Они начали с истории, потому что она первая попалась под руку. Салли читала вслух, а учитель ее обыкновенно объяснял, что ей казалось неясным исправляя не правильности. В это странное утро ему не пришлось ни объяснять, ни исправлять.
– Хорошо занималась я сегодня? – спросила Салли по окончании урока.
– Очень хорошо.
Она закрыла книгу и посмотрела на учителя.
– Я удивляюсь и не могу понять, – заговорила она, – почему я лучше учусь здесь, чем в приюте. Впрочем, глупо с моей стороны удивляться этому. Я лучше заучиваю, потому что вы меня учите. Но я недовольна собой. Я остаюсь все тем же беспомощным существом, я чувствую вашу доброту, но не могу ничем отплатить вам за все ваше учение. Я желала бы… – она не досказала свою мысль и открыла чистую тетрадку. – Я буду писать, – промолвила она как-то покорно. – Может быть, я со временем настолько усовершенствуюсь в письме, что буду писать ваши счета и письма.
Она бессознательно взяла перо и принялась писать. Амелиус посмотрел через плечо и засмеялся: она писала его имя. Он указал ей на верхнюю строчку прописей, провозглашавшую неоспоримую истину: «Перемена есть закон природы».
– Вот, моя милая, вы должны списывать это до тех пор, пока устанете, – сказал учитель, – потом мы начнем писать другое, начинающееся с буквы Д.
Салли положила перо. «Перемена есть закон природы» – повторила она, наморщив свои прекрасные брови. – Я прочла эти слова вчера, и они сделали меня несчастной на весь вечер. Я была так безумна, что полагала, что мы всегда будем так жить, как живем теперь, пока не прочла этих слов. Я ненавижу эти прописи! Они представлялись мне, когда я просыпалась ночью, и, казалось, говорили мне, что и мы переменимся со временем. Это дурная сторона учения, когда научатся многому, наступает конец счастью. Мысли приходят к вам непрошеные, нежеланные. Я все думаю о молодой леди, которую мы видели в парке на прошлой неделе.
Она говорила серьезно и грустно. Довольство, сиявшее в ее глазах с тех пор, как она поселилась в коттедже и придававшее ей новую прелесть, исчезло в ту минуту, как Амелиус взглянул на нее. Куда девались ее детские манеры и простодушная улыбка? Он придвинул к ней свой стул.
– О какой молодой леди говорите вы? – спросил он.
Салли покачала головой и стала чертить пером по пропускной бумаге.
– О, вы не могли забыть ее! Молодая леди, ехавшая верхом на белой лошади. Все любовались ею. Я удивляюсь, как вы могли смотреть на меня, после того как проехало мимо вас это прекрасное создание. Ах, она, конечно, знает все, чего не знаю я, она не берет фальшивых нот на фортепиано, она может, не ошибаясь, сказать таблицу умножения и знает все города на свете. Я позволю себе сказать, что она почти такая же ученая, как вы. Если б она жила здесь с вами, разве вы не были бы довольнее, чем теперь со мной? – Она опустила руки на стол и положила на них голову. – Ужасные улицы! – бормотала она тоном отчаяния. – Зачем я думаю об этих ужасных улицах, а вечером я встретила вас и после того видела эту молодую леди. О, Амелиус, я надоела вам? Вы стыдитесь меня? – Она приподняла голову прежде, чем он успел ответить, и с внезапной решимостью стала проверять себя. – Я не знаю, что со мной делается сегодня утром, – сказала она с явным страхом в глазах. – Не обращайте внимания на мое безумие, я сейчас займусь переписыванием. – Она начала писать ужасное изречение: «перемена ест закон природы», пальцы ее дрожали, и она тяжело дышала. Амелиус вынул у нее тихонько перо из руки. Его голос дрожал, когда он заговорил с ней.
– Мы оставим урок на сегодня, Салли. Вы плохо спали ночь, и вам от того не по себе, вот и все. Как вы думаете, в состоянии вы пойти со мной? Свежий воздух, может быть, освежит вас.
Она встала, взяла его руку и поцеловала ее.
– Я полагаю, что если буду умирать, и то буду в состоянии пойти с вами. Могу я попросить у вас милости? Вы не намереваетесь отправиться сегодня в парк?
– Почему вы так невзлюбили парк, Салли?
– Мы можем опять встретить там молодую леди, – отвечала она, опустив голову. – Я бы этого не желала.
