Клод был одарен небывалой силой. Он не издал ни одного крика, не произнес ни единого слова, он попросту мощным движением — как дикий кабан, который стряхивает собак, — освободился от повисших на нем людей. Одновременно он наудачу выбросил вперед руки, и две его пятерни, словно ужасные клешни, обхватили два горла. Двойной короткий хрип, хруст шейных позвонков — и два мертвых тела рухнули на пол.Но как ни быстро он действовал, те, кто напали на него, успели все же затянуть мешок у него на шее. Клод, лишенный света, продолжал свою молчаливую битву. Он размахивал кулаками, словно кувалдами. И когда эта кувалда опускалась на чей-нибудь череп, человек падал…Вдруг Клод пошатнулся… Ему на ноги накинули скользящую петлю, и сильный рывок веревки заставил его потерять равновесие.Клод, распростертый на полу, со связанными ногами, ослепший, сопротивлялся из последних сил. Он чувствовал, как его пинали, как чье-то колено надавило ему на грудь, как его схватили за руки и лишили возможности шевелиться. Вокруг раздавались хрипы умирающих, тяжелое дыхание и усталые голоса оставшихся в живых… он понял, что, видимо, убил или ранил пятерых, а то и шестерых…Он лежал неподвижно, и мысли его обратились к Виолетте… Потом все помутилось у него в голове. Он потерял сознание… Глава 38ТАЙНОЕ СУДИЛИЩЕ Сколько времени пролежал он в забытьи? Он не знал этого. Когда Клод пришел в себя, то почувствовал дуновение свежего воздуха и понял, что его куда-то везут. Каждый толчок болью отзывался в его теле, перетянутом веревками. Но он не замечал этого… он думал о Виолетте.Что его ожидало? Палач не знал. Он понимал только, что его, пока он был без сознания, перенесли в повозку и, дождавшись наступления ночи, повезли куда-то. Отсюда и это ощущение свежести, которая даже через прочный мешок, надетый на голову, прохладой овевала его пылающий лоб.Кто же, кто схватил его? Некоторые детали указывали на то, что нападение совершили люди Фаусты. Он вздрогнул. Но боялся Клод не за себя. Что могла Фауста? Убить его? Но он и сам решил умереть! А Виолетта? Вдруг Фауста, это исчадие ада, напала и на ее след? Однако вспомнив, каким образом ему подготовили ловушку, он постепенно успокоился: ему казалось очевидным, что его поджидали в доме на Гревской площади, не зная, откуда он пришел… Тогда Клод улыбнулся.Внезапно повозка, в которой его везли, остановилась. Клода схватила добрая дюжина рук. Он слышал, как бронзовый молоток ударил по двери, и содрогнулся: молоток ударил по железу, он узнал эти зловещие звуки и понял, в какую берлогу его затащили. Он был пленником той, которую еще совсем недавно называл своей государыней! Пленником Фаусты!Клод, которого несли на руках, почувствовал, как его тюремщики опять остановились; открыв замок на двери, они быстро втащили его в комнату и бросили на ковер… затем дверь закрылась… Вдруг он услышал легкий крик изумления… быстрые шаги мягко прошелестели по ковру… Быстрые и ловкие руки распутали веревки на ногах и руках, развязали бечевку мешка, сорвали его с головы пленника, и тот, кто его освободил, кто стоял сейчас рядом с ним на коленях, глухо воскликнул:— Клод! Вы! Вы здесь!Резкий свет ослепил Клода, и он зажмурился, ему казалось, он бредит. Но, узнав голос, он открыл глаза и прошептал:— Кардинал принц Фарнезе!Кардинал с изумлением взирал на него. Клод пытался подняться, но все его тело болело — видно, веревки были затянуты слишком туго. Он остановил на Фарнезе непонимающий взгляд.— Где мы? — спросил он хрипло.— Не сомневайтесь! — мрачно ответил кардинал. — Где мы еще можем быть, как не у дьявола, который заставил меня служить ему, у той, которая, проходя, сеет смерть на своем пути, словно разбушевавшийся среди людей злой гений!— Фауста! — воскликнул Клод, которому наконец-то удалось встать. — Я так и думал. Но, значит, вы тоже пленник?— Меня схватили, когда я выходил из дома на Гревской площади…— А меня, когда я вернулся туда за вами…— Моя дочь?.. — задыхаясь, спросил Фарнезе.— Спасена! Я хотел проводить вас к ней…— Вы?!— Я!Фарнезе благодарно кивнул. Он не понимал, почему Клод собирался так поступить, но чувствовал к нему глубочайшую признательность.