Но у нее ничего не получалось.А мама, мама давно умерла… Были и у нее странности в характере, что сейчас говорить. Присцилла помнила, как, будучи еще совсем малышкой, приезжала с ней на Хиркенхольм, где к тому времени вот уже пять лет, как обосновался в своем внушительном доме сам Харальд.
Они плыли на черно-белом пароходике по Бюфьорду, потом на красно-черном по Хиркефьорду. И, укрываясь от порывов холодного ветра, ждали на пристани моторный бот с Хиркенхольма. Порой стоять приходилось долго, и мать вступала в разговоры с незнакомыми людьми.Сразу стихали споры, выключались радиоприемники и магнитофоны. У матери был дар понуждать людей к откровенной беседе. С первых фраз она настолько располагала к себе, что, несмотря на скрытность и замкнутость обитателей северного края, те ни с того ни с сего начинали вдруг говорить о своих проблемах, советоваться с ней. Присцила прекрасно помнит, как люди на пристани смотрели маме в глаза, а потом некоторые из них даже начинали плакать. От облегчения, или от осознания неверных поступков, или от пробудившейся надежды?.. Разве мог это понять маленький, замерзавший на резком ветру ребенок! Просто эти картинки довольно точно сохранила память пятилетней девочки, а уж осознание всего пришло куда позже. Не исключено, что мать была просто сумасшедшей…С дочерью она приезжала на Хиркенхольм просто отдохнуть, поболтать с Харальдом, Ингрид и Гертрудой. А главное, повидать свой дом. Все постройки па ее проектам мать называла одинаково — мой дом…Когда Харальд вошел в свой кабинет, в новый кабинет нового дома, он сказал поразительную вещь, что как будто бывал здесь уже, только очень давно, тогда, когда ему было всего десять лет. Он помнил эту комнату, ее окно, встроенные стеллажи красного дерева и изящную узкую лесенку, ведущую на антресоли. Получалось, что мама каким-то одной ей известным магическим способом вытащила это жилище из другого времени, на которое приходилось детство Харальда Люксхольма. Иначе как можно повторить то, чего человек раньше не знал и не видел? Невероятно! На такие чудеса способна лишь любовь, только она в состоянии одаривать провидческим даром. Любовь ли это к человеку, или к своему делу — неважно.
Дверь девичьей спальни внезапно открылась безо всякого предупредительного стука. На пороге возникла сухопарая фигура Гертруды, тетки Присциллы. Желтое морщинистое лицо женщины было мрачно.— Что, все вертишься перед зеркалом? Будь ты урожденной Люксхольм, могла бы похвастаться красотой, а то, тьфу… Ни кожи ни рожи!Присцилла сдержала в себе желание улыбнуться, чтобы нечаянно не обидеть тетку. Гертруда как раз была из рода Люксхольмов, но, однако, вопреки собственным представлениям, красотой похвастаться не могла.А еще Гертруда постоянно обманывала Присциллу, делая вид, что сердится на нее. На самом деле тетка любила ее, как собственную дочь. Своих детей у нее не было никогда.
Присцилла продолжала разглядывать себя в зеркале. Она радовалась, что похожа на мать. Ей нравились эти темно-каштановые волосы, вздернутый носик, полные губы и изумрудные глаза. Сейчас она вовсе не думала, что у нее толстые щеки и короткие ноги.Все мрачные мысли словно испарились. Что толку, все равно она никогда не выйдет замуж по одной простой причине — женихов вокруг нет, и не предвидится!Гертруда же чем-то походила на своего брата Харальда, отчима Присциллы, который с первого дня требовал, чтобы она называла его отцом. Что ж, возможно, тетка имела полное право под настроение напоминать племяннице, что она не родная в доме Люксхольмов, а всего лишь приемная дочь.Конечно, приемная. Родного отца Присцилла даже не помнила. Вообще, кроме мамы, у нее никогда не было родственников, так что ей приходилось с пеленок мотаться по свету вместе с матерью. В конце концов, она нашла себе пристань.Элеонора Вудхаус снискала славу великолепного архитектора, построив по собственному проекту дом для Харальда Люксхольма. После этого ее имя попало в архитектурные каталоги мира.
