им приходилось ночевать в одном из многочисленных горных гротов, какими изобилуют косогоры этих местностей. Тогда отец рассказывал ей про Доброго Лара, страшного Инву, колдунов и медведей.
Эти времена детства стали для девочки еще дороже, милее, после того, как миновали они, завершились такою ужасною катастрофой.
Все яснее и чаще вспоминалось ей, как бывало, отец вечерние досуги проводил за плетением корзинок и неводов; дед рассказывал длинные-длинные предания о старине, – такие длинные, что обыкновенно, не оканчивал в целый вечер; мать шила или плела что-нибудь, пряла, ткала, – эта ласковая незабвенная мать, так люто убитая пьяным дядей, чего, однако, Сильвия не видала, – добрый жрец увел ее из дома от раздирающих душу сцен убийства, – поэтому и образ матери запомнился девочке лишь в виде живой фигуры, веселой, доброй.
Отцовские и дедовские сказки составили чудный волшебный мир в восприимчивой головке Сильвии; она воображением переживала всевозможные чудеса среди богов, Ларов, чудовищ, чужеземных царей и вождей, где неведомые люди вели иную жизнь, героическую, непохожую на мирное однообразие обстановки пастушьего царства Лациума.
Вспоминался ей и Квирин, молодой вождь марсов, с которым она обручена отцом еще в колыбели; ее всегда удивляло, что он не такой, как все, к кому она привыкла, – не так говорит, носит странное платье.
Ее влекло назад, домой, в родную усадьбу, к берегам Альбунея: ей хотелось видеть отца, хотелось видеть и Квирина.
Будучи еще очень маленькою, Сильвия, облокотившись на колена сидящего молодого марса, бывало, уставится в упор глазами на его лицо, глядит-глядит, скажет:
– Какой ты чудной!.. Какой диковинный!.. Все на тебе не по-нашему...
И громко захохочет.
Теперь из близких только Акка и Перенна посещали Сильвию, да и то редко, украдкой, в то время, когда Амулия не было в Лациуме, – он делал чисто разбойничьи набеги на рутулов, герников и др. мелкие племена из-за добычи, опасаясь нападать на марсов, сабинян, и особенно самнитов, становившихся по своей многочисленности внушительно-грозною силой. Самний уже и тогда обещал в себе могучего будущего соперника Рима.

