Так я увидел их обычаи и легкомыслие, и они не стеснялись меня, но я выпил много вина и притворился пьяным, так что им не было от меня радости, в конце концов я им надоел, они стали толкать меня, называя свиньей и варваром. Каптах выволок меня оттуда, громко проклиная мое пьянство и предлагая женщинам самому развлекать их вместо меня. Разглядывая его, они хихикали, а юноши откровенно смеялись, указывая пальцем на его толстый живот и облысевшую голову. Но он был чужеземцем, а все незнакомое привлекает женщин во всех странах, так что, вдоволь насмеявшись, они приняли его в свое общество, стали поить вином, совать ему в рот фрукты, прижиматься к нему и называть его своим козликом, с ужасом его обнюхивая, пока и его запах не начал их соблазнять.
Я оставил Каптаха с ними и удрал, так как не мог думать ни о чем, кроме Минеи, и отчаяние грызло меня словно голодная крыса. Когда стражники уснули послеобеденным сном, я подошел к медным воротам и нашел рядом с ними калитку, но открыть ее без ключа было невозможно. Тем не менее я прижался губами к металлу и шептал имя Минеи, не смея произносить его вслух. Когда стражи проснулись, я подошел к ним с кувшином вина, стал их угощать и разговаривать с ними, а они очень удивлялись моему поведению, так как знатные люди на Крите не разговаривают с чернью и живут так, словно бедняков вообще не существует. Они знали, что я чужеземец, и считали меня глупцом, поскольку я так себя веду, но пили мое вино и смеялись надо мной, разговаривая друг с другом на своем языке.
Жрец из храма позавидовал нам, вышел из своей комнатки и стал пить вместе с нами. Это был старый человек, всю жизнь проживший при храме и охранявший медные ворота, но когда я спросил его, входил ли он во дворец бога, он пришел в ужас и отвечал, что в этот дворец могут входить только посвященные и Минотавр, ибо все остальные умрут страшной смертью, если вступят в него. В подтверждение этого он рассказал, что когда-то, в давние времена, когда слава и могущество Крита не были еще так велики, морские разбойники высадились на берег неподалеку от храма, напугали стражников и вошли во дворец, надеясь найти там сокровища. Но они никогда оттуда не возвратились, как и те, кто отправился их искать, а стража слышала, как из глубины дворца доносились страшные крики о помощи. Остававшиеся на берегу разбойники так испугались, что отпустили стражников, не осмелившись их убить, и удрали обратно на свое судно. После этого никто никогда не пытался пробраться во дворец божества. Поэтому, считал он, дворец вообще незачем охранять, ведь никто не осмеливается туда ступить. Жрец повел меня в свое жилище, показал ключ от калитки, отнюдь его не скрывая, и рассказал, что, входя во дворец, Минотавр берет ключ с собой, чтобы незаметно для всех выйти через калитку после того, как большие медные ворота закроются за избранницей.
Я купил у жреца некоторые амулеты и маленьких бычков, которых он вырезал из камня, чтобы скоротать время, он был очень доволен сделкой, и мы стали с ним друзьями. Но, говоря о темном дворце, он всякий раз понижал голос, и я понял, что он очень боится чертогов, которые охраняет. Он сказал мне также, что не осмелился бы жить в своем храме, если бы ворота были открыты, но почему - не объяснил.
Я не хотел оставаться у него слишком долго, чтобы не обратить на это внимания, поэтому вернулся к друзьям Минеи, стал пить вино и шутить с женщинами, делая вид, что очень ими увлечен. Каптах уже совсем опьянел и вовсю врал им о странах, в которых мы побывали, а они смеялись, хлопали в ладоши и кричали от восторга, словно дети. Он рассказывал им и о том, как был вавилонским царем и как судил, сидя в царском кресле, и о большом успехе в царских женских покоях, но все это они сочли враньем и, смеясь пуще прежнего, говорили: «В его жилах, наверное, течет критская кровь».
Так прошел тот день, пока мне не надоели и веселье, и легкомыслие, и свободные нравы, и я подумал, что более скучной жизни нельзя себе представить, ибо капризы, которые не знают никаких границ, надоедают в конце концов больше, чем размеренная жизнь. Друзья Минеи по-прежнему веселились всю ночь, а я то и дело пробуждался от своего горького сна из-за визга в лесочке, куда женщины притворно убегали от юошей, преследующих их в темноте, где они, хватая беглянок, сдирали с них платья. Утром они все чувствовали себя усталыми и были недовольны тем, что не могли помыться, так что многие вернулись в город, и только самые молодые и беззаботные еще остались у медных ворот.