Присцилла, живя в доме Харальда, обучилась всем основным женским навыкам. Например, Анника из далекой деревушки Аннёйа, привила ей любовь к народным норвежским вышивкам. А повариха Улла посвятила в тайны кулинарного искусства…Девушка с трудом, но научилась вежливо разговаривать с Гертрудой. Вообще, тетка всюду сует свой длинный нос, это ужасно! На днях не поленилась зайти в лодочный сарай и увидела там полный на ее взгляд беспорядок. Подумаешь, опилки и стружки!.. Они не просто валяются, а нужны для дела. Без них при хранении на стапеле днище швертбота могло бы деформироваться.Но разве объяснишь это тетке! Легче обучить ее лавировке при штормовом ветре.А еще Гертруда с религиозным ожесточением следила за неукоснительным выполнением мельчайших деталей внутреннего порядка жизни на острове, и сама порой устанавливала эти правила.Она имела полное право входить в спальню девушки без стука, могла не на шутку рассердиться на то, что Присцилла торчит там без надобности и еще вертится перед зеркалом.— Вот-вот, опять ты бездельничаешь, когда… — Тетка вдруг осеклась и смутилась.— Когда что? — переспросила девушка.— Когда отец хочет сообщить тебе новость, — жестким голосом отчеканила Гертруда. — И обязательно наведи порядок в лодочном сарае. Где Люксхольмы, там все должно быть идеально.Карман на куртке у самой Гертруды был надорван. Надо будет пришить, подумала Присцилла, и отвернулась от зеркала.
Они быстро спустились по широкой деревянной лестнице на первый этаж пустынного в утренний час дома и направились в сторону розария, где в последнее время имел привычку проводить утренние часы занемогший Харальд.Вид цветущих роз помогал преодолевать сердечные недуги. Это еще слабо сказано, недуги! Присцилле искренне было жаль старика, на которого навалились серьезные болезни.— Скажи мне, что за новость меня ждет? — поинтересовалась Присцилла.— Шагай быстрее, неблагодарная, — проронила сквозь зубы Гертруда. — Придет время, узнаешь, что! Почему за завтраком оставила на тарелке кусок пирога? Почему не притронулась к паровой треске?— Мне не справиться с чудовищными порциями, тетушка! — закатив глаза, призналась Присцилла. — Я толстею от пирогов! А от рыбы меня просто воротит, я как-то объелась треской!— Это хорошо, треска очень полезная рыба. Только, я думаю, скоро тебе придется и потолстеть. Шагай веселее!
Любопытство девушки только разгорелось, но при этом возник страх. Присцилла всегда в присутствии отца чувствовала беспричинное волнение. Харальд Люксхольм почти всегда отказывал девушке в ее просьбах, хотя они и были-то обычно несерьезные. Наверное, отец просто никогда не любил по-настоящему.Однажды, спустя несколько лет после смерти матери, Харальд подробно рассказал Присцилле, почему удочерил ее. Оказывается, тому виной была его жена.Несчастная Ингрид Люксхольм родила Харальду сына, его назвали Вениамин. Потом прошло семь лет, но женщина более не беременела, а Харальд мечтал еще хотя бы об одном наследнике. Он считал, что единственный ребенок в семье вырастет изнеженным и избалованным, не готовым принять отцовское дело и нешуточный капитал.А дальше началось самое нелепое и страшное в биографии маленькой Присциллы, у которой умерла мать. Она все ждала, когда ее отправят с острова Хирке на Британские острова к каким-то дальним родственникам, незнакомым ранее. Врачи же рекомендовали Ингрид Люксхольм, несмотря на наличие родного сына, завести еще и приемного ребенка, и целиком отдаться воспитанию, чтобы вновь вспыхнули в организме те природные силы, которые позволили бы родить собственное дитя.К сожалению, ожидаемого эффекта не случилось, появление в доме на Хирке юной Присциллы не привело к рождению у Ингрид еще одного прямого наследника для Харальда Люксхольма.А родительских чувств у отца к приемной дочери так и не возникло. Она вела жизнь настоящей Золушки в доме самого богатого человека Норвегии. Одно платье, юбка с блузкой и костюм для управления яхтой. И никакой косметики! Но у нее в распоряжении имелся спортивный автомобиль, пусть и очень дорогой, но давно ржавеющий на задах дома.Но куда было ездить на этом крохотном острове?!
