Пошли мы раз с отцом по льдам на охоту. Видим: у разводья медведица и двое маленьких. Сама то поплавает, то вылезет на лёд, а медвежата смотрят…
Тут я вспомнил рассказы бывалых полярников о том, какая заботливая мать белая медведица. Своих детёнышей ранней весной она выводит из снежной берлоги и начинает воспитывать. Медвежата крошечные, им нет и месяца, но они не боятся холода и семенят за мамашей. Медведица приводит малышей к воде. Она учит их часами ожидать, пока не покажется из воды круглая голова тюленя, и даёт им первые уроки плавания. Белые медведи – настоящие чемпионы водного спорта. Они могут плавать всеми стилями, известными человеку. Особенно быстро они плавают брассом. Кроме того, у них есть и свои собственные, медвежьи стили плавания. Они могут плавать и вниз, и вверх головой, и на боку, и на спине. И вот мать прыгает в воду и начинает показывать своим детям, как надо плавать. Потом она толкает их в воду. Медвежата трусят, пятятся назад, но строгая мамаша хватает их за загривок и тащит в воду.
Наверное, во время такого урока Петя с отцом и застал медведицу.
– Отец выстрелил, – продолжал рассказывать мальчик, – и ранил медведицу. Она бросилась в воду и утонула, – сказал Петя. – Как видно, отец попал ей в сердце. Один медвежонок прыгнул за матерью и тоже утонул, а другого мы взяли живым.
– Где он сейчас?
– Я подарил его зимовщикам. Он уже подрос, совсем большой стал. Мне достать нового медвежонка плёвое дело…
– Видел я вашего медвежонка, – перебил я маленького хвастуна. – Только понять не могу, почему он такой дикий. Я ему сгущённое молоко и сахар давал, а он всё огрызается, близко к себе не подпускает.
– Это он вас не подпускает, потому что вы чужой, а с нами он ласковый, – заметил Коля.
– Давайте, ребята, пари держать, что никому из вас не удастся его погладить, – сказал я уверенно.
Ребята громко засмеялись.
– Да я его в санки запрягу, и он повезёт меня куда угодно! – с гордостью заявил Петя.
– Хорошо, – согласился я, – если вы его погладите, покатаю вас на самолёте.
Мальчики недоверчиво посмотрели на меня: они, наверное, подумали, что я шучу.
Мы молчали минут пять. Каждый думал свою думу. Я стал уже сомневаться в том, что выиграю пари, но вспомнил, что и повара, который его всегда кормил, мишка сегодня утром не подпустил к себе.
На зимовке за небольшой загородкой к стене склада был привязан прочной цепью большой медвежонок. Петя первым подошёл к нему. Мишка со злым рёвом бросился на мальчика и острыми когтями распорол бок его оленьей кухлянки. Петя словно кошка отпрыгнул в сторону. На рёв зверюги прибежали бортмеханик моего самолёта и повар зимовки.
– Ну, кажется, выиграл пари, – засмеялся я. – Ну что, Петя, ты ведь самый смелый, один на старого медведя ходил, а молодого мишку испугался!
– Пари мы проиграли, – сказал удручённый Коля. – Но я хотел бы знать, что это с ним случилось?
– Вероятно, подрос и вот диким становится, – заметил Петя.
– Совсем он не дикарь! – запальчиво ответил Коля. – Я по глазам вижу – с ним что-то стряслось. Наверное, в лапу гвоздь или острая проволока попала.
– Он ещё, чего доброго, сорвётся с цепи, – опасливо пробормотал Петя. – Давай лучше застрелим его, а шкуру отдадим дяде Мише, он её выиграл…
– Дяде Мише я отдам другую медвежью шкуру, – перебил его Коля. – А вот что с мишкой случилось, я хочу знать.
Коля не спускал глаз со зверя, подходил к нему всё ближе, заглядывая на него то справа, то слева.
Вдруг на лице его появилась улыбка.
– Нашёл! – радостно закричал он. – Это мы сами виноваты – надели ему жёсткий ремень на шею. А шея-то выросла и потолстела. Ремень надо ослабить. Эх, и, повар-то не догадался…
– Ну, как же ты это сделаешь теперь? – спросил я мальчика.
– Трудно, – ответил Коля, – а сделать надо. Приведу отца и ещё кого-нибудь, накинем на мишку брезент, снимем ремень и выпустим – он и убежит.
– Убежит ли? – спросил механик.
– Конечно, убежит. Ему тогда не будет больно, он никого и не тронет.