Но на третий день они тоже отправились по домам, и я отдал им ожидавшие меня носилки, потому что те, кто пришел пешком, уже не в силах были так же возвращаться, они ходили, пошатываясь от излишних увеселений и недосыпания, а мне было важно, чтобы никто, даже носильщики, меня не ожидал. Я ежедневно поил стражников вином, и они уже не удивлялись, когда я на закате дня приносил им новый кувшин, а принимали его с удовольствием, ведь в течение месяца, пока праздничная процессия не приводила нового посвященного, у них было мало развлечений. Если их что-нибудь и удивляло, так это то, что я продолжал ожидать Минею - такого, видно, никогда раньше не случалось, но я был чужестранцем, поэтому они считали меня глупым и с удовольствием пили мое вино. Увидев, что жрец тоже присоединился к ним, я подошел к Каптаху и сказал:
- Боги повелели нам теперь расстаться с тобой, ибо Минея не вернулась, и я не верю, что она вернется, если я сам не пойду за ней. Но так как ни один человек, вступивший в этот темный дворец, еще не возвратился оттуда, то и я тоже, наверное, не вернусь. Тебе лучше спрятаться в лесочке и, если я к утру не появлюсь, возвратиться в город. Когда кто-нибудь спросит обо мне, скажи, что я упал со скалы в море, наплети что хочешь или что сочтешь нужным, ты такое придумываешь лучше меня. Но я уверен, что не вернусь, так что ты можешь уйти в город хоть сейчас. Я оставил тебе глиняную табличку с сирийской печатью, чтобы ты мог поехать в Симиру и получить там в торговом доме все, что мне принадлежит. Мой дом можешь продать. После этого ты - вольная птица, но если боишься, что в Египте тебя будут преследовать как беглого раба, оставайся в Симире, живи в моем доме на мои средства как тебе вздумается. Заботиться о сохранении моего тела тебе не придется, если я не найду Минею, мне все равно - сохранится оно или нет. Ты был мне преданным слугой, и, хотя нередко надоедал своими приставаниями, мне жаль, если я слишком часто и больно бил тебя палкой, но я надеюсь, что это было тебе на пользу, и я делал это из добрых намерений, так что ты, наверное, не в обиде на меня. А теперь иди, и да принесет тебе удачу скарабей - его ты можешь взять с собой, так как веришь в него больше, чем я. Я, видишь ли, думаю, что там, куда я направляюсь, скарабей мне не понадобится.
Каптах долго молчал, глядя на меня, и наконец сказал:
- Господин мой, я нисколько на тебя не в обиде, хотя иногда ты бил меня своей палкой сильнее, чем следовало, но ты ведь делал это с добрыми намерениями, исходя из того, что считал полезным.
Однако чаще ты слушался моих советов и говорил со мной как с другом, а не как с рабом, так что иногда я даже боялся, как бы ты не уронил свое достоинство, пока палка снова не возвращала определенную богами разницу между нами. Теперь дела обстоят так, что Минея тоже моя хозяйка, раз я поставил ее благословенную маленькую ножку на свою голову, и я отвечаю за нее как ее слуга. Но и по многим другим причинам, которые я не стану тут перечислять, я не могу отпустить тебя одного в этот темный дворец, и, если ты не хочешь, чтобы я следовал туда за тобой как слуга, я последую за тобой как друг, ибо не могу оставить тебя одного и тем более без скарабея, хотя, как и ты, думаю, что в этом деле он нам вряд ли поможет.
Он не ревел как обычно и говорил так серьезно и обдуманно, что я его не узнавал. Но отправляться на смерть вдвоем было, по-моему, неразумно, и поэтому я повторил, чтобы он убирался и не говорил глупостей. Но он был упрям.