Харальд разрешал ей брать на охоту ружья из своей коллекции, однако за это требовал выучивать наизусть пудовые лоции, изданные еще двести лет тому назад. А журналы выписывать категорически запрещал. Но дома высокой моды стали присылать ей свои толстые глянцевые издания по собственному почину! Харальд был скряга, каких поискать!Хотя Вениамину на совершеннолетие он подарил самолет. Кто знал, что так все сложится в жизни! Получается, отец подарил сыну страшную смерть! Бедный Вениамин! С ним у Присциллы вообще не сложилось никаких отношений.Названный брат не обращал на сестру никакого внимания, был занят одним собой и своими насущными проблемами. Его заботы состояли в том, что ежедневно нужно было успевать за самыми последними изысками моды в одежде, технике, да в чем угодно.Главное, всюду быть первым. Вениамин сутками не появлялся дома, пропадал в модных клубах столиц Скандинавии и Европы. Всегда с иголочки одетый, он высокомерно вел себя с прислугой и подчиненными отца.Его боялись, он мог легко сказать резкое слово, мог даже ударить человека. Харальд души не чаял в сыне. Но резко переменил к нему свое отношение тогда, когда Вениамин перестал бывать в женском обществе и решительным образом высказывался отрицательно о возможном браке.Он не вникал в отцовские дела, сорил деньгами и жил на широкую ногу, совершенно не заботясь о том, как отцу достаются его капиталы. А доставались они большим трудом. Пускай Присцилла и не разбиралась в хитростях нефтяного бизнеса, она видела, как стареет, как теряет свои силы Харальд. А помощника в семье не было. Ингрид не в счет.Она помогала мужу уже тем, что смотрела на него каждый день влюбленными глазами, и могла ни секунды не сомневаясь кинуться грудью на защиту интересов семьи.А Вениамину было на все плевать. Он жил в собственном, закрытом для отца, для Ингрид и Присциллы мире. И погиб, неизвестно откуда вылетев и неизвестно куда летя на своем спортивном самолете, на реактивной игрушке, оснащенной роскошным кожаным салоном и отделанной мрамором ванной. Мир его праху!
Да, не было у Присциллы друзей в доме на Хиркенхольме, не было…От скуки девушка, урожденная жительница большого Лондона, выучила в совершенстве шведский и финские языки, о норвежском уже и речи не было. Пожалуй, не осталось на Западном побережье такого диалекта, которым бы не владела скучающая падчерица миллиардера Люксхольма.А от родственников все не приходило никаких известий. Да их, верно, не осталось вообще, этих родственников. Вот Присцилла и придумала себе мифическую сестренку Салли, чтобы было, кому писать письма, жаловаться на жизнь. 6 Розарий располагался за высокими стеклянными дверями, но никого в нем не оказалось. Одна из горничных сказала, что Харальд ожидает дочь в своем офисе, огромном мрачном кабинете неподалеку от парадного входа в дом.Пришлось миновать просторный холл с прекрасными мозаичными полами, пройти мимо пальм, прячущих за своими узорчатыми листьями изумительной красоты скульптуры.Тут же стояли тяжеленные дубовые лавки, которым место лишь в теремах Хокона Пятого, сделавшего Осло столицей Норвегии, но никак не в жилище современного человека. А шкуры белых медведей , чучела нерп и волков и прочих обитателей норвежской земли, ужас! За всеми ими необходимо было постоянно ухаживать: чистить, выбивать из них пыль, проветривать, мыть!Дом был роскошен, но чем-то напоминал музей. Интерьер интерьером, но еще прекраснее был вид, открывающийся с террас виллы на Хиркефьорд и близкое море, на горы. Яркое солнце освещало белоснежный песок уютного пляжа, скалы цвета северного неба, вечнозеленый вереск, сосновый бор на склонах гор, лиственницы у пристани. Зимой вид был не хуже, так уверяли все, кто оказывался на острове в это суровое время.
Для ценителей северной экзотики Хирке был одним из прекраснейших островов в мире. Кроме того, это место ценилось коллекционерами, поскольку именно здесь за пару эре на развале торговцев антиквариатом можно было приобрести штурвалы старинных шхун, гакабортные фонари допотопных пароходов, морские хронометры и навигационные инструменты.А на дне фьорда — Присцилла знала это наверняка — лежали обломки кораблей легендарного короля Хокона. Если это неправда, то откуда в песке на пляже берутся, что ни день, старинные золотые монеты, выброшенные волнами? Замечательный остров!
