в постель, Юлька попросила:— Давай потушим свет, и ты мне все расскажешь про нашу маму.— А свет зачем тушить, если ты еще не собираешься спать?— Чтобы я могла плакать в темноте, пока ты будешь рассказывать.— А лампадку оставим?— Лампадку можно оставить: от нее свет тихий, он мне не помешает.Аннушка рассказывала сестре о маме: какая она была красивая и веселая, как ее любили дети в обычной школе и в школе воскресной; как они с мамой и бабушкой ездили в паломничество на остров Залит, к удивительному старцу отцу Николаю Гурьянову; как ходили в лес за грибами и ягодами и однажды нашли в лесу зайчонка-сироту, вырастили его, а потом выпустили обратно в лес… Юлька слушала и тихонечко, чтобы не мешать рассказу, плакала. Глава 2 Аннушка помогала сестре подготовиться к первой исповеди. В Лавре она специально для сестры купила книжечку «Как подростку готовиться к исповеди»; в конце этой полезной книжечки был напечатан «примерный список грехов, наиболее часто совершаемых подростками».— Ага, это у нас, выходит, образец для подражания, — хихикнула Юлька, но, начав читать, посерьезнела, притихла и скоро погрузилась в пучину покаяния.— Ужас какой! — шептала она, читая перечень грехов и загибая пальцы, что-то отмечая на полях и снова возвращаясь к началу списка.Вдруг она подняла голову и заявила трагическим голосом:— Аннушка, знаешь, что я тебе скажу, сестрица? Я решила на исповедь не ходить.— Она это серьезно, брат Юлиус? — озабоченно спросил Хранитель Иоанн.— Очень даже серьезно, слава Богу! — ответил Юлиус, и вид у него при этом был донельзя лучезарный.— Да ты никак рад? — изумился Ангел Иоанн.— Конечно, и даже очень рад: это же прекрасно, брат, что Юлия так чистосердечно сокрушается о своих грехах. А на исповедь она пойдет — соберется с силами и пойдет!— Это почему же ты не хочешь идти к исповеди, Юля? — спросила Аннушка, писавшая что-то в блокнотике.Юлька сделала большие глаза и прошептала:— Понимаешь, Ань, я грешна почти во всех грехах!— У меня тоже грехов хватает, вот смотри, я уже исписала два листка.— Дай списать! — оживилась Юлька.— Да ты что, сестричка? Это ж не задача по математике! И задачки списывать нехорошо, а уж это… Ты понимаешь, Юля, ты будешь в своих грехах каяться батюшке, а Господь будет невидимо стоять рядом с вами и все слушать. Разве можно Его обманывать?— Его обманешь, как же… Не-е, Ань, ты как хочешь, а я на исповедь не могу явиться с таким вот списком!— Юля, скажи мне честно, ты хочешь от своих грехов избавиться?— Да как тебе сказать, — покусывая кончик карандаша, задумчиво ответила Юлька. Потом она снова прошлась глазами по списку. — Если честно, то с некоторыми грехами я бы могла преспокойно жить и дальше.— Например?— Вот, например, «пристрастие к модной одежде».— А ты носи модную одежду без всякого пристрастия к ней — вот и не будет греха. Есть — хорошо и спасибо нашему папе, а нет — и не надо. Сможешь так?— Ну, если потренироваться, может, и смогу.— Вот и с остальными грехами так же: потренируешься и избавишься с Божьей помощью.— Но как же я отцу Георгию весь этот список-то зачитаю? Стыдно!— Юлька! Вот ты всех уличных кошек норовишь перегладить. Представь себе, что ты подхватила от них стригущий лишай, волосы у тебя лезут. Ты что же, от стыда не пойдешь к врачу и будешь лысеющую голову под платочек прятать?— А в церковь и надо ходить в платочке, сама говорила, ага!— И в лицей в платочке пойдешь? — Ну, это уж нет! В общем, с лишаем, конечно, придется пойти к врачам. Но стыдиться-то лысины я все равно буду!— Вот так и с грехами: стыдись, а к врачу духовному все равно иди, и отец Георгий тебе поможет от греховных лишаев избавиться.— Красиво говоришь, сестрица! Ладно, уговорила, пойду я на исповедь.