Эта женщина знала все на свете, и я спросил ее, где мне отыскать Локусту. Она прикрыла ладонью рот, хихикнула и ответила, что мне нужно отправляться на Целий. Я быстро собрался в дорогу. Город был ярко освещен. Мне не пришлось искать долго, и вскоре я уже стоял перед маленьким домиком Локусты. На стук мой дверь отворил, к моему крайнему изумлению, какой-то недовольный преторианец, не пожелавший впустить меня внутрь. Лишь разглядев узкую красную полосу на моем плаще, он сделался вежливее и неохотно объяснил:— Локуста осуждена за тяжкое преступление и находится под арестом. Она не имеет права ни с кем разговаривать. Из-за нее, проклятой, мне и сатурналии не в радость.Я поспешил в лагерь преторианцев, чтобы побеседовать с его начальником. К счастью, им оказался Юлий Поллио, брат друга моей юности, того самого книжного червя Луция Поллио. Он уже стал военным трибуном преторианской гвардии. Юлий Поллио даже и не попытался противиться приказу царя сатурналий, но решил использовать представившуюся возможность и самому показаться на глаза Нерону, а потому сказал:— Я отвечаю головой за эту женщину. Я непременно пойду с ней и буду ее охранять.Локуста была еще далеко не старой, но лицо ее напоминало посмертную маску, а одна нога была так изувечена пытками, что нам пришлось взять носилки, чтобы доставить Локусту в Палатинский дворец. По дороге она ни разу не шевельнулась и не произнесла ни слова, а все время скорбно смотрела прямо перед собой. Она внушала мне безотчетный ужас.Нерон с немногими оставшимися гостями перешел в малый триклиний и отослал рабов. С удивлением я обнаружил, что к нашей компании посреди ночи присоединились Сенека и Бурр. Не знаю, послал ли за ними сам Нерон, или же это сделал Отон, испугавшись императорского настроения. От праздничного веселья не осталось и следа. Каждый избегал взгляда другого, словно чего-то опасался.Когда Сенека увидел Локусту, он сказал:— Ты господин, тебе и решать. Так предначертала судьба. А мне позволь уйти.Он укутал голову краем плаща и вышел. Видя, как Бурр колеблется, Нерон жестко проговорил:— Неужели мне следует быть слабее Агриппины? Я поговорю с этой верной материнской подружкой и узнаю у нее все о пище богов.По простоте душевной я вообразил, что Локуста, верно, одна из прежних придворных поварих. Бурр мрачно ответил:— Ты господин. Ты сам лучше знаешь, как тебе поступить.Ни на кого не глядя, он тоже покинул наше общество. Его изуродованная рука висела как плеть.Нерон невидящим взглядом уставился в пространство и приказал:— Выйдите все и оставьте меня одного с любимой подругой моей матери. Нам нужно обсудить некоторые важные вопросы кулинарии.Я провел Юлия Поллио в опустевший большой триклиний, где он смог бы выпить вина и отведать остатков пиршества.— В чем обвиняется Локуста, и что у нее за дела с Агриппиной? — спросил я с любопытством.Юлий Поллио с изумлением уставился на меня и в свою очередь спросил:— Так ты и вправду не знаешь, что Локуста — самая искусная изготовительница ядов в Риме? Ее давно бы осудили по закону Юлия, но благодаря заступничеству Агриппины слушание дела все время отодвигается, и после обычного в таких случаях допроса с пристрастием она содержится пока под арестом в собственном доме. Я думаю, ей известно немало тайн; охранники просто дрожат от страха.Я тоже так испугался, что не мог вымолвить ни слова. Юлий Поллио подмигнул мне, выпил вина и спросил:А ты что же, разве не слыхал о грибном блюде, превратившем Клавдия в бога? Всему Риму известно, что Нерон стал императором лишь благодаря кулинарным изыскам его матери и Локусты.Я провел несколько лет в провинции, а кроме того, верю далеко не всему, что болтают в Риме злые языки, — сказал я резко; в голове моей роились самые жуткие мысли. Сначала я было подумал, что Нерон хочет приготовить яд и свести счеты с собственной жизнью, как он уже грозил сегодня, но тут меня вдруг осенило.