Нежным и добрым херувимом, сошедшим на землю. Она была самой красивой девушкой, со светлыми волосами и прекрасными голубыми глазами. — Сэмюел стал убирать приспособления для ухода за лошадью, повернувшись спиной к графу. — Вы не можете отрицать, что у нее был покладистый характер и чуткое, любящее сердце.
Какой прок рассказывать тестю о своих печалях? Арчер как можно мягче произнес слова, которые тот хотел услышать:
— Она была достойна вас, Сэмюел.
— Я отдал ее вам в жены, Арчер, думая, что это будет благословенный союз для вас обоих. Не буду кривить душой, я хотел для Алисы и богатства, и положения. Но если бы я знал, что она исчезнет, то оставил бы ее старой девой, но не отдал за вас. — В глазах Моршема не осталось и следа приветливости, которой они сияли прежде, и Арчер больше не чувствовал к нему той симпатии, которую всегда испытывал росший без отца мальчик к хозяину фермы. — Моя Алиса не убежала бы, несмотря ни на что. Она никогда бы не сбежала!..
Все обратную дорогу Арчер размышлял. Он всегда сторонился своих соседей. Постоянно погруженный в думы и сомнения, он отталкивал всех своей мрачностью.
Как соотнести слова Сэмюела о своей дочери с его собственными воспоминаниями о жене? Речь как будто шла о двух разных людях.
Он не любил Алису. Возможность более теплых отношений между ними была потеряна холодными зимними вечерами, когда они часами молча сидели в гостиной и думали каждый о своем, не желая сократить разделявшую их пропасть отчуждения; тишину нарушало только пощелкивание и потрескивание дров в камине. А может, эта возможность исчезла летом, когда он стремился меньше находиться дома, лишь бы не оставаться рядом с неулыбчивой женщиной, которая из хрупкого создания, каким была в день свадьбы, превратилась в призрак со светлыми волосами, окутанный молчанием — постоянным молчанием. А лету предшествовала весна, когда Алиса не проявляла никакого интереса к Сандерхерсту, только бродила из комнаты в комнату и проводила пальцами по мебели, словно проверяла, хорошо ли вытерли пыль горничные, выглядывала на улицу, чтобы убедиться, выбивают ли ковры и проветривают ли шторы и покрывала. Такие распоряжения всегда отдавала экономка, а не хозяйка дома, которая рассматривала свое поместье как временную остановку на пути куда-то дальше.
Нет, он не любил своей жены, но и ненависти к ней не испытывал. Она пришла позже, осенью, в самое любимое им прежде время года. Алиса вдруг начала улыбаться и даже что-то напевать про себя, а полные надежд ожидания Арчера превратились в равнодушие, а затем в ненависть.
Она была счастлива — по-настоящему счастлива в своем прелюбодеянии.
Он уже много лет не испытывал даже мимолетной радости. Не в этом ли крылась его неприязнь? Алиса счастлива, а он никогда не испытывал этого чувства. Кто-то смог развеселить Алису, спрятавшуюся в коконе молчания. Его гордости нанесли удар. Кто-то заставил Алису светиться радостью, и это не был он, ее муж.
Какая наивность, Арчер! Он не был таким наивным со времени своих отношений с Милисент. Ему только исполнилось девятнадцать, и он влюбился в леди Милисент Денуорт. Молодая, замужем за человеком старше на тридцать лет, она утверждала, что он ее притесняет и угрожает ей. Разумеется, Арчер поверил жалобам, порывался защитить бедняжку и наконец бросил вызов чудовищу, посмевшему тиранить любящую и нежную душу.
Более мудрый человек поверил бы оправданиям мужа, задумался бы, почему сэр Грегори не спешит защищать честь жены. Более мудрый человек постарался бы раздобыть у очаровательной леди Милисент кое-какие сведения. Но он этого не сделал. Он упрямо преследовал сэра Грегори и травил до тех пор, пока не вынудил вступиться за свою честь. Арчер не стал стрелять в воздух, как это сделал сэр Грегори, а выстрелил в своего противника. Сэр Грегори выжил, и этот факт списали на плохой прицел пистолета, а не на недостаток мастерства Сент-Джона. Он мог убить этого человека! Ни для кого из присутствовавших в то туманное утро на поединке это не было тайной.
На этом фарс не закончился. Он поспешил в дом леди Милисент, чтобы сообщить, что ее жестокий муж больше не причинит ей зла, и застал ее в постели сразу с двумя его приятелями, которые совершенно растерялись, когда он появился в комнате.
