Ты, как я погляжу, и сама могла бы сделаться славным вождем для своего народа!
Элленхарда бесстрастно смотрела на него немигающими глазами.
— Благодарю тебя за приветственное слово! Тассилон все это время молчал. Широко махнув рукой, Салимбен молвил:
— Будьте же вы оба моими гостями. — И обратясь к служанкам, добавил: — А с этой госпожой обходитесь так, словно она — воин!
девушки переглянулись и прыснули, никакой почтительности! Слишком молод повелитель, слишком беспечен. Наверняка успел уже удостоить каждую из этих девчонок своей ласки… что, впрочем, никак не может считаться предосудительным.
Бурдюк с дурманящим молочным напитком переходил из рук в руки, голова уже туманилась и становилась тяжелой, когда Тассилон встретился глазами с Трифельсом — советником молодого вождя.
Трифельс не был пьян. Он смотрел на гостей холодно, изучающе. Тассилон почувствовал, как в животе у него растет кусок льда. Старик что-то заподозрил…
А Трифельс как ни в чем не бывало протянул Тассилону кусок мяса:
— Попробуй вот это, — предложил он.
Тассилон взял. Мясо было жестким, круто посоленным, нашпигованным чесноком и еще какими-то резко пахнущими пряностями.
Трифельс поднялся и на нетвердых ногах направился к выходу из юрты. Вслед ему полетели смешливые замечания, однако старый советник не обратил на это никакого внимания.
Помедлив, Тассилон последовал за ним.
Ночь была холодной, над головой ярко горели крупные звезды. Трифельс ждал, смутно выделяясь в темноте.
— Твоя подруга складно говорила сегодня перед нами, — бесцеремонно заговорил старик.
— Она не подруга мне, — ответил Тассилон, — а госпожа и жена моя.
— Я так и понял, — кивнул Трифельс. Он задрал голову к небесам и вздохнул. — Ох, великие боги! Когда же у людей откроются глаза, чтобы они могли замечать очевидное!
— У иных — никогда! — огрызнулся Тассилон. — Иначе ты заметил бы нечто вполне очевидное: ни я, ни моя супруга ничего дурного против твоего народа не замышляем!
Трифельс вдруг рассмеялся.
— А это я, представь себе, как раз и заметил! И то, что она говорила о своих предках, — тоже правда. Кое-что из рассказанного ею я слыхал и прежде… Да, она знатного рода… Но как же вышло, что столь высокородная и прекрасная госпожа путешествует одна?
— Со мной, — напомнил Тассилон. Трифельс смерил его глазами.
— Ты согреваешь ее по ночам и кормишь днем, — сказал старый советник двух вождей, умершего и ныне здравствующего. — Но это еще не означает, что она не одна… Кто выдумал всю эту историю с коровами?
— Она…
Тоска вдруг охватила Тассилона. Неужели старик прав?!
Может быть, Элленхарде и впрямь не нужен спутник-мужчина? Согревать ее по ночам, кормить днем…
Что ж, в конце концов, пусть так. Ему для счастья, кажется, большего и не нужно. Трифельс призадумался.
— Я присматриваю жену моему вождю, — пояснил он. — Твоя спутница вполне подошла бы ему…
— Нет! — вскрикнул Тассилон. Трифельс удивленно поднял брови.
— Почему же нет? Знатное происхождение, умение держать себя, красота… Лучшей жены не сыскать. Я знаю, на кого заглядывается Салимбен, — на дочь нашего соседа, да только этот брак мне не по душе.
— Почему?
— Потому что красота иной раз оборачивается проклятием. Не один мой вождь мечтает об этой девушке. Может начаться война, а нет ничего хуже войны между соседями. Если то, что я слышал о племени Элленхарды, — правда, то тебе это тоже должно быть известно. Не оттого ли и шрамы на ее щеках?
— Я не отдам, — хрипло проговорил Тассилон. — Я не отдам тебе мою Элленхарду.
Трифельс еще раз вздохнул.
— Боюсь, мой вождь и сам ее не захочет… Тассилон схватил Трифельса за полу халата.
— Прошу тебя, позволь нам уйти! Мы не станем тревожить ни тебя, ни твой народ! Дай нам одну корову вместо двух обещанных — и позволь уйти! Клянусь, ты никогда больше о нас не услышишь!
Старый советник опустился на землю, скрестив ноги, и жестом пригласил Тассилона последовать его примеру.
