А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Ей казалось, что ему скучно. Теперь, вспомнив об этом, она устыдилась своего поведения. Виктория поднялась со своего места, и они с Альбертом удалились, держась за руки.
Виктория проснулась раньше мужа и лежала, глядя в потолок. Она почему-то вспомнила первое утро после их свадьбы. Тогда она совершенно отчетливо ощутила, какая ее ждет впереди радость и счастье. Как странно сейчас вспоминать их ссоры и отчуждение и понимать, что причина коренилась в ней самой, в ее слепоте и недоверии к нему.
Лизен принесла им много горя. Виктория до конца поняла это только сейчас и порадовалась, что наказала ее, отослав от себя.
Прошло два года с тех пор, как карета, нагруженная чемоданами и сундуками, проехала через ворота Виндзорского замка.
Лизен отправлялась на отдых в Германию. Но королева, Альберт и сама Лизен прекрасно понимали, что этот отдых никогда не кончится.
Старая баронесса продолжала присылать своей воспитаннице пространные, бессвязные, заискивающие письма, в которых она жадно интересовалась здоровьем дражайшей мадам и драгоценных деток, двое из которых родились уже после ее отъезда. Виктория отвечала ей, но делала это все реже. Слишком уж длинными были письма от Лизен, чтобы внимательно прочитывать их до конца, и ее раздражало, что гувернантка пишет так часто. А для старухи в месте ее изгнания недели тянулись нестерпимо медленно в ожидании очередного письма. Лизен отдалила их с Альбертом счастье, и, когда Виктория читала письма старой баронессы и понимала, как та одинока, ей казалось, что эта противная женщина заслуживала гораздо более сурового наказания. Ей оказалось очень легко расстаться с ней. Так же, как и распроститься с Мельбурном – она до смешного ошибалась в нем. Но ей простительно – в то время она была слишком молода.
Как-то королева перечла некоторые записи из дневника, посвященные дорогому лорду М. Неужели это она написала, что ни один министр не станет пользоваться таким ее доверием, каким она удостоила лорда Мельбурна! Она со злостью перечеркнула казавшиеся теперь наивными слова, тем самым отрекаясь от ошибочных идей ее юности, когда гордыня и легкомыслие владели ее сердцем.
Итак, Мельбурн, как и Лизен, ушел из ее жизни. Может, он даже умер после удара, случившегося с ним три года назад. Ей было неприятно видеть его после этого: он стал таким дряхлым и слишком уж сильно волновался.
Виктория повернулась и посмотрела на Альберта, спящего рядом. Заботливо прикрыв ему руку покрывалом, она подумала, что с каждым днем любит его все сильнее, потому что постоянно открывает в нем все новые прекрасные черты. Он оказался великолепным музыкантом. В Виндзоре установили орган, и принц виртуозно играл на нем, правда, чаще всего это были грустные мелодии.
Альберт имел также и талант к рисованию, удивительно тонко чувствовал цвет и точно передавал форму. При этом он не уставал переделывать рисунки, пока не добивался совершенства в отличие от Виктории, которая ленилась и оставляла все как есть.
Теперь у них в Осборне был чудесный дом, окруженный великолепными садами, которые разбил Альберт.
Дом был построен на острове Уайт, и пролив отделял их от нескончаемых государственных дел и докучливых министров. Альберт ненавидел Букингемский дворец, и Виктории он теперь тоже разонравился. А Виндзор был слишком огромен, и к тому же недалеко от Лондона, и они не могли жить в нем так, как живут обычные люди.
Дети их были очень милы, и теперь Виктория не возражала рожать по ребенку ежегодно. Рождение каждого очередного ребенка приумножало счастье их семейной жизни, и ничего, что в течение нескольких часов приходилось терпеть боль, она потом быстро приходила в себя. Особенно милыми ей казались последние двое детей – маленькая принцесса Алиса и Альфред. Какая жалость, что он не был старшим сыном: тогда Берти не стал бы наследником.
Берти отличался от остальных детей в худшую сторону. Он был шумным ребенком и уже с раннего возраста проявлял своеволие и упрямство. Виктория не находила в нем ничего привлекательного и знала, что и Альберт в нем разочарован. Как она написала дядюшке Леопольду спустя несколько дней после рождения наследника престола – ее самое страстное желание состояло в том, чтобы он вырос похожим на своего идеального отца. Виктории было неприятно, что Альберт обожал старшую дочь Пуси. Ей хотелось, чтобы он любил старшего сына, как и подобает отцу.
