А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А это вновь обращает нас ко всему тому, о чем уже говорилось здесь, то есть к функциям ритуала.
Но дело не только в языке, ведь в конечном счете язык – это лишь средство достижения какой-то (какой?) цели, причем средство отнюдь не единственное, ибо существуют и иные. Поэтому обратим внимание и на другую сторону ритуала.
Инстинктивная деятельность животного в состоянии моделировать собой (мы видели это на примере «танца» пчел) структуру основных отношений окружающего мира, но только тех, непременным субъектом которых является оно само; в то же время кодирование в ее алгоритмах основных закономерностей, связующих между собой предметы окружающей действительности, – невозможно. В этом смысле ритуал уже изначально отличается от всех форм биологической деятельности, ибо он представляет собой модель объективной логики чисто предметных (орудие – предмет) взаимодействий, а значит сугубо внешних по отношению к субъекту связей, то есть с самого начала предстает как специфическая форма познания окружающего мира. Но если поначалу заместительное движение могло фиксировать в себе логику отношений только между теми предметами, которые непосредственно включались в структуру какого-то целевого процесса, то каждый новый ритуал вписывается уже в целую систему таких предзнаков, и тем самым в рамках интегрального опыта субъекта орудийной деятельности оказывается неизбежным образование также и межритуальных связей. Другими словами, неизбежным становится своеобразный «кроссоверинг» полностью итериоризированных алгоритмов, когда отдельные фрагменты индивидуального опыта каким-то образом переносятся в состав других действий. Иначе говоря, еще в предшествующих сознанию формах двигательной активности происходит первичное «осмысление» объективных отношений между предметами внешнего мира, которые ранее в реальной практике самого индивида могли никогда не сталкиваться друг с другом.
Таким образом, уже на этапах, задолго предшествующих появлению сознания, этой высшей формы отражения, еще в «предразумных» формах постижения мира объективной реальности происходит образование какого-то специфического, пусть и не поддающегося разложению на однозначно опознаваемые и интерпретируемые элементы, огромного массива взаимосвязанных представлений об окружающей действительности. Внутренняя структура и, конечно же, наполнение этого не имеющего четких границ массива, отдаленно напоминает собой мир платоновских идей, из которого путем «воспоминаний» душа человека черпает все свои самые фундаментальные откровения. И это также нельзя игнорировать: тайна человеческой интуиции, априорного знания, аксиоматического ядра человеческой мысли, вероятно, кроется именно на этих, уходящих в самую глубь подсознания, этажах общей информационной пирамиды. Но как бы то ни было, несмотря на то, что механизм формирования абстрактного категориального мышления нам еще далеко не ясен даже в первом приближении, можно утверждать, что именно ритуальная коммуникация образует собой один из ключевых его узлов (и что не менее важно – обеспечивает изначальное единство и синхронность действия этого механизма у всех, объединяемых ею).
Сопровождаемое параллельным процессом рождения сознания, миллионолетнее формирование именно таких синхронизированных межритуальных связей и такого специфического тезауруса на определенном этапе их количественного расширения разрешается переходом в иное качественное состояние – взрывоподобным пробуждением категориального, абстрактного мышления. И вот, как мальчик, впервые получающий в подарок современный микроскоп или калькулятор, играя внезапно обретенной мощью, первое время глядит на привычный ему мир с избыточно заданным уровнем разрешения, внезапно обретаемая мощь категориального мышления порождает такую же игру сознания. Результаты этой игры ставят в тупик историков науки, которые по истечении шестого тысячелетия от зарождения ее начал пытаются понять истоки знания, когда-то открывшегося древним. Но затруднение возникает, как кажется, только потому, что невозможно обнаружить в основании этого древнего знания объективные потребности современной нашим далеким предшественникам практики. Поэтому совсем не случайны попытки поиска какого-то информационного донора первых цивилизаций. Вот только, к сожалению, в этих поисках не принимается в расчет, что именно независимость от всего суетного, утилитарного, только детская непосредственность восприятия окружающего мира породила и величайшие научные открытия, и формирующая самую душу человека искусство. Повторю уже сказанное: связи абстрактного категориального мышления с непосредственными потребностями повседневной практики еще только предстоит установиться, лишь со временем она становится нерасторжимой. В своем же истоке первые искры впервые рождающейся мысли представляют собой не что иное, как чистый аналог таких же прекрасных и никому не нужных безделиц, как поэзия или шахматы; и, как поэзия и шахматы имеют свои, даже отдаленно не связанные с праксисом законы, эта незамутненная суетностью материального «игра в бисер» подчинена только одному – велениям внезапно пробудившейся человеческой души.