– Ну, давайте сами попробуем, – решил я. – А ну-ка, сбегайте к кладовщику, пусть даст нам чехол от самолёта.
Пока механик ходил за чехлом, я и не заметил, как куда-то исчез «смелый» Петя.
Нас собралось четверо. Мы долго подкрадывались к медведю и, улучив момент, набросили на него крепкий брезентовый чехол. Всей нашей тяжестью мы прижали его к земле. Коля быстро расстегнул ремень-ошейник. По команде мы вскочили и отпрыгнули в разные стороны.
Мишка несколько секунд лежал спокойно, а потом рванул в ворота и бросился стремглав по снежной пустыне.
– Теперь его уж не поймаешь, – сказал повар. – Рад небось, что вырвался на волю.
Коля держал в руках ремень, снятый с медведя. Он был весь в крови.
– Если бы не это, – сказал он с сожалением, – я выиграл бы у вас, дядя Миша, пари…
На следующий день погода прояснилась. Я решил поднять ребят в воздух: ведь они совсем случайно проиграли пари. Колю искать долго не пришлось, а вот за Петей надо было посылать его приятеля два раза. Он не шёл, вероятно, потому, что ему было стыдно… Ребята остались очень довольны воздушным катанием. Когда мы шли с аэродрома мимо склада, я глазам своим не поверил: наш беглец мишка вернулся. Он с явным удовольствием уплетал вкусную еду, которую вынес ему повар в большой деревянной миске.
Товарищи терпят бедствие
Два самолёта – мой и другого полярного лётчика, Линделя, – выполняли задание разведывательного характера: мы должны были облетать большой северный район, чтобы установить, как организовать регулярное пассажирское и почтовое авиасообщение в этих краях.
Однажды в районе Анадыря, где по плану должны были сесть наши машины, мы попали в полосу сильного снегопада. Возвращаться обратно не было смысла, так как мы забрали на базе горючее до последней капли и ждать его было неоткуда.
Однако лететь вперёд тоже было нельзя: видимость ухудшилась, поднялся сильный ветер, самолёты стало резко бросать. Впереди – горы. С ними шутки плохи. Пришлось изменить намеченный курс и вместо удобного перевала идти в обход. Мы решили облететь горы ближайшими ущельями.
Но там нас поджидал такой встречный ветер, что самолёты почти стояли на месте.
Радист связался с Анадырем. Там ответили, что погода хорошая и нас ждут. Тогда, учитывая медленность нашего продвижения, мы радируем: «Запаздываем, прилетим ночью. Не жалейте керосина, жгите как можно больше костров. Если услышите звук мотора, сообщите, с какой стороны. Мы будем беспрерывно вас слушать. Боимся пролететь мимо».
Солнце село. Снегопад кончился. Мы шли на высоте тысячи двухсот метров. Настроение у меня поднялось. Предвижу скорую посадку. Хотел сообщить товарищу разговор с Анадырем, порадовать его, но на втором самолёте отказала рация. Он шёл всё время справа. С трудом в надвигающейся мгле я различал мутный профиль самолёта. Вдруг он стал резко снижаться, а через минуту я потерял его из виду.
Этого только недоставало! Что случилось? Отказал мотор? Но выяснять некогда, и я принимаю решение: лететь дальше. Лучше я сам потом буду разыскивать его, чем кто-то будет оказывать помощь нам обоим.
Сумерки быстро сгущались. Вскоре я уже шёл в сплошной темноте. Судя по времени, под нами должен быть Анадырский залив…
В конце концов я был счастлив, когда сел не в Анадыре, а на другом берегу залива – в Рыбкомбинате, работники которого тоже на всякий случай разожгли для нас костры.
За себя я был теперь спокоен. Но что случилось с моим товарищем?
Тут же я узнал, что не он один совершил вынужденную посадку. Мне рассказали, что два дня назад из бухты Провидения в Анадырь летели лётчик Масленников и штурман-радист Падалка. Они попали в пургу, и им пришлось сесть, не долетев километров сорок до Анадыря. К ним высланы нарты.
Настало утро, которого я дожидался с нетерпением, чтобы вылететь на помощь товарищам. Но об этом нечего было и думать. Началась пурга. Меня «успокоили» тем, что пурга здесь продолжается уже целый месяц. За всё это время было только полтора лётных дня: полдня, когда летел Масленников, и день, когда прилетел я.
Снегу нанесло столько, что едва виднелись крыши домов. Даже телеграфные столбы пришлось удлинять.