— Вот что я скажу тебе, — заговорил он спокойно. — Вы можете уйти, и мы позабудем о вашем существовании, но ответь мне наконец правду: от кого вы бежите?
— От злой судьбы… — нелепо ответил Тассилон.
Старик с досадой ударил кулаком по земле.
— Послушай меня! Сегодня ты показал мне все краски лжи, от белоснежной, когда ложь рядится в одежды правды, до самой черной, когда ложь обнажена и сверкает своей опаленной шкурой! Если я начну доискиваться, где ты не солгал, то не закончу и до самого своего смертного часа! Отвечай — или клянусь богами, я выпущу тебе кишки!
Тут Тассилон с удивлением обнаружил, что Трифельс готов привести свою угрозу в исполнение: в руке он держал длинный кинжал, и острие этого самого кинжала было направлено как раз Тассилону в живот.
— Хорошо, — пробормотал он, — какую правду ты хочешь?
— У правды только один цвет, — отозвался старик. — Отвечай: почему вы скитаетесь по степи, точно безродные бродяги?
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ «ГРИФА»
В своей полной приключений жизни Конан предпочитал путешествовать в одиночку. Спутники — за редким исключением — его обременяли. И давно уже не случалось ему обзавестись таким компаньоном, который не просто отягощал бы ему дорогу, но стал самой настоящей головной болью. Расколдованный принц Бертен упорно продолжал считать себя грифом и держался соответственно.
Конан отказался наконец от идеи объяснить парию, кто он такой. Пустая трата времени, как выяснилось. Поэтому киммериец перестал с ним разговаривать и просто тащил его за собой, безмолвно (а иногда и вслух) проклиная глупость самонадеянного юнца. Сунулся, не подумав, в логово Велизария! Знал ведь о колдуне…
Велизарий, конечно, хитер. Распустил слухи о подчиненном ему маге, а сам упорно сохранял личину обычного воина. Ну, может быть, достаточно свирепого, беспощадного к побежденным, но все-таки вполне земного человека, которого возможно одолеть храбростью и силой. А оказалось — вот что… Разве мага одолеешь обычной храбростью? Тут нужно нечто большее.
Как раз по плечу таким героям, как киммериец Конан. Но уж никак не всяким Бертенам из Хоарезма. Глупо влип мальчишка.
Конан тащил с собой принца на веревке, потому что добровольно «гриф» идти отказывался. То и дело он останавливался, топтался на месте, тянул шею и бил себя по бокам руками в тщетных попытках взлететь. Конан, бранясь, дергал его за веревку и несколько раз ронял таким образом в пыль.
Клокоча и ворча: «сон, сон, сон…», Бертен следовал за своим освободителем.
Когда впереди на дороге показалось небольшое облако пыли, Конан плюнул в сердцах: еще какие-то люди! Надо бы поскорее миновать их…
Но миновать путников не удалось. Еще издалека Конан узнал нескольких человек из замка Велизария.
Воин с раскосыми глазами — несомненно, гирканец, лучник, — его киммериец приметил еще с первого раза, когда наблюдал за замком. При нем здоровенный верзила, северянин — может быть, из Асгарда, — наверняка приятель и соратник. Киммерийцу не раз доводилось видеть, как сходятся между собой противоположности. Ему и самому не раз доводилось водить дружбу с людьми, совершенно на него не похожими: с кхитайцами, теми же гирканцами.
И чем больше размышлял Конан об этих двух воинах, тем меньше нравилась ему мысль о возможной схватке с ними. Будь Конан один, без обременяющей его нагрузки в лице сумасшедшего принца, — тогда еще можно было бы попытаться. Но с Бертеном на шее…
Третий путник оказался женщиной. Конан не стал придавать ей большого значения — даже с этого расстояния он видел, что она — не воин, просто подруга одного из солдат. Вероятно, северянина, он все-таки симпатичнее.
Те, на телеге, тоже заметили всадника. Гирканец потянулся за луком, северянин только плечами повел — он в любое мгновение мог выхватить свой огромный меч. Конан пустил лошадь рысью и догнал телегу.
— Привет вам, — сказал он, сверкая белозубой улыбкой.
«Гриф», почуяв знакомый запах велизариева замка, забеспокоился, закрутил головой, затоптался на месте и испустил несколько пронзительных криков.
— И тебе привет, — отозвался гирканец.