— Отец — вы, — прошептал Клод. — Ради счастья девочки… Ей не нужен в отцы палач!Две блестящие слезинки скатились по щекам Фарнезе… Клод отвел глаза и осторожно потер свои ноющие запястья.— Раньше, связывая тех, кого я должен был казнить, — прошептал он, — я не думал о боли, которую причиняю, и с удовольствием смотрел, как веревки врезаются в тело…— Послушайте, — дрожащим голосом произнес Фарнезе, — вы сказали, что она спасена… повторите это… Я правильно понял?— Она спасена, успокойтесь.— И вы хотели проводить меня к ней? Я не сплю? Вы и впрямь так сказали?— Да, потом я вам расскажу все подробнее. Но сейчас нужно подумать, как выбраться отсюда… Дверь дубовая… так! На окнах решетки… так, так! Что ж, посмотрим. Прежде всего, мне нужно набраться сил. Дайте мне поесть!— Поесть? — пробормотал Фарнезе, проводя рукой по лбу.— Да, я умираю от голода… и особенно от жажды… дайте мне пить… немного прохладной воды взбодрит меня…Фарнезе схватил Клода за руку.— Я здесь с утра, и эта дубовая дверь открывалась только один раз — когда вас бросили сюда, почти что в мои объятия… Я еще не проголодался… но жажда одолевает и меня.— Так значит?.. — спросил Клод.— Здесь нет ни еды, ни питья… ни куска хлеба, ни капли воды!— Но кто-нибудь же должен прийти… Подождем… и даже… быть может, это и даст нам возможность бежать… Скажите, крепки ли вы физически?В эту минуту, прежде чем Фарнезе смог ответить, висевшая на потолке лампа внезапно погасла, управляемая каким-то механизмом, расположенным за пределами комнаты. Два пленника в молчании замерли, трепеща, во власти того страха, который подавляет все чувства, когда твое существо ждет каких-то ужасных событий.Послышался легкий щелчок. Фарнезе и Клоду показалось, что одна из стен сдвинулась. Внезапно абсолютную тьму прорезал слабый и тусклый луч света, и их глазам открылось фантастическое, нереальное зрелище…Одна из стен комнаты, где они были заточены, полностью исчезла, и на ее месте появилась решетка — решетка от пола до потолка, совершенно непреодолимая, состоящая из толстых граненых прутьев. С другой стороны решетки находилось огромных размеров помещение, слабо освещенное несколькими факелами, мрачные блики которых неспособны были рассеять сумрак… В центре этого зала, от которого их отделяла решетка, кардинал и палач, застывшие от изумления, граничившего с ужасом, увидели нечто сказочное по изысканной роскоши и соразмерности деталей.Итак, в центре зала под балдахином из алого шелка, отделанным золотой вышивкой, возвышался помост, обтянутый алым же бархатом. Шелк балдахина с одной стороны ниспадал переливающимися складками до самого пола и служил огненно-красным фоном пышной и мрачной красоте Фаусты.Фауста в папском облачении неподвижно восседала на троне слоновой кости, инкрустированном золотом. На ней было длинное ослепительно белое платье, шлейф его, окаймленный золотом, в сверкающих блестках, закрывал едва ли не весь помост, словно пенистые волны, искрящиеся в солнечных лучах; а поверх этого платья был накинут белый бархатный плащ, на котором переливалась вышивка двух ключей-символов. На голове ее красовалась золотая тиара с крестом, сделанным из гигантских рубинов, отбрасывающих мрачные блики. Фауста, наряженная в этот потрясающий своей роскошью костюм, неподвижная, словно статуя, торжественно-серьезная, подавляющая своим величием; Фауста, чьи волосы цвета воронова крыла отчетливо выделялись на белом фоне и чье зловещее лицо освещалось блеском черных глаз; Фауста, которую с четырех сторон обмахивали огромными веерами из белых перьев; Фауста, возле престола которой, подчиняясь строгой иерархии, неподвижно, словно святые в соборе, сидели шесть кардиналов в красных одеяниях и двенадцать епископов в фиолетовых, окруженные двойными рядами вооруженных алебардами людей в стальных доспехах, — итак, Фауста на фоне этих декораций, неслыханных по величественности и помпезности, казалась идеальным воплощением папской власти.Она была великолепна, блистательна, эта папесса, соизволившая явить себя своим подданным. Около сорока дворян, сняв шляпы, стояли позади ее трона. И надо всем этим царила ужасная тишина…Ни звуки органа, ни пение труб, ни монотонная молитва не оживляли этой странной сцены. Казалось, это был конклав призраков, которые, выйдя вдруг из мрака, вскоре вновь возвратятся во тьму небытия.