– Мы пойдем, куда вам будет угодно, дитя мое. Решайте сами.
Она подняла с полу платье и побежала в свою комнату, даже не оглянулась по обыкновению, когда отворяла дверь.
Оставшись один, Амелиус сидел у стола и машинально перелистывал учебник. Салли смущала и огорчала его. Его способность сохранить мирные, невинные отношения зависела главным образом от безмолвной просьбы, с которой бессознательно обращалась к нему неопытная девушка. Он смутно сознавал это и не в состоянии был следить за непонятным процессом своих мыслей, но в его памяти вдруг ожили мудрые слова старшего брата в Тадморе, когда он искал средство выйти из представившегося ему затруднения. «Вы немало встретите на пути искушений, когда оставите нашу Общину, – сказал ему старец при прощании, – и большая часть из них будет от женщин. Будьте всегда настороже, сын мой, если встретите женщину, которая возбудит в вас сострадание. Это начало страсти, путь к любви, в особенности, если она сама не остерегается». Амелиус в эту минуту почувствовал справедливость этих слов. С недавнего времени появлялись признаки перемены в натуре Салли, но они выражались смутно, деликатно и не привлекали внимание человека, не приготовленного к наблюдению. Только в нынешнее утро они проявились настолько резко, что он заметил их. Только в это утро она смотрела на него и говорила с ним, как до сих пор никогда не смотрела и не говорила. Он стал смутно угадывать опасность, предстоящую для них обоих. Но где средство от этого? Что должен он делать? Эти мысли невольно пришли ему в голову и мучили его.
Он нетерпеливо встал со стула и принялся убирать учебники, что обыкновенно входило в обязанности Тофа.
Все было тщетно, мысли его упорно обращались к Салли. Двигаясь по комнате, он видел перед собой ее глаза, слышал ее голос, когда она говорила о молодой леди, встреченной ими в парке. Слова доброго доктора, с которым он советовался о Салли, также вспомнились ему теперь. «Ее естественное развитие умственных способностей и чувств было так же, как и естественное развитие ее тела, задержано голодом, холодом, страхом и другими влияниями, нераздельными с тем образом жизни, который вела она». Потом доктор говорил о питательной пище, чистом воздухе, мягком обращении, одним словом, о всем том, что она имела в коттедже, и предсказывал, что из нее выйдет умная и здоровая молодая женщина. Опять задался он вопросом: «Что должен я делать?»
Он подошел к окну и посмотрел в него. Ему пришла мысль, что если он соберется с духом и сообщит ей, что он женится, что у него есть невеста?
Нет! Оставя естественную боязнь нанести тяжелый удар бедной, признательной девушке, которая только и знала счастье, что под его кровлей, на пути его стояло отвратительное препятствие – мистер Фарнеби. Салли будет его расспрашивать об его обязательстве и не успокоится до тех пор, пока не получит ответа. Невозможно было скрыть от нее имя ее матери. Открытие об отце, когда она услышит о Регине и ее дяде, было бы просто вопросом времени. На все может быть способен такой человек, какого предательства не совершит он, если вдруг найдет дочь, от которой было избавился? Если б последняя воля мистрис Фарнеби не была священна для Амелиуса, то одно это соображение заставило бы его молчать ради Салли.
Он теперь в первый раз усомнился, разумно ли будет с его стороны открывать грустную историю Салли своей жене. Ревность, которую она могла почувствовать к молодой девушке, возбуждавшей глубокое сочувствие ее мужа, была еще не главным препятствием. Она верила в непогрешимость своего дяди, как верила в религию. Что она скажет, как она поступит, когда ей представят живого свидетеля гнусной подлости Фарнеби? Если Амелиус будет у нее просить покровительства для Салли, которую ее собственный отец бросил еще в детстве, он должен будет сказать ей: «Этот человек ваш дядя».
А между тем у него было в виду то, что он неминуемо должен будет сделать это открытие после своей свадьбы. Ему представлялось злобное лицо Фарнеби. Как может он принять негодяя, которого Регина пригласит в дом? Тут не оставалось никакого выбора, он обязан сказать жене ужасную истину. А каков будет результат? Он вспомнил все время своего знакомства и ухаживания за ней и увидел, что всегда и всюду Фарнеби был на первом плане у Регины. Несмотря на его природное простодушие и веселость, несмотря на врожденное мужество, у него замерло сердце, когда он подумал о предстоящем.