- Если не хочешь, чтобы я шел с тобой, я пойду за тобой следом, и ты не можешь мне помешать, - заявил он, - но лучше бы нам идти вместе, уж очень я боюсь темноты. Я вообще так боюсь этого темного дворца, что от одной мысли о нем кости мои превращаются в воду, поэтому разреши мне взять с собой кувшин вина, чтобы время от времени я мог себя подбодрить, иначе я стану орать от страха и этим тебе помешаю. Оружия брать с собой мне, пожалуй, не стоит, поскольку я человек мягкосердечный, боюсь крови и всегда больше надеюсь на свои ноги, чем на оружие, так что если ты собираешься сражаться с богом, можешь это делать один, а я буду смотреть на вас со стороны и подбадривать тебя советами. Все, что нам предстоит, начертано, наверное, на звездах еще до нашего рождения, но от этого жизнь наша не становится легче, и меня утешает только то, что для одного человека я прожил уже достаточно долго, до беспамятства напивался в бесчисленных кабачках и с женщинами веселился до упаду, напоследок даже с этими критянками, которые вполне годятся для подстилки, но с которыми, упаси Амон, никому не посоветую разбивать горшок. Я, конечно, не имею в виду нашу хозяйку Минею, которая была даже слишком добродетельна, я бы даже сказал, что это был ее самый большой порок, и ее судьба доказывает, сколь пагубна излишняя добродетель, хотя я и не могу предостеречь этим примером своих детей, которые, наверное, разбросаны по всем концам света и которых я никогда не видел. Скажу только, что если бы эта девушка честно легла с тобой в постель, как делает благородная женщина, встречая мужчину, который ей по душе, ничего этого не случилось бы, и мы уже давно были бы в Симире или в Египте, а она вела бы твой дом, из чего могли бы, правда, возникнуть другие сложности, которых не хочу теперь перечислять, но которые были бы все-таки несравнимы с тем, что нас теперь ожидает. К несчастью, для меня, в отличие от тебя, совсем небезразлично, сохранится мое тело или нет; меня очень беспокоит, что со мной будет в будущей жизни. Однако чему быть, того не миновать, сказала старуха, прищемив палец между жерновами.
Я знал, что, заговорив, Каптах способен разглагольствовать хоть до утра, а теперь его язык не мог остановиться от страха. Поэтому я оборвал его:
- Прекрати свою болтовню, возьми кувшин с вином, если хочешь, и пойдем, чтобы покончить с этим делом, ибо я думаю, что стражники спят, напившись моего вина с сонным зельем.
Стражники и жрец спали крепким сном, так что я без труда смог взять ключ от калитки Минотавра с того места, которое мне показал жрец. Мы захватили с собой также плошку с углями и факелы, хотя огонь еще не зажгли - луна светила достаточно ярко, и замок открылся без труда. Когда мы, закрыв за собой калитку, вступили во дворец бога, я услышал в темноте, как зубы Каптаха стучат по краю винного кувшина.
5
Ободрив себя вином, Каптах сказал слабым голосом:
- Господин мой, зажжем факел, свет отсюда не проникнет на улицу, а эта тьма, в которую мы добровольно окунулись, страшнее темноты подземного царства, которой никто не избежит.
Я раздул угли, зажег факел и увидел, что мы находимся в большой пещере, вход в которую закрывают медные ворота. Из пещеры в разные стороны отходили десять коридоров, отделяемые друг от друга мощными кирпичными стенами. К этому я был уже готов, так как слышал, что критский бог живет в лабиринте, а вавилонские жрецы сообщили мне, что лабиринты строятся так, как расположены кишки жертвенных животных. При жертвоприношениях я часто видел кишки быков и поэтому верил, что найду дорогу, полагая, что критский лабиринт построен в давние времена по образцу бычьего кишечника. Указав на первый коридор, я сказал Каптаху:
- Пойдем сюда.
Но Каптах возразил:
- Да ведь у нас, кажется, нет особой спешки, а осторожность лодку не перевернет. Надо позаботиться о том, чтобы мы не заблудились и, главное, нашли дорогу назад, если нам суждено вернуться, во что я, правда, не верю, потому что очень боюсь, что мы никогда не вернемся.
Сказав это, он достал из своего мешка клубок пряжи и привязал ее конец к костяному клину, который крепко вбил в стену между камнями. При всей ее простоте эта мысль была так умна, что я никогда не додумался бы до нее сам, но ему я в этом, конечно, не признался, чтобы не потерять уважения в его глазах. Вместо этого я только сердито поторопил его. Так я отправился в лабиринт темного дворца, держа в памяти расположение кишок в животе быка, а Каптах разматывал нить по мере того, как мы продвигались вперед.
