Сквозь ставни некоторых окон пробивался свет. Яркая полоса света, падавшего из открытой двери, стелилась по садовой дорожке. Сердце Хумама гулко забилось, когда он попытался представить себе жизнь, протекавшую за этими окнами. Какова она и кто обитатели этого дома? Сердце его заколотилось еще сильнее, когда он осознал удивительную истину ведь он отпрыск этого дома, частица этой жизни. И он здесь для того, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Именно для этого пришел он сюда, одетый в простенькую синюю галабею и поношенную такию, ступая босыми ногами по земле.
Они поднялись по лестнице в саламлик, свернули направо и очутились перед маленькой дверью, за которой была еще одна лестница. Молча, затаив дыхание Хумам взошел по ступенькам и очутился в большой зале, освещенной лампадой, подвешенной на цепи к расписанному потолку. Керим подвел юношу к большой закрытой двери, и Хумам подумал: «Возможно, на этом самом месте двадцать лет назад стояла моя мать, наблюдая за тем, как отец пробирается в покои Габалауи… Какое ужасное воспоминание!»
Дядюшка Керим осторожно постучал в дверь, испрашивая разрешения войти, затем легонько толкнул створку и, отойдя в сторону, подтолкнул Хумама вперед. Юноша вошел, испытывая страх и робость. Он не услышал звука закрываемой за ним двери, глаза его различали лишь неясный свет, исходивший из углов и с потолка комнаты. Потом он разглядел у стены напротив диван, а на нем сидящего человека. Хумам никогда не видел своего деда, но он ни на мгновение не усомнился в том, что это он. Кем же еще мог быть этот великан, как не его дедом, о котором он слышал столько удивительного! Хумам приблизился к дивану и встретился глазами со взглядом деда. Исходящая из этого взгляда властность заставила Хумама забыть обо веем на свете и в то же время вселила в его сердце спокойствие и уверенность. Он склонился, почти коснувшись лбом края дивана, и протянул руку. Дед подал ему свою, и Хумам, благоговейно поцеловав ее, с неожиданной смелостью сказал:
– Добрый вечер, дедушка!
Зычный, но ласковый голос ответил ему:
– Добро пожаловать, сынок, садись!
Хумам осторожно примостился на краешке стула, стоявшего справа от дивана.
– Располагайся удобнее.
С радостно бьющимся сердцем Хумам, бормоча слова благодарности, уселся поглубже. Воцарилось молчание. Юноша, потупив взор, рассматривал узоры ковра у себя под ногами. Он ощущал на себе взгляд деда, как ощущает человек падающие на него лучи солнца. Вдруг внимание его привлекла ниша в стене. В груди у него защемило, когда он заметил в ней дверцу. Дед спросил:
– Что знаешь ты об этой дверце?
У Хумама затряслись поджилки. Потрясенный проницательностью деда, он, заикаясь, ответил:
– Я знаю, что она положила начало нашим несчастьям.
– А что ты думал о своем деде, слушая эту историю? Юноша открыл рот, но дед перебил его:
– Говори только правду!
Резкий тон испугал Хумама, и он постарался говорить как можно искренней:
– Поступок отца показался мне большой ошибкой, а кара, которая его постигла, чрезмерно суровой.
– Ну что ж,– улыбнулся Габалауи,– ты довольно правдиво описал свои чувства. Я ненавижу ложь и обман и изгоняю из своего дома всякого, кто замарает себя ложью.
Глаза Хумама наполнились слезами, а дед проговорил:
– Ты показался мне неиспорченным, чистым юношей. Поэтому я и позвал тебя.
– Спасибо, господин,– глотая слезы, прошептал Хумам.
– Я решил,– спокойно продолжал Габалауи,– тебе единственному из всех дать возможность пожить в Большом доме. Здесь ты женишься и начнешь новую жизнь.
Сердце Хумама, опьяненное радостью, бешено заколотилось. Он ожидал продолжения этой речи, звучавшей для него как сладостная мелодия. Но дед молчал. После некоторого колебания Хумам промолвил:
– Благодарю тебя за твою доброту.
– Ты ее заслужил.
Не решаясь оторвать глаз от узора на ковре и взглянуть на деда, Хумам все же спросил:
– А моя семья?
В тоне Габалауи прозвучал упрек:
– Я ясно выразил свою волю.
– Они тоже заслуживают твоего снисхождения и милости,– умоляюще произнес Хумам.
Тон Габалауи сделался еще более холодным:
– Разве ты не слышал, что я сказал?
И, давая понять, что разговор окончен, дед заключил:
– Иди попрощайся с ними и возвращайся сюда. Хумам поднялся с места, поцеловал руку деда и вышел.