Когда Амелиус отошел от окна, дверь комнаты Салли отворилась, и она явилась, одетая для прогулки. Салли, развеселилась, прелестная улыбка озаряла ее лицо. В отчаянии, не зная, что ему делать или говорить, Амелиус протянул к ней обе руки, приветствуя ее, и воскликнул: «Вот и отлично, Салли! У вас довольный, прелестный вид, моя милая. Будем счастливы, пока можем, и предоставим будущему заботиться о себе».
Глава XXXIX
Капризное счастье в особенности бежит от нас, когда мы настолько безумны, что говорим о нем. Амелиус упомянул о нем. Когда они с Салли оставили коттедж, то направились по дороге, противоположной парку, мимо церкви, и в этой церкви счастье покинуло их.
Целый ряд карет стоял около церкви, сотни праздных людей собрались на ступенях паперти, звуки органа неслись в отворенную дверь, торжественно совершалась парадная свадьба. Салли просила Амелиуса войти с нею в церковь. Они попытались было пробраться в большие двери, но это оказалось совершенно невозможно, так как было тесно. Через боковую дверь им удалось, однако, проникнуть внутрь и занять такое место, откуда им было видно алтарь.
Невеста была высокая, полная девушка, роскошно одетая. Она исполняла свою роль в церемонии со спокойной важностью. Жених же представлял нравоучительное зрелище пожилого человека, приукрашенного искусством. Его волосы, полнота, зубы, грудь, плечи, ноги – все свидетельствовало о том, что могут сделать парикмахер, дантист, камердинер, портной и чулочник для старого богатого человека, который желает иметь юношескую наружность, когда покупает себе молодую жену. Три духовных лица присутствовали при церемонии. Представитель богатой конгрегации удостаивался почета, воздаваемого золотому тельцу. Из всех окружавших только одна старая леди, находившаяся вблизи Амелиуса и Салли, казалась недовольной.
– Я называю это бесчестным, – сказала старая леди, обращаясь к молодой особе, сидевшей подле нее.
Но молодая особа, истый продукт настоящего времени, не более готтентотки симпатизировала вопросам о чувствах.
– Как можете вы говорить так, бабушка! – отвечала она. – У него двадцать тысяч годового дохода, и эта счастливая девушка будет хозяйкой великолепнейшего дома в Лондоне.
– Какое мне дело до этого, – отвечала настойчиво старая леди. – Тем не менее бесчестно домогаться этого. Много бедных одиноких созданий, умирающих с голода на улицах, они имеют более права на нашу симпатию, чем эта бесстыдная девушка, продающая себя в доме Божьем! Я подожду вас в карете, я не могу долго выносить этого зрелища. Салли слегка дотронулась до Амелиуса.
– Выведите меня отсюда, – прошептала она.
Он полагал, что ей дурно от духоты церкви.
– Лучше ли вам? – спросил он, когда они вышли на свежий воздух.
Она крепко держала его руку.
– Пойдемте дальше, – сказала она. – Эта леди идет за нами. Я не хочу, чтоб она видела меня опять. Я одно из тех созданий, о которых она говорила. Неужели на мне остается печать уличной жизни, после всего того, что вы сделали, чтоб стереть ее?
Бурное горе, звучавшее в ее словах, представляло новую сторону развития ее характера, совершенно еще неизвестную Амелиусу.
– Дитя мое, – увещевал он ее, вы очень меня огорчаете, говоря таким образом. Богу известно, что жизнь, которую вы вели до встречи со мною, вели вы не по своей вине, забудьте о ней.
Но душа Салли была полна острых, мучительных ощущений, поднятых в ней словами старой леди.
– Я видела, – воскликнула она горячо, – видела, что она смотрела на меня, говоря это!
– Ей просто было приятнее смотреть на вас, чем на невесту, что весьма естественно, – заметил Амелиус. – Полно, полно, Салли! Будьте сами собой, успокойтесь. Неужели вы хотите сделать меня несчастным, заставить мучиться из-за вас?
Он коснулся чувствительной струнки, она почувствовала раскаяние и просила у него прощения с прежней свойственной ей ласковостью во взоре и в голосе. В одну минуту она стала прежней Простушкой Салли. Они продолжали путь молча. Когда уже скрылась церковь из виду, Амелиус почувствовал, что рука ее стала сильно дрожать. Выражение нежности, смешанное с беспокойством, появилось в голубых глазах ее, когда она смотрела на него. «Я думаю о другом, – промолвила она, – думаю о вас. Могу я задать вам вопрос?»