Конан мгновенно понял свою ошибку: гирканец в этой парочке старший, и женщина, конечно же, принадлежит ему. Не может женщина принадлежать не старшему. Не бывает иначе. Либо — в очень редких, практически невозможных случаях — вождь являет собой образец добродетели, милосердия и воздержанности по части женского пола. Но женщина как всякое слабое существо так уж устроена: она и сама, по доброй воле, стремится принадлежать лидеру.
Гирканец смотрел на Конана неприязненно. Он, конечно, не мог знать, что именно этот рослый, мускулистый человек спалил замок барона, убил самого барона и вытащил из подземелья сумасшедшего пленника. Но что-то, видать, почуял.
— Мое имя Конан, — сказал киммериец, желая проявить вежливость. В конце концов, совершенно не обязательно рассказывать этим людям разные подробности своей биографии, но сообщить имя стоит. Незачем ссориться на дороге.
— Арригон, — буркнул гирканец, — а это Вульфила.
Вульфила производил обманчивое впечатление «безобидного богатыря». Выражение лица глуповато-добродушное. Да еще и заика. Впрочем, асгардец давно уже понял, как пользоваться этим недостатком в собственных, далеко не всегда безобидных целях. Начнет какой-нибудь человек прислушиваться сочувственно, как спотыкается косноязычный на каждом слове, кивает, внимая: мол, не спеши, горемыка, не волнуйся — выслушаю до конца, не перебью… Ан этого-то как раз делать обычно и не стоило, ибо последнее слово, выдавливаемое Вульфилой с трудом и запинками, зачастую несло с собою самую что ни на есть ядовитую пакость. И поворачивалось дело таким образом, что сострадательный слушатель выходил перед косноязыким Вульфилой распоследним болваном. И в драку с таким обломом не всяк полезет, ибо даже в дружеской потасовке Вульфила запросто мог проломить человеку голову — от простой чрезмерности сил.
Конан обменялся с мощным северянином быстрым, ревнивым взглядом. Оба остались друг о друге неплохого мнения, поскольку каждый решил: «Ну, этого-то я при случае заломать сумею».
Арригон, змей многохитрый, все это видел, проницал и посмеивался в жидкие усы. Рейтамира помалкивала. Сидела за спиною у мужа на телеге, придерживая рукою мешок с припасами, невидяще глядела, как поднимается за колесами пыль, а то безразличным взором обводила тянущиеся мимо деревья.
Впервые в жизни она покинула родные места. И горько от этого делалось, но и радостно. Дома теперь — какое житье? В родном селении все знают, какому надругательству подверглась она в замке Велизария. Еще и сочиняют, небось, подробности, обсасывают, как собака косточку: мол, и то с нею там делали, и это. Находятся любители обсудить и просмаковать детали подобных историй. И чаще всего — что самое смешное — любители эти в повседневной жизни оказываются безобиднейшими людьми, не способными даже муху, кажется, прихлопнуть без скорби сердечной. Но вот свербит что-то на самой глубине души, хочется чего-нибудь кровавого и жуткого… а более всего — чтоб женщину помучили, а им бы поучаствовать. Стоя в сторонке и проливая жиденькие слезки. Вот и прикрывают ужасом удовольствие: на словах — «ах, ах, как все страшно», а там, внутри, копошится приятное щекотание.
Впрочем, все это вполне невинно и безобидно… пока касается одних только мечтаний. Но вот ежели для таких невинных удовольствий пользуются твоими собственными бедами… Да еще начинают провожать тебя жадными глазами, словно ощупывая сквозь одежду каждый синяк, оставленный железными пальцами насильников… Тут уж как ни высокомерься, как ни задирай носа, как ни прячься за плечо мужа — а от чужих мыслей не скроешься.
Поэтому Рейтамира без колебаний согласилась навсегда оставить родину. И это было ее собственным решением, ибо Арригон не стал бы ей ничего навязывать.
Сказать, что гирканец жизни без Рейтамиры не мыслил, было бы явным преувеличением. Захоти она остаться, пади ему в ноги с мольбою отпустить ее, освободить от этого брака — никакими богами еще не освященного, заключенного только перед людьми! — и он не стал бы ее неволить.
Но она ни о чем не попросила. И Арригон был этому, пожалуй, рад.
Киммериец ей не понравился, но она промолчала. Арригон заметил, конечно, как ежится его подруга, но решил до времени не обращать на это внимания.
Продолжил разговор со встреченным на дороге путником как ни в чем не бывало:
— А кто это с тобой?
Конан метнул взгляд на Бертена. Тот то подскакивал к лошади, то шарахался в сторону, словно примериваясь, нельзя ли вырвать из конского крупа кус мяса.