К несчастью, это только подчеркивало то обстоятельство, что Присцилла чувствовала себя на острове, как пленница за решеткой тюремной камеры. Она не могла даже помыслить о побеге, казалось, Харальд читает ее мысли и предусмотрел все возможные ее поступки и проступки.Опытные телохранители не отходили от нее ни на шаг даже во время короткого визита к зубному врачу в Бергене. И думать нечего было, чтобы ускользнуть от них.А как хотелось убежать! Как хотелось броситься к стоянке такси, впрыгнуть в машину и помчаться в аэропорт. Рейс на Лондон, и прощайте пляжи и горы, прощай, тиран-отец!Тем более что вовсе он не родной отец. Может быть, никто ее в Лондоне и не ждет, но там свобода, там нет мелочной опеки со стороны Гертруды. Там — новые возможности и, возможно, даже любовь! Впереди вся жизнь, она принадлежит целиком только тебе…Присцилла задумалась. Да, верно, в далеком Лондоне ее никто не ждет. Родственники за все время так и не побеспокоились, не справились о ее житье-бытье. Да и есть ли на свете эти мифические родственники, еще раз задала себе вопрос Присцилла.Кроме того, жаль было бы расстаться с мачехой. Они с Ингрид искренне друг друга любили и жалели. Уж ее-то, покорную жену, Харальд никуда бы не отпустил. Ревнивый и жестокий человек, он не мыслил своей жизни без этой несчастной безропотной женщины, терпеливо сносящей даже побои.— Куда мне скрыться от жестокой любви? — часто с горечью задавала вопрос Ингрид. — У тебя вся жизнь впереди, а у меня только и есть, что любовь к Харальду, моему мучителю.Хороша любовь! — думала тогда Присцилла. А какая она еще бывает? Девушка ни к кому никогда не испытывала того, что авторы дамских романов называют «глубокими чувствами», и целовалась в своей жизни только раз, на протяжении бесконечных-бесконечных пяти минут с матросом Хансом, долговязым парнем, губы и слюна которого так приятно пахли ванильной жевательной резинкой.Да, они стояли в рубке нового отцовского катера, и целовались под рев турбин, как только Хансу удавалось удерживать катер на курсе? Ведь его руки обнимали талию Присциллы, а не держали штурвал.Судно неслось по волнам в открытое море, корпус гудел от мощных ударов морской стихии, а она лишь тихонько стонала, сердце ее заходилось от мучительного наслаждения, названия которому она никак не могла придумать.И все же, какая могла тогда возникнуть любовь, какие могли зародиться чувства к Хансу! Он был слишком обычный. Парень, каких много. Но тем не менее его нежные ласки запомнились ей навсегда. Она все прекрасно понимала, но ей просто хотелось длить и длить сладостные мгновения пусть даже животного чувства! Присцилла самозабвенно подставляла свои губы жадному рту ненасытного Ханса, всем телом ощущая вибрацию палубы и бешеный стук сердец — собственного и чужого.
Девушка тогда тысячу раз начинала очередное письмо-исповедь и каждый раз тщательно разрывала лист бумаги с глупыми строчками о пережитом чувстве сексуального удовольствия. И впоследствии десятки раз перечитывала то, что в конце концов вышло из-под пера. Письмо это Присцилла хранила в самом дальнем углу потайного ящика.«Милая Салли, я преступница! Я соблазнила — ты не поверишь мне — неопытного мальчишку. Он сражен моей красотой, моей необыкновенной чувственностью и тем напором страсти, который мне не удалось сдержать.Как это было здорово, держать в объятиях страстно желающего тебя мужчину. Ханс домогался меня в рубке катера, его губы искали мои, а я все смотрела и смотрела на бескрайние морские просторы перед форштевнем судна.Потом мои руки обхватили его за шею, и я почувствовала, как палуба уходит у меня из-под ног. Все во мне ждало одного — только бы это не кончалось, только бы хватило сил не упасть в обморок. Это была страсть! Салли, этот день изменил мою жизнь, я не могу уснуть, не сказав тебе, что я жить не могу без Ханса!Он трогал меня за грудь, представляешь? Целых два раза за все время, что мы целовались! Я чуть не умерла со стыда и от удовольствия. Еще он хотел, чтобы я позволила расстегнуть на себе куртку, но я не решилась.