Мне показалось, что я понял, зачем приходили Сенека и Бурр. Если моя догадка верна, то Нерон, оскорбленный вызывающим пением Британника, хочет сейчас самолично допросить Локусту, чтобы иметь возможность обвинить мать в отравлении Клавдия. Он станет угрожать Агриппине разоблачением, и она вынуждена будет изменить свое отношение к Британнику — иначе Нерон после тайного судебного разбирательства попросту вышлет ее из Рима. Впрочем, официально он никогда не посмеет обвинить свою мать в убийстве. Мысль эта немного успокоила меня, хотя я ни на миг не верил, что Агриппина отравила Клавдия, ибо еще за несколько лет до его смерти слышал, будто у него рак желудка.Поразмыслив немного, я проговорил:— Пожалуй, для нас будет лучше держать язык за зубами. Мало ли, что происходит во дворце. К чему болтать лишнее?Поллио рассмеялся и беспечно ответил:— Мне нечего бояться. Солдат обязан беспрекословно выполнять приказ.Я плохо спал в эту ночь, и мне снились сны, не предвещавшие добра. Утро уже не застало меня в Риме. Я уехал в отцовское поместье в Цере и взял с собой одного только Барба. Было морозно; наступило самое сумрачное время года, но я твердо решил в сельской тишине и покое воплотить давний заветный замысел — написать книгу о своих приключениях в Киликии.В поэты я не годился, это я понял уже давно. Беспристрастно рассказать о мятеже горцев в подробном докладе я тоже не мог, поскольку не хотел выставлять в невыгодном свете царя Киликии и проконсула Сирии. Я вспомнил многочисленные греческие приключенческие истории, которые читал у Силана, убивая время, и решил описать свое пребывание у разбойников в грубовато-комическом духе и изобразить смешные стороны моего плена, ограничившись лишь несколькими фразами о перенесенных страданиях.Много дней подряд я был так поглощен работой, что иногда даже забывал поесть. Я полагаю, мне удалось освободиться от гнетущих воспоминаний о моем заключении, с шуткой перепрыгивая через них.Как раз когда я дописывал последние строки, я получил из Рима ошеломляющую весть о том, что у Британника во время обеда примирения в кругу императорской семьи случился жесточайший припадок. Его тотчас отнесли к нему в покои, где он вскоре и умер. Никто не мог даже и предположить, что на этот раз все так обернется: ведь обычно он легко оправлялся от своих припадков.Вспомнив повадки родственников, привыкших заметать кровавые следы преступлений, Нерон той же холодной зимней ночью велел сжечь тело Британника на Марсовом поле и поместить его прах без всякой поминальной речи и траурной процессии в мавзолей Божественного Августа. Сенату же и народу он объявил, что отныне связывает все свои надежды и чаяния только с заботой об отечестве, хотя и понимает, что теперь, когда он внезапно потерял горячо любимого брата, на чью поддержку всегда мог рассчитывать, управлять Римом ему будет нелегко.Человек охотно верит тому, чему хочет верить. . Потому поначалу я не почувствовал ничего, кроме огромного облегчения. Внезапная смерть Британника удачно, на мой взгляд, развязала все узлы. Агриппина, скажем, не сможет больше ссылаться на Британника, если ей снова взбредет в голову порицать Нерона за его неблагодарность, и призрак гражданской войны растворится в воздухе.И все-таки в глубине души меня обуревали сомнения, от которых я, сколько ни старался, никак не мог избавиться. Оттого-то я решил не возвращаться в Рим и оставаться в Цере, хотя дел у меня там не было и мне предстояло погибать от скуки. Я слышал, что огромное состояние, унаследованное Нероном от Британника, он раздал своим друзьям и влиятельнейшим сенаторам, и это давало основания думать, что подачками, которые он так щедро разбрасывал вокруг себя, император хотел купить расположение окружающих. Нет, я не желал и черепка из этого наследства.Когда в начале года я все же вернулся в Рим, то узнал, что Нерон, окружив Агриппину почетной стражей, приказал ей покинуть дворец и переселиться в полуразвалившийся дом Антонии, покойной матери Клавдия. Там он время от времени навещал ее, но всегда со свитой, присутствие коей вынуждало Агриппину сдерживать свой гнев.Агриппина приказала воздвигнуть в честь Клавдия храм на Целии, и работы уже начались. Однако Нерон внезапно распорядился разобрать леса и заявил, что этот земельный участок нужен ему для других целей. (У него и впрямь были грандиозные планы по расширению дворца.) В результате Агриппина лишилась возможности отправлять свою должность жрицы храма Клавдия. От тетушки Лелии я узнал, что она опять одинока, как в свои самые тяжелые времена, когда была жива Мессалина.