Мы бесконечно кружили в темноте по разным коридорам, а перед нами возникали все новые и новые проходы, иногда, наткнувшись на стену, мы возвращались обратно и шли по другому проходу, пока Каптах не остановился, принюхиваясь. А зубы у него застучали и факел в руках закачался, когда он сказал:
- Господин мой, ты чуешь запах быков?
Я действительно отчетливо почувствовал острый омерзительный запах, напоминающий запах быков, но еще более страшный, и казалось, это зловоние источают сами стены, между которыми мы пробирались, точно весь лабиринт был огромным бычатником. Но я велел Каптаху продолжать путь, не принюхиваясь, и, когда он основательно приложился к винному кувшину, мы торопливо двинулись дальше и шли, пока я не поскользнулся на чем-то скользком и, наклонившись, не увидел на земле женский череп, на котором еще сохранились волосы. Увидев его, я понял, что наверняка не найду Минею живой, но безрассудная потребность знать гнала меня вперед, и я подталкивал Каптаха, запретив ему кричать. Так мы продолжали путь, разматывая нить по мере продвижения вперед, но вскоре перед нами снова встала стена, и нам пришлось вернуться, чтобы найти новый проход.
Вдруг Каптах остановился, показал на землю, и редкие волосы на его голове встали дыбом, а лицо сделалось серым. Я тоже посмотрел вниз и увидел, что на полу лежит куча высохшего помета величиной с мужское тело, и если его оставил бык, то, очевидно, такой огромный, что представить себе это было невозможно. Каптах догадался о моих мыслях и сказал:
- Это не бычий помет, такой бык не поместился бы ни в одном из этих проходов. Я думаю, что это помет огромной змеи.
И, стуча зубами, Каптах жадно прильнул к кувшину, а я подумал, что коридоры лабиринта в самом деле построены будто специально для громадной змеи, и даже на минуту заколебался - не вернуться ли обратно. Но мысли о Минее приводили меня в страшное отчаяние, и я потянул за собой Каптаха, сжимая в мокрой руке нож, хотя и знал, что он бесполезен.
По мере нашего продвижения по коридору запах становился все ужаснее, и навстречу нам шел смрад словно из огромной могилы, так что стало трудно дышать. Но дух мой торжествовал, ибо я знал, что скоро мы будем на месте. Мы спешили вперед, пока в переход не проник какой-то серый сумрак, словно предвестник близкого света, и мы попали внутрь горы, где коридоры были уже не выложены тесаным камнем, а вырублены в мягкой породе скалы. Коридор вел нас вниз, мы спотыкались о человеческие кости и кучки помета, словно попали в логово огромного зверя. Наконец перед нами открылась большая пещера, и, стоя на краю обрыва, мы увидели внизу воду, от которой шла невероятная вонь.
В пещеру проникал страшный зеленоватый свет с моря, так что мы без помощи факелов могли оглядеться и услышали где-то в отдалении плеск волн о скалы. А на поверхности воды под нами качался как будто ряд огромных кожаных мешков, пока глаз не различил, что это сдохшее животное, более крупное и ужасное, чем мог себе представить человек, - от него и исходил этот ужасный смрад. Его голова, напоминающая голову громадного быка, утонула в воде, а тело качалось на поверхости, словно огромная изгибающаяся змея, уже разложившаяся. Я понял, что вижу критского бога, но понял также, что это ужасное животное сдохло уже несколько месяцев назад. Так где же Минея?
