— У меня было долгое путешествие, и я очень устала. Надеюсь, графиня простит мне, если я лягу спать.
— Конечно, простит, — согласился граф. — Я передам ей твои извинения.
Он убрал оба детских портрета назад в стол и вышел из кабинета. Оделла пошла за ним, зажав в ладонях третью миниатюру.
Она шла по коридору к лестнице, ведущей в гостиную, и всюду видела перемены.
Многое из того, что было знакомо ей с детства, исчезло, и Оделла чувствовала себя чужой в собственном доме.
Но она понимала, что, если скажет об этом, отец будет расстроен.
Вместо этого она скользнула ладонью в его ладонь.
— Я люблю вас, папа! — сказала она. — Прошу вас, позвольте мне подольше остаться с вами. Мне немножко страшно — столько незнакомых людей!
Граф ободряюще сжал ее пальцы.
— Я понимаю, — сказал он. — Обещаю, что даже отчасти пожертвую своими обязанностями в Палате лордов.
— Тогда… мы могли бы уезжать рано утром? — шепотом спросила Оделла. Граф коротко рассмеялся.
— Видит Бог, я хотел бы этого больше всего на свете! Но не забывай, ты каждый-день будешь танцевать до упада и возвращаться домой поздно. Мне кажется, тебе лучше спросить меня об этом еще раз недели через две или три.
— Непременно спрошу, — пообещала Оделла.
— А если спросишь, я соглашусь, — в свою очередь пообещал ей отец.
К этому времени они подошли к двери в гостиную, и Оделла услышала голос мачехи.
Она поцеловала отца.
— Спокойной ночи, моя дорогая, — сказал он. — Выспись получше, а утром после завтрака мы вместе уедем.
— Я буду этого ждать, — прошептала Оделла. — Пожалуйста, извинитесь за меня перед графиней.
Граф открыл дверь, и Оделла, прежде чем отвернуться, увидела свою мачеху, сидящую на диване.
Графиня поблескивала алмазами ожерелья и казалась чрезвычайно довольной.
Она о чем-то беседовала с человеком, сидящим возле нее.
На мгновение Оделле стало любопытно, куда подевался третий участник вечеринки, но потом ей захотелось остаться одной, и она направилась к своей спальне.
Спальня была расположена в конце первого этажа. Это была не та комната, которую Оделла занимала в прошлом, и ей было немного обидно.
Впрочем, решила она, как-то неловко, только-только вернувшись домой, сразу чего-то требовать.
Войдя в спальню, Оделла вдруг осознала, что это бывшая комната для гостей, которая полностью переделана ее мачехой.
Она задумалась, нет ли здесь скрытого смысла.
Возможно, мачеха планирует избавиться от нее, едва она успела приехать?
«Чушь, — сказала себе Оделла. — Я просто чересчур подозрительна».
Графиня радушно встречала ее и, несомненно, знала, что она унаследовала немалое состояние.
«Если она находит удовольствие в том, чтобы помочь мне потратить его, — рассудила Оделла, — ей невыгодно, чтобы я слишком быстро нашла себе мужа».
Это было вполне логично.
И все-таки что-то, словно чей-то посторонний голос, подсказывало ей, что ее вывод неверен.
— Но как это может быть? — вслух спросила Оделла.
Ответа не было.
Глава вторая
— Как жаль, что вчера ты так рано отправилась спать, — сказала графиня.
Они завтракали втроем, потому что графу с Оделлой надо было сразу же после завтрака уезжать.
— Я не хотела показаться невежливой, — ответила Оделла. — Но я очень устала после такой долгой поездки.
— О, конечно, я понимаю, — проворковала графиня. — В то же время мне хотелось бы, чтобы ты познакомилась с виконтом Мором, который как раз был со мной.
Она повернулась к мужу и продолжала:
— Вы знаете, он сын вашего друга, графа Морланда, Артур, и, я уверена, почти так же умен, как и его отец.
— Никогда не сказал бы, что граф Морланд умен! — ответил граф. — А его речи в Палате лордов — сплошное убожество!
Графиня улыбнулась.
— Наверное, дражайший Артур, вы сравниваете его с собой, а никто не умеет произнести такую блестящую и остроумную речь, как вы, даже о самом скучном предмете!
— Вы мне льстите! — покачал головой граф. — Но я признаю, что нам приходится сталкиваться с на редкость прозаическими вещами, о которых трудно сказать что-нибудь достойное!
Оделла засмеялась.
— По-моему, папенька, вы просто скромничаете. Я уверена, что остальные члены Палаты лордов по сравнению с вами — никудышные ораторы и завидуют вам.