Арригон заметил колебания киммерийца и добавил с бесстрастным видом:
— Если мой вопрос показался тебе неуместным, не отвечай — я не сочту это невежливым.
— Почему же, — сказал Конан, — я вполне могу ответить на твой вопрос. Мой спутник безумен. Он считает себя птицей. Если точнее говорить, то гадальщиком.
— 3-заколдован? — жадно спросил Вульфила.
— Может быть, — не стал отпираться киммериец. — Я должен возвратить его отцу, но вот думаю: стоит ли печалить старика? И того довольно, что он оплакивал этого юношу, считая его мертвым. Узнать, что сын жив, но все равно что умер, — тяжелое бремя.
— Ты можешь привезти его тело, — предложил Арригон. — Старик похоронит его с почестями и обретет успокоение. А о его безумии никто не будет знать, кроме тебя.
— Н-неплохо! — восхитился Вульфила. Но Конан покачал головой.
— Я все же надеюсь вернуть ему рассудок.
— Еж-жели рассудка н-н-нет, то его н-негде взять! — рассудил Вульфила.
— Позаимствую у кого-нибудь, — сказал Конан, — у кого ума переизбыток. Найдется же такой человек!
Арригон не улыбнулся, но в его узких глазах мелькнула искра веселья, и Конан успел ее заметить.
— Ты воин, — проговорил Арригон, — и я не отказался бы видеть тебя в своем отряде.
— Вместе с грифом? — уточнил Конан.
Арригон кивнул. Рейтамира поежилась и прижалась теснее к мужу, но Арригон, казалось, даже не заметил этого. Вульфила сморщил нос, однако от замечаний воздержался. На дорогах небезопасно, а липший меч не повредит.
— Куда вы направляетесь? — спросил Конан, когда телега вновь двинулась вперед, и киммериец на своем коне затрусил рядом, а Бертен, влекомый веревкой, побежал бок о бок с конем.
— По правде говоря, и сами пока не знаем, — признался Арригон. — Я хочу основать новый род. В Гиркании найдутся земли, где можно будет поставить шатер. Вот туда и еду. А ты?
— Пока мальчишка безумен — мне все равно. Потом я должен буду вернуть его отцу, но это, похоже, произойдет нескоро, — ответил Конан довольно уклончиво. Ему не хотелось называть Хоарезм. Его новые спутники достаточно проницательны, чтобы догадаться, откуда взялся сумасшедший юноша. Разговоры о хоарезмийском принце, который томится в колдовских подвалах замка Велизария шли давно. Вряд ли воины барона не знали о пленнике.
Киммериец решил пройти часть пути с этими людьми. Возможно, что-то в их действиях пробудит в принце спящий разум. В конце концов, именно эти воины долгое время оставались тюремщиками Бертена. Вдруг они сыграют роль в исцелении младшего сына хоарезмийского владыки?
Конан не без оснований полагал, что за рехнувшегося наследника ему в Хоарезме много не заплатят.
Они двигались на север вдоль побережья моря Вилайет. Спешить было некуда. Время от времени попадались небольшие селения и даже городки, но путники обходили их, как правило, стороной.
Никому из них не хотелось встречаться с местными жителями. По крайней мере, пока Запо-рожка не останется далеко позади. Всегда оставался риск, что в какой-нибудь деревне узнают воинов Велизария и расправятся с ними, вымещая на малочисленном отряде все обиды, которые Велизарий наносил здешнему люду.
К скудным припасам, взятым из дома, Рейтамира прибавляла собираемые в лесу травы, ягоды, грибы и ухитрялась стряпать вполне сносные обеды. Что было очень кстати, потому что настоящей, хорошей охоты в этих краях не было.
Хлеб, взятый из дома, постепенно подходил к концу — нужно было все же рискнуть и выбираться к людскому жилью.
Село показалось не вдруг. Сперва дало о себе знать различными приметами: вот выкошенный луг, чуть дальше — вытоптанное скотом пастбище, следы навоза, а вот и отпечаток копыта в мягкой почве. Все ближе люди, все настороженнее держатся мужчины, одна только Рейтамира радуется — а чему, и сама не знает. Быть может, запаху очажного дыма — он уже улавливается.
Дорога сделала еще один поворот — и вот оно, село, на берегу обмелевшей речушки, небольшое, нарядное.
Народу сейчас мало, все заняты в поле. Телега остановилась на пригорке, откуда все дома, рассыпанные по берегу, видны как на ладони. Да и сами путники на этом холме хорошо различимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Элленхарда бесстрастно смотрела на него немигающими глазами.