ГЛАВА XXIX
Вождь марсов

Жизнь Сильвии в священной дубраве Весты шла при полной безопасности, так как от медведей и др. крупных зверей это женское святилище имело достаточную защиту в прочной каменной изгороди с набитыми колючками; а старая жрица Сатура обладала мужскою силой; людей же девочки там не боялись, – нравы окрестных жителей были еще строги и чисты настолько, что никто даже не слыхивал об оскорблении весталок; теперь даже Амулий не был страшен дочери Нумитора, потому что с нею вместе служила огню дочь жреца Мунация, а жрец в племени Лациума, как и у всех дикарей земли, всегда был могущественнее царя; его расположение служило достаточною защитой от всех покушений тирана.
Жизнь Сильвии была довольно однообразным существованием среди забот около жертвенника, который тогда был нечто иное, как лампада из пожертвованного народом масла, помещенная в углублении из камней, защищавших ее от ветра, а чтоб не гаснуть от дождя, она имела над собою крышу, прибитую к стволу старого, векового дуба, считаемого тоже за священный, но не имевшего о своем происхождении никаких легенд, как и самый культ Весты неизвестно когда и как ввелся в Лациуме, перенятый у каких-либо иных дикарей, о чем предания не сохранились.
Как целомудрие не было обязательно для альбанской весталки на всю жизнь, так и огонь, горевший в камнях жертвенника, лишь старались поддерживать неугасимо, но его случайное потухание тогда не вело за собой ничего важного; за двумя весталками не было никакого надзора; старуха служила им лишь защитницей, как взрослая детям, кухаркой, прачкой, швеей, – исполнительницей всего, что им было не под силу или они не умели.
В досужее время Сатура рассказывала весталкам сказки, сидя с ними по целым вечерам вне изгороди их жилища, на бревне или камне среди прелестной поляны в лесу, где струился ключ чистой воды, служивший им для питья, а вдали виднелся крутой обрыв, ведущий к Неморенскому озеру, на противоположном берегу которого, почти невидный за дальностью расстояния, чернел тот священный лес, где обитал страшный Нессо у жертвенника кровожадной Цинтии.
Весталки помогали старухе в шитье, пряже, стряпне, не столько по обязанности или нужде, как от скуки; они бродили по лесу за грибами и ягодами вблизи своего жилища: у них были кошки, собаки, овцы, козы, которыми они тешились, играя с ними по-детски.
Приходившие поселянки говорили им о женихах. Сильвия знала, что по желанию и согласию ее отца, Квирин умыкает ее себе женою в племя марсов за горы и ждала этого события со дня на день. Она знала и причину, отчего Квирин не приходит за нею, – марсы тогда делали набег на самнитов; молодому вождю хотелось достать побольше добычи к свадьбе, чтобы ввести жену в богатый дом. Самниты дали отпор марсам и сами их ограбили; поэтому Квирин ушел грабить других соседей для добывания себе свадебной обстановки.
Все это делалось у италийских дикарей совершенно просто и законно, как нечто обычное, должное; даже незаконный набег Амулия с альбанцами рамны скоро забыли и перестали на них злиться, утешив Нумитора отдачею лучшей красавицы в жены.
Так проходила жизнь Сильвии в течение нескольких лет ее уединения у огня Весты, – жизнь мирная, идиллическая, простая.
Одичалая старуха передавала девушке особенные, своеобразные понятия о природе и причинах разных явлений.
Ветер – это небесный пастушок; он стережет и гонит стада облаков.
Видом своим ветер – веселый, кудрявый мальчик, состоящий из одной головы с ушами, которые удлинились в виде крыльев. Мальчик постоянно летает по Лациуму и дует; когда он улетит в Альбу или на Яникул, – в Немусе у озера тихо.
Руки у ветра во рту; это его дыхание; ими он, как руками, перебрасывает с места на место сухой лист; ими он бьет всех, кто подвернется.
Когда он загонит стада облаков в какую-то закуту позади гор, – в Немусе не небе станет ясно.
Облака в их непрерывно изменяющихся очертаниях также были полны всевозможными существами, – и пасущимися барашками, которые едят голубую траву, и длинными нитями пряжи небесных старух, – звезд, которые постоянно сидят на одном месте, на камнях, а молодые перебегают по небу в виде падающих искорок.
Когда случалась засуха, лесной ключ иссякал, – весталкам приходилось ходить за водою к более полноводному источнику, который находился почти у самого озера, низвергаясь в его пучину, как стрела, стремительно и бурно, с высокой горы, причем его русло преграждало путь к озерному берегу, не совсем безопасное по его ширине и глубине, для переходящих.

Стояло весеннее, равноденственное время, (Март) месяц Марса-Градива, бога войны и всяких раздоров. Долго было ненастье с беспрестанными грозами и ливнями, производившими полноводье в горных ручьях альбанских лесов.
Сильвия, заточенная в священных дебрях Неморенского леса (или Немуса), скучала.
Но вот настали чудные весенние дни.
Аисты прилетели в старое насиженное гнездо на соломенной крыше хижины весталок. Журавли кричали, перекликались в приозерном болоте, собираясь отлететь на север. Лесные луговины запестрели всевозможными цветами.
Утро только что начиналось; вдали над озером уже алела заря, но под темными сводами старого леса было еще довольно темно. Был час, когда сладкая истома всевозможных мечтаний наиболее сильно ласкает, манит, влечет неизвестно куда, к кому, к чему, молодое сердце девушки.
Сильвия взялась идти за водою вместо старухи, потому что ей хотелось прогуляться в лесу после нескольких дождливых дней, проведенных в хижине.
Старуха стряпала; Мунация оправляла неугасимый огонь; Сильвия, взяв два кувшина, отправилась к ручью.
Когда умом юного существа овладеет какая-нибудь идея, ему все кажется не таким, как всегда: Сильвии хотелось гулять; поэтому и вода в ручье показалась ей отчего-то мутной, грязной...
Птички так хорошо пели на заре... девушку тянуло вдаль, на новые места или хоть, по крайней мере, домой, к отцу и подругам, тем сильнее, что она слышала о переселении отца из альбунейской усадьбы в другой поселок, к Яникулу, где он выстроил хороший новый дом.
Сильвия пошла вдаль, к озерному потоку, с минуты ва минуту сильнее очаровываясь роскошью природы. Солнце еще не взошло, когда юная весталка проникла вглубь лесных дебрей, в ущелье, разветвлявшееся среди гор по разным направлениям, – и к озеру, и к Альбе, и на Север, где можно было пройти к области марсов или, повернув вдали на запад, попасть к рамнам на берега Альбунея. Из этих разветвлений горного ущелья лишь одно было непроходимо, – то, откуда стремительно летел глубокий и широкий поток, низвергавшийся дальше в пропасть, а из нее в озеро.
Поток яростно бушевал, налетая на громадные каменные глыбы, образовавшиеся в его русле от когда-то скатившейся лавины; эти камни нагромоздились силою напора воды один на другой таким образом, что походили на небольшую скалу, во всякое время способную обрушиться на дно потока.