Тит Флавий, сын Веспасиана, друг и верный соратник Британника, и сам заболел в день той роковой трапезы, когда с Британником случился припадок, повлекший за собой его смерть. Я решил навестить Тита, поскольку был отлично знаком с его отцом. Впрочем, виделись мы редко, ибо я входил в круг приближенных Нерона.Тит был еще бледен и слаб и недоверчиво глядел на меня, неожиданно появившегося у него с подарками. Резкие черты лица, подбородок и нос красноречиво свидетельствовали об этрусских корнях Флавиев. Этот подросток удивительно походил на этрусские надгробные статуэтки, а поскольку я только что приехал из Цере, то не заметить этого сходства попросту не мог.Я сказал ему:— Видишь ли, сразу после сатурналий я уехал в Цере и писал там историю о разбойниках, которую потом, быть может, переделаю в пьесу. Оттого я не знаю, что тут в точности происходило, хотя и слышал много разных отвратительных слухов. Даже мое собственное имя связывают с внезапной кончиной Британника. Ты достаточно хорошо знаком со мной, чтобы не подозревать ни в каких злодеяниях. Скажи мне правду. Как умер Британник?Тит безбоязненно встретил мой взгляд и ответил:— Британник был моим лучшим и единственным другом. Когда-нибудь я установлю среди изваяний Божественных на Капитолии его золотую скульптуру. Лишь только я выздоровлю, я отправлюсь к отцу в Британию.Он умолк, но вскоре продолжил:— Во время той трапезы я сидел рядом с Британником. Нерон не позволил нам, детям, возлежать на ложе у стола. Был холодный вечер, и потому мы пили горячие напитки. Виночерпий Британника налил ему в чашу такого горячего вина, что даже обжег себе язык, когда снимал пробу. Тогда Британник велел долить немного холодной воды, сделал глоток — и тут же потерял дар речи и ослеп. Я взял его чашу и принюхался; в то же мгновение у меня закружилась голова, перед глазами все поплыло, и меня вырвало. С тех пор я болен и наверняка бы тоже умер, если бы сразу не исторг из себя яд.Я не верил своим ушам.— Ты действительно думаешь, что он был отравлен, а ты сам вдохнул ядовитые пары? — спросил я.Тит серьезно посмотрел на меня и ответил:Я не думаю, я знаю. Не спрашивай меня, кто это сделал, но только не подозревай Агриппину, потому что она сама страшно испугалась, когда все это случилось.Если твои слова правдивы, то я все же склонен винить как раз Агриппину. Значит, можно поверить и в то, что она и впрямь отравила Клавдия, как продолжает утверждать молва…В миндалевидных глазах моего собеседника мелькнуло участие.О боги, да ты сама наивность! — воскликнул он. — Да все римские собаки собрались вокруг нее и завыли, как по покойнику, едва она ступила на Форум после того, как преторианцы выкликнули Нерона императором.Власть куда опаснее, чем я думал, — сказал я.Сколь бы ни были умны советники, бремя власти слишком тяжело, чтобы нести его в одиночку, — кивнул Тит. — Ни один из повелителей Рима еще не устоял перед соблазном использовать ее лишь себе во благо. Я долго болел, так что у меня хватило времени для размышлений, и все же я склонен доверять людям. Я и о тебе хочу думать хорошо — недаром же ты пришел ко мне, чтобы честно спросить об истине. Конечно, человек может притвориться, однако мне не кажется, что тебя послал Нерон, желающий выведать у меня, что я думаю о смерти своего лучшего друга. Я знаю императора. Он полагает, будто подкупом заставит всех своих приятелей забыть о происшедшем… он и сам хотел бы забыть об этом. Смотри, я держал наготове нож на тот случай, если бы ты попытался причинить мне вред.Он вытянул из-под подушки кинжал и отбросил его в сторону, показывая, что доверяет мне, однако и в дальнейшем говорил очень взвешенно, и каждым словом как бы убеждал меня в своей искренности.Мы оба вздрогнули, когда в комнату внезапно вошла нарядная девушка, за которой следовала рабыня с корзиной. Девушка эта была стройной и гибкой, как Диана, а лицо ее казалось властным и нежным одновременно; волосы у нее были причесаны на греческий манер мелкими локонами. Она вопросительно взглянула на меня зелеными искрящимися глазами, и глаза эти были такими знакомыми, что я молча глупо уставился на нее.