Дядюшка Керим ожидал его за дверью. В полном молчании они тронулись в обратный путь. Выходя из саламлика, Хумам увидел на дорожке сада в полоске света девушку, которая тотчас же скрылась. Однако он успел разглядеть ее грациозную, стройную фигуру и вспомнил слова деда: «Ты будешь жить в этом доме и женишься здесь». Вот на такой девушке! И начнется жизнь, о которой рассказывал отец! Как посмеялась над ним судьба! И каково ему после той, прежней жизни шагать целыми днями, толкая перед собой ручную тележку! Счастливая возможность, что мне открылась, похожа на сон, сон, который снится отцу вот уже двадцать лет. Но как тяжело у меня на сердце!
18.
Хумам вернулся к хижине, где вся семья в нетерпении ожидала его. Мать и братья устремили на вошедшего полные любопытства взгляды, а Адхам, задыхаясь от волнения, спросил:
– Ну что, сынок?
Хумам заметил, что у Кадри перевязан глаз, и подошел к нему узнать, что случилось.
– Твой брат серьезно подрался с этим человеком,– пояснил Адхам, кивая в сторону хижины Идриса.
– И все это из-за несправедливых и жестоких слов, которые были сказаны обо мне в Большом доме,– кипя негодованием, отозвался Кадри.
– Что там происходит? – спросил Хумам, указывая на жилище Идриса.
– Они ищут свою сбежавшую дочь.
– А виноват во всем наш дед, это безжалостное чудовище! – снова вскричал Кадри.
– Говори потише,– умоляюще обратилась к сыну Умейма.
Но Кадри еще больше распалился.
– Чего ты боишься? Ты боишься, что не сбудется твоя мечта о возвращении? Но она и так не сбудется. Можешь мне поверить, ты не покинешь эту лачугу до самой смерти.
– Прекрати вопить,– вскипел Адхам.– Ты сошел с ума, клянусь создателем. Уж не желаешь ли ты последовать за сбежавшей девчонкой?!
– И последую!
– Замолчи! Мне надоели твои глупости. Умейма горестно проговорила:
– Не будет нам житья рядом с Идрисом после того, что произошло.
– Так с чем же ты вернулся? – снова обратился Адхам к Хумаму.
Хумам, голосом, в котором не было и следа радости, отозвался:
– Дед пригласил меня жить в Большом доме.
Адхам ожидал услышать еще что-нибудь, но, не дождавшись продолжения, с отчаянием воскликнул:
– А мы? Что он сказал о нас?
– Ничего, – печально качая головой, сказал Хумам. Смех, которым отозвался на это слово Кадри, напоминал укус скорпиона. Он спросил брата с издевкой:
– Так зачем же ты явился? Действительно, подумал Хумам, зачем я явился? Наверное, лишь затем, что такие, как я, не могут наслаждаться счастьем в одиночку. И грустно промолвил:
– Я много говорил ему о вас.
– Весьма признательны. Но отчего же все-таки он предпочел тебя нам?
– Ты прекрасно знаешь, что я здесь ни при чем.
– Нет сомнения, сынок, вздохнул Адхам, ты лучший из нас.
– А ты, отец, с горячностью воскликнул Кадри, чем хуже ты, всегда вспоминающий своего отца лишь добром, хотя он этого и не заслуживает?!
– Ты ничего не понимаешь, Кадри.
– Да этот человек хуже сына своего, Идриса! Умейма с мольбой схватила Кадри за рукав:
– Ты надрываешь мне сердце, сынок, а себе не оставляешь никакой надежды.
– Надежда только здесь, на пустыре. Поймите вы это наконец и успокойтесь. Перестаньте возлагать надежды на этот проклятый дом. Я не боюсь ни пустыря, ни самого Идриса. На каждый его удар я могу ответить десятью. Плюньте на Большой дом и живите спокойно.
Слова Кадри заставили Адхама задуматься. Разве может жизнь вечно оставаться такой? И почему, о отец, ты пробудил в наших душах стремление к тебе прежде, чем согласился простить нас? Что может смягчить твое сердце, если даже все эти долгие годы его не смягчили? Что пользы надеяться, если все перенесенные страдания не оправдали нас в глазах того, которого мы все любим, и не снискали нам его милости? Вслух же он сказал:
– Так с чем же ты пришел к нам, Хумам?
Хумам смущенно объяснил, что дед велел ему попрощаться с семьей и после этого возвращаться.
Умейма, как ни пыталась, не сумела сдержать рыданий, а Кадри злобно бросил:
– Чего же ты ждешь?
Тут Адхам решительно сказал:
– Иди, Хумам! Иди с миром, и да хранит тебя Господь!