ГЛАВА ХХХ
Обычай умыкания невесты

Поднявшись легкими шагами по каменистой тропинке к озерному потоку, Сильвия, зачерпнувши воды, стала любоваться торчащею скалою, которая от давности обросла ползучими растениями и цветами в наносной почве промежутков между нагроможденными камнями так густо, что казалась цельною глыбой горной породы, которую никакая сила не повалит. Ее причудливые очертания силуэта в сумраке утренней зари имели форму медведя, стоящего на задних лапах среди потока, как бы смеясь над его стараниями размыть несокрушимое подножие древней лавины.
Медведь-скала точно смотрела на Сильвию, точно манила ее к себе, приглашала взобраться на ее плечи к круглому камню головы, усевшись на который можно увидеть много интересного, чего не видать с берега; оттуда видно место, где поток низвергается в мрачную яму, имеющую проход к озеру, видно и часть озера, по которому иногда скользят челноки альбанских рыбаков, приходящих сюда от своего озера для разнообразия, хоть рыба водилась в Неморене такая же, как и в Альбанском.
Сильвия много раз прежде лазила на скалу потока, полезла и теперь.
Полюбовавшись несколько времени на знакомую, но по случаю ненастья долго не виденную, картину далекой местности, девушка увидела мужскую фигуру, лежавшую в густой траве по ту сторону потока. Этот человек, очевидно, не знаком с местностью Немуса, чужестранец; он не мог прийти сюда пешком, в обход по берегу озера, потому что болото преградило бы ему путь; он мог только приплыть сюда по озеру в челноке, или вернее, верхом на бревне, как там делали на скорую руку все. Он вышел на берег, должно быть, в такое время, когда уже стемнело под густой тенью деревьев леса до такой степени, что он побоялся переходить вброд незнакомый ему поток до рассвета, а рубить дерево для устройства перекладины не хотел, чтобы не привлечь людей сюда стуком, необычным в заповедном священном месте. Он улегся и заснул на берегу потока, отложив переправу до рассвета.
Что ему тут нужно? Почему соблюдена такая осторожность, таинственность? – Сильвия, несколько лет не видевши мужчины, кроме одного Мунация, с любопытством вглядывалась в лежащую фигуру с черной, кудрявой головой, лица которой не видно, и сначала ей показалось, будто это ее отец, но потом фасон соломенной шляпы, лежавшей подле спящего, его посох с резными орнаментами, покрой одежды, – все это вспомнилось Сильвии, как виденное не на отце, а у кого-то другого, тоже близкого, милого, хоть и чужого, оставившего тоже светлые воспоминания времен ее детства, как один из добрых людей, гостивших у Нумитора и Проки, сидевших у их очага.
Это марс, давно не виденный жених, возмужавший, превратившийся в силача и красавца, молодой вождь горцев.
Сильвия догадалась, зачем он пришел, и не могла оторвать взоров от спящего, любуясь всеми пустяками его одежды, – и выпуклыми, металлическими пуговицами и вышитым кожаным поясом и ремнем с дорожной сумкой, подложенной под голову, и ровно дышащею молодою, сильною грудью, и красной, из совершенно незнакомой в Лациуме, заморской чужеземной материи, туникой, из-под которой видны крепкие ноги, обутые в сандалии с особенными, широкими ремнями, пеленавшими всю голень до колена.
Грезы воспоминаний о временах детства пестрым роем вторглись в голову скучающей девушки: ее темно-карие глаза заискрились радостью, как у мучимой тоскою по родине, при виде человека и вещей, напоминающих родной дом; ее щеки вспыхнули румянцем; она обдернула свою грубую холщовую тунику, сорвала, сама не зная зачем, несколько цветков с облепивших камень ползучек, и теребила их, разрывая, забыв свое первоначальное намерение сплести из них венок.
Марс проснулся, удивленно вскинул на девушку мимолетный взор, восхищенный ее развившеюся красотою, хоть и узнал ее сразу; ему стало жаль грубо стащить ее с каменной кучи; она так приветливо улыбалась ему оттуда, с самого верха этой маленькой скалы, вся в цветах.