— Ты не видел прежде моей двоюродной сестры Флавии Сабины? — спросил Тит. — Она каждый день приносит мне еду, предписанную врачом, причем сама наблюдает за ее приготовлением. Не хочешь ли ты по-дружески разделить со мной трапезу?Я понял, что девушка — дочь Флавия Сабиния, префекта Рима и старшего брата Веспасиана. Возможно, я уже встречал ее на каком-нибудь большом торжестве или в праздничной процессии, поскольку лицо ее казалось мне почему-то очень знакомым. Я почтительно приветствовал Сабину, но слова мои прозвучали весьма невнятно, ибо у меня неожиданно пересохло во рту, так что язык едва ворочался. Я никак не мог заставить себя от вести от девушки взгляд.Ни секунды не колеблясь, она собственными руками расставила на столе блюда с простыми кушаньями. Вина не было и в помине. Я ел лишь из вежливости: кусок застревал у меня в горле, и я по-прежнему смотрел на нее. Я говорил себе, что еще ни одна женщина не нравилась мне так, как эта.Я ругал себя, я пытался подсмеиваться над собой, но все было напрасно: я чувствовал, что влюбился в Сабину с первого же взгляда. Девушка между тем была холодна, молчалива и неприступна — в общем, истинная дочь префекта. Мы с Титом пили только воду, и тем не менее я чувствовал легкое головокружение. В конце концов я набрался духу и выдавил из себя:— А ты почему не ешь с нами? Девушка насмешливо ответила:Я приготовила еду и накрыла на стол, но я не ваш виночерпий, и у меня нет ни малейшего желания делить с тобой хлеб и соль, Минуций Манилиан. Как видишь, я знаю твое имя.Откуда оно тебе известно? Ведь я-то тебя не знаю! — задетый за живое, воскликнул я.Флавия Сабина бесцеремонно выставила вперед указательный палец и дотронулась им до моего левого глаза.— Жаль, что он остался цел, нахал ты этакий! — с искренним неудовольствием произнесла она. — Если бы я оказалась удачливее, ты бы наверняка окривел, а не отделался одним синяком!Тит удивленно посмотрел на нее и спросил:Вы что же, в детстве часто дрались?Нет, маленьким я жил в Антиохии, — отвечал я, не задумываясь, и тут внезапно в моем мозгу всплыло некое происшествие, и лицо мое стало пунцовым от стыда.Сабина внимательно посмотрела на меня, наслаждаясь моим замешательством, и торжествующе воскликнула:— Ага, наконец-то вспомнил! Ты шел по улице с шайкой рабов и каких-то бездельников; вы были пьяны, как гладиаторы, и непрестанно безобразничали. Мы сразу узнали, кто ты, однако отец по некоторым причинам все же не потащил тебя в суд.Теперь я все вспомнил. Вспомнил даже слишком хорошо. В конце осени, очередной раз бродя с Нероном и его приближенными по ночному Риму, я попытался поймать девушку, шедшую нам навстречу, но получил такой удар маленьким кулачком в глаз, что упал на спину и потом целую неделю ходил с огромным синяком. Ее спутники сами напали на нас и так отделали, что у Отона все лицо было в волдырях от удара горящим факелом. Впрочем, все мы в ту ночь очень плохо соображали и слишком уж были пьяны.Я не хотел причинить тебе зла. Я обнял тебя, потому что в темноте мы споткнулись, — оправдывался я. — Если бы я знал твое имя, то прямо на следующий день пришел бы с извинениями.Ты лжец, — возразила она. — И не вздумай еще раз пытаться прикоснуться ко мне. Тебе не поздоровится, клянусь!И не надейся, — попробовал я неловко отшутиться. — Я обращусь в бегство, едва завидев тебя.Но я, конечно, никуда не убежал, а, напротив, проводил Сабину до дома городского префекта. Зеленые глаза ее мерцали задором, а плечи были белы как мрамор. Неделю спустя отец собрал процессию из двухсот клиентов и велел отнести себя в дом Флавия Сабиния, чтобы просить для меня руки его дочери.Туллия и тетушка Лелия намечали для меня другие партии, но и это обручение пришлось им по душе. Правда, Флавии были бедны, однако при богатстве моего отца это не играло никакой роли.По желанию Сабины свадебный обряд был соблюден полностью, до мелочей, хотя я и не намеревался становиться членом какой-либо жреческой коллегии; Сабина заявила, что она вступает в брак на всю жизнь, а не для того, чтобы на следующий же день развестись. Я не спорил с невестой, а спустя всего лишь несколько месяцев после свадьбы стал примечать, что уступаю ей и во многих иных вещах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45