Амелиус улыбнулся, но улыбка эта не отразилась на лице Салли, как бывало прежде.
– Тут нет ничего особенного, – поспешно объяснила она. – Это пришло мне в голову в церкви. Вы… – она остановилась в нерешимости и искала, в какой форме выразить свой вопрос. – Вы скоро женитесь, Амелиус?
Он уклонился от прямого ответа.
– Я не богат, Салли, как этот старый джентльмен, которого вы сейчас видели.
Она отвела от него свой взор и тихо вздохнула.
– Однако вы женитесь когда-нибудь, – продолжала она. – Хотите вы сделать для меня еще кое-что, когда я умру, Амелиус? Вы помните мой вопрос, когда мы с вами читали в газетах о новом изобретении – сжигании тел после смерти. Вы говорили, что это лучше, чем зарывать в землю, и что вы завещаете сжечь ваше тело, когда придет ваше время. Не согласитесь ли вы на мою просьбу и не измените ли свое намерение относительно себя, когда наступит мое время?
– Милая моя, какие вы странные говорите вещи! Если вы толкуете о том, что я когда-нибудь женюсь, то какое же отношение может это иметь к вашей смерти?
– Дело не в том, Амелиус. Но ведь я могу умереть. Велите зарыть меня в покойном, уединенном месте, далеко от Лондона, где мало могил. И когда вы сделаете свое завещание, не велите сжигать себя. Прожив долгую, долгую жизнь и вполне насладившись счастьем, которое вы заслуживаете, велите зарыть себя подле меня. Мне бы приятно было думать, что одни и те же деревья будут осенять нас и те же цветы покрывать наши могилы. Нет! Не говорите, что я говорю странные вещи, я не могу выносить этого. Я хочу, чтоб вы весело, с добротой отнеслись к этому. Вы хотите идти домой? Я чувствую усталость и сознаю, что плохая собеседница сегодня.
И за обедом разговор не клеился, несмотря на все старания Тофа.
Вечером добряк француз сделал попытку развеселить молодых людей, он пришел со своей скрипкой и заявил, что имеет просьбу.
– Я имею, сэр, некоторые сведения в приятном искусстве танцевать. Не могу ли я поучить мисс танцам? Видите ли, я позволяю себе это, потому что другие уроки – о, значительно полезнее и важнее – несколько серьезны. Нужно что-нибудь для отдыха и развлечения, сэр, вы простите мне это замечание. Я защищаю веселость, позвольте нам потанцевать.
Он сыграл прелюдию на скрипке, стал в позицию и любезно ожидал. Салли поблагодарила, его и извинилась, ссылаясь на усталость. Она пожелала Амелиусу покойной ночи, не дожидаясь, чтоб они остались одни, и ушла в первый раз, не поцеловав его.
Тоф после ее ухода приблизился к своему господину на цыпочках и с низким поклоном.
– Могу я взять на себя смелость – высказать свое мнение? Молодая девушка, отвергающая музыку и танцы, представляет явление крайне важное и серьезное. Не отчаивайтесь, сэр! Я радуюсь и горжусь тем, что никогда не теряюсь, когда дело касается вас. Здесь нужна женщина. Если вы доверяете моей жене, то я приглашу сюда госпожу Тоф.
Он скромно удалился, представляя своему господину свободно обдумать его слова.
Время шло, а Амелиус все думал и не пришел еще ни к какому решению, как услышал, что позади его отворилась дверь. Салли очутилась подле него прежде, чем он успел встать со стула. Ее щеки пылали, глаза горели, волосы были распущены по плечам, она упала к его ногам и прижалась лицом к его коленям.
– Я неблагодарная тварь! – воскликнула она. – Я не поцеловала вас, пожелав вам доброй ночи.
С самыми лучшими намерениями Амелиус сделал худшее, пытаясь успокоить ее: он легкомысленно отнесся к ее волнению.
– Вы, может быть, забыли, – сказал он.
Она подняла голову и посмотрела на него со слезами на глазах.
– Я дурная девушка, – сказала она, – но не настолько же дурна. О, не смейтесь, прошу вас. В этом нет ничего смешного. Вы меня разлюбили? Вы сердитесь на меня за то, что я так нехорошо вела себя сегодня и пожелала вам спокойной ночи, как если б вы были Тоф? Не сердитесь на меня! – Она вскочила, села к нему на колени и обвила шею его руками. – Я не ложилась еще в постель, – прошептала она, – я была слишком несчастна, чтоб спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Хорошо занималась я сегодня? – спросила Салли по окончании урока.