Тем хуже для наивности.
Сент-Джон вышвырнул приятелей за дверь в чем мать родила и вернулся в спальню, где леди Милисент с помощью горничной пыталась найти платье. Он не стал ждать, пока она оденется, и затащил в свою карету полуодетой. Путь до места поединка занял десять мучительных минут, на протяжении которых леди Милисент верещала, как уличная торговка. Он выволок ее из кареты, подвел упиравшуюся женщину к тому месту, где лежал сэр Грегори, и швырнул на землю.
— Ваш муж, мадам! — с презрением произнес Арчер, понимая, что его жестоко предали.
Она показалась ему потасканной проституткой — волосы растрепаны, голая грудь торчит наружу, юбки задрались до колен. Ничто не защищало ее от взглядов двадцати мужчин, большинство из которых, как он узнал позже, уже видели ее в костюме Евы.
Он повернулся и пошел прочь, не обращая внимания ни на угрозы, которые она кричала ему вслед, ни на гул удивленных голосов. Вскоре он узнал, что она уехала из Англии в Италию, где и умерла несколько лет спустя на руках у одной очень решительной графини, возмущенной тем, что ее муж предпочел постели англичанки спорт. Узнав о ее судьбе, Арчер на долю секунды задумался о леди Милисент. Впрочем, она не заслуживала и этого.
С тех пор он больше не доверял ни женским слезам, ни клятвам.
Тогда почему его так больно ранило предательство Алисы? Арчер не подозревал, что окажется настолько уязвимым, и с удивлением обнаружил, что его душа не до конца оделась в броню. Женитьба стала чем-то новым в его жизни, и он собирался подчиниться ей и преподнести жене свою истерзанную и кое-как залеченную душу. В обмен на смиренную искренность он ожидал верности, хоть немного доброты, возможно, привязанности. Только от своих будущих детей он ждал любви.
Вместо этого жена исчезла, прислав утешительный приз — женщину, служившую заложницей правды.
Может, он вредит своим же интересам, держа взаперти Мэри-Кейт Беннетт? Возможно, лучше отпустить ее? Только тогда он раскроет мотивы ее поступков, предугадает дальнейшее развитие нелепой пьесы.
Как может человек, насквозь лживый, неестественный, выглядеть настолько потрясенным? Когда он объявил, что Алиса — прелюбодейка, Мэри-Кейт смотрела так, словно пошатнулась самая основа ее веры, она казалась священником, лишившимся благодати, ребенком, брошенным родителями. Откуда взялись эти чувства? Из чулка, набитого фальшивыми переживаниями? Неужели он хотя бы на мгновение поверил в ее искренность и сочувствие? Он хотел рассмеяться ей в лицо и выказать презрение за то, что она так умело извлекает на свет подходящие в данный момент чувства. Ему хотелось раскритиковать ее вульгарные рыжие волосы, яркие губы, сливочный оттенок ее кожи и красоту ее глаз.
Сдержала его та блеснувшая слезинка. Ее чистое совершенство. Сочувствие чужого человека. Как если бы она знала, чего ему стоило это признание.
Глава 14
Помоги ему…
Мысль всплыла на поверхность из бездны сна, бледная и бесформенная, приняла резкие очертания и заставила Мэри-Кейт проснуться.
На кровати в ее комнате лежала прекрасная пуховая перина, застланная пахнущими ромашкой льняными простынями. Кровать задергивалась тяжелым пологом. Всегда стоял кувшин с горячей водой и лежали чистые мягкие полотенца, в камине никогда не гас огонь. В просторном помещении было много украшений из золота и слоновой кости. Стены оклеены французскими обоями, на окнах висели шелковые узорчатые занавески бледно-желтого цвета. Роскошная, теплая и очень уютная комната. Но в этот момент она ужасала.
Мэри-Кейт села в постели, прижав руку к груди, словно хотела унять бешеное биение сердца. Она удивилась неодолимому желанию убедиться, что с Арчером Сент-Джоном ничего не случилось.
Одежда досталась ей по наследству от какой-то неизвестной женщины, но сейчас не имело значения, как она сидит на Мэри-Кейт. И остановилась она у двери не из-за одежды, а из-за того, что не могла выйти из комнаты. Она — пленница! Девушка схватилась за дверную ручку, но та не поворачивалась. Затаив дыхание, она прильнула к двери, прижала к ее резной поверхности ладони, будто желая пройти сквозь нее, приложила щеку к выпуклому позолоченному узору.