– Да, да, – с притворной серьезностью подхватил Кадри,– иди, герой, и не обращай ни на кого внимания!
– Не смей издеваться над братом, – строго прикрикнул на сына Адхам, – он лучший из нас!
– Он хуже всех нас,– отрезал Кадри. Молчавший все это время Хумам воскликнул:
– Если я решу остаться, то не ради тебя, Кадри!
– Иди и не раздумывай, – заявил Адхам.
– Да, да, иди с миром, – сквозь слезы пролепетала Умейма.
– Нет, мама, я не пойду.
– Да ты в своем уме, Хумам? – удивился Адхам.
– Это слишком серьезно, отец, надо все обдумать и обсудить.
– Здесь не о чем думать. И не вводи меня в новый грех. Указывая на хижину Идриса, Хумам решительно сказал:
– Мне кажется, грядут события. Кадри насмешливо заметил:
– Если ты не можешь защитить даже самого себя, то к чему беспокоиться о других?
– Лучшее, что я могу сделать, – презрительно откликнулся Хумам, – это не обращать внимания на твои слова.
– Иди же, Хумам, – взмолился Адхам. Направляясь к хижине, Хумам промолвил:
– Я остаюсь с тобой.
19.
Лишь узкая полоска вечерней зари догорала на небе. Кругом не было видно ни души. Кадри и Хумам остались в пустыне наедине со своими овцами. За целый день братья не сказали друг другу ни слова. Полдня Кадри где-то пропадал, и Хумам догадывался, что он разыскивает следы Хинд. Ему одному пришлось пасти стадо, сидя в тени скалы.
Внезапно, это прозвучало как вызов, Кадри спросил брата:
– Скажи мне, какое решение ты принял: идти к деду или оставаться?
– Это мое дело,– нехотя ответил Хумам.
Ответ его вызвал у Кадри приступ злобы, лицо его помрачнело, как мрачнеет гора Мукаттам в вечерних сумерках.
– Почему ты остался? И когда уйдешь? Когда наконец наберешься смелости объявить о своем решении?
– Я остался, чтобы разделить с семьей страдания, которые ты причиняешь своим неразумным поведением.
– Этими словами ты прикрываешь свою зависть ко мне,– усмехнулся Кадри.
– Ты скорее заслуживаешь жалости,– удивленно покачал головой Хумам.
Дрожа от ярости, Кадри приблизился к брату и хрипло проговорил:
– Ненавижу, когда ты умничаешь!
Хумам осуждающе посмотрел на брата, но ничего не ответил, а Кадри продолжал:
– Сама жизнь должна испытывать стыд оттого, что дана такому, как ты.
Хумам твердо выдержал испепеляющий взгляд брата.
– Я не боюсь тебя, знай это!
– Этот старый обманщик обещал тебе свое покровительство?!
– Злость превращает тебя в ничтожество.
Внезапно Кадри ударил брата по лицу. От неожиданности Хумам покачнулся, но устоял и ответил брату пощечиной, воскликнув:
– Не сходи с ума!
Тогда Кадри быстро нагнулся, схватил с земли камень и швырнул его в брата. Хумам не успел увернуться, и камень ударил его прямо в лоб. Юноша ахнул и застыл на мгновение. В глазах его вспыхнул гнев, но тут же погас, как пламя, засыпанное песком. Взгляд его остановился, казалось, что глаза смотрят куда-то внутрь. Он зашатался и рухнул лицом вниз. Кадри разом очнулся от своего гнева, который уступил место ужасу. Он замер на месте, не сводя глаз с поверженного брата, ожидая, что тот поднимется или хотя бы пошевелится. Но напрасно. Тогда он склонился над братом, протянул руку, осторожно потряс его за плечо, но Хумам не шевельнулся. Кадри перевернул его на спину, стер с лица песок. Глаза Хумама были широко открыты, но он оставался недвижимым. Опустившись на колени, Кадри принялся изо всех сил трясти брата, растирать ему грудь и руки, со страхом глядя на кровь, обильно струящуюся из раны на лбу. Он звал брата, умолял ответить ему, но Хумам молчал. Молчание его было столь глубоким, что казалось, немота – его вечное и изначальное свойство, так же как и недвижимость, не похожая даже на неподвижность камней, составляющих все же часть природы… Полный, абсолютный покой, отрешенность, безучастность. Будто он упал на землю неведомо откуда и не имеет к ней ни малейшего отношения. Кадри догадался, что это и есть смерть. В отчаянии он стал рвать на себе волосы, озираясь вокруг, но никого не увидел. Одни овцы бродили по пустыне да насекомые ползали по песку. Никому не было до него дела. Ночь уже надвигалась. Тогда он решительно встал, взял свой пастуший посох и, выбрав место между большой скалой и горой Мукаттам, стал рыть яму, выгребая песок руками. Он работал долго и упорно, обливаясь потом, и руки его дрожали от напряжения. Закончив, он подошел к брату, снова потряс его и окликнул последний раз, уже не надеясь на ответ. Потом ухватил его за ноги, подтащил к яме и уложил в нее. Постояв немного, он вздохнул и стал засыпать тело песком. Затем отер рукавом пот с лица и присыпал песком капли крови, оставшиеся на земле. После чего в полном изнеможении упал на землю, чувствуя, что силы покидают его. Ему хотелось плакать, но слез не было. Смерть победила меня, подумал Кадри. Я не звал и не желал ее, но она приходит сама, когда захочет. Если бы я мог превратиться в барана, то затерялся бы среди овец. Если бы стал песчинкой, исчез бы среди множества других. Раз я не способен вернуть жизнь, я не имею права прибегать к силе. Никогда, никогда этот взгляд не сотрется из моей памяти. Тот, которого я похоронил, уже не принадлежал миру природы. Но это я сделал его таким!