Мы с бортмехаником ужасно мучились. Становилось нестерпимо стыдно, что мы, люди, умеющие неплохо летать, имеющие в своём распоряжении прекрасную машину, сидим в тепле и бездействии, в то время как наши товарищи-лётчики, затерянные в снежных равнинах, под ударами ледяного ветра, ждут нашей помощи. Но что можно сделать! Двигаться с места в такую пургу – полное безрассудство.
К вечеру мой товарищ со своим бортмехаником, видно, починили рацию, так как прислали нам радиограмму:
«Сели благополучно, не долетая ста километров до Анадыря. Сидим на реке Анадырь. Вышлите посуду для подогрева воды. Дров не надо – есть кустарник. Причиной посадки явилось сомнение, хватит ли бензина».
Настроение у нас, конечно, сильно поднялось. Мой бортмеханик ещё пошучивал, что «они живут там как на даче»: он подсчитал, что у них с собой чуть ли не целый мешок мороженых пельменей, есть палатка и спальные мешки. «Пускай поправляются!» – весело заключил он.
Я тоже был уверен, что высланные за моим спутником нарты быстро доберутся и легко обнаружат его, поскольку он сидел на реке, а это отличный адрес для поисков. На душе стало легче.
А вот с Масленниковым дело было хуже. Посланные нарты вернулись, не отыскав его. Положение было серьёзно. Совершив вынужденную посадку, он радировал в Анадырь:
«Сели хорошо, самолёт цел. Сами здоровы. Находимся, по нашему исчислению, примерно в сорока километрах от вас, в шести–восьми километрах от берега залива, но, возможно, и несколько ближе. Точно определиться не можем. Горизонт закрыт облаками. Высылайте нарты. Завтра нас слушайте в четырнадцать часов».
Масленникову сообщили, что по указанному направлению высланы нарты, но на другой день от него пришла вторая радиограмма:
«Нарты не пришли. Живём в снежной берлоге, вырытой до самой травы. Продовольствия хватит дня на четыре. Вчера Падалка поднимался на сопку и пришёл к заключению, что мы находимся не там, где предполагали. Мы далеко от берега: километров шестнадцать–двадцать, а то и больше. В направлении от нас на двести тридцать градусов виден конец Золотого хребта, подходящего к Анадырю. Предполагаем, что находимся севернее Анадыря. Просим продолжать поиски».
Поиски Масленникова, конечно, осложнились из-за такой перемены «адреса».
Отрадно было видеть, как местные жители по собственному желанию принимали деятельное участие в розысках пропавших лётчиков.
Из Анадыря по первому предполагаемому направлению посадки Масленникова вышли шесть нарт под управлением лучших каюров. Кое-кого из них я знал. Один был переселенец с Украины, но уже старый житель Анадыря – товарищ Наливайко. Ему было пятьдесят три года, а бегал он за нартой так, что не всякий юноша мог угнаться. Другой – осетин Семён Савосев, тоже давнишний житель этих мест. Он любил своих собак, но всегда утверждал, что «на ишаках ездить всё-таки лучше». Третий – бывший шаман, пятидесятилетний чукча Тырке. «Теперь, – говорил он, – люди поумнели, шаманом не проживёшь. Надо работать». Не знаю, каким он был шаманом, но каюр из него получился очень хороший.
Кроме шести нарт, с которыми шла эта знакомая мне тройка, по пути к собачьим упряжкам присоединились ещё пять оленьих нарт, ведомых чукчами. Да из колхоза «Полярная звезда» приехали ещё несколько чукчей с упряжками и просили разрешить им принять участие в розысках.
Всё это было очень отрадно, но… поиски продолжались уже восемь суток. Правда, на шестые сутки был найден мой товарищ, но итог получился неутешительный.
От него пришла такая радиограмма:
«Нарты нас нашли. С помощью товарищей взлетели. Взяли курс на Анадырь. Попали в пургу и сели у левого берега Анадырского залива. Самолёт цел, все здоровы. Вышлите нартами горючее, бак для нагрева воды и дров. Находимся километрах в двадцати пяти от вас».
Таким образом, мой спутник уселся снова. Собачьих нарт в Анадыре больше не оказалось – все были на поисках Масленникова. Пришлось запрячь лошадь в сани с широкими полозьями.
Положение Масленникова и Падалки было значительно хуже.
Они передавали:
«Сидим на голодной норме продуктов. Продержимся ещё дня четыре, а там можно ещё неделю прожить на траве и мху. Однако всё же ищите нас возможно скорее. Мы здоровы. От голода не страдаем, но страдаем от холода и сырой одежды. Привет всем зимовщикам. Пусть не беспокоятся».