Помоги ему…
Она не могла, ничего не могла сделать! Мэри-Кейт повернулась спиной к двери и оглядела свою красивую тюрьму. Возмущение, которое она испытывала в первые дни своего заключения, сменилось каким-то другим чувством. Раздражением? Гневом?
Красный проблеск на горизонте, как полоска крови, резал глаза. Вдалеке начиналась гроза, зигзаг молнии ткнулся в землю, воздух стал прохладнее. Помоги ему…
«Я ничего не могу сделать». Помоги ему…
«Я ничем не могу ему помочь. Пожалуйста, уходи». На секунду комната осветилась бело-голубой вспышкой. На доли секунды, показавшиеся вечностью, сияние прожгло ее мозг. Время остановилось, все стихло, прервалось даже дыхание. Лежащий на полу восточный ковер показался бледным при свете, вобравшем в себя ослепительное сияние тысячи солнц. Прошла секунда, раздался оглушительный взрыв грома, стены содрогнулись, и снова все затихло.
Мэри-Кейт чуть не упала, потрясенная мощью стихии. По телу побежали мурашки. Воздух изменился, посвежел.
Мэри-Кейт зажала руками уши, не желая признаться, что едва жива от страха, что готова забиться в шкаф. Но и там она не освободится от своей мучительницы.
Помоги ему… Он в опасности…
Послание не оставляло места для сомнений. Оно ясно стояло перед ней в утреннем свете и требовало действий. Помоги ему… — Я не могу выйти из комнаты! — услышала она свой собственный голос.
Ответом ей стал удар грома. Казалось, сотрясалось все здание. Разведя руки, Мэри-Кейт спиной прижалась к двери, пытаясь удержать равновесие.
Помоги ему…
В ней нарастало чувство отчаяния, сознание обреченности, такое нестерпимое, Что ей захотелось кричать. Ее сдерживал только заползавший в душу ужас.
Помоги ему…
Мэри-Кейт повернулась и забарабанила кулаками по золоченой резьбе, чувствуя в ответ сотрясение дерева. Но прочная дверь не поддалась, не распахнулась под натиском владевшего девушкой страха. Она била и била в нее кулаками, надеясь побороть сопротивление панелей. Стук сливался с раскатами грома, ярость природы присоединялась к ее тревоге.
Помоги ему…
Мэри-Кейт не нужно было подстегивать. Она уже и сама хотела только одного — найти его. Защитить. Спасти! Порыв ее был столь силен, что она не заметила, как до крови поранила о резьбу руки. Она не чувствовала боли, не замечала, как стекает по двери и по запястьям кровь и застывает капельками на дубовом паркете у нее под ногами.
Ей нужно убедиться, что он жив!
Когда дверь распахнулась, Мэри-Кейт чуть не заплакала от облегчения, но тут же натолкнулась на живую преграду, мешавшую ей, вставшую между ней и Арчером. Через несколько секунд она поняла, что это он и есть.
Не задумываясь, она прижала ладони к его груди, не обращая внимания, что прикасается к обнаженной коже и пачкает ее своей кровью. Она провела руками по шелку его халата, ощупала плечи, словно хотела оценить их силу, коснулась подбородка, шеи.
Сент-Джон схватил девушку за запястья, отодвинул ее от себя и увидел глаза Мэри-Кейт, в которых застыл испуг. И залитое слезами лицо.
— Скажите мне, что вы целы!.. — потребовала она и попыталась вырвать руки, тревожно оглядывая Сент-Джона с головы до ног.
Он кивнул:
— Со мной все в порядке, клянусь вам.
— Вам не плохо? Вы не ранены?
— Нет. Я не школьник, покинувший родной дом. — Он мягко отвел от себя ее беспокойные руки. — А вы не моя мать, чтобы беспокоиться о моем здоровье, мадам.
Лихорадочные движения Мэри-Кейт сменились нежными, ласкающими прикосновениями к его коже. Ее ладони кровоточили, и она отмечала Сент-Джона своей кровью, ставила личное клеймо. Арчер отошел к кувшину с водой, намочил полотенце и вернулся к Мэри-Кейт. Вытащил занозы, а потом в полном молчании стал обтирать ее руки, снова и снова, пока не смыл все следы крови.
Руки у нее дрожали. От страха? Или из-за какого-то темного чувства, соединившего двух людей с разным прошлым и сомнительным будущим. Из-за ощущения, выдававшего себя дрожью тела, пересохшими губами и перехваченным дыханием. Опасное чувство! Она давным-давно не испытывала ничего подобного.