20.
Кадри вернулся домой, гоня перед собой стадо. Тележки Адхама поблизости не было. Из лачуги раздался голос Умеймы:
– Что вы так задержались сегодня?
– Меня сморил сон,– ответил Кадри, загоняя овец в стойло.– А разве Хумама еще нет?
Умейма ответила, пытаясь перекричать голоса маленьких детей:
– Нет! А разве он не с тобой?
С трудом проглотив слюну, Кадри проговорил:
Хумам ушел после полудня и не сказал куда. Я думал, он вернулся домой.
– Вы что, поссорились? – спросил Адхам, который в этот момент вернулся и теперь завозил во двор свою тележку.
– Нет.
Сдается мне, это ты виноват в том, что он ушел… Но где же он?
Умейма вышла во двор, а Кадри, закрыв дверь загона, пошел к тазу с водой умыться. Главное – спокойствие, подумал он, я должен справиться с собой. Прошлого не вернешь, но и в отчаянии можно черпать силу. Умывшись, Кадри подошел к родителям, вытер лицо подолом галабеи.
– Куда же пропал Хумам? – спросила Умейма. – Раньше с ним этого не случалось.
– Действительно! – согласился Адхам.– Ну-ка, расскажи, как и почему он ушел?
Сердце Кадри заколотилось, когда он вспомнил ужасную сцену, но он спокойно ответил:
– Я сидел в тени у скалы и видел, как он шел по направлению к нашему дому. Я хотел было позвать его, но передумал.
– О, если бы ты позвал его, а не сводил с ним счеты! – устало воскликнула Умейма.
Адхам посмотрел по сторонам и увидел в доме Идриса слабый свет, который свидетельствовал о том, что жизнь там возобновилась, но не это привлекло его внимание. Его взгляд остановился на Большом доме.
– Может быть, он пошел к деду?
– Он не сделал бы этого, не предупредив, – возразила Умейма.
– Возможно, он постеснялся сказать об этом? – тихо спросил Кадри.
Во взгляде Адхама отразилось сомнение. От этого взгляда у Кадри похолодело в груди.
– Мы заставляли его пойти туда, но он сам отказался, – задумчиво сказал Адхам.
– Ему, наверное, было неудобно перед нами, теряя самообладание, проговорил Кадри.
– Нет, это на него не похоже. А что с тобой? Ты выглядишь больным…
– Сегодня я устал больше обычного, ведь я работал за двоих!
– И все-таки на душе у меня неспокойно! – воскликнул Адхам, словно взывая к кому-то о помощи.
Умейма охрипшим от волнения голосом проговорила:
– Пойду-ка я в Большой дом, спрошу о нем.
– Тебе там не ответят, безнадежно пожимая плечами, сказал Адхам,– но я уверяю тебя, что Хумама там нет.
– Боже! Никогда еще я так не волновалась! Ну сделай же что-нибудь, будь мужчиной!
Адхам тяжело вздохнул.
– Давай поищем его как следует.
– Может быть, он сам скоро вернется,– проговорил Кадри.
– Не следует медлить! – воскликнула Умейма и с тревогой обернулась в сторону жилища Идриса.– Может быть, Идрис его где-нибудь подстерег?
– Враг Идриса Кадри, а не Хумам,– проворчал Адхам.
– Да он способен разделаться с любым из нас. Я пошла к нему!
Адхам преградил ей дорогу:
– Не осложняй еще больше положение, обещаю тебе, если я нигде не найду Хумама, то пойду и к Идрису, и в Большой дом.