Возвращаясь к основной линии изложения предмета, суммируем: именно ритуал предстает тем цементирующим началом, которое в процессе антропогенеза и первых шагов собственно человеческой истории скрепляет воедино эволюционирующее сообщество любого уровня, начиная с отдельной общины и кончая народностью, формирующейся на пространстве относительно замкнутого региона.
Это обстоятельство заставляет сделать вывод о необходимости существования целой иерархической системы, основание которой должны составлять ритуалы общины, среднее звено – межобщинные, вершину – общие для всего региона процессы. Во всех случаях речь должна идти о множественном числе, о целой системе коммуникационных потоков. В качестве таких образований уже на поздней стадии антропогенетического процесса и тем более на первых этапах собственно истории уже вполне сформировавшегося человеческого общества могут выступать практически любые виды совместно выполняемой деятельности, сколь бы экзотическими и лишенными смысла они ни были. Их назначение не может быть осознано в контексте каких бы то ни было частных интересов, их смысл не может быть описан в терминах практической полезности: функцией первых является, как было сказано, формирование специфического этотипа общины, назначением вторых – обеспечение межобщинной интеграции, миссией же третьих – созидание единой народности, обладающей одним языком и одной культурой.
Такими общими для целых регионов ритуалами и выступало строительство ирригационных каналов и пирамид, напоминающих мощные фортификационные сооружения стен и зиккуратов; именно эти гигантсткие по своим масштабам процессы лежали в основе объединения племен и образования первых народностей, слияния диалектов и формирования остававшихся непревзойденными на протяжении тысячелетия культур. Мы еще не раз столкнемся с действием этих исполинских региональных камертонов и в штурмующих небо романоготических соборах, зачастую столь огромных, что их не могло заполнить даже все население города, где они возводились, и в великих стройках тоталитарных режимов двадцатого столетия – и каждый раз их пробуждение будет сопровождаться становлением какой-то новой исторической общности, глубоким преобразованием когда-то сложившегося строя души народа. Необходимо только добавить, что действие каждого из таких общерегиональных ритуалов ни в коей мере не может быть ограничено сферой субъектов, непосредственно участвующих в едином для всех процессе. Их влияние в полной мере может быть уподоблено влиянию первых средневековых аббатств или первых университетов, которое уже с самого начала оказывается гораздо более широким, чем преобразование духа лишь тех, кто ради обретения истины на годы замыкался в их стенах.

Да, в этой работе меньше всего говорилось о величайших из чудес нашего света, но вся она посвящена именно им, ибо именно они предстают как торжественный финал-апофеоз вкратце очерченных здесь процессов…
Полученные выводы позволяют утверждать, что отнюдь не религиозные учения лежали в основе строительства первых святилищ, не одними только требованиями культа объяснялись те гигантские затраты живого труда, которые навсегда омертвлялись в них. Первичный позыв к ритуалу – это простая потребность в какой-то совместной деятельности и именно совместность действий является как единственным его объяснением, так и последним его оправданием. Мифологизация же любого, в том числе и общерегионального, ритуала происходит гораздо позднее и по существу представляет собой прямой продукт его последовательного развития, наглядное свидетельство лишь благодаря ему пробуждающейся наконец бессмертной души народа.
Но нужно видеть и другую сторону все той же медали: одухотворение ритуала единой для всех мифологемой с обязательностью закона влечет за собой и одухотворение его застывающей в земле и камне плоти. Пробуждающаяся потребность осмысления всего сущего не в состоянии мириться с кажущейся бессмысленностью действия, в жертву которому приносятся усилия многих поколений; и со временем обретающий свою идею ритуал начинает подчиняться уже не смутному позыву к простому единению со всеми, но пафосу именно этой всепоглощающей идеи. Но заметим одно обстоятельство. Застывающая в языческом мифе всеобщая история последовательного восхождения от Хаоса и порождаемых им чудовищ к величественным богам второго поколения и уже от них к их прекраснейшему из творений – это одновременно и собственная история мифа. Ведь в своем восхождении к вершинам поэзии он проходит в сущности те же стадии. Точно так же история воплощения этого мифа в земле или в камне отражает в себе все тот же вечный мотив рождения гармонии и порядка из первозданного хаоса. И вот – тяжеловесная чудовищная бесформенность первых каменных кладок и земляных курганов сменяется совершенством инженерной идеи поздних пирамид и зиккуратов и непревзойденностью канона языческих храмов. Поэтому-то в полной мере остается справедливым и утверждением того, что именно состав веры определил их смысл и назначение.