Прощай, Салли, теперь я погибла навеки, честь моя погублена. А целоваться вовсе не страшно, даже приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Они плыли на черно-белом пароходике по Бюфьорду, потом на красно-черном по Хиркефьорду. И, укрываясь от порывов холодного ветра, ждали на пристани моторный бот с Хиркенхольма. Порой стоять приходилось долго, и мать вступала в разговоры с незнакомыми людьми.Сразу стихали споры, выключались радиоприемники и магнитофоны. У матери был дар понуждать людей к откровенной беседе. С первых фраз она настолько располагала к себе, что, несмотря на скрытность и замкнутость обитателей северного края, те ни с того ни с сего начинали вдруг говорить о своих проблемах, советоваться с ней. Присцила прекрасно помнит, как люди на пристани смотрели маме в глаза, а потом некоторые из них даже начинали плакать. От облегчения, или от осознания неверных поступков, или от пробудившейся надежды?.. Разве мог это понять маленький, замерзавший на резком ветру ребенок! Просто эти картинки довольно точно сохранила память пятилетней девочки, а уж осознание всего пришло куда позже. Не исключено, что мать была просто сумасшедшей…С дочерью она приезжала на Хиркенхольм просто отдохнуть, поболтать с Харальдом, Ингрид и Гертрудой. А главное, повидать свой дом. Все постройки па ее проектам мать называла одинаково — мой дом…Когда Харальд вошел в свой кабинет, в новый кабинет нового дома, он сказал поразительную вещь, что как будто бывал здесь уже, только очень давно, тогда, когда ему было всего десять лет. Он помнил эту комнату, ее окно, встроенные стеллажи красного дерева и изящную узкую лесенку, ведущую на антресоли. Получалось, что мама каким-то одной ей известным магическим способом вытащила это жилище из другого времени, на которое приходилось детство Харальда Люксхольма. Иначе как можно повторить то, чего человек раньше не знал и не видел? Невероятно! На такие чудеса способна лишь любовь, только она в состоянии одаривать провидческим даром. Любовь ли это к человеку, или к своему делу — неважно.
Дверь девичьей спальни внезапно открылась безо всякого предупредительного стука. На пороге возникла сухопарая фигура Гертруды, тетки Присциллы. Желтое морщинистое лицо женщины было мрачно.— Что, все вертишься перед зеркалом? Будь ты урожденной Люксхольм, могла бы похвастаться красотой, а то, тьфу… Ни кожи ни рожи!Присцилла сдержала в себе желание улыбнуться, чтобы нечаянно не обидеть тетку. Гертруда как раз была из рода Люксхольмов, но, однако, вопреки собственным представлениям, красотой похвастаться не могла.А еще Гертруда постоянно обманывала Присциллу, делая вид, что сердится на нее. На самом деле тетка любила ее, как собственную дочь. Своих детей у нее не было никогда.
Присцилла продолжала разглядывать себя в зеркале. Она радовалась, что похожа на мать. Ей нравились эти темно-каштановые волосы, вздернутый носик, полные губы и изумрудные глаза. Сейчас она вовсе не думала, что у нее толстые щеки и короткие ноги.Все мрачные мысли словно испарились. Что толку, все равно она никогда не выйдет замуж по одной простой причине — женихов вокруг нет, и не предвидится!Гертруда же чем-то походила на своего брата Харальда, отчима Присциллы, который с первого дня требовал, чтобы она называла его отцом. Что ж, возможно, тетка имела полное право под настроение напоминать племяннице, что она не родная в доме Люксхольмов, а всего лишь приемная дочь.Конечно, приемная. Родного отца Присцилла даже не помнила. Вообще, кроме мамы, у нее никогда не было родственников, так что ей приходилось с пеленок мотаться по свету вместе с матерью. В конце концов, она нашла себе пристань.Элеонора Вудхаус снискала славу великолепного архитектора, построив по собственному проекту дом для Харальда Люксхольма. После этого ее имя попало в архитектурные каталоги мира.