— И все же Джон Мор — весьма умный молодой человек, — упрямо сказала графиня. — Я не сомневаюсь, что он отлично танцует, и поэтому хочу пригласить его на один из званых обедов, которые мы даем перед балом.
— О, прошу вас! — воскликнула Оделла. — Не надо планировать слишком много на слишком короткое время! Тем более что мои новые платья еще не будут готовы.
Когда она говорила это, у нее возникло чувство, что ее торопят, стремясь побыстрее вовлечь во что-то, от чего не будет спасения.
Оно было подобно морской волне, и она едва не задохнулась.
— Не волнуйся, мое дорогое дитя, — сказала графиня. — Вы знаете, что я позабочусь о вас. На твою долю выпадет невероятный успех, и твой отец будет тобой гордиться.
У Оделлы опять возникло ощущение, что все, о чем говорит мачеха, имеет скрытый подтекст.
«Это всего лишь мое воображение», — сказала она себе, поднимаясь наверх, чтобы надеть пальто и шляпку.
В то же время она была уверена, что в атмосфере дома все равно есть что-то угрожающее.
Когда она спускалась по лестнице, ее не покидало чувство, что они с отцом убегают.
Она словно бы видела тьму, надвигающуюся на них.
«Я просто дура», — обругала себя Оделла.
Когда граф сел в экипаж, она взяла его за руку.
— Мы снова вместе, как прежде, папа, — сказала она. — Жаль только, что мыт не в лесу и не в открытом ландо.
— Мы непременно съездим в деревню, — пообещал граф. — Но сейчас неважные времена для нас с королевой, — улыбнулся он. — Палата общин буквально завалила Палату лордов важными законопроектами, и нам приходится их обсуждать.
— Я понимаю, — сказала Оделла. — Но сегодня вы на каникулах, и давайте просто этому радоваться!
Она сжала его пальцы и попросила:
— Расскажите мне о Стрекозе. Вы ездили на ней, пока меня не было? Она все так же хорошо прыгает, как раньше?
Граф ответил на все ее вопросы.
Он был исключительно хороший наездник, и все лошади в его конюшнях имели прекрасную родословную.
К тому времени, когда они подъехали к адвокатской конторе, Оделле еще больше захотелось покататься верхом перед завтраком вместе с отцом.
Но пока это было невозможно. В адвокатской конторе их встретили с почтительными поклонами и проводили в кабинет старшего партнера.
Оделла не могла не заметить, что к ней обращаются с большей предупредительностью, нежели к отцу, и невольно подумала — не ее ли неожиданное богатство тому причиной?
«Это неподобающие мысли!» — строго одернула она себя.
И все же за полтора часа, проведенные в конторе, Оделла еще не раз имела случай в этом убедиться.
На обратном пути на Гросвенор-сквер она не знала, что говорить.
Даже в самых безумных своих мечтах она не могла вообразить, что у нее будет так много денег.
И не исключено, что их станет намного больше.
Мистер Халлетт, старший партнер, весьма доходчиво объяснил ей все относительно акций.
Когда крестный отец бабушки оставил их ей, они фактически ничего не стоили.
Фирма, в которую были вложены деньги, занималась бурением нефтяных скважин, а это требует немалых затрат.
Прошел год, но ни в одной из них не была найдена нефть.
— Имелась поэтому, — говорил мистер Халлетт, — возможность, что они будут ликвидированы, то есть закрыты, и ваша бабушка, получив из Америки акции, видимо, положила их в банк и, попросту говоря, забыла о них.
Все это казалось совершенно невероятной историей, и Оделла спросила нетерпеливо:
— И что же случилось?
— До смерти вашей бабушки — ничего, — сказал мистер Халлетт. — Разумеется, доходы по акциям были подсчитаны прежде, чем ваша мать вступила во владение ими.
— Мама никогда не упоминала о них! — воскликнула Оделла.
Она посмотрела на отца, а он улыбнулся и сказал:
— Мы совершенно искренне были убеждены, что они ничего не стоят и фирма вот-вот обанкротится.
— Только после смерти вашей матушки, — продолжал мистер Халлетт, — мы вспомнили о них и, чтобы оценить ее актив, послали запрос.
Он посмотрел на графа и добавил:
— Как вы помните, милорд, следуя вашим инструкциям, мы написали в Америку с целью выяснить, какова ситуация на сегодняшний день.
— Признаюсь, — сказал граф, — что я был уверен — это будет пустая трата времени и денег на почтовые отправления!