Адхам взглянул на Кадри. Что скрывается за его молчанием? Может, он знает больше того, что сказал? Где же ты, Хумам?!
Умейма между тем все же направилась к выходу, но Адхам вовремя остановил ее. Они вдруг заметили, что ворота Большого дома отворились, и замерли, ожидая, что же будет дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Они поднялись по лестнице в саламлик, свернули направо и очутились перед маленькой дверью, за которой была еще одна лестница. Молча, затаив дыхание Хумам взошел по ступенькам и очутился в большой зале, освещенной лампадой, подвешенной на цепи к расписанному потолку. Керим подвел юношу к большой закрытой двери, и Хумам подумал: «Возможно, на этом самом месте двадцать лет назад стояла моя мать, наблюдая за тем, как отец пробирается в покои Габалауи… Какое ужасное воспоминание!»
Дядюшка Керим осторожно постучал в дверь, испрашивая разрешения войти, затем легонько толкнул створку и, отойдя в сторону, подтолкнул Хумама вперед. Юноша вошел, испытывая страх и робость. Он не услышал звука закрываемой за ним двери, глаза его различали лишь неясный свет, исходивший из углов и с потолка комнаты. Потом он разглядел у стены напротив диван, а на нем сидящего человека. Хумам никогда не видел своего деда, но он ни на мгновение не усомнился в том, что это он. Кем же еще мог быть этот великан, как не его дедом, о котором он слышал столько удивительного! Хумам приблизился к дивану и встретился глазами со взглядом деда. Исходящая из этого взгляда властность заставила Хумама забыть обо веем на свете и в то же время вселила в его сердце спокойствие и уверенность. Он склонился, почти коснувшись лбом края дивана, и протянул руку. Дед подал ему свою, и Хумам, благоговейно поцеловав ее, с неожиданной смелостью сказал:
– Добрый вечер, дедушка!
Зычный, но ласковый голос ответил ему:
– Добро пожаловать, сынок, садись!
Хумам осторожно примостился на краешке стула, стоявшего справа от дивана.
– Располагайся удобнее.
С радостно бьющимся сердцем Хумам, бормоча слова благодарности, уселся поглубже. Воцарилось молчание. Юноша, потупив взор, рассматривал узоры ковра у себя под ногами. Он ощущал на себе взгляд деда, как ощущает человек падающие на него лучи солнца. Вдруг внимание его привлекла ниша в стене. В груди у него защемило, когда он заметил в ней дверцу. Дед спросил:
– Что знаешь ты об этой дверце?
У Хумама затряслись поджилки. Потрясенный проницательностью деда, он, заикаясь, ответил:
– Я знаю, что она положила начало нашим несчастьям.
– А что ты думал о своем деде, слушая эту историю? Юноша открыл рот, но дед перебил его:
– Говори только правду!
Резкий тон испугал Хумама, и он постарался говорить как можно искренней:
– Поступок отца показался мне большой ошибкой, а кара, которая его постигла, чрезмерно суровой.
– Ну что ж,– улыбнулся Габалауи,– ты довольно правдиво описал свои чувства. Я ненавижу ложь и обман и изгоняю из своего дома всякого, кто замарает себя ложью.
Глаза Хумама наполнились слезами, а дед проговорил:
– Ты показался мне неиспорченным, чистым юношей. Поэтому я и позвал тебя.
– Спасибо, господин,– глотая слезы, прошептал Хумам.
– Я решил,– спокойно продолжал Габалауи,– тебе единственному из всех дать возможность пожить в Большом доме. Здесь ты женишься и начнешь новую жизнь.
Сердце Хумама, опьяненное радостью, бешено заколотилось. Он ожидал продолжения этой речи, звучавшей для него как сладостная мелодия. Но дед молчал. После некоторого колебания Хумам промолвил:
– Благодарю тебя за твою доброту.
– Ты ее заслужил.
Не решаясь оторвать глаз от узора на ковре и взглянуть на деда, Хумам все же спросил:
– А моя семья?
В тоне Габалауи прозвучал упрек:
– Я ясно выразил свою волю.
– Они тоже заслуживают твоего снисхождения и милости,– умоляюще произнес Хумам.
Тон Габалауи сделался еще более холодным:
– Разве ты не слышал, что я сказал?
И, давая понять, что разговор окончен, дед заключил:
– Иди попрощайся с ними и возвращайся сюда. Хумам поднялся с места, поцеловал руку деда и вышел.