А за ужином девочек ожидала хорошая новость.— Аннушка, теперь ты можешь звонить бабушке, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Она прислала телеграмму с номером своего телефона. Держи! Однако, как они там затянули это дело — целый месяц не могли обыкновенный телефон поставить!Аннушка обрадовалась, а Юлька ревниво заметила:— Между прочим, папа, это и моя бабушка!— Конечно, и твоя тоже, — поспешила ее успокоить Аннушка.— Тогда дайте же и мне телеграмму почитать!— На, читай, пожалуйста!Юлька схватила телеграмму и задушевным голосом пропела:— Телефон подключили зпт номер 4 23 15 тчк целую девочек зпт бабушка. Ба-буш-ка! — и Юлька звучно поцеловала телеграмму.— Фу, как негигиенично, Юлька! — скривилась Жанна. — Ты представляешь, через сколько рук прошла эта телеграмма?— Жанна, а у тебя есть бабушка?— Нет.— Ну, так ты ничего в бабушкиных телеграммах не понимаешь! — И Юлька демонстративно еще раз поцеловала телеграмму. — Мы сразу после ужина позвоним, можно, папка?— Звоните, когда хотите и сколько хотите.— Аннушка, ты, конечно, захочешь первая с бабушкой говорить? — вдруг жалобно спросила она сестру.— Я только скажу, что у меня все в порядке, а потом ты, Юля, говори сколько хочешь.— Спасибо тебе, сестрица!— Только не забудь сказать бабушке, что это ты заставила меня косу обрезать!Юлькин восторг сразу утих, и она возмущенно уставилась на Аннушку.— Что, вот так прямо сразу и сказать? С этого начать знакомство с родной бабушкой?!— Юля! Ты мне это обещала, когда уговаривала меня волосы резать.— Да, обещала, было дело… А вдруг бабушка не захочет со мной после этого разговаривать?— Бабушка все поймет и все простит.— Ладно, посмотрим, — вздохнула Юлька. Жанна фыркнула, отставила недопитый чай и вышла из-за стола.Аннушка и Юлька встали, повернулись лицом к иконе Спасителя, и Аннушка громко прочла благодарственную молитву. Папа тоже встал — он быстро привыкал к православному порядку, и, похоже, порядок этот ему даже нравился.Телефон у Юльки был со всяческими, как она говорила, «прибамбасами», и Аннушка все эти хитрости еще не успела освоить, поэтому дозваниваться до Пскова принялась Юлька. Она нажала какую-то кнопку, и гудки стали раздаваться громко, на всю комнату.Аннушка слушала их, склонив набок голову.— Что-то долго никто не отвечает, — сказала Юлька. — А вдруг бабушки дома нет?— Может, она во дворе. Подождем еще.И вот раздалось громкое, на все комнату: «Я слушаю!». Мгновенно струсив, Юлька сунула трубку Аннушке.— Бабушка, это я, Аня. Здравствуй, бабушка!— Здравствуй, Аннушка. Как хорошо тебя слышно, милая, будто ты рядом.— Как ты себя чувствуешь, бабушка? Ты здорова?— Все слава Богу, дорогая, все слава Богу. Ну, рассказывай, как ты там живешь?— Хорошо живу.— Папу слушаешься?— Слушаюсь. Это совсем не трудно, бабушка, он такой добрый!— Балует он там тебя, наверно, сверх всякой меры?— Еще как балует, бабушка!— Вот я ему задам при встрече!Девочки засмеялись.— Это там Юленька рядом с тобой смеется? — спросила бабушка. — Дай-ка мне с ней поговорить. Сколько уж лет я ее голосок не слышала!Юлька ахнула и запрыгала на месте, протягивая обе руки к телефону. Сестра, улыбаясь, передала ей трубку.— Бабушка, здравствуйте!— Здравствуй, Юленька!— Ой, бабушка, я ужасно рада, что у меня теперь есть и Аня, и вы! Это так здоровско!— Мне это очень приятно слышать, детка.— Бабушка, а вы меня помните?— Конечно, помню. Только ты не кричи, дорогая, я ведь совсем не глухая и даже еще не очень дряхлая. И говори мне, пожалуйста, «ты».— И на «ты» можно?!— Нужно, Юленька! Ведь это ты меня не помнишь, ты совсем маленькая была, когда папа увез тебя в Ленинград, а я-то тебя, проказницу, очень даже хорошо помню.