Думая о ней, я думал и о всех тех, кто до нее был посвящен богу и вступил в темный дворец, научившись танцевать перед быками. Я думал о юношах, которым не разрешалась близость с женщиной, и о девушках, обязанных сохранять свою невинность, чтобы иметь право причаститься божьего света и радости, я думал об их черепах и костях, разбросанных по темным коридорам, и о звере, который преследовал их в переходах лабиринта и закрывал им дорогу своим отвратительным телом, так что их уже не могли спасти ни прыжки, ни все искусство танца перед быками. Это чудовище питалось человечиной, и ему было достаточно поесть раз в месяц, это-то пропитание и обеспечивали ему правители Крита, жертвуя самыми красивыми девушками и зелеными юношами, воображая, что сохраняют таким образом щедрость моря. Этот зверь попал в пещеру из страшной морской пучины, наверное, в какие-нибудь давние-предавние времена, и жрецы закрыли ему выход, построили для его передвижений лабиринт и кормили человеческими жертвами, пока он не сдох, а другого такого чудища на свете, наверное, не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Я оставил Каптаха с ними и удрал, так как не мог думать ни о чем, кроме Минеи, и отчаяние грызло меня словно голодная крыса. Когда стражники уснули послеобеденным сном, я подошел к медным воротам и нашел рядом с ними калитку, но открыть ее без ключа было невозможно. Тем не менее я прижался губами к металлу и шептал имя Минеи, не смея произносить его вслух. Когда стражи проснулись, я подошел к ним с кувшином вина, стал их угощать и разговаривать с ними, а они очень удивлялись моему поведению, так как знатные люди на Крите не разговаривают с чернью и живут так, словно бедняков вообще не существует. Они знали, что я чужеземец, и считали меня глупцом, поскольку я так себя веду, но пили мое вино и смеялись надо мной, разговаривая друг с другом на своем языке.
Жрец из храма позавидовал нам, вышел из своей комнатки и стал пить вместе с нами. Это был старый человек, всю жизнь проживший при храме и охранявший медные ворота, но когда я спросил его, входил ли он во дворец бога, он пришел в ужас и отвечал, что в этот дворец могут входить только посвященные и Минотавр, ибо все остальные умрут страшной смертью, если вступят в него. В подтверждение этого он рассказал, что когда-то, в давние времена, когда слава и могущество Крита не были еще так велики, морские разбойники высадились на берег неподалеку от храма, напугали стражников и вошли во дворец, надеясь найти там сокровища. Но они никогда оттуда не возвратились, как и те, кто отправился их искать, а стража слышала, как из глубины дворца доносились страшные крики о помощи. Остававшиеся на берегу разбойники так испугались, что отпустили стражников, не осмелившись их убить, и удрали обратно на свое судно. После этого никто никогда не пытался пробраться во дворец божества. Поэтому, считал он, дворец вообще незачем охранять, ведь никто не осмеливается туда ступить. Жрец повел меня в свое жилище, показал ключ от калитки, отнюдь его не скрывая, и рассказал, что, входя во дворец, Минотавр берет ключ с собой, чтобы незаметно для всех выйти через калитку после того, как большие медные ворота закроются за избранницей.
Я купил у жреца некоторые амулеты и маленьких бычков, которых он вырезал из камня, чтобы скоротать время, он был очень доволен сделкой, и мы стали с ним друзьями. Но, говоря о темном дворце, он всякий раз понижал голос, и я понял, что он очень боится чертогов, которые охраняет. Он сказал мне также, что не осмелился бы жить в своем храме, если бы ворота были открыты, но почему - не объяснил.
Я не хотел оставаться у него слишком долго, чтобы не обратить на это внимания, поэтому вернулся к друзьям Минеи, стал пить вино и шутить с женщинами, делая вид, что очень ими увлечен. Каптах уже совсем опьянел и вовсю врал им о странах, в которых мы побывали, а они смеялись, хлопали в ладоши и кричали от восторга, словно дети. Он рассказывал им и о том, как был вавилонским царем и как судил, сидя в царском кресле, и о большом успехе в царских женских покоях, но все это они сочли враньем и, смеясь пуще прежнего, говорили: «В его жилах, наверное, течет критская кровь».
Так прошел тот день, пока мне не надоели и веселье, и легкомыслие, и свободные нравы, и я подумал, что более скучной жизни нельзя себе представить, ибо капризы, которые не знают никаких границ, надоедают в конце концов больше, чем размеренная жизнь. Друзья Минеи по-прежнему веселились всю ночь, а я то и дело пробуждался от своего горького сна из-за визга в лесочке, куда женщины притворно убегали от юошей, преследующих их в темноте, где они, хватая беглянок, сдирали с них платья. Утром они все чувствовали себя усталыми и были недовольны тем, что не могли помыться, так что многие вернулись в город, и только самые молодые и беззаботные еще остались у медных ворот.