Дядюшка Керим ожидал его за дверью. В полном молчании они тронулись в обратный путь. Выходя из саламлика, Хумам увидел на дорожке сада в полоске света девушку, которая тотчас же скрылась. Однако он успел разглядеть ее грациозную, стройную фигуру и вспомнил слова деда: «Ты будешь жить в этом доме и женишься здесь». Вот на такой девушке! И начнется жизнь, о которой рассказывал отец! Как посмеялась над ним судьба! И каково ему после той, прежней жизни шагать целыми днями, толкая перед собой ручную тележку! Счастливая возможность, что мне открылась, похожа на сон, сон, который снится отцу вот уже двадцать лет. Но как тяжело у меня на сердце!
18.
Хумам вернулся к хижине, где вся семья в нетерпении ожидала его. Мать и братья устремили на вошедшего полные любопытства взгляды, а Адхам, задыхаясь от волнения, спросил:
– Ну что, сынок?
Хумам заметил, что у Кадри перевязан глаз, и подошел к нему узнать, что случилось.
– Твой брат серьезно подрался с этим человеком,– пояснил Адхам, кивая в сторону хижины Идриса.
– И все это из-за несправедливых и жестоких слов, которые были сказаны обо мне в Большом доме,– кипя негодованием, отозвался Кадри.
– Что там происходит? – спросил Хумам, указывая на жилище Идриса.
– Они ищут свою сбежавшую дочь.
– А виноват во всем наш дед, это безжалостное чудовище! – снова вскричал Кадри.
– Говори потише,– умоляюще обратилась к сыну Умейма.
Но Кадри еще больше распалился.
– Чего ты боишься? Ты боишься, что не сбудется твоя мечта о возвращении? Но она и так не сбудется. Можешь мне поверить, ты не покинешь эту лачугу до самой смерти.
– Прекрати вопить,– вскипел Адхам.– Ты сошел с ума, клянусь создателем. Уж не желаешь ли ты последовать за сбежавшей девчонкой?!
– И последую!
– Замолчи! Мне надоели твои глупости. Умейма горестно проговорила:
– Не будет нам житья рядом с Идрисом после того, что произошло.
– Так с чем же ты вернулся? – снова обратился Адхам к Хумаму.
Хумам, голосом, в котором не было и следа радости, отозвался:
– Дед пригласил меня жить в Большом доме.
Адхам ожидал услышать еще что-нибудь, но, не дождавшись продолжения, с отчаянием воскликнул:
– А мы? Что он сказал о нас?
– Ничего, – печально качая головой, сказал Хумам. Смех, которым отозвался на это слово Кадри, напоминал укус скорпиона. Он спросил брата с издевкой:
– Так зачем же ты явился? Действительно, подумал Хумам, зачем я явился? Наверное, лишь затем, что такие, как я, не могут наслаждаться счастьем в одиночку. И грустно промолвил:
– Я много говорил ему о вас.
– Весьма признательны. Но отчего же все-таки он предпочел тебя нам?
– Ты прекрасно знаешь, что я здесь ни при чем.
– Нет сомнения, сынок, вздохнул Адхам, ты лучший из нас.
– А ты, отец, с горячностью воскликнул Кадри, чем хуже ты, всегда вспоминающий своего отца лишь добром, хотя он этого и не заслуживает?!
– Ты ничего не понимаешь, Кадри.
– Да этот человек хуже сына своего, Идриса! Умейма с мольбой схватила Кадри за рукав:
– Ты надрываешь мне сердце, сынок, а себе не оставляешь никакой надежды.
– Надежда только здесь, на пустыре. Поймите вы это наконец и успокойтесь. Перестаньте возлагать надежды на этот проклятый дом. Я не боюсь ни пустыря, ни самого Идриса. На каждый его удар я могу ответить десятью. Плюньте на Большой дом и живите спокойно.
Слова Кадри заставили Адхама задуматься. Разве может жизнь вечно оставаться такой? И почему, о отец, ты пробудил в наших душах стремление к тебе прежде, чем согласился простить нас? Что может смягчить твое сердце, если даже все эти долгие годы его не смягчили? Что пользы надеяться, если все перенесенные страдания не оправдали нас в глазах того, которого мы все любим, и не снискали нам его милости? Вслух же он сказал:
– Так с чем же ты пришел к нам, Хумам?
Хумам смущенно объяснил, что дед велел ему попрощаться с семьей и после этого возвращаться.
Умейма, как ни пыталась, не сумела сдержать рыданий, а Кадри злобно бросил:
– Чего же ты ждешь?
Тут Адхам решительно сказал:
– Иди, Хумам! Иди с миром, и да хранит тебя Господь!
– Да, да, – с притворной серьезностью подхватил Кадри,– иди, герой, и не обращай ни на кого внимания!
– Не смей издеваться над братом, – строго прикрикнул на сына Адхам, – он лучший из нас!