– Очень хорошо.
Она закрыла книгу и посмотрела на учителя.
– Я удивляюсь и не могу понять, – заговорила она, – почему я лучше учусь здесь, чем в приюте. Впрочем, глупо с моей стороны удивляться этому. Я лучше заучиваю, потому что вы меня учите. Но я недовольна собой. Я остаюсь все тем же беспомощным существом, я чувствую вашу доброту, но не могу ничем отплатить вам за все ваше учение. Я желала бы… – она не досказала свою мысль и открыла чистую тетрадку. – Я буду писать, – промолвила она как-то покорно. – Может быть, я со временем настолько усовершенствуюсь в письме, что буду писать ваши счета и письма.
Она бессознательно взяла перо и принялась писать. Амелиус посмотрел через плечо и засмеялся: она писала его имя. Он указал ей на верхнюю строчку прописей, провозглашавшую неоспоримую истину: «Перемена есть закон природы».
– Вот, моя милая, вы должны списывать это до тех пор, пока устанете, – сказал учитель, – потом мы начнем писать другое, начинающееся с буквы Д.
Салли положила перо. «Перемена есть закон природы» – повторила она, наморщив свои прекрасные брови. – Я прочла эти слова вчера, и они сделали меня несчастной на весь вечер. Я была так безумна, что полагала, что мы всегда будем так жить, как живем теперь, пока не прочла этих слов. Я ненавижу эти прописи! Они представлялись мне, когда я просыпалась ночью, и, казалось, говорили мне, что и мы переменимся со временем. Это дурная сторона учения, когда научатся многому, наступает конец счастью. Мысли приходят к вам непрошеные, нежеланные. Я все думаю о молодой леди, которую мы видели в парке на прошлой неделе.
Она говорила серьезно и грустно. Довольство, сиявшее в ее глазах с тех пор, как она поселилась в коттедже и придававшее ей новую прелесть, исчезло в ту минуту, как Амелиус взглянул на нее. Куда девались ее детские манеры и простодушная улыбка? Он придвинул к ней свой стул.
– О какой молодой леди говорите вы? – спросил он.
Салли покачала головой и стала чертить пером по пропускной бумаге.
– О, вы не могли забыть ее! Молодая леди, ехавшая верхом на белой лошади. Все любовались ею. Я удивляюсь, как вы могли смотреть на меня, после того как проехало мимо вас это прекрасное создание. Ах, она, конечно, знает все, чего не знаю я, она не берет фальшивых нот на фортепиано, она может, не ошибаясь, сказать таблицу умножения и знает все города на свете. Я позволю себе сказать, что она почти такая же ученая, как вы. Если б она жила здесь с вами, разве вы не были бы довольнее, чем теперь со мной? – Она опустила руки на стол и положила на них голову. – Ужасные улицы! – бормотала она тоном отчаяния. – Зачем я думаю об этих ужасных улицах, а вечером я встретила вас и после того видела эту молодую леди. О, Амелиус, я надоела вам? Вы стыдитесь меня? – Она приподняла голову прежде, чем он успел ответить, и с внезапной решимостью стала проверять себя. – Я не знаю, что со мной делается сегодня утром, – сказала она с явным страхом в глазах. – Не обращайте внимания на мое безумие, я сейчас займусь переписыванием. – Она начала писать ужасное изречение: «перемена ест закон природы», пальцы ее дрожали, и она тяжело дышала. Амелиус вынул у нее тихонько перо из руки. Его голос дрожал, когда он заговорил с ней.
– Мы оставим урок на сегодня, Салли. Вы плохо спали ночь, и вам от того не по себе, вот и все. Как вы думаете, в состоянии вы пойти со мной? Свежий воздух, может быть, освежит вас.
Она встала, взяла его руку и поцеловала ее.
– Я полагаю, что если буду умирать, и то буду в состоянии пойти с вами. Могу я попросить у вас милости? Вы не намереваетесь отправиться сегодня в парк?
– Почему вы так невзлюбили парк, Салли?
– Мы можем опять встретить там молодую леди, – отвечала она, опустив голову. – Я бы этого не желала.
– Мы пойдем, куда вам будет угодно, дитя мое. Решайте сами.