Но на третий день они тоже отправились по домам, и я отдал им ожидавшие меня носилки, потому что те, кто пришел пешком, уже не в силах были так же возвращаться, они ходили, пошатываясь от излишних увеселений и недосыпания, а мне было важно, чтобы никто, даже носильщики, меня не ожидал. Я ежедневно поил стражников вином, и они уже не удивлялись, когда я на закате дня приносил им новый кувшин, а принимали его с удовольствием, ведь в течение месяца, пока праздничная процессия не приводила нового посвященного, у них было мало развлечений. Если их что-нибудь и удивляло, так это то, что я продолжал ожидать Минею - такого, видно, никогда раньше не случалось, но я был чужестранцем, поэтому они считали меня глупым и с удовольствием пили мое вино. Увидев, что жрец тоже присоединился к ним, я подошел к Каптаху и сказал:
- Боги повелели нам теперь расстаться с тобой, ибо Минея не вернулась, и я не верю, что она вернется, если я сам не пойду за ней. Но так как ни один человек, вступивший в этот темный дворец, еще не возвратился оттуда, то и я тоже, наверное, не вернусь. Тебе лучше спрятаться в лесочке и, если я к утру не появлюсь, возвратиться в город. Когда кто-нибудь спросит обо мне, скажи, что я упал со скалы в море, наплети что хочешь или что сочтешь нужным, ты такое придумываешь лучше меня. Но я уверен, что не вернусь, так что ты можешь уйти в город хоть сейчас. Я оставил тебе глиняную табличку с сирийской печатью, чтобы ты мог поехать в Симиру и получить там в торговом доме все, что мне принадлежит. Мой дом можешь продать. После этого ты - вольная птица, но если боишься, что в Египте тебя будут преследовать как беглого раба, оставайся в Симире, живи в моем доме на мои средства как тебе вздумается. Заботиться о сохранении моего тела тебе не придется, если я не найду Минею, мне все равно - сохранится оно или нет. Ты был мне преданным слугой, и, хотя нередко надоедал своими приставаниями, мне жаль, если я слишком часто и больно бил тебя палкой, но я надеюсь, что это было тебе на пользу, и я делал это из добрых намерений, так что ты, наверное, не в обиде на меня. А теперь иди, и да принесет тебе удачу скарабей - его ты можешь взять с собой, так как веришь в него больше, чем я. Я, видишь ли, думаю, что там, куда я направляюсь, скарабей мне не понадобится.
Каптах долго молчал, глядя на меня, и наконец сказал:
- Господин мой, я нисколько на тебя не в обиде, хотя иногда ты бил меня своей палкой сильнее, чем следовало, но ты ведь делал это с добрыми намерениями, исходя из того, что считал полезным.
Однако чаще ты слушался моих советов и говорил со мной как с другом, а не как с рабом, так что иногда я даже боялся, как бы ты не уронил свое достоинство, пока палка снова не возвращала определенную богами разницу между нами. Теперь дела обстоят так, что Минея тоже моя хозяйка, раз я поставил ее благословенную маленькую ножку на свою голову, и я отвечаю за нее как ее слуга. Но и по многим другим причинам, которые я не стану тут перечислять, я не могу отпустить тебя одного в этот темный дворец, и, если ты не хочешь, чтобы я следовал туда за тобой как слуга, я последую за тобой как друг, ибо не могу оставить тебя одного и тем более без скарабея, хотя, как и ты, думаю, что в этом деле он нам вряд ли поможет.
Он не ревел как обычно и говорил так серьезно и обдуманно, что я его не узнавал. Но отправляться на смерть вдвоем было, по-моему, неразумно, и поэтому я повторил, чтобы он убирался и не говорил глупостей. Но он был упрям.