– Квирин! – закричала Сильвия, оказавшись в эту минуту смелее своего жениха, – тебя послал сюда мой отец? Ему позволили взять меня домой?!.
– Да, – ответил марс как-то неловко, сконфуженно в виду роковой минуты жизни.
Порывшись в дорожной сумке, он достал маленькую деревянную коробочку, встал, не стесняясь, влез в поток.
– Ты не там переходишь! – остановила его Сильвия с испугом, – там нельзя; ты на середке попадешь в стремнину; вода расшибет тебя об эти камни; видишь, как она бьет, летит почти доверха, брызгает на меня.
– Оттого я не перешел на ту сторону ночью... боялся... а ямы тут нет?
– Ямы нет, но ты иди вот тут, ниже скалы; она защищает середку от напора воды.
Марс исполнил указания девушки, подошел к ней и вручил свой подарок; в коробочке оказались серьги. Личико Сильвии озарилось детскою радостью при виде вынутого ею украшения, которое она не замедлила тут же обновить.
– Я так долго шел сюда, – говорил Квирин, – твой отец подробно рассказал мне дорогу, но я все-таки сбился среди тропинок в горах, похожих одни на другие, и попал сюда уже ночью.
– Я так рада тебе!.. Акка и Перенна говорили, что ты скоро придешь.
– Я боялся, чтобы Амулий не подстерег меня, не убил; он давно замышляет сделать набег на марсов; его прельщает богатая добыча, которую мы взяли у герников.
– Если б Амулий убил тебя, Квирин, я стала бы плакать, плакала бы долго, долго... всю жизнь.
– Он ушел с альбанцами в область рутулов; оттого я решился прийти за тобой. Я уже давно хотел умыкать тебя к нам.
– Знаешь, что мне тебе хотелось сказать, еще давно, давно, в детстве: ты марс; у нас есть тоже Марс, но он страшный; его зовут еще Градив, бог смерти.
– Кажется, ты мне это уже говорила, или я слышал от других, знаю, но не будем говорить о смерти, когда нам хочется жить.
– Моей матери, Лавзу и детям тоже хотелось жить, когда Амулий пришел убивать их. Акка говорила, что отец долго плакал о них.
– Да, это было при мне; я не знал, чем утешить его.
– Но после Мунаций уверял его, будто Марс-Градив предал Амулию на избиение его семью, потому что она ему чем-то не нравилась. Отец этому не поверил, но сказал, что не к чему плакать о счастии, которого не вернешь, заставил себя казаться спокойным, и женился вторично.
Сильвия стала рассказывать горцу, как Амулий ворвался в альбунейский поселок, тихонько слезла с камней, перешла и села с Квирином на берегу потока. Горец рассказывал ей, что было при нем в разоренном поселке, как они нашли Акку еле живою в бреду горячки, как жрец Эгерий долго искал Перенну, убежавшую с несколькими жителями далеко, почти в самый Лавиний, к каким-то родственникам под защиту.

ГЛАВА XXXI
Любовь в час бури

Увлеченные оживленной беседой, марс и весталка не заметили надвинувшейся грозовой тучи, да и трудно ее было заметить даже помимо увлечения: кругом была темная, густолиственная чаща дремучего бора, и высокие горы, почти до облаков. Лишь в то время, когда вдруг померкло только что взошедшее солнце, еще слабо мерцавшее сквозь редкие прорезы дубравы, Сильвия с испугом указала на это явление.
И она и Квирин, оба были хорошо знакомы с горной природой, оба знали, с какою быстротой разражаются там грозы, тем более, что пред этим ясным утром стояло долговременное ненастье: бури и грозы разражались над дубравами Немуса вчера; естественно, что они разразятся и сегодня.
Порывистый вихрь уныло загудел, раскачивая тяжелые ветви старых деревьев, завыл и засвистал в их дуплах, завизжал в скважинах торных камней, врываясь в многочисленные ущелья высот.
Спасаясь от налетевшей грозы, новобрачная чета поспешно шла к знакомой Сильвии пещере, причем усиливающаяся буря почти валила с ног эту юную дочь Нумитора:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19