Каково было получать такие радиограммы от товарищей, терпящих бедствие, и сидеть на месте!
Наконец погода улучшилась.
Мы с бортмехаником полетели на поиски Масленникова.
Часть Золотого хребта была закрыта туманом. Он закрывал также и горы, расположенные на север от хребта, и пришлось вернуться, ничего не обнаружив.
По дороге я решил проверить, добрела ли до моего товарища лошадка.
Прилетаю к Анадырскому заливу – никакого самолёта там нет! Это меня обрадовало: значит, он улетел.
Я направился к аэродрому через Нерпичий залив. У левого берега что-то чернеет. Подлетаю ближе – самолёт. Около хвоста стоит палатка. Из палатки вылезают люди, бегут в сторону от самолёта и ложатся на снег, изображая своими фигурами посадочное «Т».
Я сел… и встретился со своим потерянным попутчиком.
– Ты что же? – сказал я ему вместо приветствия. – Почему неправильный адрес даёшь? Я тебе послал всё, как ты просил, в Анадырский залив!
– Разве тут разберёшься! – махнул он рукой. – Снегопад… Ничего толком не видно – ну, малость и попутали.
Я слил запасной бензин в баки самолёта товарища, а сам полетел в Анадырь за горячей водой. Там быстро установили в задней кабине моей машины большой бак, налили в него семь вёдер горячей воды и укутали чехлами. Через двенадцать минут горячая вода была доставлена к самолёту, а через полчаса обе наши машины стояли на аэродроме.
Звено опять вместо, самолёты исправлены. Можно продолжать наш перелёт. Но разве улетишь, когда экипаж Масленникова ещё не найден, когда люди сидят где-то в снежной берлоге и ждут помощи!
Мы решили не улетать до тех пор, пока не найдём товарищей.
А погода побаловала нас недолго. Снова всё закрыло, замело, и вылететь на поиски всё не удавалось.
Масленников и Падалка оказались мужественными людьми. Они держались стойко, но тем не менее всё время настаивали, чтобы поиски проводились возможно активнее. В своих радиограммах они сообщали:
«О полёте Водопьянова знаем, но его не видели. Сидим недалеко от реки. Предполагаем, что это начало реки Волчьей. Вчера Падалка ещё раз поднимался на сопку. На юго-запад и запад – равнина с незначительными холмами. Познакомьтесь с описанием местности, поговорите со старожилами».
Мы давно со всеми переговорили, все карты изучили, но шли уже двенадцатые сутки со дня их вынужденной посадки.
На тринадцатый день мы наконец смогли подняться. Летим и не знаем, застанем ли в живых наших товарищей: ведь уже несколько дней они питаются мхом и травой. Расчёт у нас как будто правильный: курс взяли на реку Волчью. По ней дошли до гор Ушканье и там, за невысокими горами, увидели самолёт.
Я делаю круг, другой. Людей не видно. Неужели мы опоздали?
Снизился метров до ста. Сделал ещё круг. Смотрю – из-под хвоста самолёта вылезает человек, за ним другой. Лениво пошли в разные стороны. «Знаки, наверное, выкладывать будут», – подумал я. Но они отошли метров двести от самолёта и упали на снег. Получились две чёрные, ни о чём не говорящие точки. Между тем они должны были показать направление ветра, чтобы лётчик мог сесть по всем правилам.
Я понял – люди просто не в состоянии двигаться. Я не стал больше кружить – пошёл скорее на посадку. Сел хорошо. Мы быстро выскочили и подошли к людям. Перед нами были два жгучих брюнета, странно выглядевших на белой поверхности снега. Они были словно загримированы: на каждом наросло копоти не меньше чем на миллиметр.
– Кто из вас Падалка? – спросил мой бортмеханик. – Мы ему привезли из Москвы посылку и письма.
– Поесть что-нибудь привезли? – вместо ответа спросили в один голос оба.
Мы достали мешок с продуктами. Откуда только у них силы взялись! Схватили они его и моментально исчезли в своей снежной берлоге.
Мы принялись откапывать их самолёт и греть мотор, а «чёрные медведи» сидели в своей берлоге, уписывая галеты с чаем.
Я заглянул к ним. Яма была очень глубокая, в ней свободно можно было стоять. Пол ровный, покрытый густой травой. С правой стороны на примусе в большом бензиновом баке греется вода. Шум примуса заглушал шум нашего мотора, поэтому они его не сразу услышали.
– Вы что это, греете воду? – спросил я. – Знали, что мы прилетим?