Да, Берти был шалуном. И пусть ему только четыре года, – его следовало приучать к дисциплине. Она решила поговорить с мужем об этом, но потом передумала, потому что был день его рождения и ей не захотелось портить ему настроение и волновать из-за ребенка. Берти вырастет человеком, не хуже всех остальных. Ему нужно это внушить.
Завтракали они на террасе. На холме собрался городской хор, чтобы приветствовать их. Принц прекрасно выглядел, подумалось Виктории. В Англии он часто казался усталым и бледным. Они сидели и слушали веселые немецкие песни, от души аплодируя исполнителям. Виктория громко рассмеялась, когда руководитель хора принялся не переставая раскланиваться перед ними. Она видела, как улыбался Альберт. Он редко смеялся, но люди были к нему несправедливы, когда утверждали, будто у него отсутствует чувство юмора.
– Виктория!
– Да, мой дорогой?
Он встал и протянул ей руку.
– Пошли со мной, я покажу тебе комнату, где родился.
Он открыл для нее дверь, и на секунду она задержалась на пороге. Это была небольшая комната с огромной кроватью посредине, обставленная мебелью в стиле ампир. Не очень хорошей мебелью, потому что германские королевские семьи могли позволить себе иметь только копии элегантных вещей, которые создавали французы. Комната была светлой, и казалось, что ею никогда не пользовались.
– Подойди к окну, отсюда открывается чудесный вид.
Она стала рядом с мужем. Он открыл окно, и пение хора заполнило комнату. Вдали виднелся густой сосновый лес, темный и бархатный. Сверкал и шумел водопад, перекликаясь с фонтаном в саду. Дальние поля лежали разноцветными лоскутами – красными и желтыми.
Виктория склонила голову мужу на плечо, и он обнял ее. Он уже не был таким стеснительным, как раньше. Тогда каждый нежный жест исходил от нее.
– Какой сказочный вид! И это самая прекрасная комната, потому что здесь родился ты.
– Я часто думал о том, что чувствовала моя мать, когда ей пришлось покинуть этот дом. И еще никак не мог понять, как она, живя в такой красоте и покое, могла делать то, что она делала.
Альберт никогда раньше не говорил о своей матери, а, вспоминая детские годы, рассказывал исключительно об отце, бабушке и Эрнесте, не упоминая имени герцогини Луизы, как будто ее вообще не существовало. Он протянул руку и закрыл окно.
– Альберт, – нежно заметила Виктория, – зачем говорить о грустном сегодня?
– Потому что я думаю о ней не переставая с тех пор, как мы приехали сюда. Я никогда ничего не говорил тебе о ней, Виктория, а сейчас хочу все рассказать.
– Ты можешь не делать этого, – быстро перебила его Виктория. Ее муж уже не выглядел счастливым. Он вновь стал грустным, и ей захотелось вытащить его из этой светлой, но душной комнаты под настоящее солнце. – Я все понимаю, это очень грустная история…
– Она изменяла моему отцу, – сказал Альберт, еще крепче прижимая к себе жену. – Мать влюбилась в офицера. Его имя было фон Хенстайн. Отец обо всем узнал и развелся с ней. Виктория, если бы ты знала, как ее любил народ! Начались волнения, когда люди узнали, что ее высылают отсюда… Мне было всего лишь четыре года, но я все прекрасно помню. Я в то время болел коклюшем. Мать пришла попрощаться с Эрнестом и со мной, и она плакала. Мне помнится, что она была очень хорошенькой и такой же миниатюрной, как ты. У меня до сих пор перед глазами, как она стоит тут, прижав к лицу платок. Мы с Эрнестом плакали, когда она прощалась с нами.
– О милый, милый Альберт… Как все это было ужасно для тебя! Как она посмела покинуть вас?!
Альберт посмотрел на жену и увидел, что лицо у нее залито слезами. Это были слезы злости и возмущения, потому что она представила себе ребенка, рыдающего от отчаяния, что его покидает мать. Виктория глубоко сопереживала человеку, которого любила, у нее сердце разрывалось от сочувствия к нему. По своей натуре Виктория была порядочной и сильной женщиной, и от нее нельзя было ожидать сочувствия несчастному грешному духу его воспоминаний…
– Не думай об этом, Альберт. В нашей жизни никогда не случится ничего подобного.