Она подняла с полу платье и побежала в свою комнату, даже не оглянулась по обыкновению, когда отворяла дверь.
Оставшись один, Амелиус сидел у стола и машинально перелистывал учебник. Салли смущала и огорчала его. Его способность сохранить мирные, невинные отношения зависела главным образом от безмолвной просьбы, с которой бессознательно обращалась к нему неопытная девушка. Он смутно сознавал это и не в состоянии был следить за непонятным процессом своих мыслей, но в его памяти вдруг ожили мудрые слова старшего брата в Тадморе, когда он искал средство выйти из представившегося ему затруднения. «Вы немало встретите на пути искушений, когда оставите нашу Общину, – сказал ему старец при прощании, – и большая часть из них будет от женщин. Будьте всегда настороже, сын мой, если встретите женщину, которая возбудит в вас сострадание. Это начало страсти, путь к любви, в особенности, если она сама не остерегается». Амелиус в эту минуту почувствовал справедливость этих слов. С недавнего времени появлялись признаки перемены в натуре Салли, но они выражались смутно, деликатно и не привлекали внимание человека, не приготовленного к наблюдению. Только в нынешнее утро они проявились настолько резко, что он заметил их. Только в это утро она смотрела на него и говорила с ним, как до сих пор никогда не смотрела и не говорила. Он стал смутно угадывать опасность, предстоящую для них обоих. Но где средство от этого? Что должен он делать? Эти мысли невольно пришли ему в голову и мучили его.
Он нетерпеливо встал со стула и принялся убирать учебники, что обыкновенно входило в обязанности Тофа.
Все было тщетно, мысли его упорно обращались к Салли. Двигаясь по комнате, он видел перед собой ее глаза, слышал ее голос, когда она говорила о молодой леди, встреченной ими в парке. Слова доброго доктора, с которым он советовался о Салли, также вспомнились ему теперь. «Ее естественное развитие умственных способностей и чувств было так же, как и естественное развитие ее тела, задержано голодом, холодом, страхом и другими влияниями, нераздельными с тем образом жизни, который вела она». Потом доктор говорил о питательной пище, чистом воздухе, мягком обращении, одним словом, о всем том, что она имела в коттедже, и предсказывал, что из нее выйдет умная и здоровая молодая женщина. Опять задался он вопросом: «Что должен я делать?»
Он подошел к окну и посмотрел в него. Ему пришла мысль, что если он соберется с духом и сообщит ей, что он женится, что у него есть невеста?
Нет! Оставя естественную боязнь нанести тяжелый удар бедной, признательной девушке, которая только и знала счастье, что под его кровлей, на пути его стояло отвратительное препятствие – мистер Фарнеби. Салли будет его расспрашивать об его обязательстве и не успокоится до тех пор, пока не получит ответа. Невозможно было скрыть от нее имя ее матери. Открытие об отце, когда она услышит о Регине и ее дяде, было бы просто вопросом времени. На все может быть способен такой человек, какого предательства не совершит он, если вдруг найдет дочь, от которой было избавился? Если б последняя воля мистрис Фарнеби не была священна для Амелиуса, то одно это соображение заставило бы его молчать ради Салли.
Он теперь в первый раз усомнился, разумно ли будет с его стороны открывать грустную историю Салли своей жене. Ревность, которую она могла почувствовать к молодой девушке, возбуждавшей глубокое сочувствие ее мужа, была еще не главным препятствием. Она верила в непогрешимость своего дяди, как верила в религию. Что она скажет, как она поступит, когда ей представят живого свидетеля гнусной подлости Фарнеби? Если Амелиус будет у нее просить покровительства для Салли, которую ее собственный отец бросил еще в детстве, он должен будет сказать ей: «Этот человек ваш дядя».
А между тем у него было в виду то, что он неминуемо должен будет сделать это открытие после своей свадьбы. Ему представлялось злобное лицо Фарнеби. Как может он принять негодяя, которого Регина пригласит в дом? Тут не оставалось никакого выбора, он обязан сказать жене ужасную истину. А каков будет результат? Он вспомнил все время своего знакомства и ухаживания за ней и увидел, что всегда и всюду Фарнеби был на первом плане у Регины. Несмотря на его природное простодушие и веселость, несмотря на врожденное мужество, у него замерло сердце, когда он подумал о предстоящем.