Его пальцы двигались от запястий к локтям, стараясь успокоить Мэри-Кейт, будто они обладали волшебной способностью исцелять. С каждым движением дыхание Сент-Джона становилось все напряженнее, а ее — смягчалось. Он стоял очень близко, возвышаясь над ней, одетый в один лишь темно-синий шелковый халат. Ей захотелось распахнуть его и прижаться щекой к груди Арчера, обхватить руками обнаженное тело. Просительница, и жертва, и кающаяся грешница.
Она смотрела на него в полутьме. Слабые лучи рассвета начали проникать в открытое окно и осветили комнату, где стояли Сент-Джон и Мэри-Кейт, затихшие под напором непрошеных чувств и желаний, и ни один из них не мог произнести ни слова.
Странно, но она никогда его не боялась. Высокомерный, раздражительный, он своими резкими словами мог сильно ранить, однако она не испытывала в его присутствии страха.
Мэри-Кейт ощущала бурлящую в нем страсть. Как будто ей приоткрылась сущность этого человека, и она заглянула в такие глубины его души, о которых мало кто подозревал Она видела его гнев, слышала упреки, чувствовала боль и нечто связавшее их в этот утренний час в доме, погруженном в сон. Одиночество. Она всегда была одинока.
Она раздвинула халат и прижала ладони к его груди, будто хотела оставить там отпечаток, провела пальцами по волосам на его груди — жест скорее возлюбленной, чем перепуганной женщины.
Мэри-Кейт тряхнула головой, и все вокруг словно встало на свои места. Она вдруг со смущением увидела их обоих со стороны. Лицо у нее запылало.
Сент-Джон заключил ее в кольцо своих рук. Кровать находилась совсем рядом… Небо посветлело. Соблазн, страсть не исчезли, лишь затаились.
Надо сдвинуться с места, сделать шаг в сторону. Надо освободиться из его рук. Нельзя было касаться его груди, гладить, мечтать прижаться губами к ней…
Она ведь не распутница, что бы ни говорили злые языки. Только один мужчина знал ее, но его ласки не растревожили ее. Эдвин был сдержанным человеком, хотя и добрым по натуре, поэтому он и женился на ней. Его любовные ласки ни разу не затронули души Мэри-Кейт, не заставили пожелать их повторения, как это происходило сейчас, когда она стояла в объятиях мужчины, стражем которого ей приказано стать. Приказано духом его жены.
Дыхание Сент-Джона, теплое и шумное, соперничало с громким стуком ее сердца. Мэри-Кейт отступила бы, но он не позволил ей отойти, крепко сжав ткань ее халата с чужого плеча и притянув к себе. Ничто не разделяло их теперь. Смутные желания охватили ее, она почувствовала вкус чего-то запретного и дорогого, как шоколад. Странные желания, если учесть, что его глаза горели гневом. Но за ним проступало другое чувство — тревожащее и властное. Желание. Мощное и опьяняющее. Он как опытный соблазнитель заманил ее в свои объятия шепотом лживых обещаний, и она поверила им. Но ведь он не умолял ее, не обхаживал, а стоял как статуя, выражающая мужское превосходство, уверенность в себе и… пугающую привлекательность.
Ей следовало бы вырваться, а не простодушно улыбаться в ответ на его взгляд и не гладить его по груди.
— Значит, вы моя награда за доверчивость? — с сарказмом произнес он, и его губы насмешливо искривились.
Руки Мэри-Кейт застыли, прервав нежные прикосновения. Арчер Сент-Джон совсем не игривый котенок.
— Я удержу вас, только если поверю? Ну же, — проговорил он, когда она отстранилась от него, — не надо смотреть на меня так, будто я убил вашу лучшую подругу. Хотя почему бы и нет, Мэри-Кейт? Меня ведь подозревают именно в убийстве, и Алиса, без сомнения, рассказала, что моя репутация становится все хуже и хуже с каждым днем, пока она где-то прячется.
Он с такой силой потянул Мэри-Кейт к себе, что она чуть не задохнулась. Статуя ожила и оказалась яростным воином. Его гнев, не сдерживаемый никакими условностями, изливался свободным потоком.
Запустив пальцы в волосы Мэри-Кейт, Арчер сжал ладонями ее голову, словно собирался раздавить череп, если не получит ответы на свои вопросы. Мэри-Кейт и глазом не моргнула, когда он резко наклонил ее назад, только ухватилась за его руки, чтобы не упасть.
— Сделка, пожалуй, стоящая, Мэри-Кейт, — прошептал он.