– Он хуже всех нас,– отрезал Кадри. Молчавший все это время Хумам воскликнул:
– Если я решу остаться, то не ради тебя, Кадри!
– Иди и не раздумывай, – заявил Адхам.
– Да, да, иди с миром, – сквозь слезы пролепетала Умейма.
– Нет, мама, я не пойду.
– Да ты в своем уме, Хумам? – удивился Адхам.
– Это слишком серьезно, отец, надо все обдумать и обсудить.
– Здесь не о чем думать. И не вводи меня в новый грех. Указывая на хижину Идриса, Хумам решительно сказал:
– Мне кажется, грядут события. Кадри насмешливо заметил:
– Если ты не можешь защитить даже самого себя, то к чему беспокоиться о других?
– Лучшее, что я могу сделать, – презрительно откликнулся Хумам, – это не обращать внимания на твои слова.
– Иди же, Хумам, – взмолился Адхам. Направляясь к хижине, Хумам промолвил:
– Я остаюсь с тобой.
19.
Лишь узкая полоска вечерней зари догорала на небе. Кругом не было видно ни души. Кадри и Хумам остались в пустыне наедине со своими овцами. За целый день братья не сказали друг другу ни слова. Полдня Кадри где-то пропадал, и Хумам догадывался, что он разыскивает следы Хинд. Ему одному пришлось пасти стадо, сидя в тени скалы.
Внезапно, это прозвучало как вызов, Кадри спросил брата:
– Скажи мне, какое решение ты принял: идти к деду или оставаться?
– Это мое дело,– нехотя ответил Хумам.
Ответ его вызвал у Кадри приступ злобы, лицо его помрачнело, как мрачнеет гора Мукаттам в вечерних сумерках.
– Почему ты остался? И когда уйдешь? Когда наконец наберешься смелости объявить о своем решении?
– Я остался, чтобы разделить с семьей страдания, которые ты причиняешь своим неразумным поведением.
– Этими словами ты прикрываешь свою зависть ко мне,– усмехнулся Кадри.
– Ты скорее заслуживаешь жалости,– удивленно покачал головой Хумам.
Дрожа от ярости, Кадри приблизился к брату и хрипло проговорил:
– Ненавижу, когда ты умничаешь!
Хумам осуждающе посмотрел на брата, но ничего не ответил, а Кадри продолжал:
– Сама жизнь должна испытывать стыд оттого, что дана такому, как ты.
Хумам твердо выдержал испепеляющий взгляд брата.
– Я не боюсь тебя, знай это!
– Этот старый обманщик обещал тебе свое покровительство?!
– Злость превращает тебя в ничтожество.
Внезапно Кадри ударил брата по лицу. От неожиданности Хумам покачнулся, но устоял и ответил брату пощечиной, воскликнув:
– Не сходи с ума!
Тогда Кадри быстро нагнулся, схватил с земли камень и швырнул его в брата. Хумам не успел увернуться, и камень ударил его прямо в лоб. Юноша ахнул и застыл на мгновение. В глазах его вспыхнул гнев, но тут же погас, как пламя, засыпанное песком. Взгляд его остановился, казалось, что глаза смотрят куда-то внутрь. Он зашатался и рухнул лицом вниз. Кадри разом очнулся от своего гнева, который уступил место ужасу. Он замер на месте, не сводя глаз с поверженного брата, ожидая, что тот поднимется или хотя бы пошевелится. Но напрасно. Тогда он склонился над братом, протянул руку, осторожно потряс его за плечо, но Хумам не шевельнулся. Кадри перевернул его на спину, стер с лица песок. Глаза Хумама были широко открыты, но он оставался недвижимым. Опустившись на колени, Кадри принялся изо всех сил трясти брата, растирать ему грудь и руки, со страхом глядя на кровь, обильно струящуюся из раны на лбу. Он звал брата, умолял ответить ему, но Хумам молчал. Молчание его было столь глубоким, что казалось, немота – его вечное и изначальное свойство, так же как и недвижимость, не похожая даже на неподвижность камней, составляющих все же часть природы… Полный, абсолютный покой, отрешенность, безучастность. Будто он упал на землю неведомо откуда и не имеет к ней ни малейшего отношения. Кадри догадался, что это и есть смерть. В отчаянии он стал рвать на себе волосы, озираясь вокруг, но никого не увидел. Одни овцы бродили по пустыне да насекомые ползали по песку. Никому не было до него дела. Ночь уже надвигалась. Тогда он решительно встал, взял свой пастуший посох и, выбрав место между большой скалой и горой Мукаттам, стал рыть яму, выгребая песок руками. Он работал долго и упорно, обливаясь потом, и руки его дрожали от напряжения. Закончив, он подошел к брату, снова потряс его и окликнул последний раз, уже не надеясь на ответ. Потом ухватил его за ноги, подтащил к яме и уложил в нее. Постояв немного, он вздохнул и стал засыпать тело песком. Затем отер рукавом пот с лица и присыпал песком капли крови, оставшиеся на земле. После чего в полном изнеможении упал на землю, чувствуя, что силы покидают его. Ему хотелось плакать, но слез не было. Смерть победила меня, подумал Кадри. Я не звал и не желал ее, но она приходит сама, когда захочет. Если бы я мог превратиться в барана, то затерялся бы среди овец. Если бы стал песчинкой, исчез бы среди множества других. Раз я не способен вернуть жизнь, я не имею права прибегать к силе. Никогда, никогда этот взгляд не сотрется из моей памяти. Тот, которого я похоронил, уже не принадлежал миру природы. Но это я сделал его таким!