Присцилла, живя в доме Харальда, обучилась всем основным женским навыкам. Например, Анника из далекой деревушки Аннёйа, привила ей любовь к народным норвежским вышивкам. А повариха Улла посвятила в тайны кулинарного искусства…Девушка с трудом, но научилась вежливо разговаривать с Гертрудой. Вообще, тетка всюду сует свой длинный нос, это ужасно! На днях не поленилась зайти в лодочный сарай и увидела там полный на ее взгляд беспорядок. Подумаешь, опилки и стружки!.. Они не просто валяются, а нужны для дела. Без них при хранении на стапеле днище швертбота могло бы деформироваться.Но разве объяснишь это тетке! Легче обучить ее лавировке при штормовом ветре.А еще Гертруда с религиозным ожесточением следила за неукоснительным выполнением мельчайших деталей внутреннего порядка жизни на острове, и сама порой устанавливала эти правила.Она имела полное право входить в спальню девушки без стука, могла не на шутку рассердиться на то, что Присцилла торчит там без надобности и еще вертится перед зеркалом.— Вот-вот, опять ты бездельничаешь, когда… — Тетка вдруг осеклась и смутилась.— Когда что? — переспросила девушка.— Когда отец хочет сообщить тебе новость, — жестким голосом отчеканила Гертруда. — И обязательно наведи порядок в лодочном сарае. Где Люксхольмы, там все должно быть идеально.Карман на куртке у самой Гертруды был надорван. Надо будет пришить, подумала Присцилла, и отвернулась от зеркала.
Они быстро спустились по широкой деревянной лестнице на первый этаж пустынного в утренний час дома и направились в сторону розария, где в последнее время имел привычку проводить утренние часы занемогший Харальд.Вид цветущих роз помогал преодолевать сердечные недуги. Это еще слабо сказано, недуги! Присцилле искренне было жаль старика, на которого навалились серьезные болезни.— Скажи мне, что за новость меня ждет? — поинтересовалась Присцилла.— Шагай быстрее, неблагодарная, — проронила сквозь зубы Гертруда. — Придет время, узнаешь, что! Почему за завтраком оставила на тарелке кусок пирога? Почему не притронулась к паровой треске?— Мне не справиться с чудовищными порциями, тетушка! — закатив глаза, призналась Присцилла. — Я толстею от пирогов! А от рыбы меня просто воротит, я как-то объелась треской!— Это хорошо, треска очень полезная рыба. Только, я думаю, скоро тебе придется и потолстеть. Шагай веселее!
Любопытство девушки только разгорелось, но при этом возник страх. Присцилла всегда в присутствии отца чувствовала беспричинное волнение. Харальд Люксхольм почти всегда отказывал девушке в ее просьбах, хотя они и были-то обычно несерьезные. Наверное, отец просто никогда не любил по-настоящему.Однажды, спустя несколько лет после смерти матери, Харальд подробно рассказал Присцилле, почему удочерил ее. Оказывается, тому виной была его жена.Несчастная Ингрид Люксхольм родила Харальду сына, его назвали Вениамин. Потом прошло семь лет, но женщина более не беременела, а Харальд мечтал еще хотя бы об одном наследнике. Он считал, что единственный ребенок в семье вырастет изнеженным и избалованным, не готовым принять отцовское дело и нешуточный капитал.А дальше началось самое нелепое и страшное в биографии маленькой Присциллы, у которой умерла мать. Она все ждала, когда ее отправят с острова Хирке на Британские острова к каким-то дальним родственникам, незнакомым ранее. Врачи же рекомендовали Ингрид Люксхольм, несмотря на наличие родного сына, завести еще и приемного ребенка, и целиком отдаться воспитанию, чтобы вновь вспыхнули в организме те природные силы, которые позволили бы родить собственное дитя.К сожалению, ожидаемого эффекта не случилось, появление в доме на Хирке юной Присциллы не привело к рождению у Ингрид еще одного прямого наследника для Харальда Люксхольма.А родительских чувств у отца к приемной дочери так и не возникло. Она вела жизнь настоящей Золушки в доме самого богатого человека Норвегии. Одно платье, юбка с блузкой и костюм для управления яхтой. И никакой косметики! Но у нее в распоряжении имелся спортивный автомобиль, пусть и очень дорогой, но давно ржавеющий на задах дома.Но куда было ездить на этом крохотном острове?!