– Нет, – отвечает Падалка, – это на всякий случай. Мы хотели сами попытаться запустить мотор.
«Молодцы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Тут я вспомнил рассказы бывалых полярников о том, какая заботливая мать белая медведица. Своих детёнышей ранней весной она выводит из снежной берлоги и начинает воспитывать. Медвежата крошечные, им нет и месяца, но они не боятся холода и семенят за мамашей. Медведица приводит малышей к воде. Она учит их часами ожидать, пока не покажется из воды круглая голова тюленя, и даёт им первые уроки плавания. Белые медведи – настоящие чемпионы водного спорта. Они могут плавать всеми стилями, известными человеку. Особенно быстро они плавают брассом. Кроме того, у них есть и свои собственные, медвежьи стили плавания. Они могут плавать и вниз, и вверх головой, и на боку, и на спине. И вот мать прыгает в воду и начинает показывать своим детям, как надо плавать. Потом она толкает их в воду. Медвежата трусят, пятятся назад, но строгая мамаша хватает их за загривок и тащит в воду.
Наверное, во время такого урока Петя с отцом и застал медведицу.
– Отец выстрелил, – продолжал рассказывать мальчик, – и ранил медведицу. Она бросилась в воду и утонула, – сказал Петя. – Как видно, отец попал ей в сердце. Один медвежонок прыгнул за матерью и тоже утонул, а другого мы взяли живым.
– Где он сейчас?
– Я подарил его зимовщикам. Он уже подрос, совсем большой стал. Мне достать нового медвежонка плёвое дело…
– Видел я вашего медвежонка, – перебил я маленького хвастуна. – Только понять не могу, почему он такой дикий. Я ему сгущённое молоко и сахар давал, а он всё огрызается, близко к себе не подпускает.
– Это он вас не подпускает, потому что вы чужой, а с нами он ласковый, – заметил Коля.
– Давайте, ребята, пари держать, что никому из вас не удастся его погладить, – сказал я уверенно.
Ребята громко засмеялись.
– Да я его в санки запрягу, и он повезёт меня куда угодно! – с гордостью заявил Петя.
– Хорошо, – согласился я, – если вы его погладите, покатаю вас на самолёте.
Мальчики недоверчиво посмотрели на меня: они, наверное, подумали, что я шучу.
Мы молчали минут пять. Каждый думал свою думу. Я стал уже сомневаться в том, что выиграю пари, но вспомнил, что и повара, который его всегда кормил, мишка сегодня утром не подпустил к себе.
На зимовке за небольшой загородкой к стене склада был привязан прочной цепью большой медвежонок. Петя первым подошёл к нему. Мишка со злым рёвом бросился на мальчика и острыми когтями распорол бок его оленьей кухлянки. Петя словно кошка отпрыгнул в сторону. На рёв зверюги прибежали бортмеханик моего самолёта и повар зимовки.
– Ну, кажется, выиграл пари, – засмеялся я. – Ну что, Петя, ты ведь самый смелый, один на старого медведя ходил, а молодого мишку испугался!
– Пари мы проиграли, – сказал удручённый Коля. – Но я хотел бы знать, что это с ним случилось?
– Вероятно, подрос и вот диким становится, – заметил Петя.
– Совсем он не дикарь! – запальчиво ответил Коля. – Я по глазам вижу – с ним что-то стряслось. Наверное, в лапу гвоздь или острая проволока попала.
– Он ещё, чего доброго, сорвётся с цепи, – опасливо пробормотал Петя. – Давай лучше застрелим его, а шкуру отдадим дяде Мише, он её выиграл…
– Дяде Мише я отдам другую медвежью шкуру, – перебил его Коля. – А вот что с мишкой случилось, я хочу знать.
Коля не спускал глаз со зверя, подходил к нему всё ближе, заглядывая на него то справа, то слева.
Вдруг на лице его появилась улыбка.
– Нашёл! – радостно закричал он. – Это мы сами виноваты – надели ему жёсткий ремень на шею. А шея-то выросла и потолстела. Ремень надо ослабить. Эх, и, повар-то не догадался…
– Ну, как же ты это сделаешь теперь? – спросил я мальчика.
– Трудно, – ответил Коля, – а сделать надо. Приведу отца и ещё кого-нибудь, накинем на мишку брезент, снимем ремень и выпустим – он и убежит.
– Убежит ли? – спросил механик.
– Конечно, убежит. Ему тогда не будет больно, он никого и не тронет.
– Ну, давайте сами попробуем, – решил я. – А ну-ка, сбегайте к кладовщику, пусть даст нам чехол от самолёта.