— Благодарю тебя за приветственное слово! Тассилон все это время молчал. Широко махнув рукой, Салимбен молвил:
— Будьте же вы оба моими гостями. — И обратясь к служанкам, добавил: — А с этой госпожой обходитесь так, словно она — воин!
девушки переглянулись и прыснули, никакой почтительности! Слишком молод повелитель, слишком беспечен. Наверняка успел уже удостоить каждую из этих девчонок своей ласки… что, впрочем, никак не может считаться предосудительным.
Бурдюк с дурманящим молочным напитком переходил из рук в руки, голова уже туманилась и становилась тяжелой, когда Тассилон встретился глазами с Трифельсом — советником молодого вождя.
Трифельс не был пьян. Он смотрел на гостей холодно, изучающе. Тассилон почувствовал, как в животе у него растет кусок льда. Старик что-то заподозрил…
А Трифельс как ни в чем не бывало протянул Тассилону кусок мяса:
— Попробуй вот это, — предложил он.
Тассилон взял. Мясо было жестким, круто посоленным, нашпигованным чесноком и еще какими-то резко пахнущими пряностями.
Трифельс поднялся и на нетвердых ногах направился к выходу из юрты. Вслед ему полетели смешливые замечания, однако старый советник не обратил на это никакого внимания.
Помедлив, Тассилон последовал за ним.
Ночь была холодной, над головой ярко горели крупные звезды. Трифельс ждал, смутно выделяясь в темноте.
— Твоя подруга складно говорила сегодня перед нами, — бесцеремонно заговорил старик.
— Она не подруга мне, — ответил Тассилон, — а госпожа и жена моя.
— Я так и понял, — кивнул Трифельс. Он задрал голову к небесам и вздохнул. — Ох, великие боги! Когда же у людей откроются глаза, чтобы они могли замечать очевидное!
— У иных — никогда! — огрызнулся Тассилон. — Иначе ты заметил бы нечто вполне очевидное: ни я, ни моя супруга ничего дурного против твоего народа не замышляем!
Трифельс вдруг рассмеялся.
— А это я, представь себе, как раз и заметил! И то, что она говорила о своих предках, — тоже правда. Кое-что из рассказанного ею я слыхал и прежде… Да, она знатного рода… Но как же вышло, что столь высокородная и прекрасная госпожа путешествует одна?
— Со мной, — напомнил Тассилон. Трифельс смерил его глазами.
— Ты согреваешь ее по ночам и кормишь днем, — сказал старый советник двух вождей, умершего и ныне здравствующего. — Но это еще не означает, что она не одна… Кто выдумал всю эту историю с коровами?
— Она…
Тоска вдруг охватила Тассилона. Неужели старик прав?!
Может быть, Элленхарде и впрямь не нужен спутник-мужчина? Согревать ее по ночам, кормить днем…
Что ж, в конце концов, пусть так. Ему для счастья, кажется, большего и не нужно. Трифельс призадумался.
— Я присматриваю жену моему вождю, — пояснил он. — Твоя спутница вполне подошла бы ему…
— Нет! — вскрикнул Тассилон. Трифельс удивленно поднял брови.
— Почему же нет? Знатное происхождение, умение держать себя, красота… Лучшей жены не сыскать. Я знаю, на кого заглядывается Салимбен, — на дочь нашего соседа, да только этот брак мне не по душе.
— Почему?
— Потому что красота иной раз оборачивается проклятием. Не один мой вождь мечтает об этой девушке. Может начаться война, а нет ничего хуже войны между соседями. Если то, что я слышал о племени Элленхарды, — правда, то тебе это тоже должно быть известно. Не оттого ли и шрамы на ее щеках?
— Я не отдам, — хрипло проговорил Тассилон. — Я не отдам тебе мою Элленхарду.
Трифельс еще раз вздохнул.
— Боюсь, мой вождь и сам ее не захочет… Тассилон схватил Трифельса за полу халата.
— Прошу тебя, позволь нам уйти! Мы не станем тревожить ни тебя, ни твой народ! Дай нам одну корову вместо двух обещанных — и позволь уйти! Клянусь, ты никогда больше о нас не услышишь!
Старый советник опустился на землю, скрестив ноги, и жестом пригласил Тассилона последовать его примеру.
— Вот что я скажу тебе, — заговорил он спокойно. — Вы можете уйти, и мы позабудем о вашем существовании, но ответь мне наконец правду: от кого вы бежите?