Харальд разрешал ей брать на охоту ружья из своей коллекции, однако за это требовал выучивать наизусть пудовые лоции, изданные еще двести лет тому назад. А журналы выписывать категорически запрещал. Но дома высокой моды стали присылать ей свои толстые глянцевые издания по собственному почину! Харальд был скряга, каких поискать!Хотя Вениамину на совершеннолетие он подарил самолет. Кто знал, что так все сложится в жизни! Получается, отец подарил сыну страшную смерть! Бедный Вениамин! С ним у Присциллы вообще не сложилось никаких отношений.Названный брат не обращал на сестру никакого внимания, был занят одним собой и своими насущными проблемами. Его заботы состояли в том, что ежедневно нужно было успевать за самыми последними изысками моды в одежде, технике, да в чем угодно.Главное, всюду быть первым. Вениамин сутками не появлялся дома, пропадал в модных клубах столиц Скандинавии и Европы. Всегда с иголочки одетый, он высокомерно вел себя с прислугой и подчиненными отца.Его боялись, он мог легко сказать резкое слово, мог даже ударить человека. Харальд души не чаял в сыне. Но резко переменил к нему свое отношение тогда, когда Вениамин перестал бывать в женском обществе и решительным образом высказывался отрицательно о возможном браке.Он не вникал в отцовские дела, сорил деньгами и жил на широкую ногу, совершенно не заботясь о том, как отцу достаются его капиталы. А доставались они большим трудом. Пускай Присцилла и не разбиралась в хитростях нефтяного бизнеса, она видела, как стареет, как теряет свои силы Харальд. А помощника в семье не было. Ингрид не в счет.Она помогала мужу уже тем, что смотрела на него каждый день влюбленными глазами, и могла ни секунды не сомневаясь кинуться грудью на защиту интересов семьи.А Вениамину было на все плевать. Он жил в собственном, закрытом для отца, для Ингрид и Присциллы мире. И погиб, неизвестно откуда вылетев и неизвестно куда летя на своем спортивном самолете, на реактивной игрушке, оснащенной роскошным кожаным салоном и отделанной мрамором ванной. Мир его праху!
Да, не было у Присциллы друзей в доме на Хиркенхольме, не было…От скуки девушка, урожденная жительница большого Лондона, выучила в совершенстве шведский и финские языки, о норвежском уже и речи не было. Пожалуй, не осталось на Западном побережье такого диалекта, которым бы не владела скучающая падчерица миллиардера Люксхольма.А от родственников все не приходило никаких известий. Да их, верно, не осталось вообще, этих родственников. Вот Присцилла и придумала себе мифическую сестренку Салли, чтобы было, кому писать письма, жаловаться на жизнь. 6 Розарий располагался за высокими стеклянными дверями, но никого в нем не оказалось. Одна из горничных сказала, что Харальд ожидает дочь в своем офисе, огромном мрачном кабинете неподалеку от парадного входа в дом.Пришлось миновать просторный холл с прекрасными мозаичными полами, пройти мимо пальм, прячущих за своими узорчатыми листьями изумительной красоты скульптуры.Тут же стояли тяжеленные дубовые лавки, которым место лишь в теремах Хокона Пятого, сделавшего Осло столицей Норвегии, но никак не в жилище современного человека. А шкуры белых медведей , чучела нерп и волков и прочих обитателей норвежской земли, ужас! За всеми ими необходимо было постоянно ухаживать: чистить, выбивать из них пыль, проветривать, мыть!Дом был роскошен, но чем-то напоминал музей. Интерьер интерьером, но еще прекраснее был вид, открывающийся с террас виллы на Хиркефьорд и близкое море, на горы. Яркое солнце освещало белоснежный песок уютного пляжа, скалы цвета северного неба, вечнозеленый вереск, сосновый бор на склонах гор, лиственницы у пристани. Зимой вид был не хуже, так уверяли все, кто оказывался на острове в это суровое время.
Для ценителей северной экзотики Хирке был одним из прекраснейших островов в мире. Кроме того, это место ценилось коллекционерами, поскольку именно здесь за пару эре на развале торговцев антиквариатом можно было приобрести штурвалы старинных шхун, гакабортные фонари допотопных пароходов, морские хронометры и навигационные инструменты.А на дне фьорда — Присцилла знала это наверняка — лежали обломки кораблей легендарного короля Хокона. Если это неправда, то откуда в песке на пляже берутся, что ни день, старинные золотые монеты, выброшенные волнами? Замечательный остров!