Пока механик ходил за чехлом, я и не заметил, как куда-то исчез «смелый» Петя.
Нас собралось четверо. Мы долго подкрадывались к медведю и, улучив момент, набросили на него крепкий брезентовый чехол. Всей нашей тяжестью мы прижали его к земле. Коля быстро расстегнул ремень-ошейник. По команде мы вскочили и отпрыгнули в разные стороны.
Мишка несколько секунд лежал спокойно, а потом рванул в ворота и бросился стремглав по снежной пустыне.
– Теперь его уж не поймаешь, – сказал повар. – Рад небось, что вырвался на волю.
Коля держал в руках ремень, снятый с медведя. Он был весь в крови.
– Если бы не это, – сказал он с сожалением, – я выиграл бы у вас, дядя Миша, пари…
На следующий день погода прояснилась. Я решил поднять ребят в воздух: ведь они совсем случайно проиграли пари. Колю искать долго не пришлось, а вот за Петей надо было посылать его приятеля два раза. Он не шёл, вероятно, потому, что ему было стыдно… Ребята остались очень довольны воздушным катанием. Когда мы шли с аэродрома мимо склада, я глазам своим не поверил: наш беглец мишка вернулся. Он с явным удовольствием уплетал вкусную еду, которую вынес ему повар в большой деревянной миске.
Товарищи терпят бедствие
Два самолёта – мой и другого полярного лётчика, Линделя, – выполняли задание разведывательного характера: мы должны были облетать большой северный район, чтобы установить, как организовать регулярное пассажирское и почтовое авиасообщение в этих краях.
Однажды в районе Анадыря, где по плану должны были сесть наши машины, мы попали в полосу сильного снегопада. Возвращаться обратно не было смысла, так как мы забрали на базе горючее до последней капли и ждать его было неоткуда.
Однако лететь вперёд тоже было нельзя: видимость ухудшилась, поднялся сильный ветер, самолёты стало резко бросать. Впереди – горы. С ними шутки плохи. Пришлось изменить намеченный курс и вместо удобного перевала идти в обход. Мы решили облететь горы ближайшими ущельями.
Но там нас поджидал такой встречный ветер, что самолёты почти стояли на месте.
Радист связался с Анадырем. Там ответили, что погода хорошая и нас ждут. Тогда, учитывая медленность нашего продвижения, мы радируем: «Запаздываем, прилетим ночью. Не жалейте керосина, жгите как можно больше костров. Если услышите звук мотора, сообщите, с какой стороны. Мы будем беспрерывно вас слушать. Боимся пролететь мимо».
Солнце село. Снегопад кончился. Мы шли на высоте тысячи двухсот метров. Настроение у меня поднялось. Предвижу скорую посадку. Хотел сообщить товарищу разговор с Анадырем, порадовать его, но на втором самолёте отказала рация. Он шёл всё время справа. С трудом в надвигающейся мгле я различал мутный профиль самолёта. Вдруг он стал резко снижаться, а через минуту я потерял его из виду.
Этого только недоставало! Что случилось? Отказал мотор? Но выяснять некогда, и я принимаю решение: лететь дальше. Лучше я сам потом буду разыскивать его, чем кто-то будет оказывать помощь нам обоим.
Сумерки быстро сгущались. Вскоре я уже шёл в сплошной темноте. Судя по времени, под нами должен быть Анадырский залив…
В конце концов я был счастлив, когда сел не в Анадыре, а на другом берегу залива – в Рыбкомбинате, работники которого тоже на всякий случай разожгли для нас костры.
За себя я был теперь спокоен. Но что случилось с моим товарищем?
Тут же я узнал, что не он один совершил вынужденную посадку. Мне рассказали, что два дня назад из бухты Провидения в Анадырь летели лётчик Масленников и штурман-радист Падалка. Они попали в пургу, и им пришлось сесть, не долетев километров сорок до Анадыря. К ним высланы нарты.
Настало утро, которого я дожидался с нетерпением, чтобы вылететь на помощь товарищам. Но об этом нечего было и думать. Началась пурга. Меня «успокоили» тем, что пурга здесь продолжается уже целый месяц. За всё это время было только полтора лётных дня: полдня, когда летел Масленников, и день, когда прилетел я.
Снегу нанесло столько, что едва виднелись крыши домов. Даже телеграфные столбы пришлось удлинять.