— А какая я была маленькая?— Ты была такая юла, что все смеялись: «Ну и имечко подобрали!».— Ой! А еще что-нибудь про мое счастливое детство?— У нас тогда был пес Дозор, и ты очень любила спать у него в конуре.— Класс! Бабушка, а может быть, это была Аня, а не я?— Ты, ты! Я-то вас никогда не путала. У тебя, между прочим, есть отличительный знак.— Какой, бабушка?— На левой лопатке маленькое родимое пятнышко.— Ань, срочно подними мне сзади майку — есть там что-нибудь?— Есть, есть! Маленькое пятнышко как раз посредине лопатки.— Левой?— Левой!— Ура! Бабушка меня помнит!— Конечно, Юленька, я тебя помню и люблю. Я за тебя молюсь каждый день, а молитвенная память у людей самая крепкая.— Ясное дело: если каждый день твердить Богу про какого-нибудь человека, так и не захочешь, а запомнишь его… Бабушка! А вот если вы… если ты взаправду меня любишь, то обещай не сердиться за один мой страшный-страшный грех.— Какой еще такой «страшный-страшный грех»? Что ты там выдумываешь?— Бабушка, я Аньке косу отрезала!Аннушка сделала страшные глаза и отчаянно замотала головой.— Юленька, нехорошо сестру Анькой звать… Погоди, как это косу отрезала? Это еще зачем? Кто разрешил?— Так уж получилось. Понимаешь, бабушка, у меня-то волосы короткие, а тут приезжает моя сестра с длиннющей косой! Представляешь, какой ужас?— Не понимаю, какой ужас! Такая прекрасная была коса…— Ну как же ты не понимаешь, бабушка? Мы ведь оказались неодинаковые: лицо одно, а прически разные. А тут еще папа пообещал меня выдрать как егорову козу.— Сидорову, наверно?— Точно, Сидорову!— А почему это папа собирался тебя выдрать? За дело поди?— За дело, бабушка, за дело, — успокоила ее Юлька. — Вот тогда мы и решили стать совсем одинаковыми, чтобы папа не мог угадать, кого драть надо. Он запутался и на всякий случай простил обеих. Прости и ты, бабушка, а то ведь я завтра в первый раз на исповедь иду, так пусть у меня хоть на один грех будет меньше, ладно?— Ладно, проказница, придется тебя простить. Но епитимью наложу на обеих: теперь вы обе забываете, где там у вас ножницы лежат, и обе отращиваете косы. Договорились?— Договорились, бабушка! — дуэтом закричали девочки.— Юленька, так ты завтра причащаешься?— Да, только не завтра, а послезавтра. Так отец Георгий решил.— Правильно решил, ведь у тебя послезавтра именины.— Ой, бабушка, ты даже мои именины помнишь!— Конечно, помню. Ну все, девочки, хватит нам тратить свое время и папины деньги.— Бабушка, я тебя очень, очень люблю!— Я тоже очень люблю тебя, Юленька. Нет, ты все-таки ни капельки не изменилась! А теперь дай-ка мне на минутку Аннушку.— Подожди, подожди, бабушка! Я тебе еще покаяться хочу.— Ну, покайся.— Знаешь, бабушка, Аннушка меня все время воспитывает, воспитывает — прямо святую из меня хочет сделать!— Ну, это у нее определенно не получится, не беспокойся. Это и есть твое покаяние?— Да! А теперь даю тебе Аннушку! Аннушка взяла трубку.— Бабушка, это я.— Аннушка, ты там не переусердствуй, воспитывая Юлю в христианском духе. Не жми на нее очень-то: душа человеческая — дело тонкое.— Ой, класс! — пискнула Юлька в полном упоении.— Да нет, бабушка, Юля у нас умная и очень хорошая. Она сама все понимает, когда успевает подумать, — сказала Аннушка, улыбаясь сестре.— Как же мне на нее хоть одним глазком глянуть хочется… Может быть, когда папа повезет тебя обратно в Псков, он захватит с собой и Юленьку?Юлька завизжала от восторга.— Хорошо, бабушка, мы попросим папу взять Юлю в Псков. Слышишь, как она радуется?— Слышу, слышу. Ну, храни вас Бог, внученьки мои дорогие. Папе поклон от меня передайте.— Передадим. Храни тебя Господь, бабушка! — сказала Аннушка.— И твой Ангел Хранитель! — крикнула Юлька в трубку сбоку.