К несчастью, это только подчеркивало то обстоятельство, что Присцилла чувствовала себя на острове, как пленница за решеткой тюремной камеры. Она не могла даже помыслить о побеге, казалось, Харальд читает ее мысли и предусмотрел все возможные ее поступки и проступки.Опытные телохранители не отходили от нее ни на шаг даже во время короткого визита к зубному врачу в Бергене. И думать нечего было, чтобы ускользнуть от них.А как хотелось убежать! Как хотелось броситься к стоянке такси, впрыгнуть в машину и помчаться в аэропорт. Рейс на Лондон, и прощайте пляжи и горы, прощай, тиран-отец!Тем более что вовсе он не родной отец. Может быть, никто ее в Лондоне и не ждет, но там свобода, там нет мелочной опеки со стороны Гертруды. Там — новые возможности и, возможно, даже любовь! Впереди вся жизнь, она принадлежит целиком только тебе…Присцилла задумалась. Да, верно, в далеком Лондоне ее никто не ждет. Родственники за все время так и не побеспокоились, не справились о ее житье-бытье. Да и есть ли на свете эти мифические родственники, еще раз задала себе вопрос Присцилла.Кроме того, жаль было бы расстаться с мачехой. Они с Ингрид искренне друг друга любили и жалели. Уж ее-то, покорную жену, Харальд никуда бы не отпустил. Ревнивый и жестокий человек, он не мыслил своей жизни без этой несчастной безропотной женщины, терпеливо сносящей даже побои.— Куда мне скрыться от жестокой любви? — часто с горечью задавала вопрос Ингрид. — У тебя вся жизнь впереди, а у меня только и есть, что любовь к Харальду, моему мучителю.Хороша любовь! — думала тогда Присцилла. А какая она еще бывает? Девушка ни к кому никогда не испытывала того, что авторы дамских романов называют «глубокими чувствами», и целовалась в своей жизни только раз, на протяжении бесконечных-бесконечных пяти минут с матросом Хансом, долговязым парнем, губы и слюна которого так приятно пахли ванильной жевательной резинкой.Да, они стояли в рубке нового отцовского катера, и целовались под рев турбин, как только Хансу удавалось удерживать катер на курсе? Ведь его руки обнимали талию Присциллы, а не держали штурвал.Судно неслось по волнам в открытое море, корпус гудел от мощных ударов морской стихии, а она лишь тихонько стонала, сердце ее заходилось от мучительного наслаждения, названия которому она никак не могла придумать.И все же, какая могла тогда возникнуть любовь, какие могли зародиться чувства к Хансу! Он был слишком обычный. Парень, каких много. Но тем не менее его нежные ласки запомнились ей навсегда. Она все прекрасно понимала, но ей просто хотелось длить и длить сладостные мгновения пусть даже животного чувства! Присцилла самозабвенно подставляла свои губы жадному рту ненасытного Ханса, всем телом ощущая вибрацию палубы и бешеный стук сердец — собственного и чужого.
Девушка тогда тысячу раз начинала очередное письмо-исповедь и каждый раз тщательно разрывала лист бумаги с глупыми строчками о пережитом чувстве сексуального удовольствия. И впоследствии десятки раз перечитывала то, что в конце концов вышло из-под пера. Письмо это Присцилла хранила в самом дальнем углу потайного ящика.«Милая Салли, я преступница! Я соблазнила — ты не поверишь мне — неопытного мальчишку. Он сражен моей красотой, моей необыкновенной чувственностью и тем напором страсти, который мне не удалось сдержать.Как это было здорово, держать в объятиях страстно желающего тебя мужчину. Ханс домогался меня в рубке катера, его губы искали мои, а я все смотрела и смотрела на бескрайние морские просторы перед форштевнем судна.Потом мои руки обхватили его за шею, и я почувствовала, как палуба уходит у меня из-под ног. Все во мне ждало одного — только бы это не кончалось, только бы хватило сил не упасть в обморок. Это была страсть! Салли, этот день изменил мою жизнь, я не могу уснуть, не сказав тебе, что я жить не могу без Ханса!Он трогал меня за грудь, представляешь? Целых два раза за все время, что мы целовались! Я чуть не умерла со стыда и от удовольствия. Еще он хотел, чтобы я позволила расстегнуть на себе куртку, но я не решилась.Прощай, Салли, теперь я погибла навеки, честь моя погублена. А целоваться вовсе не страшно, даже приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13