А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


«Бог ты мой! А что мне наговорил Матиас!» — подумал Поль.
— Хорошо, матушка, — сказал он вполголоса, — я принимаю ваше предложение.
— Мне, право, совестно! — заметила Натали. В это время явился Солонэ, принесший своей клиентке хорошую новость: среди его знакомых коммерсантов нашлось двое дельцов, желавших приобрести особняк — их прельстил обширный сад, на месте которого можно было построить еще несколько зданий.
Они предлагают двести пятьдесят тысяч, — сказал он. — Но, если, конечно, вы не возражаете, я мог бы покончить с ними на трехстах. Ведь площадь сада равна двум арпанам.
— Моему мужу этот участок обошелся в двести тысяч, поэтому я согласна и на двести пятьдесят, — сказала вдова. — Но пусть у меня останутся мебель, зеркала…
— О, да вы знаете толк в делах! — воскликнул Солонэ, смеясь.
— Увы, пришлось научиться! — ответила она, вздыхая.
— Я слышала, что многие любопытствуют видеть церемонию бракосочетания, несмотря на то, что она назначена на полночь, — заметил Солона и откланялся, почувствовав, что пришел не вовремя.
Госпожа Эванхелиста проводила его до дверей последней гостиной и шепнула:
— У меня наберется теперь ценностей тысяч на двести пятьдесят; если от продажи дома мне достанется двести тысяч, то у меня будет капитал в четыреста пятьдесят тысяч франков. Мне хотелось бы, чтобы он приносил как можно больше дохода, и я рассчитываю в этом отношении на вас. Я, вероятно, останусь жить в Ланстраке.
Молодой нотариус с чувством признательности поцеловал руку своей клиентки. Тон, каким вдова произнесла эти слова, внушил Солонэ надежду, что союз, продиктованный корыстью, зайдет, быть может, несколько дальше.
— Положитесь на меня, — ответил он. — Я помещу ваш капитал в такие торговые предприятия, что вы, ничем не рискуя, будете получать значительный доход.
— До завтра, — сказала она, — ведь вы являетесь свидетелем с нашей стороны, вместе с маркизом де Жиас.
— Почему же, матушка, вы не хотите поехать с нами в Париж? — спросил Поль. — Натали дуется на меня, как будто я причина вашего решения.
— Я много думала об этом, дети, и решила, что помешала бы вам. Вы сочли бы своей обязанностью всюду бывать вместе со мною, а ведь у молодых людей чаете возникают собственные планы, которые я могла бы невольно нарушать. Поезжайте в Париж одни. Я не хочу оказывать на графиню де Манервиль такое же влияние, какое оказывала на свою дочь, и целиком отдаю На» тали вам. Видите ли, Поль, у нас с нею сложились привычные отношения, от которых приходится отказаться. Мое влияние должно уступить место вашему. Я хочу, чтобы вы оба любили меня, и, поверьте, я в данном случае больше забочусь о ваших интересах, чем вы думаете. Молодой муж рано или поздно начинает ревновать жену к ее матери, если жена слишком к ней привязана. Быть может, это справедливо. Когда вы будете все время вместе, когда любовь сольет ваши души в одну — тогда, мой мальчик, вы перестанете бояться, что мое присутствие окажет на Натали нежелательное для вас действие. Я достаточно знаю свет, людей и жизнь; я видела немало семейств, где мир был нарушен из-за чрезмерной материнской любви, которая становилась невыносима и для дочерей и для зятьев. Привязанность пожилых людей зачастую надоедлива и придирчива. Может быть, я не сумела бы оставаться в тени. У меня есть слабость: я считаю себя еще довольно красивой, кое-какие льстецы говорят, что я еще нравлюсь; у меня оказались бы стеснительные для вас притязания. Позвольте мне принести еще одну жертву ради вашего счастья; я отдала вам свое богатство, теперь хочу пожертвовать последним, что у меня осталось, — моим женским тщеславием. Папаша Матиас уже стар и не может как следует заботиться о ваших имениях; я буду вашим управителем и займусь делами; все пожилые» люди кончают этим. В дальнейшем, если понадобится, я приеду в Париж, чтобы помочь вам осуществить ваши честолюбивые планы. Ну, Поль, будьте откровенны: ведь мое решение вам по сердцу, не правда ли?
Поль никогда не признался бы в этом, но в душе он был чрезвычайно рад, что его свобода обеспечена. Подозрения относительно характера тещи, внушенные ему старым Матиасом, сразу рассеялись после этого разговора, который г-жа Эванхелиста продолжала в том же духе.