– Зато нечто подобное уже случилось с Эрнестом, – спокойно напомнил он ей. – Ты отнеслась к нему с пониманием и добротой. Но в нем проявилась материнская натура. Стокмар постоянно предостерегал меня от этого, когда я был еще мальчиком: «У тебя отравленная кровь, и тебе следует постоянно быть настороже».
– Но любовь моя! – воскликнула Виктория. – Тебе нечего бояться. На свете нет человека чище и благороднее тебя!
– Я стараюсь быть таким, – сказал он, – я молю Бога, чтобы в конце моей жизни ты смогла произнести те же самые слова обо мне!
– Я всегда стану повторять это! Всегда!
– Поверь, я-то хорошо знаю, чем грозит отсутствие морали, – продолжал Альберт, – поэтому не раз повторял тебе, что твой двор должен служить примером, и людей с какими-либо изъянами характера, с пороками тебе не стоит и близко подпускать. Я помню, как Мельбурн говорил, что тебе нельзя устанавливать подобные правила, потому что таким образом ты можешь обидеть людей.
– Лорд М. и сам не обладал высокой моралью, – заметила Виктория. – Но я тебя понимаю и полностью с тобой согласна. Альберт, что тебя волнует? Ты был очень счастлив с тех пор, как мы приехали сюда. Сегодня твой день рождения, и мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Давай уйдем из этой комнаты и станем слушать хор.
– Если кто-либо из наших детей станет таким, как моя мать или Эрнест, знаешь, Виктория, я не перенесу этого.
– Наши дети вырастут такими же порядочными людьми, как ты. Почему они вдруг должны делать что-то плохое? Мы будем внимательно следить за их воспитанием, внушать самое лучшее и доброе… Я не сомневаюсь, что все будет хорошо! Пожалуйста, дорогой, пошли вниз. Обещай мне позабыть об этой маленькой комнате и тех несчастливых днях и от души повеселиться в свой день рождения. Обещай мне, Альберт!
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Я так и сделаю, дорогая. Пошли вниз.
Они и в самом деле на славу повеселились в этот день. А вечером вместе отправились в лес, где Альберт бродил ребенком. Они гуляли, взявшись за руки, пока не пришло время возвращаться к ужину. Альберт больше не вспоминал о герцогине Луизе и о том, что он боится, как бы его дети не унаследовали ее непутевую натуру. Но Виктория впоследствии всегда была уверена, что, говоря о своем беспокойстве о детях, он подразумевал их своенравного старшего сына.
Когда королевская чета покидала Англию, там было относительно спокойно. Господин Пил, ставший верным другом королевы, уверил их, что волнения в Ирландии затихли, да и промышленные бунты также пошли на спад. Королева с мужем спокойно могут предаваться отдыху. Но пока Виктория и Альберт собирали цветочки в лесах неподалеку от Розенау и исполняли дуэтом немецкие песенки под аккомпанемент пианино, небеса над британскими островами чернели от грозовых облаков.
Это был самый дождливый год за обозримое прошлое. Вода лилась сплошной стеной, но тучи все продолжали и продолжали налетать с Атлантики, как вражеские армии, и проливаться дождем над полями Англии и Ирландии. Пшеница полегла и лежала на полях в морях грязи. Землевладельцы кляли всех и вся на чем свет стоит и божились, что стали бедняками. И все повторяли, что цена на хлеб резко взлетит.
В Ирландии собрали мало зерна, и народ здесь в основном питался картошкой, выращиваемой на маленьких полосках земли. Этих людей не волновали общие цены – урожай картофеля погиб, сгнив под напитавшейся водой землей, и полуголодное существование восьми миллионов жителей Ирландии быстро перешло в жесточайший голод.
Пил информировал Викторию, когда она возвратилась в Англию, о катастрофическом состоянии с продовольствием в стране. Королевская семья поселилась в Букингемском дворце, потому что во время кризиса министры не могли ездить через Саутгемптон в их дом в Осборне, и ее величество должна была находиться в Лондоне или в Виндзоре. Альберту, любившему Осборн куда сильнее Виктории, пришлось ее же еще и успокаивать.
Пил выглядел очень усталым и осунувшимся, лицо его приобрело землистый оттенок, а под глазами залегли глубокие тени. Казалось, что он совершенно не спит. Он уже не стеснялся королевы и не выглядел ни смущенным, ни скованным из боязни, что сравнение с его лощеным предшественником окажется не в его пользу. Премьер-министр знал, что она ему доверяла. Виктория смогла дать ему понять, что ей вовсе и не нужен другой Мельбурн.