Его губы нашли ее ухо, опустились по мягкому изгибу шеи. Она почувствовала холодок его зубов там, где билась ниточка пульса, нежную угрозу, невысказанное предупреждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Какой прок рассказывать тестю о своих печалях? Арчер как можно мягче произнес слова, которые тот хотел услышать:
— Она была достойна вас, Сэмюел.
— Я отдал ее вам в жены, Арчер, думая, что это будет благословенный союз для вас обоих. Не буду кривить душой, я хотел для Алисы и богатства, и положения. Но если бы я знал, что она исчезнет, то оставил бы ее старой девой, но не отдал за вас. — В глазах Моршема не осталось и следа приветливости, которой они сияли прежде, и Арчер больше не чувствовал к нему той симпатии, которую всегда испытывал росший без отца мальчик к хозяину фермы. — Моя Алиса не убежала бы, несмотря ни на что. Она никогда бы не сбежала!..
Все обратную дорогу Арчер размышлял. Он всегда сторонился своих соседей. Постоянно погруженный в думы и сомнения, он отталкивал всех своей мрачностью.
Как соотнести слова Сэмюела о своей дочери с его собственными воспоминаниями о жене? Речь как будто шла о двух разных людях.
Он не любил Алису. Возможность более теплых отношений между ними была потеряна холодными зимними вечерами, когда они часами молча сидели в гостиной и думали каждый о своем, не желая сократить разделявшую их пропасть отчуждения; тишину нарушало только пощелкивание и потрескивание дров в камине. А может, эта возможность исчезла летом, когда он стремился меньше находиться дома, лишь бы не оставаться рядом с неулыбчивой женщиной, которая из хрупкого создания, каким была в день свадьбы, превратилась в призрак со светлыми волосами, окутанный молчанием — постоянным молчанием. А лету предшествовала весна, когда Алиса не проявляла никакого интереса к Сандерхерсту, только бродила из комнаты в комнату и проводила пальцами по мебели, словно проверяла, хорошо ли вытерли пыль горничные, выглядывала на улицу, чтобы убедиться, выбивают ли ковры и проветривают ли шторы и покрывала. Такие распоряжения всегда отдавала экономка, а не хозяйка дома, которая рассматривала свое поместье как временную остановку на пути куда-то дальше.
Нет, он не любил своей жены, но и ненависти к ней не испытывал. Она пришла позже, осенью, в самое любимое им прежде время года. Алиса вдруг начала улыбаться и даже что-то напевать про себя, а полные надежд ожидания Арчера превратились в равнодушие, а затем в ненависть.
Она была счастлива — по-настоящему счастлива в своем прелюбодеянии.
Он уже много лет не испытывал даже мимолетной радости. Не в этом ли крылась его неприязнь? Алиса счастлива, а он никогда не испытывал этого чувства. Кто-то смог развеселить Алису, спрятавшуюся в коконе молчания. Его гордости нанесли удар. Кто-то заставил Алису светиться радостью, и это не был он, ее муж.
Какая наивность, Арчер! Он не был таким наивным со времени своих отношений с Милисент. Ему только исполнилось девятнадцать, и он влюбился в леди Милисент Денуорт. Молодая, замужем за человеком старше на тридцать лет, она утверждала, что он ее притесняет и угрожает ей. Разумеется, Арчер поверил жалобам, порывался защитить бедняжку и наконец бросил вызов чудовищу, посмевшему тиранить любящую и нежную душу.
Более мудрый человек поверил бы оправданиям мужа, задумался бы, почему сэр Грегори не спешит защищать честь жены. Более мудрый человек постарался бы раздобыть у очаровательной леди Милисент кое-какие сведения. Но он этого не сделал. Он упрямо преследовал сэра Грегори и травил до тех пор, пока не вынудил вступиться за свою честь. Арчер не стал стрелять в воздух, как это сделал сэр Грегори, а выстрелил в своего противника. Сэр Грегори выжил, и этот факт списали на плохой прицел пистолета, а не на недостаток мастерства Сент-Джона. Он мог убить этого человека! Ни для кого из присутствовавших в то туманное утро на поединке это не было тайной.
На этом фарс не закончился. Он поспешил в дом леди Милисент, чтобы сообщить, что ее жестокий муж больше не причинит ей зла, и застал ее в постели сразу с двумя его приятелями, которые совершенно растерялись, когда он появился в комнате.
Тем хуже для наивности.