Мистер Халлетт улыбнулся.
— Когда спустя некоторое время мы получили ответ, то были потрясены — в особенности его светлость!
— Я был в изумлении! — подтвердил граф и, посмотрев на Оделлу, добавил: — Ты уже уехала во Флоренцию, моя дорогая, поэтому мы решили пока не тревожить тебя своими открытиями.
— Все равно бы я вам не поверила! — заявила Оделла. — Это звучит слишком фантастично, чтобы быть правдой!
— Мой партнер именно так и подумал, — сказал мистер Халлетт. — И, как уже убедился его светлость, за прошлый год акции поднялись в цене вдвое и, вероятно, будут расти еще и еще!
Он опустил взгляд на бумаги, лежащие перед ним, и сказал:
— Мне кажется, миледи, вам стоит самой посмотреть, каково состояние этой компании на данный момент.
Он через стол передал бумаги Оделле, которая могла только тупо смотреть на колонки цифр, ничего в них не понимая.
Уже в экипаже она сказала отцу довольно испуганным голосом:
— Что мы будем делать с такими большими деньгами, папа?
— Прежде всего, — ответил граф, — следует поменьше болтать об этом. Чем меньше людей будет знать, как ты богата, тем лучше!
— Именно этого мне и хотелось бы, — сказала Оделла. — Но люди начнут сплетничать…
Она думала о мачехе.
Графиня наверняка захочет поделиться этим известием с друзьями, а те расскажут своим друзьям.
Тогда во всем Лондоне не сыщется человека, который не знал бы о том, что она — богатая наследница.
Оделла порывисто повернулась к отцу.
— Пожалуйста, папа, заставьте мачеху пообещать, что она никому не расскажет об этих деньгах.
— Я уже сказал Эсме, что необходимо сохранить это в тайне, — ответил граф. Голос его, однако, звучал не очень уверенно.
Оделла подумала, что на самом деле он прекрасно осознает: его супруга, раззвонит об этом повсюду.
Она не могла отказать себе в удовольствии представить друзьям девушку, на которую те должны обратить особенное внимание.
Они долго ехали в молчании, которое показалось вечностью, и наконец Оделла сказала:
— Это — большая ответственность, папа, и вы должны будете мне помочь.
— Разумеется, я тебе помогу, — ответил ее отец. — Я не позволю, чтобы эта история причинила беспокойство моей любимой дочери, особенно когда она только что вернулась домой.
Он помолчал немного и продолжал:
— Когда ты немного осмотришься, мы обсудим этот вопрос, исходя из тех способов потратить деньги, которые одобрила бы твоя мать.
— Если удастся сделать так, как она хотела, я буду меньше бояться, — сказала Оделла.
— Ты — весьма здравомыслящее дитя, — одобрительно кивнул граф.
Когда экипаж подъехал к Гросвенор-сквер, он посмотрел на часы.
— Я опаздываю в Палату лордов, — сказал он, — и хочу, милая, чтобы ты взяла эти бумаги, отнесла их ко мне в спальню и положила в верхний ящик моего туалетного столика.
Оделла знала, что в этом ящике отец хранит свои гребни из слоновой кости.
Над столиком он повесил великолепное зеркало эпохи Георга III.
— Я прошу тебя сделать это, — продолжал граф, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь в доме, включая моего секретаря, видел их. Когда я вернусь, то уберу их в свой сейф.
В спальне у графа был его личный сейф, в котором он хранил собственные деньги и фамильные драгоценности.
— Хорошо, папа, — согласилась Оделла. — Только потом не показывайте их никому.
Говоря это, она думала о мачехе; словно угадав ее мысли, граф произнес:
— Я обещаю уберечь их от всех любопытных глаз.
Лошади остановились возле Шэлфорд-Хаус, и Оделла поцеловала отца.
— Спасибо, папа, — сказала она. — И, пожалуйста, возвращайтесь пораньше, если сможете.
— Я постараюсь, — пообещал граф. — Но, к сожалению, некоторые мои коллеги очень многоречивы!
Оделла засмеялась; лакей открыл дверцу, и она вышла наружу.
Помахав рукой вслед отъезжающему экипажу, Оделла сунула бумаги под мышку и вошла в дом.
Она боялась, что встретит мачеху и та заставит ее показать, что за бумаги она несет.
Поэтому Оделла быстро взбежала по лестнице и направилась прямо в спальню отца.
Это была внушительных размеров комната, выходящая, как большинство спален в доме, окнами в сад.
В это время дня здесь не была камердинера.