Утверждая, что в основе ритуала может лежать любая (лишь бы она на протяжении веков была единой для всех) деятельность, я отнюдь не собираюсь абсолютизировать этот тезис: природное существо, даже полностью освобожденное от непосредственного диктата сиюминутно испытываемой физиологической потребности, в принципе не способно на абсолютно бессмысленное действие. Поэтому действие, образующее собой основу позднего ритуала (о раннем речи нет, ибо его смысл – в индивидуализации строго утилитарного целевого начала), в конечном счете должно выделяться из общего спектра лишь освященных прямой целесообразностью процессов. Как лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным, так лучше сочетать единство и требуемую масштабность действия с единством и масштабом пользы; поэтому неудивительно, что ритуалом становятся такие исполненные утилитарностью и прагматизмом действия, как, например, строительство первых ирригационных сооружений и захоронение мертвецов. Именно прагматическая оправданность, целесообразность этих процессов и, одновременно, способность служить связующим все общины началом облегчает их превращение в общерегиональный ритуал. Но важно понять: практическая полезность всех оставшихся в истории форм всеобщего сложения сил не обусловливает, но лишь облегчает их выделение из общего ряда других возможных видов коллективной деятельности; первопричина возникновения даже таких видов совместного труда, как ирригация, кроется вовсе не в технологии сельского хозяйства, и даже не в экономике вообще. И уж тем более не в потребностях общественной практики кроется первопричина неистребимой тысячелетиями потребности человека в строительстве культовых сооружений.
Словом, если бы не существовало острой потребности в единении, человек так никогда и не узнал бы ни всей пользы ирригации, ибо никогда не вышел бы за рамки автаркичного хозяйства по существу изолированной общины, ни тайны потустороннего бытия за чертой вечности, ни трансцендентного ему мира бессмертных богов.
Впрочем, отнюдь не только предыстория человека, не глубокая древность, но и сегодняшняя действительность наглядно демонстрирует нам все ту же властную потребность человека в единении, все ту же необходимость постоянной синхронизации и калибровки каких-то потаенных ритмов, лежащих в основе самоидентификации этнических групп и огромных государственно-политических союзов. Единые праздники и единая мода, масс-культура и идеология… во всем этом, не имеющем обозримых границ ряду пульсируют все те же незримые камертоны. Со временем меняется только одно: региональное действие постепенно становится планетарным.
Практическая полезность общерегионального ритуала обнаруживается лишь позднее, и это обнаружение имеет свои парадоксальные следствия, на первый взгляд деформирующие вкратце очерченную здесь логику эволюции, ибо современный взгляд на вещи категорически исключает из общего ряда ритуальных начал все то же строительство ирригационных каналов и дамб. Но следует, наконец, понять, что практическая польза, осознаваемая как единственный его смысл и оправдание, на деле представляет собой не более чем мифологему этого, столь же равноправного в едином ряду, как и все другие, ритуала.
Да, это так, именно возможность увеличения объема прибавочного продукта форсирует развитие ирригационного землепользования, да, это так, именно получаемый во все больших размерах прибавочный продукт предстает как инструмент принудительного вовлечения в эти процессы все больших и больших масс людей, – но все эти обстоятельства являются лишь вспомогательными, первопричина лежит в объективной необходимости их единения, в объективной необходимости формирования некоторого метасообщества на уровне целого региона. Вот только ради чего происходит это объединение пока остается тайной…
Следует, наконец, понять, что представление о практической пользе как единственной цели практической деятельности человека – это такой же вечный миф, как и миф о вечном царстве Осириса. Но, увы, именно этому уродливому мифу, вероятно, одному из порождений Хаоса, лишь по какому-то роковому раскладу избежавшего судьбы титанов и гигантов, предстояло не только внедриться в структуру той же легенды о загробном царстве, (где для многих властвует в сущности тот же интерес), но, пережив тысячелетия, на рубеже двадцатого утвердиться в качестве освященной авторитетом науки абсолютной истины в последней инстанции. И можно только удивляться той бездне, которая разделила между собой мечту Гильгамеша о бессмертии, и духовный мир его отдаленных потомков, не желающих видеть в этой жизни ничего более возвышенного и святого, чем материальный интерес. Между тем, вся эта нелепая россказнь о том, что именно материальное производство составляет собой стержень человеческого бытия, обладает той же степенью приблизительности в объяснении тайны нашего назначения в этом мире, как, вероятно, и красивая исполненная одновременно и ригоризмом и поэзией легенда, утверждающая, что вся посюсторонняя жизнь является лишь приуготовлением человека к Вечности. Судить же о подлинном смысле жизни я не берусь, ибо он, вероятно, открыт одному только Богу.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11