- Если не хочешь, чтобы я шел с тобой, я пойду за тобой следом, и ты не можешь мне помешать, - заявил он, - но лучше бы нам идти вместе, уж очень я боюсь темноты. Я вообще так боюсь этого темного дворца, что от одной мысли о нем кости мои превращаются в воду, поэтому разреши мне взять с собой кувшин вина, чтобы время от времени я мог себя подбодрить, иначе я стану орать от страха и этим тебе помешаю. Оружия брать с собой мне, пожалуй, не стоит, поскольку я человек мягкосердечный, боюсь крови и всегда больше надеюсь на свои ноги, чем на оружие, так что если ты собираешься сражаться с богом, можешь это делать один, а я буду смотреть на вас со стороны и подбадривать тебя советами. Все, что нам предстоит, начертано, наверное, на звездах еще до нашего рождения, но от этого жизнь наша не становится легче, и меня утешает только то, что для одного человека я прожил уже достаточно долго, до беспамятства напивался в бесчисленных кабачках и с женщинами веселился до упаду, напоследок даже с этими критянками, которые вполне годятся для подстилки, но с которыми, упаси Амон, никому не посоветую разбивать горшок. Я, конечно, не имею в виду нашу хозяйку Минею, которая была даже слишком добродетельна, я бы даже сказал, что это был ее самый большой порок, и ее судьба доказывает, сколь пагубна излишняя добродетель, хотя я и не могу предостеречь этим примером своих детей, которые, наверное, разбросаны по всем концам света и которых я никогда не видел. Скажу только, что если бы эта девушка честно легла с тобой в постель, как делает благородная женщина, встречая мужчину, который ей по душе, ничего этого не случилось бы, и мы уже давно были бы в Симире или в Египте, а она вела бы твой дом, из чего могли бы, правда, возникнуть другие сложности, которых не хочу теперь перечислять, но которые были бы все-таки несравнимы с тем, что нас теперь ожидает. К несчастью, для меня, в отличие от тебя, совсем небезразлично, сохранится мое тело или нет; меня очень беспокоит, что со мной будет в будущей жизни. Однако чему быть, того не миновать, сказала старуха, прищемив палец между жерновами.
Я знал, что, заговорив, Каптах способен разглагольствовать хоть до утра, а теперь его язык не мог остановиться от страха. Поэтому я оборвал его:
- Прекрати свою болтовню, возьми кувшин с вином, если хочешь, и пойдем, чтобы покончить с этим делом, ибо я думаю, что стражники спят, напившись моего вина с сонным зельем.
Стражники и жрец спали крепким сном, так что я без труда смог взять ключ от калитки Минотавра с того места, которое мне показал жрец. Мы захватили с собой также плошку с углями и факелы, хотя огонь еще не зажгли - луна светила достаточно ярко, и замок открылся без труда. Когда мы, закрыв за собой калитку, вступили во дворец бога, я услышал в темноте, как зубы Каптаха стучат по краю винного кувшина.
5
Ободрив себя вином, Каптах сказал слабым голосом:
- Господин мой, зажжем факел, свет отсюда не проникнет на улицу, а эта тьма, в которую мы добровольно окунулись, страшнее темноты подземного царства, которой никто не избежит.
Я раздул угли, зажег факел и увидел, что мы находимся в большой пещере, вход в которую закрывают медные ворота. Из пещеры в разные стороны отходили десять коридоров, отделяемые друг от друга мощными кирпичными стенами. К этому я был уже готов, так как слышал, что критский бог живет в лабиринте, а вавилонские жрецы сообщили мне, что лабиринты строятся так, как расположены кишки жертвенных животных. При жертвоприношениях я часто видел кишки быков и поэтому верил, что найду дорогу, полагая, что критский лабиринт построен в давние времена по образцу бычьего кишечника. Указав на первый коридор, я сказал Каптаху:
- Пойдем сюда.
Но Каптах возразил:
- Да ведь у нас, кажется, нет особой спешки, а осторожность лодку не перевернет. Надо позаботиться о том, чтобы мы не заблудились и, главное, нашли дорогу назад, если нам суждено вернуться, во что я, правда, не верю, потому что очень боюсь, что мы никогда не вернемся.
Сказав это, он достал из своего мешка клубок пряжи и привязал ее конец к костяному клину, который крепко вбил в стену между камнями. При всей ее простоте эта мысль была так умна, что я никогда не додумался бы до нее сам, но ему я в этом, конечно, не признался, чтобы не потерять уважения в его глазах. Вместо этого я только сердито поторопил его. Так я отправился в лабиринт темного дворца, держа в памяти расположение кишок в животе быка, а Каптах разматывал нить по мере того, как мы продвигались вперед.
Мы бесконечно кружили в темноте по разным коридорам, а перед нами возникали все новые и новые проходы, иногда, наткнувшись на стену, мы возвращались обратно и шли по другому проходу, пока Каптах не остановился, принюхиваясь. А зубы у него застучали и факел в руках закачался, когда он сказал:
- Господин мой, ты чуешь запах быков?