— От злой судьбы… — нелепо ответил Тассилон.
Старик с досадой ударил кулаком по земле.
— Послушай меня! Сегодня ты показал мне все краски лжи, от белоснежной, когда ложь рядится в одежды правды, до самой черной, когда ложь обнажена и сверкает своей опаленной шкурой! Если я начну доискиваться, где ты не солгал, то не закончу и до самого своего смертного часа! Отвечай — или клянусь богами, я выпущу тебе кишки!
Тут Тассилон с удивлением обнаружил, что Трифельс готов привести свою угрозу в исполнение: в руке он держал длинный кинжал, и острие этого самого кинжала было направлено как раз Тассилону в живот.
— Хорошо, — пробормотал он, — какую правду ты хочешь?
— У правды только один цвет, — отозвался старик. — Отвечай: почему вы скитаетесь по степи, точно безродные бродяги?
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ «ГРИФА»
В своей полной приключений жизни Конан предпочитал путешествовать в одиночку. Спутники — за редким исключением — его обременяли. И давно уже не случалось ему обзавестись таким компаньоном, который не просто отягощал бы ему дорогу, но стал самой настоящей головной болью. Расколдованный принц Бертен упорно продолжал считать себя грифом и держался соответственно.
Конан отказался наконец от идеи объяснить парию, кто он такой. Пустая трата времени, как выяснилось. Поэтому киммериец перестал с ним разговаривать и просто тащил его за собой, безмолвно (а иногда и вслух) проклиная глупость самонадеянного юнца. Сунулся, не подумав, в логово Велизария! Знал ведь о колдуне…
Велизарий, конечно, хитер. Распустил слухи о подчиненном ему маге, а сам упорно сохранял личину обычного воина. Ну, может быть, достаточно свирепого, беспощадного к побежденным, но все-таки вполне земного человека, которого возможно одолеть храбростью и силой. А оказалось — вот что… Разве мага одолеешь обычной храбростью? Тут нужно нечто большее.
Как раз по плечу таким героям, как киммериец Конан. Но уж никак не всяким Бертенам из Хоарезма. Глупо влип мальчишка.
Конан тащил с собой принца на веревке, потому что добровольно «гриф» идти отказывался. То и дело он останавливался, топтался на месте, тянул шею и бил себя по бокам руками в тщетных попытках взлететь. Конан, бранясь, дергал его за веревку и несколько раз ронял таким образом в пыль.
Клокоча и ворча: «сон, сон, сон…», Бертен следовал за своим освободителем.
Когда впереди на дороге показалось небольшое облако пыли, Конан плюнул в сердцах: еще какие-то люди! Надо бы поскорее миновать их…
Но миновать путников не удалось. Еще издалека Конан узнал нескольких человек из замка Велизария.
Воин с раскосыми глазами — несомненно, гирканец, лучник, — его киммериец приметил еще с первого раза, когда наблюдал за замком. При нем здоровенный верзила, северянин — может быть, из Асгарда, — наверняка приятель и соратник. Киммерийцу не раз доводилось видеть, как сходятся между собой противоположности. Ему и самому не раз доводилось водить дружбу с людьми, совершенно на него не похожими: с кхитайцами, теми же гирканцами.
И чем больше размышлял Конан об этих двух воинах, тем меньше нравилась ему мысль о возможной схватке с ними. Будь Конан один, без обременяющей его нагрузки в лице сумасшедшего принца, — тогда еще можно было бы попытаться. Но с Бертеном на шее…
Третий путник оказался женщиной. Конан не стал придавать ей большого значения — даже с этого расстояния он видел, что она — не воин, просто подруга одного из солдат. Вероятно, северянина, он все-таки симпатичнее.
Те, на телеге, тоже заметили всадника. Гирканец потянулся за луком, северянин только плечами повел — он в любое мгновение мог выхватить свой огромный меч. Конан пустил лошадь рысью и догнал телегу.
— Привет вам, — сказал он, сверкая белозубой улыбкой.
«Гриф», почуяв знакомый запах велизариева замка, забеспокоился, закрутил головой, затоптался на месте и испустил несколько пронзительных криков.
— И тебе привет, — отозвался гирканец.
Конан мгновенно понял свою ошибку: гирканец в этой парочке старший, и женщина, конечно же, принадлежит ему. Не может женщина принадлежать не старшему. Не бывает иначе. Либо — в очень редких, практически невозможных случаях — вождь являет собой образец добродетели, милосердия и воздержанности по части женского пола. Но женщина как всякое слабое существо так уж устроена: она и сама, по доброй воле, стремится принадлежать лидеру.