Оделла тщательно закрыла за собой дверь и» подбежав к туалетному столику, выдвинула верхний ящик.
Там лежали другие бумаги, горсть золотых соверенов и серебряные монеты.
Еще там было несколько маленьких коробочек.
Оделла знала, что в них лежат отцовские запонки, его жилетные пуговицы и булавки для галстука, украшенные жемчугом.
Она положила документы поглубже — на случай, если камердинер залезет сюда, — и закрыла ящик.
После этого она подошла к камину, чтобы взглянуть на портрет, висящий над ним,
Это был очень изящный портрет ее матери, написанный в том же году, когда она вышла замуж.
Оделла подумала, что сейчас она очень похожа на мать и этом же возрасте.
Графине было восемнадцать, когда она вышла замуж, и девятнадцать, когда родилась Оделла.
У нее были прямые волосы, легкий румянец и кожа снежной белизны.
Ее большие глаза были дымчато-серые словно перья на грудке голубя, и очень красивые.
Она казалась воздушной, и Оделла понимала, что имел в виду отец, говоря об одухотворенности матери.
— Если бы только вы были здесь, мама, — прошептала Оделла, глядя на портрет. — Как было бы славно нам вместе заняться тем, о чем вы мечтали всю жизнь! Теперь вы могли бы построить больницу, открыть школы и помогать людям, как вы хотели всегда!
Внезапно Оделла почувствовала, что мать как бы говорит ей: именно это ты должна делать.
— Я буду… стараться, мама… Я… буду очень стараться, — обещала Оделла. — Только… вы тоже должны… помогать мне,
На глаза у нее навернулись слезы, и Оделла торопливо отвернулась от портрета.
Когда умерла мама, она плакала долго и безутешно, пока нянюшка не сказала ей твердо:
— Прекрати расстраивать свою мать, Оделла!
Оделла недоверчиво посмотрела на нее, а нянюшка продолжала:
— Конечно, ты ее огорчаешь! А чего еще можно ждать, когда ребенок постоянно плачет, как ты, и отказывается от еды? Ты всех делаешь несчастными, не только себя!
— Вы… правда думаете, что… мама сейчас видит меня? — спросила Оделла.
— А как же! — воскликнула нянюшка. — И если ты меня спросишь, я скажу, что ей за тебя стыдно, потому что твой бедный отец страдает, а ты не делаешь ничего, чтобы ему помочь!
Нянюшка говорила осуждающим голосом, но Оделла почувствовала, что она принесла свет в темноту, которая ее окружала.
Она перестала плакать, а когда отец вернулся домой, постаревший на несколько лет, Оделла сделала все, что могла, чтобы заинтересовать его и развлечь.
И надо сказать, отчасти она добилась успеха.
От этого на сердце у нее стало теплее: она думала, что мама была бы ею довольна.
Оделла не сомневалась, что нянюшка была права, когда говорила, будто мама может видеть и слышать тех, кого больше всех любит: ее мужа и дочь.
— Я не буду плакать, — пообещала Оделла. — Но сейчас мне не хватает вас, мама, больше, чем когда-либо прежде.
Она уже собиралась выйти из комнаты, когда вдруг услышала голоса.
На мгновение Оделла была не в состоянии понять, откуда они доносятся, но потом сообразила, что разговаривают за дверью, которая соединяла отцовскую спальню с маминым будуаром.
Обе спальни соединялись общей гардеробной, что было удобно, если жена ночевала в спальне своей, а не мужа.
Спальня отца была последней по коридору; за ней располагался будуар, а потом — спальня матери Оделлы.
Оделла неожиданно вспомнила, что мачеха переименовала будуар в гостиную.
Дверь между комнатами, должно быть, была прикрыта неплотно, и Оделла подумала, что нужно бы ее закрыть.
Оставить так — значило бы вводить камердинера в искушение подслушивать, что говорится в спальне.
Оделла направилась к двери и вдруг услышала, как ее мачеха говорит:
— Она уже миллионерша, и ее состояние увеличивается с каждым днем, если не с каждым часом!
Оделла затаила дыхание. Как она и подозревала, мачеха уже знает о ее богатстве.
Мужской голос ответил:
— Меня ничуть не интересует ваша падчерица, Эсме, как вам хорошо известно. Меня интересуете вы!
— Очень мило с вашей стороны так говорить, — отвечала графиня. — Тем более что это вполне отвечает моим чувствам, но в то же время, обожаемый Джонни, вы должны понять, что такую возможность нельзя упускать!
Оделла стояла не шелохнувшись, словно ее пригвоздили к месту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13