«Маменька была права, — подумала Натали, следившая за выражением лица Поля, — он очень доволен, что мы расстаемся. Почему бы это?» ото «почему» было первым вопросом, посеявшим в ней недоверие к Полю, и с этой минуты советы матери приобрели в ее глазах особую ценность.
Бывают легковерные люди: довольно сказать им несколько теплых слов, как они уже верят в вашу дружбу. У таких людей северный ветер столь же быстро разгоняет тучи, как южный их нагоняет: замечая какое-нибудь явление, они не вдумываются в его причины. Поль принадлежал к числу таких крайне доверчивых натур, лишенных предвзятости, но вместе с тем и догадливости. Его слабохарактерность была обусловлена не столько безволием, сколько добротой и верой в чужую доброту.
Натали была задумчива и печальна, не представляя себе, как она будет жить без матери. Поль, которому любовь придала самоуверенность, подсмеивался над грустью своей нареченной, надеясь, что замужество и бурная парижская жизнь скоро рассеют эту грусть. Г-же Эванхелиста доверчивость Поля доставляла немалое удовольствие: ведь чтобы месть удалась, она должна быть скрытой. Ненависть, обнаружившая себя, бессильна.
Креолке удалось одержать две крупных победы. Во-первых, ее дочь обладала теперь роскошными драгоценностями, уже обошедшимися Полю в двести тысяч; он, наверно, прибавит к ним и другие. Во-вторых, эти неопытные дети будут отныне предоставлены самим себе; ими будет руководить лишь их безрассудная любовь. Ее месть зрела без ведома дочери, которая рано или поздно должна была стать ее соучастницей. Любила ли Натали Поля? Это было для матери еще неясно; утвердительный ответ на этот вопрос мог изменить все ее планы, так как она была слишком привязана к дочери, чтобы противиться ее счастью. Итак, будущее Поля зависело от него самого. Если бы он сумел внушить Натали любовь — он был бы спасен.
На следующий день, после заключения гражданского брака в мэрии в присутствии четырех свидетелей, после торжественного семейного обеда, на который эти свидетели также была приглашены, в полночь, при факелах, был совершен обряд бракосочетания; на нем присутствовало около сотни любопытных. Свадьба, происходящая ночью, всегда томит душу мрачными предчувствиями; ей не хватает света, этого символа и предвестника жизни и наслаждения. Спросите самого бесстрашного человека, почему темнота леденит его душу? Почему холодный мрак, окутывающий своды, так тревожит? Почему звук шагов во тьме так пугает? Почему так отдается в душе крик филина и уханье совы? Хоть нет ни малейшего повода бояться, каждый чего-то боится, и потемки, прообраз смерти, наводят тоску. Натали плакала, думая о разлуке с матерью. Девушку томил неясный страх, обычно охватывающий сердце на пороге новой жизни, когда женщина, даже будучи уверена в предстоящем счастье, все-таки боится опасностей, подстерегающих ее на каждом шагу. Ей стало холодно, она закуталась в мантилью. Грустный вид новобрачных и г-жи Эванхелиста вызвал всевозможные толки среди изысканно одетой толпы, окружавшей алтарь.
— Солонэ только что сказал мне, что завтра утром молодые уезжают в Париж одни.
— Но ведь госпожа Эванхелиста собиралась жить вместе с ними?
— Граф Поль сумел отделаться от нее.
— Какая ошибка! — воскликнула маркиза де Жиас. — Захлопнуть перед тещей дверь своего дома — все равно, что распахнуть ее перед любовником. Неужели он не понимает, как много значит присутствие матери?
— Он очень жестоко поступил с госпожой Эванхелиста. Бедняжка вынуждена продать свой дом, она будет жить в Ланстраке.
— Натали очень опечалена.
— Кому же приятно пускаться в путь-дорогу на другое утро после свадьбы?
— Да, это довольно неприятно.
— Я очень рада, что побывала здесь, — сказала одна дама. — Лишний раз я убедилась, что необходимо справлять свадьбу как можно торжественнее, соблюдая все общепринятые условности. Какой тут у всех унылый и невеселый вид! Хотите знать мое мнение? — прибавила она, наклонясь к уху соседа:
— Вся эта свадьба кажется мне просто неприличной.
Госпожа Эванхелиста взяла Натали в свою карету к сама отвезла дочь к Полю.