Это было прекрасно и пугающе.Фарнезе и Клод, ошеломленные, задыхающиеся, взирали на эту сцену, возникшую за толстой решеткой, словно умирающие, что следят угасающим взором за неясными и колеблющимися лихорадочными видениями…Внезапно белая статуя, впечатляющий символ папского могущества — Фауста, — пошевелилась. Ее взгляд обратился к одному из шести кардиналов, сидящих у подножия помоста; она взмахнула рукой, на которой блестело заветное кольцо, похожее на то, что носил на пальце Сикст V.Клод, дрожа, схватил Фарнезе за руку… Фарнезе заметил, что кардинал, которому Фауста подала знак, извлек какую-то бумагу. Этот человек сделал несколько шагов, преклонил колени перед Фаустой, поднялся, повернулся к решетке, лицом к двум пленникам, и произнес:— Являетесь ли вы Жаном Фарнезе, Пармским епископом, кардиналом, который связан с нами соглашением, составленным и подписанным в присутствии конклава, который собрался в Римских катакомбах? Являетесь ли вы Жаном Фарнезе?Принц гордо вскинул голову и ответил:— Я тот, о ком вы говорите, кардинал Ровенни… Чего вы хотите от меня?Тот, кого звали кардинал Ровенни, повернулся к Клоду и сказал:— Являетесь ли вы мэтром Клодом, буржуа, присяжным парижским палачом? Тот ли вы Клод, который согласился исполнять обязанности палача в нашем Священном Союзе? Являетесь ли вы палачом, связанным с нами соглашением, которое вы подписали и вручили Жану Фарнезе, кардиналу?— Да, это я! — глухо ответил Клод.Голос кардинала Ровенни сделался еще более важным и торжественным:— Кардинал Фарнезе и вы, мэтр Клод, слушайте! Вы оба обвиняетесь в преступлениях против безопасности нашего Священного Союза. Состав этих преступлений был обнародован перед нашим тайным судом, и приговор был вынесен по совести и высшей справедливости. Кардинал Ленаккия выполнял обязанности обвинителя и открыл нам ваши злодеяния, замыслы и богомерзкие поступки, которые вменяются вам в вину, кардиналы Корсо и Гримальди, присутствующие здесь, по нашему уставу представляли защиту каждого из обвиняемых и пытались испросить для них прощения у суда. Следовательно, все прошло в соответствии со справедливыми правилами, записанными в восемнадцатой главе устава, который все мы приняли как наш Закон.Здесь кардинал Ровенни повернулся к епископам и остальным кардиналам. Все они подняли одну руку, чтобы засвидетельствовать истинность сказанного.— Я должен теперь, — продолжал он, — сообщить приговор, не подлежащий обжалованию, каждому из вас… кардинал Фарнезе, — произнес он, разворачивая и читая пергамент, который держал в руках, — вы обвиняетесь в том, что поддались человеческим чувствам, которые подтолкнули вас к непослушанию, а затем и к бунту. Вы обвиняетесь в том, что любили существо, которое вы называете дочерью, причем любили его больше вашего долга и ваших обязанностей. Вы обвиняетесь и изобличены в попытке спасти от смерти эту приговоренную нашим судом девушку, приговоренную потому, что она является препятствием нашим целям, потому что она еретичка, потому что, наконец, ее жизнь представляет опасность для всего нашего Священного Союза. Кардинал Фарнезе, признаетесь ли вы в том, что пытались спасти от смерти безбожницу, которую зовут Виолетта?К Фарнезе давно уже вернулось все его хладнокровие. Впрочем, без сомнения, ему был знаком ход всего этого спектакля, он и сам, конечно, раньше принимал участие в подобных судилищах и знал, что его ожидает.Фарнезе приблизился к решетке и посмотрел Фаусте прямо в лицо.