Сент-Джон вышвырнул приятелей за дверь в чем мать родила и вернулся в спальню, где леди Милисент с помощью горничной пыталась найти платье. Он не стал ждать, пока она оденется, и затащил в свою карету полуодетой. Путь до места поединка занял десять мучительных минут, на протяжении которых леди Милисент верещала, как уличная торговка. Он выволок ее из кареты, подвел упиравшуюся женщину к тому месту, где лежал сэр Грегори, и швырнул на землю.
— Ваш муж, мадам! — с презрением произнес Арчер, понимая, что его жестоко предали.
Она показалась ему потасканной проституткой — волосы растрепаны, голая грудь торчит наружу, юбки задрались до колен. Ничто не защищало ее от взглядов двадцати мужчин, большинство из которых, как он узнал позже, уже видели ее в костюме Евы.
Он повернулся и пошел прочь, не обращая внимания ни на угрозы, которые она кричала ему вслед, ни на гул удивленных голосов. Вскоре он узнал, что она уехала из Англии в Италию, где и умерла несколько лет спустя на руках у одной очень решительной графини, возмущенной тем, что ее муж предпочел постели англичанки спорт. Узнав о ее судьбе, Арчер на долю секунды задумался о леди Милисент. Впрочем, она не заслуживала и этого.
С тех пор он больше не доверял ни женским слезам, ни клятвам.
Тогда почему его так больно ранило предательство Алисы? Арчер не подозревал, что окажется настолько уязвимым, и с удивлением обнаружил, что его душа не до конца оделась в броню. Женитьба стала чем-то новым в его жизни, и он собирался подчиниться ей и преподнести жене свою истерзанную и кое-как залеченную душу. В обмен на смиренную искренность он ожидал верности, хоть немного доброты, возможно, привязанности. Только от своих будущих детей он ждал любви.
Вместо этого жена исчезла, прислав утешительный приз — женщину, служившую заложницей правды.
Может, он вредит своим же интересам, держа взаперти Мэри-Кейт Беннетт? Возможно, лучше отпустить ее? Только тогда он раскроет мотивы ее поступков, предугадает дальнейшее развитие нелепой пьесы.
Как может человек, насквозь лживый, неестественный, выглядеть настолько потрясенным? Когда он объявил, что Алиса — прелюбодейка, Мэри-Кейт смотрела так, словно пошатнулась самая основа ее веры, она казалась священником, лишившимся благодати, ребенком, брошенным родителями. Откуда взялись эти чувства? Из чулка, набитого фальшивыми переживаниями? Неужели он хотя бы на мгновение поверил в ее искренность и сочувствие? Он хотел рассмеяться ей в лицо и выказать презрение за то, что она так умело извлекает на свет подходящие в данный момент чувства. Ему хотелось раскритиковать ее вульгарные рыжие волосы, яркие губы, сливочный оттенок ее кожи и красоту ее глаз.
Сдержала его та блеснувшая слезинка. Ее чистое совершенство. Сочувствие чужого человека. Как если бы она знала, чего ему стоило это признание.
Глава 14
Помоги ему…
Мысль всплыла на поверхность из бездны сна, бледная и бесформенная, приняла резкие очертания и заставила Мэри-Кейт проснуться.
На кровати в ее комнате лежала прекрасная пуховая перина, застланная пахнущими ромашкой льняными простынями. Кровать задергивалась тяжелым пологом. Всегда стоял кувшин с горячей водой и лежали чистые мягкие полотенца, в камине никогда не гас огонь. В просторном помещении было много украшений из золота и слоновой кости. Стены оклеены французскими обоями, на окнах висели шелковые узорчатые занавески бледно-желтого цвета. Роскошная, теплая и очень уютная комната. Но в этот момент она ужасала.
Мэри-Кейт села в постели, прижав руку к груди, словно хотела унять бешеное биение сердца. Она удивилась неодолимому желанию убедиться, что с Арчером Сент-Джоном ничего не случилось.
Одежда досталась ей по наследству от какой-то неизвестной женщины, но сейчас не имело значения, как она сидит на Мэри-Кейт. И остановилась она у двери не из-за одежды, а из-за того, что не могла выйти из комнаты. Она — пленница! Девушка схватилась за дверную ручку, но та не поворачивалась. Затаив дыхание, она прильнула к двери, прижала к ее резной поверхности ладони, будто желая пройти сквозь нее, приложила щеку к выпуклому позолоченному узору.
Помоги ему…
Она не могла, ничего не могла сделать! Мэри-Кейт повернулась спиной к двери и оглядела свою красивую тюрьму. Возмущение, которое она испытывала в первые дни своего заключения, сменилось каким-то другим чувством. Раздражением? Гневом?