— Итак, маменька, возврата нет…
— Не забывай, дитя, о моих наставлениях, и ты будешь счастлива.
Когда Натали была уже в постели, мать разыграла небольшую комедию, с плачем кинувшись в объятия зятя. Это, не в пример прочему, вышло несколько по-провинциальному, но у вдовы были свои соображения. С помощью слез и бессвязных возгласов, симулировавших глубокое горе, она добилась от Поля уступок, на какие обычно идут мужья. Утром она усадила молодых в карету и сама проводила их до другого берега Жиронды, переправившись вместе с ними на пароме. Шепнув матери несколько слов, Натали дала ей понять, что если Поль и одержал победу при заключении брачного контракта, то теперь настал ее черед. Она уже добилась от мужа полной покорности.
Заключение
Пять лет спустя, в ноябре месяце, на исходе дня, граф Поль де Манервиль, закутавшись в плащ и низко опустив голову, чтобы кто-нибудь его не узнал, постучался в дом г-на Матиаса в Бордо. Слишком старый уже, чтобы вести дела, нотариус продал контору и доживал остаток дней на покое, в одном из своих домов. В день приезда Поля он отлучился по неотложному делу; но старая ключница, заранее предупрежденная, провела Поля в комнату покойной г-жи Матиас, скончавшейся за год до того. Утомленный быстрой ездой, Поль проспал до самого вечера. Вернувшись, старик тотчас же зашел к своему бывшему клиенту и долго смотрел на спящего, точно мать на ребенка. Ключница Жозетта, вошедшая с хозяином, молча стояла перед постелью, упершись руками в бока.
— Нынче год, Жозетта, как моя жена испустила здесь последний вздох; кто бы мог подумать, что мне придется увидеть тут графа… Он тоже напоминает мертвеца.
— Бедненький! Он стонет во сне, — заметила Жозетта.
— Дело плохо, тысяча чер…нильниц! — пробурчал старик-нотариус. Это было его обычное присловье, говорившее о досаде делового человека, которому встретились непреодолимые затруднения.
— Все-таки, — сказал он, — благодаря мне он сохранил свои права на Ланстрак, Озак, Сен-Фру и на свой дом в Париже.
Сосчитав по пальцам, Матиас воскликнул:
— Пять лет! Как раз в этом месяце исполнится пять лет с того дня, когда его почтенная бабушка, покойная госпожа де Моленкур, просила для него руки этого молоденького крокодила в юбке, окончательно его разорившего, как я и предполагал…
Вдоволь наглядевшись на молодого человека, добрый старый подагрик вышел, опираясь на трость, и долго прогуливался по садику медленным шагом. К девяти часам, как обычно, был подан ужин. Матиас немало удивился, не заметив на лице Поля никаких следов волнения: оно сохраняло спокойствие, хотя сильно изменилось. Правда, граф де Манервиль, которому было теперь тридцать три года, казался сорокалетним, но эта перемена в чертах лица объяснялась исключительно душевными переживаниями; физически он был здоров. Не дав старику встать, Поль взял его за обе руки и сердечно пожал их.
— Добрый мэтр Матиас, и вас постигла утрата!
— Моя утрата — в порядке вещей, граф; но ваша…
— Мы поговорим об этом за ужином.
— Если б у меня не было сына, служащего в судебном ведомстве, да еще замужней дочери, — сказал добряк, — то вы нашли бы, граф, у старого Матиаса не только гостеприимство, но и кое-что более существенное. Зачем вы приехали в Бордо именно в те дни, когда прохожие читают расклеенные на стенах объявления о запрете, наложенном на ваши фермы в Грассоле и Гюадэ, на поместье Бельроз и особняк? Вы не можете себе представить, как мне тяжело повсюду видеть эти огромные афиши: ведь я целых сорок лет заботился о ваших имениях, как о своих собственных! Ведь я был еще только третьим писцом в конторе почтенного господина Шено, моего предшественника, в то время, когда ваша матушка поручила ему купить их! Ведь я сам переписывал купчие на веленевой бумаге красивым круглым почерком, каким щеголяют третьи писцы. А ведь потом все документы на право владения этими поместьями хранились Г моей конторе, перешедшей ныне к моему преемнику! Ведь я сам вел все счета! Ведь я знал вас еще вот таким! — продолжал нотариус, показывая рукой на два фута от земли. — Нужно сорок один год с половиной проработать нотариусом, чтобы понять, как больно мне видеть свое имя, напечатанное четко, на всеобщее позорище, в объявлениях о запрете, оспаривающих право вашей собственности на эти земли! Когда я прохожу по улице и вижу зевак, читающих эти ужасные желтые афиши, мне почти так же стыдно, как если б дело шло о моем собственном разорении и бесчестии. Встречаются глупцы, громко читающие все это вслух, как будто нарочно для того, чтобы привлечь любопытных; затем они все вместе начинают судить и рядить об этом. Разве вы не хозяин своего добра? Ваш отец промотал два наследства, прежде чем поправить свои дела и оставить вам столь значительное состояние. Вы не были бы де Манервилем, если бы не последовали его примеру. Притом, запрещения, накладываемые на недвижимость, — предмет специальной главы гражданского кодекса, они предусмотрены законом, ничего особенного тут нет. Но, не будь я седой старик, которого легко спихнуть в могилу одним толчком, я избил бы тех, кто глазеет на эти отвратительные строки: «Поиску г-жи Натали Эванхелиста, супруги графа Поля-Франсуа-Жозефа де Манервиля, имущество которой выделено из общей собственности постановлением трибунала первой инстанции департамента Сены…» и так далее.