– Голод, сэр Роберт? Как можно употреблять такое ужасное слово?
– Мадам, боюсь, что другое слово не подойдет. Люди от истощения падают прямо возле дорог, а зачастую здесь же и умирают. Скажу вам честно, что не сплю ночами, думая о том, что наш народ может так же пострадать от голода, как ирландцы.
– Слава богу, мы не зависим от урожая картофеля, – быстро прервала его королева. – У нас должны быть достаточные запасы зерна, чтобы обеспечить людей хлебом.
– Я бы не стал слишком надеяться на запасы. Сказать честно, мне не кажется это выходом из положения. Голландия, Бельгия и Норвегия пострадали так же, как мы. У них погиб урожай картофеля, и они открыли свои порты для ввоза зерна из-за границы. Мадам, мы должны сделать то же самое. И немедленно, иначе будет слишком поздно!
Виктория посмотрела на него.
– Если мы сейчас откроем порты, сэр Роберт, мы их никогда уже не сможем закрыть. Значит, придется отменять хлебные законы!
Его всегда поражало, как быстро она выбирала самое существенное. Ее мысль легко пробивалась сквозь малозначительные факты прямо к сути вопроса. Тут уж советы Альберта были ни причем – этим даром наградила ее природа.
– Мадам, я не вижу иного выхода, – сказал он. – Надвигается катастрофа, и мы должны подумать о судьбе наших подданных. Землевладельцам придется отказаться от своей монополии и позволить, чтобы в страну пошли дешевые продукты.
– Вы считаете, сэр Роберт, что члены партии тори станут вас поддерживать? Виги проиграли из-за этой проблемы, и никто не посмел вновь поставить этот вопрос перед палатой.
– Тогда мы не стояли перед угрозой голода! – воскликнул Пил. – В то время и я оставался весьма осторожным. Теперь же члены палаты, осведомленные о страданиях ирландцев, не могут рисковать, чтобы и здесь произошло нечто подобное!
– Да, Альберт, пожалуй, согласится с отменой этих законов, – задумчиво заметила Виктория. – И я стану поддерживать вас во всем. Ирландия – сельскохозяйственная страна, и уровень жизни ее народа гораздо ниже, чем нашего, а потому ирландцы легче перенесут голод.
– Как бы ни были низки стандарты их жизни, мадам, – мрачно заметил Пил, – вы даже не можете себе представить масштабы постигшего их бедствия. Мы должны им помочь всем, чем только в силах!
Виктория сжала руки на коленях и твердо сказала:
– Сэр Роберт, вы, надеюсь, не ждете, что я стану слишком горячо симпатизировать ирландцам? Они всегда были источником бесконечных волнений для нас, и если я согласна с тем, что следует по возможности избавлять людей от страданий, то настаиваю, что ничего не должно делаться так, чтобы усугубилось наше и без того сложное положение. На самом деле Ирландия вообще не заслуживает никакой помощи. Вспомните, что мы видели от них: неблагодарность и измену!
На премьер-министра жестко глянули холодные голубые глаза. В них полностью отсутствовала жалость к самым беспокойным из ее подданных, и сэр Роберт отвел взгляд. Он знал, что королеве не нравится Ирландия, и ее редкие визиты туда только усиливали ее антипатию к этой католической стране, бедной, но в то же время противящейся благам английского господства. Столь милой сердцу королевы размеренной тевтонской схеме порядка вещей не было места в жизни диких, романтичных и непостоянных ирландцев.
– Уже создан фонд помощи, – наконец промолвил он. – Мы надеемся получить большую сумму от частных дарителей и из официальных источников.
– Я сомневаюсь, что те, кто хоть однажды побывал в Ирландии или просто что-либо знают об этой стране, станут жертвовать в этот фонд, – сухо заметила Виктория.
Пил откашлялся. Хотя она ему нравилась и он стал ценить ее дружбу так же высоко, как и Мельбурн, временами ему становилось не по себе от ее цинизма. Так было и в данный момент.
Альберт, который был чужаком в этой стране, с его идеалами и возвышенным подходом к жизни имел куда большую склонность к человеческому сочувствию, чем эта маленькая женщина, рассуждающая о людских страданиях с таким же равнодушием, как это делал Мельбурн в свои худшие моменты…
– Вы правы, – заметил Пил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38