Я действительно отчетливо почувствовал острый омерзительный запах, напоминающий запах быков, но еще более страшный, и казалось, это зловоние источают сами стены, между которыми мы пробирались, точно весь лабиринт был огромным бычатником. Но я велел Каптаху продолжать путь, не принюхиваясь, и, когда он основательно приложился к винному кувшину, мы торопливо двинулись дальше и шли, пока я не поскользнулся на чем-то скользком и, наклонившись, не увидел на земле женский череп, на котором еще сохранились волосы. Увидев его, я понял, что наверняка не найду Минею живой, но безрассудная потребность знать гнала меня вперед, и я подталкивал Каптаха, запретив ему кричать. Так мы продолжали путь, разматывая нить по мере продвижения вперед, но вскоре перед нами снова встала стена, и нам пришлось вернуться, чтобы найти новый проход.
Вдруг Каптах остановился, показал на землю, и редкие волосы на его голове встали дыбом, а лицо сделалось серым. Я тоже посмотрел вниз и увидел, что на полу лежит куча высохшего помета величиной с мужское тело, и если его оставил бык, то, очевидно, такой огромный, что представить себе это было невозможно. Каптах догадался о моих мыслях и сказал:
- Это не бычий помет, такой бык не поместился бы ни в одном из этих проходов. Я думаю, что это помет огромной змеи.
И, стуча зубами, Каптах жадно прильнул к кувшину, а я подумал, что коридоры лабиринта в самом деле построены будто специально для громадной змеи, и даже на минуту заколебался - не вернуться ли обратно. Но мысли о Минее приводили меня в страшное отчаяние, и я потянул за собой Каптаха, сжимая в мокрой руке нож, хотя и знал, что он бесполезен.
По мере нашего продвижения по коридору запах становился все ужаснее, и навстречу нам шел смрад словно из огромной могилы, так что стало трудно дышать. Но дух мой торжествовал, ибо я знал, что скоро мы будем на месте. Мы спешили вперед, пока в переход не проник какой-то серый сумрак, словно предвестник близкого света, и мы попали внутрь горы, где коридоры были уже не выложены тесаным камнем, а вырублены в мягкой породе скалы. Коридор вел нас вниз, мы спотыкались о человеческие кости и кучки помета, словно попали в логово огромного зверя. Наконец перед нами открылась большая пещера, и, стоя на краю обрыва, мы увидели внизу воду, от которой шла невероятная вонь.
В пещеру проникал страшный зеленоватый свет с моря, так что мы без помощи факелов могли оглядеться и услышали где-то в отдалении плеск волн о скалы. А на поверхности воды под нами качался как будто ряд огромных кожаных мешков, пока глаз не различил, что это сдохшее животное, более крупное и ужасное, чем мог себе представить человек, - от него и исходил этот ужасный смрад. Его голова, напоминающая голову громадного быка, утонула в воде, а тело качалось на поверхости, словно огромная изгибающаяся змея, уже разложившаяся. Я понял, что вижу критского бога, но понял также, что это ужасное животное сдохло уже несколько месяцев назад. Так где же Минея?
Думая о ней, я думал и о всех тех, кто до нее был посвящен богу и вступил в темный дворец, научившись танцевать перед быками. Я думал о юношах, которым не разрешалась близость с женщиной, и о девушках, обязанных сохранять свою невинность, чтобы иметь право причаститься божьего света и радости, я думал об их черепах и костях, разбросанных по темным коридорам, и о звере, который преследовал их в переходах лабиринта и закрывал им дорогу своим отвратительным телом, так что их уже не могли спасти ни прыжки, ни все искусство танца перед быками. Это чудовище питалось человечиной, и ему было достаточно поесть раз в месяц, это-то пропитание и обеспечивали ему правители Крита, жертвуя самыми красивыми девушками и зелеными юношами, воображая, что сохраняют таким образом щедрость моря. Этот зверь попал в пещеру из страшной морской пучины, наверное, в какие-нибудь давние-предавние времена, и жрецы закрыли ему выход, построили для его передвижений лабиринт и кормили человеческими жертвами, пока он не сдох, а другого такого чудища на свете, наверное, не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101