— Да, — сказал Поль, — а теперь мы расстались совсем…
— Неужели? — воскликнул старик.
— Натали этого не хотела, — с живостью возразил Поль. — Мне пришлось ее обмануть, она даже не знает, что я уезжаю за границу.
— Как! Вы уезжаете?
— Да, я уже и билет купил и отправляюсь в Калькутту на «Прекрасной Амели».
— Через два дня? Итак, мы больше никогда не увидимся с вами, граф.
— Вам всего семьдесят три года, дорогой Матиас, и вы страдаете подагрой, а это — гарантия долголетия. Вернувшись из Индии, я еще найду вас в добром здравии. Ваш ум, ваше сердце к тому времени еще не утратят своей бодрости, и вы поможете мне восстановить здание, фундамент которого расшатан. В течение семи лет я хочу сызнова разбогатеть. Когда я вернусь, мне будет всего только сорок лет. В этом возрасте можно еще многое сделать.
— Как! — воскликнул Матиас, не скрывая удивления. — Неужели вы займетесь коммерцией — вы, граф де Манервиль? Вы серьезно об этом думаете?
— Я не буду графом, дорогой Матиас. Я решил уехать под именем господина Камилла (мою мать, как вам известно, звали Камиллой). К тому же у меня есть кое-какие знакомства, дающие мне возможность нажить состояние и другим путем. Коммерция будет моей последней ставкой. Словом, я еду, имея в кармане достаточную сумму денег. Это позволит мне попытать счастья, сразу затеяв какое-нибудь крупное дело.
— Откуда же эти деньги?
— Их пришлет один друг.
Услышав слово «друг», старик уронил вилку; на его лице отразилось не столько удивление или насмешка, сколько грусть: ему было больно, что Поль все еще находится во власти обманчивых иллюзий. Там, где граф предполагал твердую почву под ногами, взор Матиаса видел зияющую пропасть.
— Я проработал в нотариате около пятидесяти лет, но еще никогда не видел, чтобы друзья разорившихся людей давали им деньги взаймы.
— Вы не знаете де Марсе! Я совершенно уверен, что в эту самую минуту он продает свои ценные бумаги, если у него не нашлось свободных денег, и завтра же вы получите вексель на пятьдесят тысяч экю.
— Будем надеяться, что это так. Почему же ваш друг не помог вам раньше уладить дела? Вы могли бы спокойно жить в Ланстраке шесть — семь лет, пользуясь доходами, получаемыми графиней.
— Разве из этих доходов можно уплатить полтора миллиона франков долгов, в том числе пятьсот пятьдесят тысяч — моей жене?
— За четыре года полтора миллиона долгу?!
— Ничего удивительного. Разве я не подарил жене все бриллианты? Разве не израсходовал на обстановку для парижского дома полтораста тысяч, полученных за проданный госпожой Эванхелиста особняк? Разве не пришлось платить за купленные имения и нести другие расходы в связи с заключением брачного контракта? Наконец, чтобы расплатиться за Озак и Сен-Фру, нам пришлось продать ценные бумаги, принадлежавшие Натали и приносившие сорок тысяч дохода. Мы продали их по восемьдесят семь франков; таким образом, не прошло и месяца со дня свадьбы, как у меня уже было двести тысяч долгу… У нас оставалось шестьдесят семь тысяч годового дохода, а мы сверх того тратили ежегодно по двести тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18