Красный проблеск на горизонте, как полоска крови, резал глаза. Вдалеке начиналась гроза, зигзаг молнии ткнулся в землю, воздух стал прохладнее. Помоги ему…
«Я ничего не могу сделать». Помоги ему…
«Я ничем не могу ему помочь. Пожалуйста, уходи». На секунду комната осветилась бело-голубой вспышкой. На доли секунды, показавшиеся вечностью, сияние прожгло ее мозг. Время остановилось, все стихло, прервалось даже дыхание. Лежащий на полу восточный ковер показался бледным при свете, вобравшем в себя ослепительное сияние тысячи солнц. Прошла секунда, раздался оглушительный взрыв грома, стены содрогнулись, и снова все затихло.
Мэри-Кейт чуть не упала, потрясенная мощью стихии. По телу побежали мурашки. Воздух изменился, посвежел.
Мэри-Кейт зажала руками уши, не желая признаться, что едва жива от страха, что готова забиться в шкаф. Но и там она не освободится от своей мучительницы.
Помоги ему… Он в опасности…
Послание не оставляло места для сомнений. Оно ясно стояло перед ней в утреннем свете и требовало действий. Помоги ему… — Я не могу выйти из комнаты! — услышала она свой собственный голос.
Ответом ей стал удар грома. Казалось, сотрясалось все здание. Разведя руки, Мэри-Кейт спиной прижалась к двери, пытаясь удержать равновесие.
Помоги ему…
В ней нарастало чувство отчаяния, сознание обреченности, такое нестерпимое, Что ей захотелось кричать. Ее сдерживал только заползавший в душу ужас.
Помоги ему…
Мэри-Кейт повернулась и забарабанила кулаками по золоченой резьбе, чувствуя в ответ сотрясение дерева. Но прочная дверь не поддалась, не распахнулась под натиском владевшего девушкой страха. Она била и била в нее кулаками, надеясь побороть сопротивление панелей. Стук сливался с раскатами грома, ярость природы присоединялась к ее тревоге.
Помоги ему…
Мэри-Кейт не нужно было подстегивать. Она уже и сама хотела только одного — найти его. Защитить. Спасти! Порыв ее был столь силен, что она не заметила, как до крови поранила о резьбу руки. Она не чувствовала боли, не замечала, как стекает по двери и по запястьям кровь и застывает капельками на дубовом паркете у нее под ногами.
Ей нужно убедиться, что он жив!
Когда дверь распахнулась, Мэри-Кейт чуть не заплакала от облегчения, но тут же натолкнулась на живую преграду, мешавшую ей, вставшую между ней и Арчером. Через несколько секунд она поняла, что это он и есть.
Не задумываясь, она прижала ладони к его груди, не обращая внимания, что прикасается к обнаженной коже и пачкает ее своей кровью. Она провела руками по шелку его халата, ощупала плечи, словно хотела оценить их силу, коснулась подбородка, шеи.
Сент-Джон схватил девушку за запястья, отодвинул ее от себя и увидел глаза Мэри-Кейт, в которых застыл испуг. И залитое слезами лицо.
— Скажите мне, что вы целы!.. — потребовала она и попыталась вырвать руки, тревожно оглядывая Сент-Джона с головы до ног.
Он кивнул:
— Со мной все в порядке, клянусь вам.
— Вам не плохо? Вы не ранены?
— Нет. Я не школьник, покинувший родной дом. — Он мягко отвел от себя ее беспокойные руки. — А вы не моя мать, чтобы беспокоиться о моем здоровье, мадам.
Лихорадочные движения Мэри-Кейт сменились нежными, ласкающими прикосновениями к его коже. Ее ладони кровоточили, и она отмечала Сент-Джона своей кровью, ставила личное клеймо. Арчер отошел к кувшину с водой, намочил полотенце и вернулся к Мэри-Кейт. Вытащил занозы, а потом в полном молчании стал обтирать ее руки, снова и снова, пока не смыл все следы крови.
Руки у нее дрожали. От страха? Или из-за какого-то темного чувства, соединившего двух людей с разным прошлым и сомнительным будущим. Из-за ощущения, выдававшего себя дрожью тела, пересохшими губами и перехваченным дыханием. Опасное чувство! Она давным-давно не испытывала ничего подобного.