Когда Амелиус отошел от окна, дверь комнаты Салли отворилась, и она явилась, одетая для прогулки. Салли, развеселилась, прелестная улыбка озаряла ее лицо. В отчаянии, не зная, что ему делать или говорить, Амелиус протянул к ней обе руки, приветствуя ее, и воскликнул: «Вот и отлично, Салли! У вас довольный, прелестный вид, моя милая. Будем счастливы, пока можем, и предоставим будущему заботиться о себе».
Глава XXXIX
Капризное счастье в особенности бежит от нас, когда мы настолько безумны, что говорим о нем. Амелиус упомянул о нем. Когда они с Салли оставили коттедж, то направились по дороге, противоположной парку, мимо церкви, и в этой церкви счастье покинуло их.
Целый ряд карет стоял около церкви, сотни праздных людей собрались на ступенях паперти, звуки органа неслись в отворенную дверь, торжественно совершалась парадная свадьба. Салли просила Амелиуса войти с нею в церковь. Они попытались было пробраться в большие двери, но это оказалось совершенно невозможно, так как было тесно. Через боковую дверь им удалось, однако, проникнуть внутрь и занять такое место, откуда им было видно алтарь.
Невеста была высокая, полная девушка, роскошно одетая. Она исполняла свою роль в церемонии со спокойной важностью. Жених же представлял нравоучительное зрелище пожилого человека, приукрашенного искусством. Его волосы, полнота, зубы, грудь, плечи, ноги – все свидетельствовало о том, что могут сделать парикмахер, дантист, камердинер, портной и чулочник для старого богатого человека, который желает иметь юношескую наружность, когда покупает себе молодую жену. Три духовных лица присутствовали при церемонии. Представитель богатой конгрегации удостаивался почета, воздаваемого золотому тельцу. Из всех окружавших только одна старая леди, находившаяся вблизи Амелиуса и Салли, казалась недовольной.
– Я называю это бесчестным, – сказала старая леди, обращаясь к молодой особе, сидевшей подле нее.
Но молодая особа, истый продукт настоящего времени, не более готтентотки симпатизировала вопросам о чувствах.
– Как можете вы говорить так, бабушка! – отвечала она. – У него двадцать тысяч годового дохода, и эта счастливая девушка будет хозяйкой великолепнейшего дома в Лондоне.
– Какое мне дело до этого, – отвечала настойчиво старая леди. – Тем не менее бесчестно домогаться этого. Много бедных одиноких созданий, умирающих с голода на улицах, они имеют более права на нашу симпатию, чем эта бесстыдная девушка, продающая себя в доме Божьем! Я подожду вас в карете, я не могу долго выносить этого зрелища. Салли слегка дотронулась до Амелиуса.
– Выведите меня отсюда, – прошептала она.
Он полагал, что ей дурно от духоты церкви.
– Лучше ли вам? – спросил он, когда они вышли на свежий воздух.
Она крепко держала его руку.
– Пойдемте дальше, – сказала она. – Эта леди идет за нами. Я не хочу, чтоб она видела меня опять. Я одно из тех созданий, о которых она говорила. Неужели на мне остается печать уличной жизни, после всего того, что вы сделали, чтоб стереть ее?
Бурное горе, звучавшее в ее словах, представляло новую сторону развития ее характера, совершенно еще неизвестную Амелиусу.
– Дитя мое, – увещевал он ее, вы очень меня огорчаете, говоря таким образом. Богу известно, что жизнь, которую вы вели до встречи со мною, вели вы не по своей вине, забудьте о ней.
Но душа Салли была полна острых, мучительных ощущений, поднятых в ней словами старой леди.
– Я видела, – воскликнула она горячо, – видела, что она смотрела на меня, говоря это!
– Ей просто было приятнее смотреть на вас, чем на невесту, что весьма естественно, – заметил Амелиус. – Полно, полно, Салли! Будьте сами собой, успокойтесь. Неужели вы хотите сделать меня несчастным, заставить мучиться из-за вас?
Он коснулся чувствительной струнки, она почувствовала раскаяние и просила у него прощения с прежней свойственной ей ласковостью во взоре и в голосе. В одну минуту она стала прежней Простушкой Салли. Они продолжали путь молча. Когда уже скрылась церковь из виду, Амелиус почувствовал, что рука ее стала сильно дрожать. Выражение нежности, смешанное с беспокойством, появилось в голубых глазах ее, когда она смотрела на него. «Я думаю о другом, – промолвила она, – думаю о вас. Могу я задать вам вопрос?»
Амелиус улыбнулся, но улыбка эта не отразилась на лице Салли, как бывало прежде.