20.
Кадри вернулся домой, гоня перед собой стадо. Тележки Адхама поблизости не было. Из лачуги раздался голос Умеймы:
– Что вы так задержались сегодня?
– Меня сморил сон,– ответил Кадри, загоняя овец в стойло.– А разве Хумама еще нет?
Умейма ответила, пытаясь перекричать голоса маленьких детей:
– Нет! А разве он не с тобой?
С трудом проглотив слюну, Кадри проговорил:
Хумам ушел после полудня и не сказал куда. Я думал, он вернулся домой.
– Вы что, поссорились? – спросил Адхам, который в этот момент вернулся и теперь завозил во двор свою тележку.
– Нет.
Сдается мне, это ты виноват в том, что он ушел… Но где же он?
Умейма вышла во двор, а Кадри, закрыв дверь загона, пошел к тазу с водой умыться. Главное – спокойствие, подумал он, я должен справиться с собой. Прошлого не вернешь, но и в отчаянии можно черпать силу. Умывшись, Кадри подошел к родителям, вытер лицо подолом галабеи.
– Куда же пропал Хумам? – спросила Умейма. – Раньше с ним этого не случалось.
– Действительно! – согласился Адхам.– Ну-ка, расскажи, как и почему он ушел?
Сердце Кадри заколотилось, когда он вспомнил ужасную сцену, но он спокойно ответил:
– Я сидел в тени у скалы и видел, как он шел по направлению к нашему дому. Я хотел было позвать его, но передумал.
– О, если бы ты позвал его, а не сводил с ним счеты! – устало воскликнула Умейма.
Адхам посмотрел по сторонам и увидел в доме Идриса слабый свет, который свидетельствовал о том, что жизнь там возобновилась, но не это привлекло его внимание. Его взгляд остановился на Большом доме.
– Может быть, он пошел к деду?
– Он не сделал бы этого, не предупредив, – возразила Умейма.
– Возможно, он постеснялся сказать об этом? – тихо спросил Кадри.
Во взгляде Адхама отразилось сомнение. От этого взгляда у Кадри похолодело в груди.
– Мы заставляли его пойти туда, но он сам отказался, – задумчиво сказал Адхам.
– Ему, наверное, было неудобно перед нами, теряя самообладание, проговорил Кадри.
– Нет, это на него не похоже. А что с тобой? Ты выглядишь больным…
– Сегодня я устал больше обычного, ведь я работал за двоих!
– И все-таки на душе у меня неспокойно! – воскликнул Адхам, словно взывая к кому-то о помощи.
Умейма охрипшим от волнения голосом проговорила:
– Пойду-ка я в Большой дом, спрошу о нем.
– Тебе там не ответят, безнадежно пожимая плечами, сказал Адхам,– но я уверяю тебя, что Хумама там нет.
– Боже! Никогда еще я так не волновалась! Ну сделай же что-нибудь, будь мужчиной!
Адхам тяжело вздохнул.
– Давай поищем его как следует.
– Может быть, он сам скоро вернется,– проговорил Кадри.
– Не следует медлить! – воскликнула Умейма и с тревогой обернулась в сторону жилища Идриса.– Может быть, Идрис его где-нибудь подстерег?
– Враг Идриса Кадри, а не Хумам,– проворчал Адхам.
– Да он способен разделаться с любым из нас. Я пошла к нему!
Адхам преградил ей дорогу:
– Не осложняй еще больше положение, обещаю тебе, если я нигде не найду Хумама, то пойду и к Идрису, и в Большой дом.
Адхам взглянул на Кадри. Что скрывается за его молчанием? Может, он знает больше того, что сказал? Где же ты, Хумам?!
Умейма между тем все же направилась к выходу, но Адхам вовремя остановил ее. Они вдруг заметили, что ворота Большого дома отворились, и замерли, ожидая, что же будет дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48