Его пальцы двигались от запястий к локтям, стараясь успокоить Мэри-Кейт, будто они обладали волшебной способностью исцелять. С каждым движением дыхание Сент-Джона становилось все напряженнее, а ее — смягчалось. Он стоял очень близко, возвышаясь над ней, одетый в один лишь темно-синий шелковый халат. Ей захотелось распахнуть его и прижаться щекой к груди Арчера, обхватить руками обнаженное тело. Просительница, и жертва, и кающаяся грешница.
Она смотрела на него в полутьме. Слабые лучи рассвета начали проникать в открытое окно и осветили комнату, где стояли Сент-Джон и Мэри-Кейт, затихшие под напором непрошеных чувств и желаний, и ни один из них не мог произнести ни слова.
Странно, но она никогда его не боялась. Высокомерный, раздражительный, он своими резкими словами мог сильно ранить, однако она не испытывала в его присутствии страха.
Мэри-Кейт ощущала бурлящую в нем страсть. Как будто ей приоткрылась сущность этого человека, и она заглянула в такие глубины его души, о которых мало кто подозревал Она видела его гнев, слышала упреки, чувствовала боль и нечто связавшее их в этот утренний час в доме, погруженном в сон. Одиночество. Она всегда была одинока.
Она раздвинула халат и прижала ладони к его груди, будто хотела оставить там отпечаток, провела пальцами по волосам на его груди — жест скорее возлюбленной, чем перепуганной женщины.
Мэри-Кейт тряхнула головой, и все вокруг словно встало на свои места. Она вдруг со смущением увидела их обоих со стороны. Лицо у нее запылало.
Сент-Джон заключил ее в кольцо своих рук. Кровать находилась совсем рядом… Небо посветлело. Соблазн, страсть не исчезли, лишь затаились.
Надо сдвинуться с места, сделать шаг в сторону. Надо освободиться из его рук. Нельзя было касаться его груди, гладить, мечтать прижаться губами к ней…
Она ведь не распутница, что бы ни говорили злые языки. Только один мужчина знал ее, но его ласки не растревожили ее. Эдвин был сдержанным человеком, хотя и добрым по натуре, поэтому он и женился на ней. Его любовные ласки ни разу не затронули души Мэри-Кейт, не заставили пожелать их повторения, как это происходило сейчас, когда она стояла в объятиях мужчины, стражем которого ей приказано стать. Приказано духом его жены.
Дыхание Сент-Джона, теплое и шумное, соперничало с громким стуком ее сердца. Мэри-Кейт отступила бы, но он не позволил ей отойти, крепко сжав ткань ее халата с чужого плеча и притянув к себе. Ничто не разделяло их теперь. Смутные желания охватили ее, она почувствовала вкус чего-то запретного и дорогого, как шоколад. Странные желания, если учесть, что его глаза горели гневом. Но за ним проступало другое чувство — тревожащее и властное. Желание. Мощное и опьяняющее. Он как опытный соблазнитель заманил ее в свои объятия шепотом лживых обещаний, и она поверила им. Но ведь он не умолял ее, не обхаживал, а стоял как статуя, выражающая мужское превосходство, уверенность в себе и… пугающую привлекательность.
Ей следовало бы вырваться, а не простодушно улыбаться в ответ на его взгляд и не гладить его по груди.
— Значит, вы моя награда за доверчивость? — с сарказмом произнес он, и его губы насмешливо искривились.
Руки Мэри-Кейт застыли, прервав нежные прикосновения. Арчер Сент-Джон совсем не игривый котенок.
— Я удержу вас, только если поверю? Ну же, — проговорил он, когда она отстранилась от него, — не надо смотреть на меня так, будто я убил вашу лучшую подругу. Хотя почему бы и нет, Мэри-Кейт? Меня ведь подозревают именно в убийстве, и Алиса, без сомнения, рассказала, что моя репутация становится все хуже и хуже с каждым днем, пока она где-то прячется.
Он с такой силой потянул Мэри-Кейт к себе, что она чуть не задохнулась. Статуя ожила и оказалась яростным воином. Его гнев, не сдерживаемый никакими условностями, изливался свободным потоком.
Запустив пальцы в волосы Мэри-Кейт, Арчер сжал ладонями ее голову, словно собирался раздавить череп, если не получит ответы на свои вопросы. Мэри-Кейт и глазом не моргнула, когда он резко наклонил ее назад, только ухватилась за его руки, чтобы не упасть.
— Сделка, пожалуй, стоящая, Мэри-Кейт, — прошептал он.
Его губы нашли ее ухо, опустились по мягкому изгибу шеи. Она почувствовала холодок его зубов там, где билась ниточка пульса, нежную угрозу, невысказанное предупреждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30