– Тут нет ничего особенного, – поспешно объяснила она. – Это пришло мне в голову в церкви. Вы… – она остановилась в нерешимости и искала, в какой форме выразить свой вопрос. – Вы скоро женитесь, Амелиус?
Он уклонился от прямого ответа.
– Я не богат, Салли, как этот старый джентльмен, которого вы сейчас видели.
Она отвела от него свой взор и тихо вздохнула.
– Однако вы женитесь когда-нибудь, – продолжала она. – Хотите вы сделать для меня еще кое-что, когда я умру, Амелиус? Вы помните мой вопрос, когда мы с вами читали в газетах о новом изобретении – сжигании тел после смерти. Вы говорили, что это лучше, чем зарывать в землю, и что вы завещаете сжечь ваше тело, когда придет ваше время. Не согласитесь ли вы на мою просьбу и не измените ли свое намерение относительно себя, когда наступит мое время?
– Милая моя, какие вы странные говорите вещи! Если вы толкуете о том, что я когда-нибудь женюсь, то какое же отношение может это иметь к вашей смерти?
– Дело не в том, Амелиус. Но ведь я могу умереть. Велите зарыть меня в покойном, уединенном месте, далеко от Лондона, где мало могил. И когда вы сделаете свое завещание, не велите сжигать себя. Прожив долгую, долгую жизнь и вполне насладившись счастьем, которое вы заслуживаете, велите зарыть себя подле меня. Мне бы приятно было думать, что одни и те же деревья будут осенять нас и те же цветы покрывать наши могилы. Нет! Не говорите, что я говорю странные вещи, я не могу выносить этого. Я хочу, чтоб вы весело, с добротой отнеслись к этому. Вы хотите идти домой? Я чувствую усталость и сознаю, что плохая собеседница сегодня.
И за обедом разговор не клеился, несмотря на все старания Тофа.
Вечером добряк француз сделал попытку развеселить молодых людей, он пришел со своей скрипкой и заявил, что имеет просьбу.
– Я имею, сэр, некоторые сведения в приятном искусстве танцевать. Не могу ли я поучить мисс танцам? Видите ли, я позволяю себе это, потому что другие уроки – о, значительно полезнее и важнее – несколько серьезны. Нужно что-нибудь для отдыха и развлечения, сэр, вы простите мне это замечание. Я защищаю веселость, позвольте нам потанцевать.
Он сыграл прелюдию на скрипке, стал в позицию и любезно ожидал. Салли поблагодарила, его и извинилась, ссылаясь на усталость. Она пожелала Амелиусу покойной ночи, не дожидаясь, чтоб они остались одни, и ушла в первый раз, не поцеловав его.
Тоф после ее ухода приблизился к своему господину на цыпочках и с низким поклоном.
– Могу я взять на себя смелость – высказать свое мнение? Молодая девушка, отвергающая музыку и танцы, представляет явление крайне важное и серьезное. Не отчаивайтесь, сэр! Я радуюсь и горжусь тем, что никогда не теряюсь, когда дело касается вас. Здесь нужна женщина. Если вы доверяете моей жене, то я приглашу сюда госпожу Тоф.
Он скромно удалился, представляя своему господину свободно обдумать его слова.
Время шло, а Амелиус все думал и не пришел еще ни к какому решению, как услышал, что позади его отворилась дверь. Салли очутилась подле него прежде, чем он успел встать со стула. Ее щеки пылали, глаза горели, волосы были распущены по плечам, она упала к его ногам и прижалась лицом к его коленям.
– Я неблагодарная тварь! – воскликнула она. – Я не поцеловала вас, пожелав вам доброй ночи.
С самыми лучшими намерениями Амелиус сделал худшее, пытаясь успокоить ее: он легкомысленно отнесся к ее волнению.
– Вы, может быть, забыли, – сказал он.
Она подняла голову и посмотрела на него со слезами на глазах.
– Я дурная девушка, – сказала она, – но не настолько же дурна. О, не смейтесь, прошу вас. В этом нет ничего смешного. Вы меня разлюбили? Вы сердитесь на меня за то, что я так нехорошо вела себя сегодня и пожелала вам спокойной ночи, как если б вы были Тоф? Не сердитесь на меня! – Она вскочила, села к нему на колени и обвила шею его руками. – Я не ложилась еще в постель, – прошептала она, – я была слишком несчастна, чтоб спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39