Гирканец смотрел на Конана неприязненно. Он, конечно, не мог знать, что именно этот рослый, мускулистый человек спалил замок барона, убил самого барона и вытащил из подземелья сумасшедшего пленника. Но что-то, видать, почуял.
— Мое имя Конан, — сказал киммериец, желая проявить вежливость. В конце концов, совершенно не обязательно рассказывать этим людям разные подробности своей биографии, но сообщить имя стоит. Незачем ссориться на дороге.
— Арригон, — буркнул гирканец, — а это Вульфила.
Вульфила производил обманчивое впечатление «безобидного богатыря». Выражение лица глуповато-добродушное. Да еще и заика. Впрочем, асгардец давно уже понял, как пользоваться этим недостатком в собственных, далеко не всегда безобидных целях. Начнет какой-нибудь человек прислушиваться сочувственно, как спотыкается косноязычный на каждом слове, кивает, внимая: мол, не спеши, горемыка, не волнуйся — выслушаю до конца, не перебью… Ан этого-то как раз делать обычно и не стоило, ибо последнее слово, выдавливаемое Вульфилой с трудом и запинками, зачастую несло с собою самую что ни на есть ядовитую пакость. И поворачивалось дело таким образом, что сострадательный слушатель выходил перед косноязыким Вульфилой распоследним болваном. И в драку с таким обломом не всяк полезет, ибо даже в дружеской потасовке Вульфила запросто мог проломить человеку голову — от простой чрезмерности сил.
Конан обменялся с мощным северянином быстрым, ревнивым взглядом. Оба остались друг о друге неплохого мнения, поскольку каждый решил: «Ну, этого-то я при случае заломать сумею».
Арригон, змей многохитрый, все это видел, проницал и посмеивался в жидкие усы. Рейтамира помалкивала. Сидела за спиною у мужа на телеге, придерживая рукою мешок с припасами, невидяще глядела, как поднимается за колесами пыль, а то безразличным взором обводила тянущиеся мимо деревья.
Впервые в жизни она покинула родные места. И горько от этого делалось, но и радостно. Дома теперь — какое житье? В родном селении все знают, какому надругательству подверглась она в замке Велизария. Еще и сочиняют, небось, подробности, обсасывают, как собака косточку: мол, и то с нею там делали, и это. Находятся любители обсудить и просмаковать детали подобных историй. И чаще всего — что самое смешное — любители эти в повседневной жизни оказываются безобиднейшими людьми, не способными даже муху, кажется, прихлопнуть без скорби сердечной. Но вот свербит что-то на самой глубине души, хочется чего-нибудь кровавого и жуткого… а более всего — чтоб женщину помучили, а им бы поучаствовать. Стоя в сторонке и проливая жиденькие слезки. Вот и прикрывают ужасом удовольствие: на словах — «ах, ах, как все страшно», а там, внутри, копошится приятное щекотание.
Впрочем, все это вполне невинно и безобидно… пока касается одних только мечтаний. Но вот ежели для таких невинных удовольствий пользуются твоими собственными бедами… Да еще начинают провожать тебя жадными глазами, словно ощупывая сквозь одежду каждый синяк, оставленный железными пальцами насильников… Тут уж как ни высокомерься, как ни задирай носа, как ни прячься за плечо мужа — а от чужих мыслей не скроешься.
Поэтому Рейтамира без колебаний согласилась навсегда оставить родину. И это было ее собственным решением, ибо Арригон не стал бы ей ничего навязывать.
Сказать, что гирканец жизни без Рейтамиры не мыслил, было бы явным преувеличением. Захоти она остаться, пади ему в ноги с мольбою отпустить ее, освободить от этого брака — никакими богами еще не освященного, заключенного только перед людьми! — и он не стал бы ее неволить.
Но она ни о чем не попросила. И Арригон был этому, пожалуй, рад.
Киммериец ей не понравился, но она промолчала. Арригон заметил, конечно, как ежится его подруга, но решил до времени не обращать на это внимания.
Продолжил разговор со встреченным на дороге путником как ни в чем не бывало:
— А кто это с тобой?
Конан метнул взгляд на Бертена. Тот то подскакивал к лошади, то шарахался в сторону, словно примериваясь, нельзя ли вырвать из конского крупа кус мяса.