Мы с бортмехаником ужасно мучились. Становилось нестерпимо стыдно, что мы, люди, умеющие неплохо летать, имеющие в своём распоряжении прекрасную машину, сидим в тепле и бездействии, в то время как наши товарищи-лётчики, затерянные в снежных равнинах, под ударами ледяного ветра, ждут нашей помощи. Но что можно сделать! Двигаться с места в такую пургу – полное безрассудство.
К вечеру мой товарищ со своим бортмехаником, видно, починили рацию, так как прислали нам радиограмму:
«Сели благополучно, не долетая ста километров до Анадыря. Сидим на реке Анадырь. Вышлите посуду для подогрева воды. Дров не надо – есть кустарник. Причиной посадки явилось сомнение, хватит ли бензина».
Настроение у нас, конечно, сильно поднялось. Мой бортмеханик ещё пошучивал, что «они живут там как на даче»: он подсчитал, что у них с собой чуть ли не целый мешок мороженых пельменей, есть палатка и спальные мешки. «Пускай поправляются!» – весело заключил он.
Я тоже был уверен, что высланные за моим спутником нарты быстро доберутся и легко обнаружат его, поскольку он сидел на реке, а это отличный адрес для поисков. На душе стало легче.
А вот с Масленниковым дело было хуже. Посланные нарты вернулись, не отыскав его. Положение было серьёзно. Совершив вынужденную посадку, он радировал в Анадырь:
«Сели хорошо, самолёт цел. Сами здоровы. Находимся, по нашему исчислению, примерно в сорока километрах от вас, в шести–восьми километрах от берега залива, но, возможно, и несколько ближе. Точно определиться не можем. Горизонт закрыт облаками. Высылайте нарты. Завтра нас слушайте в четырнадцать часов».
Масленникову сообщили, что по указанному направлению высланы нарты, но на другой день от него пришла вторая радиограмма:
«Нарты не пришли. Живём в снежной берлоге, вырытой до самой травы. Продовольствия хватит дня на четыре. Вчера Падалка поднимался на сопку и пришёл к заключению, что мы находимся не там, где предполагали. Мы далеко от берега: километров шестнадцать–двадцать, а то и больше. В направлении от нас на двести тридцать градусов виден конец Золотого хребта, подходящего к Анадырю. Предполагаем, что находимся севернее Анадыря. Просим продолжать поиски».
Поиски Масленникова, конечно, осложнились из-за такой перемены «адреса».
Отрадно было видеть, как местные жители по собственному желанию принимали деятельное участие в розысках пропавших лётчиков.
Из Анадыря по первому предполагаемому направлению посадки Масленникова вышли шесть нарт под управлением лучших каюров. Кое-кого из них я знал. Один был переселенец с Украины, но уже старый житель Анадыря – товарищ Наливайко. Ему было пятьдесят три года, а бегал он за нартой так, что не всякий юноша мог угнаться. Другой – осетин Семён Савосев, тоже давнишний житель этих мест. Он любил своих собак, но всегда утверждал, что «на ишаках ездить всё-таки лучше». Третий – бывший шаман, пятидесятилетний чукча Тырке. «Теперь, – говорил он, – люди поумнели, шаманом не проживёшь. Надо работать». Не знаю, каким он был шаманом, но каюр из него получился очень хороший.
Кроме шести нарт, с которыми шла эта знакомая мне тройка, по пути к собачьим упряжкам присоединились ещё пять оленьих нарт, ведомых чукчами. Да из колхоза «Полярная звезда» приехали ещё несколько чукчей с упряжками и просили разрешить им принять участие в розысках.
Всё это было очень отрадно, но… поиски продолжались уже восемь суток. Правда, на шестые сутки был найден мой товарищ, но итог получился неутешительный.
От него пришла такая радиограмма:
«Нарты нас нашли. С помощью товарищей взлетели. Взяли курс на Анадырь. Попали в пургу и сели у левого берега Анадырского залива. Самолёт цел, все здоровы. Вышлите нартами горючее, бак для нагрева воды и дров. Находимся километрах в двадцати пяти от вас».
Таким образом, мой спутник уселся снова. Собачьих нарт в Анадыре больше не оказалось – все были на поисках Масленникова. Пришлось запрячь лошадь в сани с широкими полозьями.
Положение Масленникова и Падалки было значительно хуже.
Они передавали:
«Сидим на голодной норме продуктов. Продержимся ещё дня четыре, а там можно ещё неделю прожить на траве и мху. Однако всё же ищите нас возможно скорее. Мы здоровы. От голода не страдаем, но страдаем от холода и сырой одежды. Привет всем зимовщикам. Пусть не беспокоятся».
Каково было получать такие радиограммы от товарищей, терпящих бедствие, и сидеть на месте!