Когда зазвучали короткие сигналы и трубка была положена на место, сестры, не сговариваясь, взлетели на кровать и, взявшись за руки, принялись прыгать, распевая:— Мы поедем вместе в Псков! Мы поедем вместе в Псков!Ангелы радовались, глядя на них.И никто из них не подозревал, что подлый Прыгун, сидя на своем обычном месте на карнизе, весь их разговор с бабушкой подслушал, запомнил и помчался докладывать Михрютке. Ну, а тот, выслушав Прыгуна, тут же побежал с доносом к Жанне и Жану.— Юльку в Псков пускать нельзя, ее там окончательно испортят, в церковницу превратят, — решила Жанна. — После Пскова она еще и в Келпи не захочет ехать.— Не пустим Юльку в Псков, — согласился Жан. — А вот от Анны надо бы поскорей избавиться — слишком уж от нее светло в Доме. У тебя на этот счет нет никаких идей, хозяюшка?— Нет. Нам остается только терпение и смирение…— Жанна, что ты несешь!— Успокойся — ПОКАЗНЫЕ терпение и смирение. Скоро отец повезет ее в Псков, а Юльку я отвезу в Ирландию пораньше. И тогда…— И тогда Мишин окажется целиком в твоих нежных и цепких коготках.— Ясное дело! А домового надо бы наградить. Эй, Михрютка, ты где там прячешься? Хочешь со мной на дискотеку поехать?Счастливый Михрютка свалился с потолка и заплясал перед хозяйкой.— Еще бы не хотеть! В дискотеке музыка грохочет, люди скачут, и все на бесов похожи! Повертишься там — ну будто на исторической родине, в аду побывал!— Вот и поедешь, оттянешься. Служи только хорошенько, все мне доноси, что услышишь, а награда тебе всегда будет.— Рад служить, хозяюшка!Назавтра отец Георгий встретил Акопа Спартаковича с сестрами в воротах Лавры.— Вы с Аннушкой идите в храм, — сказал он Акопу Спартаковичу, — а мы с отроковицей Юлией покамест в тенечке побеседуем.Отец Георгий повел Юльку по дорожке между высоких деревьев, мимо старинных надгробий, подвел к скамейке под большим кленом, там усадил ее и сам сел рядом.— Ну, расскажи мне, отроковица Юлия, как ты к исповеди готовилась? — спросил он.— Сначала мы с Аннушкой долго-долго молились, а потом она дала мне список грехов. Вот я и стала вспоминать все-все-все грехи моей жизни и отмечать в книжечке.— И много отметила?Юлька молчала, опустив голову.Молчал и священник, неспешно перебирая четки.— Почти все отметила, батюшка, какие в списке были, — прошептала наконец Юлька. — У меня только одного греха нет из этого списка.— В самом деле? — удивился отец Георгий.— В одном-единственном грехе я оказалась не грешна! — сокрушенно сказала девочка, подняв на него налитые слезами глаза.— Не может этого быть!— Правда, батюшка, — вздохнула Юлька и пустила слезу.— Ушам своим не верю!Мимо них по аллейке проходил молодой монашек.— Брат Евстафии, а поди-ка ты сюда!Монашек подошел к ним.— Благословите, батюшка.Отец Георгий благословил его и спросил:— Не знаешь ли ты, брат Евстафий, митрополит Петербургский и Ладожский у себя?— Владыка раннюю служил, а сейчас, надо полагать, у себя в покоях отдыхает.— Придется потревожить владыку. Поди-ка ты к нему, брат Евстафий, и отрапортуй, что в нашей епархии новая святая объявилась.— Какая святая, батюшка? — непонимающе заморгал глазами монашек.— А вот эта самая — отроковица Юлия. И удачно-то как объявилась — завтра Юлию Карфагенскую величаем, а нынче Юлию Крестовскую прославим: в колокола ударим, крестным ходом с нею во главе пройдем!У Юльки от удивления слезы моментально высохли.— Ой, вы меня не так поняли, батюшка! — воскликнула она. — Вы подумали, что я только в одном грехе виновата, да? А я виновата во всех, кроме одного!— Да нет, я все правильно понял. Ты слышишь, брат Евстафий? Сия преподобная отроковица до одиннадцати лет дожила и каким-то одним грехом за всю свою жизнь ни разу не согрешила.
1 2 3 4 5 6