— Сударыня, — сказал он, — я был первым, кто поддержал вашу власть, я принес первый камень для здания, о котором вы мечтали, я первым же поднял бунт. Первым отошел от вас. Я пришел к вам, потому что мне казалось, что Сикст является тираном свободной Церкви. Я ушел от вас, потому что увидел, что вы являетесь воплощением порока. Я не признаю больше ни вашу святость, ни вашу власть. Я ненавижу ваши планы. Ваш суд кажется мне постыдным маскарадом. Я знаю, что вы собираетесь убить меня. Так убейте без этих пышных фраз. Но перед смертью позвольте сказать, что я вижу вас насквозь, причем то, что я вижу, внушает мне невообразимый ужас. Вот все, что я хотел сообщить вам… Теперь прикажите палачу убить меня… Это, без сомнения, сделает один из ваших вероломных епископов или еретиков кардиналов…Фарнезе отступил назад, скрестив руки на груди. Загробным молчанием были встречены его слова. Ни одно движение не оживило это странное собрание. Ни один мускул не дрогнул на лице живой статуи — Фаусты… Тогда кардинал Ровенни продолжил, обращаясь на этот раз к Клоду:— Мэтр Клод, вы обвиняетесь и изобличены в бунте, вы обвиняетесь и изобличены в попытке избавить от казни еретичку по имени Виолетта, вы обвиняетесь и изобличены в том, что отказались исполнять свой долг в отношении этой девицы, которая была отдана в ваши руки. Признаете ли вы, что совершили все эти преступления?Клод не ответил. Он находился под воздействием того изумления, которое с первых мгновений охватило его и парализовало все его способности. Кардинал Ровенни подождал мгновение и глухим голосом начал читать пергамент:«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Именем закона, принятого и признанного на секретном конклаве сановниками-приверженцами нового церковного сообщества. Именем нашей государыни, избранной, чтобы взойти на трон Святого Петра и осуществлять папскую власть под именем Фаусты Первой, именем непосредственно унаследованным по традиции, восходящей к Ее Святейшеству Иоанне. Выслушав обвинителя, который изобличил кардинала Жана Фарнезе и присяжного палача Клода в вышеуказанных преступлениях, и выслушав защитников, Трое Судей, сверившись с главой восемнадцатой и главой двадцать девятой и статьями, содержащимися в них, по справедливости и по совести объявляют Жана Фарнезе, кардинала, виновным перед государыней в страшном предательстве, и Клода, присяжного палача, виновным в бунте и предательстве интересов Священного Союза. Вследствие этого Трое Судей приговорили обвиняемых к смертной казни. Принимая во внимание услуги, ранее оказанные обвиняемыми, Трое Судей повелевают отслужить торжественную мессу во спасение их душ; принимая во внимание привязанность, которую наша государыня питала к Жану Фарнезе, Ее Святейшество соблаговолила сообщить, что она сама отслужит эту мессу; принимая во внимание, наконец, особый характер преступлений, вменяемых в вину осужденным, принимая во внимание обстоятельства, предписывающие сохранять тайну, Трое Судей выражают пожелание и поручают Ее Святейшеству самой выбрать, какой смертью должны умереть приговоренные. Вследствие чего я, Франсуа Ровенни, кардинал Милостью Божьей, заместитель судьи на нашем тайном суде, прочел осужденным смертный приговор на публичном и торжественном судебном заседании и после громкого и внятного оглашения этого приговора я почтительно прошу Ее Святейшество, нашу государыню, наделенную папской властью, сказать, какой казни будут подвергнуты приговоренные».Закончив чтение этого документа, который был призван придать законное основание убийству Фарнезе и Клода, кардинал Ровенни повернулся к Фаусте. Папесса не шевелилась. Ни один мускул не дрогнул на ее мраморном лице, ни одна складка не шелохнулась на ее роскошном, словно изваянном из камня, платье. Только ее черные глаза, как два бриллианта, зловеще сияли в полумраке. И она произнесла голосом, в котором не было ничего человеческого, не было ни жалости, ни ненависти:— Я, Фауста Первая, государыня, наделенная папской властью тайным конклавом, исполняя ниспосланную Господом, который говорил со мной устами своих слуг, миссию создания новой Церкви, взяв на себя право вознаграждать добро и наказывать зло, принимая во внимание смертный приговор, вынесенный Жану Фарнезе, кардиналу, и Клоду, присяжному палачу, принимая во внимание тяжелые времена, предписывающие необходимость держать все в тайне, постановляю:— Пусть оба приговоренных не будут казнены в прямом смысле этого слова;— Пусть они не будут преданы казни, которая бы оставила следы на их телах;— Пусть они ждут смерти в месте своего заточения, там, где они находятся сейчас;— Пусть о них забудут все здесь присутствующие;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64