Наконец погода улучшилась.
Мы с бортмехаником полетели на поиски Масленникова.
Часть Золотого хребта была закрыта туманом. Он закрывал также и горы, расположенные на север от хребта, и пришлось вернуться, ничего не обнаружив.
По дороге я решил проверить, добрела ли до моего товарища лошадка.
Прилетаю к Анадырскому заливу – никакого самолёта там нет! Это меня обрадовало: значит, он улетел.
Я направился к аэродрому через Нерпичий залив. У левого берега что-то чернеет. Подлетаю ближе – самолёт. Около хвоста стоит палатка. Из палатки вылезают люди, бегут в сторону от самолёта и ложатся на снег, изображая своими фигурами посадочное «Т».
Я сел… и встретился со своим потерянным попутчиком.
– Ты что же? – сказал я ему вместо приветствия. – Почему неправильный адрес даёшь? Я тебе послал всё, как ты просил, в Анадырский залив!
– Разве тут разберёшься! – махнул он рукой. – Снегопад… Ничего толком не видно – ну, малость и попутали.
Я слил запасной бензин в баки самолёта товарища, а сам полетел в Анадырь за горячей водой. Там быстро установили в задней кабине моей машины большой бак, налили в него семь вёдер горячей воды и укутали чехлами. Через двенадцать минут горячая вода была доставлена к самолёту, а через полчаса обе наши машины стояли на аэродроме.
Звено опять вместо, самолёты исправлены. Можно продолжать наш перелёт. Но разве улетишь, когда экипаж Масленникова ещё не найден, когда люди сидят где-то в снежной берлоге и ждут помощи!
Мы решили не улетать до тех пор, пока не найдём товарищей.
А погода побаловала нас недолго. Снова всё закрыло, замело, и вылететь на поиски всё не удавалось.
Масленников и Падалка оказались мужественными людьми. Они держались стойко, но тем не менее всё время настаивали, чтобы поиски проводились возможно активнее. В своих радиограммах они сообщали:
«О полёте Водопьянова знаем, но его не видели. Сидим недалеко от реки. Предполагаем, что это начало реки Волчьей. Вчера Падалка ещё раз поднимался на сопку. На юго-запад и запад – равнина с незначительными холмами. Познакомьтесь с описанием местности, поговорите со старожилами».
Мы давно со всеми переговорили, все карты изучили, но шли уже двенадцатые сутки со дня их вынужденной посадки.
На тринадцатый день мы наконец смогли подняться. Летим и не знаем, застанем ли в живых наших товарищей: ведь уже несколько дней они питаются мхом и травой. Расчёт у нас как будто правильный: курс взяли на реку Волчью. По ней дошли до гор Ушканье и там, за невысокими горами, увидели самолёт.
Я делаю круг, другой. Людей не видно. Неужели мы опоздали?
Снизился метров до ста. Сделал ещё круг. Смотрю – из-под хвоста самолёта вылезает человек, за ним другой. Лениво пошли в разные стороны. «Знаки, наверное, выкладывать будут», – подумал я. Но они отошли метров двести от самолёта и упали на снег. Получились две чёрные, ни о чём не говорящие точки. Между тем они должны были показать направление ветра, чтобы лётчик мог сесть по всем правилам.
Я понял – люди просто не в состоянии двигаться. Я не стал больше кружить – пошёл скорее на посадку. Сел хорошо. Мы быстро выскочили и подошли к людям. Перед нами были два жгучих брюнета, странно выглядевших на белой поверхности снега. Они были словно загримированы: на каждом наросло копоти не меньше чем на миллиметр.
– Кто из вас Падалка? – спросил мой бортмеханик. – Мы ему привезли из Москвы посылку и письма.
– Поесть что-нибудь привезли? – вместо ответа спросили в один голос оба.
Мы достали мешок с продуктами. Откуда только у них силы взялись! Схватили они его и моментально исчезли в своей снежной берлоге.
Мы принялись откапывать их самолёт и греть мотор, а «чёрные медведи» сидели в своей берлоге, уписывая галеты с чаем.
Я заглянул к ним. Яма была очень глубокая, в ней свободно можно было стоять. Пол ровный, покрытый густой травой. С правой стороны на примусе в большом бензиновом баке греется вода. Шум примуса заглушал шум нашего мотора, поэтому они его не сразу услышали.
– Вы что это, греете воду? – спросил я. – Знали, что мы прилетим?
– Нет, – отвечает Падалка, – это на всякий случай. Мы хотели сами попытаться запустить мотор.
«Молодцы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40