Арригон заметил колебания киммерийца и добавил с бесстрастным видом:
— Если мой вопрос показался тебе неуместным, не отвечай — я не сочту это невежливым.
— Почему же, — сказал Конан, — я вполне могу ответить на твой вопрос. Мой спутник безумен. Он считает себя птицей. Если точнее говорить, то гадальщиком.
— 3-заколдован? — жадно спросил Вульфила.
— Может быть, — не стал отпираться киммериец. — Я должен возвратить его отцу, но вот думаю: стоит ли печалить старика? И того довольно, что он оплакивал этого юношу, считая его мертвым. Узнать, что сын жив, но все равно что умер, — тяжелое бремя.
— Ты можешь привезти его тело, — предложил Арригон. — Старик похоронит его с почестями и обретет успокоение. А о его безумии никто не будет знать, кроме тебя.
— Н-неплохо! — восхитился Вульфила. Но Конан покачал головой.
— Я все же надеюсь вернуть ему рассудок.
— Еж-жели рассудка н-н-нет, то его н-негде взять! — рассудил Вульфила.
— Позаимствую у кого-нибудь, — сказал Конан, — у кого ума переизбыток. Найдется же такой человек!
Арригон не улыбнулся, но в его узких глазах мелькнула искра веселья, и Конан успел ее заметить.
— Ты воин, — проговорил Арригон, — и я не отказался бы видеть тебя в своем отряде.
— Вместе с грифом? — уточнил Конан.
Арригон кивнул. Рейтамира поежилась и прижалась теснее к мужу, но Арригон, казалось, даже не заметил этого. Вульфила сморщил нос, однако от замечаний воздержался. На дорогах небезопасно, а липший меч не повредит.
— Куда вы направляетесь? — спросил Конан, когда телега вновь двинулась вперед, и киммериец на своем коне затрусил рядом, а Бертен, влекомый веревкой, побежал бок о бок с конем.
— По правде говоря, и сами пока не знаем, — признался Арригон. — Я хочу основать новый род. В Гиркании найдутся земли, где можно будет поставить шатер. Вот туда и еду. А ты?
— Пока мальчишка безумен — мне все равно. Потом я должен буду вернуть его отцу, но это, похоже, произойдет нескоро, — ответил Конан довольно уклончиво. Ему не хотелось называть Хоарезм. Его новые спутники достаточно проницательны, чтобы догадаться, откуда взялся сумасшедший юноша. Разговоры о хоарезмийском принце, который томится в колдовских подвалах замка Велизария шли давно. Вряд ли воины барона не знали о пленнике.
Киммериец решил пройти часть пути с этими людьми. Возможно, что-то в их действиях пробудит в принце спящий разум. В конце концов, именно эти воины долгое время оставались тюремщиками Бертена. Вдруг они сыграют роль в исцелении младшего сына хоарезмийского владыки?
Конан не без оснований полагал, что за рехнувшегося наследника ему в Хоарезме много не заплатят.
Они двигались на север вдоль побережья моря Вилайет. Спешить было некуда. Время от времени попадались небольшие селения и даже городки, но путники обходили их, как правило, стороной.
Никому из них не хотелось встречаться с местными жителями. По крайней мере, пока Запо-рожка не останется далеко позади. Всегда оставался риск, что в какой-нибудь деревне узнают воинов Велизария и расправятся с ними, вымещая на малочисленном отряде все обиды, которые Велизарий наносил здешнему люду.
К скудным припасам, взятым из дома, Рейтамира прибавляла собираемые в лесу травы, ягоды, грибы и ухитрялась стряпать вполне сносные обеды. Что было очень кстати, потому что настоящей, хорошей охоты в этих краях не было.
Хлеб, взятый из дома, постепенно подходил к концу — нужно было все же рискнуть и выбираться к людскому жилью.
Село показалось не вдруг. Сперва дало о себе знать различными приметами: вот выкошенный луг, чуть дальше — вытоптанное скотом пастбище, следы навоза, а вот и отпечаток копыта в мягкой почве. Все ближе люди, все настороженнее держатся мужчины, одна только Рейтамира радуется — а чему, и сама не знает. Быть может, запаху очажного дыма — он уже улавливается.
Дорога сделала еще один поворот — и вот оно, село, на берегу обмелевшей речушки, небольшое, нарядное.
Народу сейчас мало, все заняты в поле. Телега остановилась на пригорке, откуда все дома, рассыпанные по берегу, видны как на ладони. Да и сами путники на этом холме хорошо различимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32